— Туссен, со мной творится что-то необычайное: с тех пор как я потерял зрение, я вижу людей насквозь. Я наверняка знаю, когда они лгут, а когда говорят правду. Я читаю у них в душе, как по книге!

Франсуа еще долго восторгался:

— Понимаешь, Туссен, я больше не вижу их лиц — ни улыбок, ни ужимок, ни гримас! На них больше нет масок! Один только голос, ничем не прикрашенный голос…

Таким было великое открытие того дня, всего лишь второго по счету из проведенных им в Лондоне.

Франсуа не был счастлив — как можно быть счастливым после того, что с ним случилось? — но он знал, что отныне сможет жить дальше.

Первой заботой короля Иоанна Доброго было доказать Эдуарду III, что он гораздо богаче. Ради этого он потребовал со своих подданных чрезвычайный налог. Северные провинции, собравшие в Париже Генеральные штаты, чтобы обсудить баснословный выкуп за своего государя, который готов был разорить страну, платить отказались. Зато повиновались преданные жители Лангедока. Хотя они и были обобраны два года назад Черным Принцем, но, тем не менее, отправили в Лондон полные сундуки золота, которые Иоанн Добрый поспешил промотать на бесконечные пиры, охоты, празднества да на бальные платья. Наряды в Савойских палатах меняли каждый день и бросали собакам непочатые кушанья: не в том ли проявлялась достойная монарха широта, не так ли надлежало поддерживать уважение к своему сану?

Эдуард III, не такой богатый, как его кузен, не хотел отставать. В своем суровом Вестминстерском дворце он тоже устраивал приемы — не такие пышные, конечно, но все же блестящие. На Троицу, 4 июня 1357 года, он объявил бал-маскарад.

Приглашались на него лишь оба королевских двора, но граф Солсбери еще раз сделал красивый жест, велев отнести своему пленнику персональное приглашение, и даже разрешил тому по причине его увечья прибыть в сопровождении оруженосца.

Раз бал-маскарад, значит, маски. Туссен выпросил себе ту самую полосатую кошачью: он считал восхитительным отправиться на бал, вырядившись помоечным котом. Франсуа поспешил выбрать себе другую, хотя было очевидно, что он предпочел бы кошачьей маске львиную. Этим соображением рыцарь поделился с Мортимером. К своему великому удивлению, Франсуа услышал, как тот добродушно расхохотался:

— Львиная шкура? Чего проще, конечно, найдется! Она мне досталась, когда делили добычу после взятия одного замка в Лангедоке.

И кошачий капитан поднялся на второй этаж за шкурой. Франсуа примерил. Она сидела на нем как влитая.

Спина и передние лапы образовали нечто вроде плаща, а морда с распушенной гривой, надетая на голову, делала его похожим на легендарного героя. Незадолго перед вечерней люди графа Солсбери зашли за приглашенными, и лев с котом отправились в Вестминстерский дворец.

Бал происходил в огромном зале замка, а в прилегающих садах, плавно спускавшихся к самой Темзе, были расставлены скамьи. Частью из гордости, частью из кокетства Франсуа решил скрывать свою слепоту. Туссен должен был все время оставаться рядом, чтобы направлять его и шепотом рассказывать обо всем, что происходит вокруг.

Когда они прибыли, начались танцы. Разумеется, в них Франсуа участвовать не мог. Он последовал за Туссеном в самый отдаленный угол зала. Веселая музыка, под которую резвились танцоры, вызвала у него острую горечь, но голос Туссена быстро отвлек его от ностальгических переживаний.

— К нам идет какая-то дама.

— Что за дама?

— Сама рыжая, глаза зеленые, наряжена голубкой.

— Красива?

— Обворожительна…

И оруженосец отодвинулся, потому что дама была уже здесь.

— Добрый вечер, мессир лев.

Голос оттенял очаровательный английский акцент.

— Добрый вечер, зеленоглазая голубка.

— Вы, наверное, сочтете меня дерзкой за то, что я первой подошла к вам, но я вас приметила еще во время шествия, среди пленных. Я тогда смотрела из окна, так что, думаю, вы меня не видели. Рыцарь, вы были единственным, кто шел гордо, не опустив головы, и я хотела бы задать вам вопрос: почему вы смеялись?

Вопрос озадачил Франсуа. Он был готов ко всему, но только не к этому. Не мог же он, в самом деле, ответить: «Потому что Лондон вонял дерьмом!» Несколько мгновений он молчал со смущенным видом, пока, наконец, не придумал подходящий ответ:

— Потому что смех — лучшее оружие против ударов судьбы.

— Прекрасные слова! А почему вы не танцуете? Обет, который вы дали вашей даме?

— У меня нет дамы. Я был ранен в ногу при Пуатье.

— Тогда, быть может, вы захотите прогуляться в саду? Я должна выполнить одно поручение, и вы наверняка сумели бы мне помочь.

Франсуа согласился. Туссен незаметно и естественно пристроился впереди, и Франсуа смог идти за ним следом. Возле одной из скамеек девушка выразила желание присесть. Из этого нового испытания Франсуа выпутался без особых трудов, и они оказались бок о бок. Туссен исчез.

Франсуа де Вивре представился и, в свою очередь, спросил у «голубки», кто она такая.

— По-английски меня зовут Хариетт оф Синклер. Мой отец был придворным. Я предпочитаю зваться на французский лад — Ариетта[17], убрав одну букву спереди и добавив одну сзади. Так что зовите меня Ариеттой де Сенклер.

— Ваш отец… его больше нет?

— Мои родители умерли. Отец погиб при Креси, а мать — во время чумы. Меня воспитал дядя, но он тоже погиб — при Пуатье.

Франсуа так ошеломило это совпадение, что он нащупал руку Ариетты и крепко сжал в своей. Девушка вскрикнула и высвободилась, но Франсуа объяснил ей, что его побудило к этому резкому жесту. Казалось, девушка тоже разволновалась. Между ними установилось молчание. Наконец, Ариетта заговорила серьезным голосом:

— Я ненавижу войну! Креси, Пуатье — две английские победы. Когда о них объявили, звонили во все лондонские колокола и на перекрестках открывали бочки. А я плакала о тех, кого потеряла… Война ужасна, а мир — такая прелесть. Почему люди никак этого не поймут?

Ариетта де Сенклер указала на свою голубиную маску.

— Именно в честь мира я это и надела.

— Что вы надели?

— Ну как же… маску, голубку! А вы, я полагаю, как все рыцари, обожаете войну.

— Я любил ее.

— Значит, больше не любите?

— Я к ней больше не вернусь.

— Почему?

Франсуа умолк. Ариетта пристально на него смотрела.

— Почему вы мне не отвечаете? Вы храните какую-то тайну?

Франсуа продолжал молчать.

— Мессир, мы должны доверять друг другу. Хоть я женщина, а вы мужчина, хоть я англичанка, а вы француз, но у нас одни и те же беды.

— Не все.

— Я хочу, чтобы вы сказали мне правду!

Ариетта де Сенклер проворно сдернула свою маску.

— Вот! Подаю вам пример!

Туссен не солгал: Ариетта и впрямь была обворожительна, особенно сейчас, без этих перьев, скрывавших лицо. Рыжие волосы, зеленые глаза, очень белая кожа и ослепительная улыбка были само совершенство, но пристально рассмотреть это лицо представлялось невозможным, так оно было подвижно, так насыщено жизнью. Редко встречаются лица столь выразительные. Ариетта была воплощенная дерзость. Веселая дерзость, безрассудная, отчаянная, непобедимая. Она покоряла с первого же взгляда.

Ариетта де Сенклер молча ждала. Франсуа смотрел на нее ничего не выражающим взглядом. Он знал, что настает самый критический момент. Ариетта поняла не сразу. Потом она провела рукой перед лицом своего собеседника, глаза которого по-прежнему остались неподвижны. И ничего не сказала. Разумеется, Франсуа не мог видеть ее жеста, но он почувствовал, что в ее молчании что-то изменилось: теперь она наверняка знала.

— Мне не нужна жалость!

— А кто вам говорит о жалости? Я пришла на этот бал с совершенно ясной целью: найти французского рыцаря, больше всех достойного первой дамы этой страны. И я его нашла: это вы!

— О какой даме вы говорите?

— О королеве Изабелле. О Французской Мадам[18].

— Она еще жива!

— Да. У нее свой двор тут неподалеку, в Хертфорде. Я фрейлина ее свиты, а со смерти дяди еще и подопечная. Она поручила мне привести французского дворянина, с которым могла бы поговорить о своей родной стране. Согласны ли вы на это?

К Франсуа вернулись вдруг воспоминания детства: уроки отца, а потом и дяди, объяснявших ему причины войны между Англией и Францией. У Филиппа Красивого было трое сыновей и одна дочь. Дочь, выданная замуж за английского короля Эдуарда II, звалась Изабеллой. Все три ее брата последовательно занимали французский престол, но ни один не оставил потомства. По смерти последнего пришлось выбирать. Если допустить наследование по женской линии, то именно сын Изабеллы Эдуард III должен был бы править Францией; если же нет, то взойти на трон надлежало ближайшему мужскому родственнику последнего короля, то есть Филиппу де Валуа. Таково было происхождение распри, терзавшей Францию и Англию вот уже двадцать лет. Раньше для Франсуа все эти действующие лица были всего лишь бесплотными фигурами, отвлеченными именами; и вот ему предстоит встретиться с одной из тех, кто лично причастен к великим бурям истории!

Ариетта проявила легкое нетерпение:

— Ваш ответ, рыцарь!

— Как можно сказать «нет» Французской Мадам?

Хертфорд был просторным поместьем с огромным парком, расположенным в двадцати милях к северу от Лондона, на излучине Ли — притока Темзы. Франсуа де Вивре, прибывший туда ночью в сопровождении Ариетты де Сенклер, получил там комнату. Туссену последовать за ним не разрешили, потому что королева Изабелла не оставила на сей счет никаких распоряжений. Прежде чем покинуть бал, Франсуа вручил ему львиную шкуру и попросил передать поклон капитану Мортимеру и Капитанше.

Изабелла Французская не предоставила своему гостю никакой отсрочки. На следующий же день, между примой и терцией, он был приглашен в ее покои.

Дочери Филиппа Красивого, ныне вдовствующей королеве-матери Англии, было шестьдесят пять лет. Несмотря на свой возраст и совершенно седые волосы, она сохранила безупречную прямую осанку. Если бы Франсуа мог ее видеть, она наверняка напомнила бы ему его крестную мать, Жанну де Пентьевр, только еще более пожилую и величественную. Слуга, приведший Франсуа, помог ему сесть в кресло с подлокотниками в виде леопардов. Ариетта де Сенклер тоже присутствовала, но никак себя не проявляла.

Изабелла заговорила первой. Голос у нее был одновременно мягким и внушительным.

— Добро пожаловать в Хертфорд, рыцарь. Я знаю, кто вы такой и какое несчастье вас постигло. Лучшего выбора Ариетта и не могла бы сделать!

Франсуа, до этого не знавший, что королева находится здесь, поспешно поднялся:

— Ваше величество…

— Сядьте, рыцарь, и впредь обращайтесь ко мне просто «мадам». Здесь я Французская Мадам, и мне нравится, когда меня так называют… Где вы потеряли зрение? Во Франции или в Англии?

— Между Францией и Англией, Мадам. На корабле.

— Не сердитесь на меня, рыцарь, но я этому рада. Прибыв в нашу страну, вы не видели ее, и, стало быть, в вашей памяти остались образы одной лишь Франции… Поговорите со мной о Франции. Вы бывали в Париже?

— Увы, Мадам, нет.

— Откуда вы родом?

— Из Бретани.

— Тогда расскажите мне о Бретани…

Франсуа оробел так, как ему еще никогда не случалось. Неуклюжими словами он принялся описывать лес Броселианд, турнир в Ренне — первое свое воспоминание, стены Сен-Мало, мельком увиденные во время спасения Туссена…

Наконец королева Изабелла прервала его:

— Будьте откровеннее, рыцарь! Неужели это все, что вы можете рассказать о вашей родной стране? Что такое для вас Франция? Только это? Или что-нибудь еще?

— Есть и нечто совсем другое, но я не осмеливаюсь отвечать вам.

— Говорите, не бойтесь.

Франсуа внезапно оживился:

— Францию, Мадам, я обрел для себя вечером после разгрома при Пуатье, в палатке Черного Принца. Я открыл ее в тот вечер именно потому, что мы проиграли, но ни одного из наших это, казалось, не заботило. Я нашел ее в своем сердце… Она тогда страдала — и страдает до сих пор, и куда больше не от англичан, а от собственных рыцарей!

Франсуа вдруг вспомнил, кому все это говорит.

— Я прошу у вас прощения, Мадам.

— Не извиняйтесь, сир де Вивре… вы, носящий Францию в своем сердце. Вы — именно тот, кого я хотела услышать.

Королева Изабелла встала и приблизилась к нему.

— Сир де Вивре, я могу быть с вами откровенной, потому что нас сближает ночь… ночь ваших глаз, ночь моих лет. Мой сын победил при Креси, мой внук — при Пуатье. Я мать и бабка победителей. Но эти победы ничего им не дали. Что такое битва? Бряцание оружия, кровь, которая сохнет так быстро, крики, ветер! Франция останется Францией, а Англия — Англией. Кому, как не мне, знать это, — мне, живущей здесь, в таком долгом изгнании. Англичане уйдут из Франции. Пусть даже через сто лет, но уйдут.

Ничто и никогда не производило на Франсуа большего впечатления.

Королева Изабелла сменила тон:

— Как вы находите мою маленькую Ариетту?

— Я был бы не прочь встретиться с ней снова.

— Ну что ж, вы останетесь в Хертфорде столько, сколько вам заблагорассудится, и сможете встречаться с ней хоть все свободное время. Впрочем, она здесь. Вы ее сейчас услышите. Ариетта — моя чтица. Я прошу ее читать мне только те истории, которые люблю: где рыцари у дамских ног. Читайте, Ариетта, читайте для меня. Для всех нас.

Ариетта де Сенклер принялась читать. История была странной. Речь там шла о мире, где безраздельно царили женщины. Все страны управлялись королевами; в каждом замке, в каждом поместье, у каждого убогого очага все решала супруга. У мужчин не было других забот, кроме как следить за своей красотой и нравиться женщинам.

Следствием такого мироустройства стали всеобщий мир и безоблачное счастье. Но однажды королева одного из государств так безумно влюбилась в своего мужа, что позволила ему править вместо себя. С той поры в мир пришло насилие. Разразилась первая война, а за ней и другие. Мужчины повсеместно захватили власть вплоть до самого убогого очага, и с тех пор мир сделался таким, каков он и поныне.

Франсуа слушал, облокотившись на двух леопардов своего кресла. Певучий голос с легким, но своеобразным акцентом заполнял собой всю комнату, однако Франсуа не мог забыть о присутствии той, из-за кого английские короли получили возможность претендовать на корону Франции, — о дочери Филиппа Красивого, правнучке Людовика Святого…

Повествование закончилось, Ариетта умолкла. Королева снова взяла слово:

— А теперь ступайте, прогуляйтесь вдвоем. У вас обоих найдутся занятия и получше, чем сидеть с такой старой дамой, как я.

Франсуа хотел было что-то сказать, но королева прервала его:

— Ступайте, Ариетта Английская и Франсуа Французский. И дай вам бог стать примером для ваших детей!

Королева-мать держала в Хертфорде маленький двор, исключительно женский: то были юные девушки из хороших семей, остававшиеся у нее в течение нескольких лет. Стоило Франсуа под руку с Ариеттой войти в сад, как его окружило таким щебетом, словно он попал в птичью клетку. С десяток юных барышень, фрейлин Изабеллы, столпились вокруг, чтобы полюбоваться на гостя и высказать Ариетте свои поздравления. Они бойко болтали по-французски, как, впрочем, и вся английская знать. По-английски тогда говорило лишь простонародье.

Одна из девиц воскликнула:

— Лабиринт!

Ее подружки хором подхватили:

— Да, да! Лабиринт!

На вопрос Франсуа Ариетта ответила:

— В здешнем парке есть лабиринт из живых самшитовых изгородей. Он тут совсем неподалеку и тянется до самого берега Ли. Лабиринт хоть и не огромный, но в нем столько поворотов, что легко заблудиться.

— А почему они хотят, чтобы мы туда пошли?

— Когда-то была такая игра, еще до того, как Французская Мадам здесь обосновалась. В лабиринт заходили молодые парочки, и, если им удавалось найти выход, это означало, что они просто созданы друг для друга и отныне должны вместе встречать все превратности судьбы.

— Хотите, я вас поведу?

— Вы?

— Думаю, что смогу.

Франсуа и Ариетта приблизились к лабиринту. Франсуа вошел первым и стал продвигаться вперед, касаясь изгороди рукой. За ним шла Ариетта, а еще дальше — фрейлины, шушукаясь и возбужденно вскрикивая.

На каждой развилке, прежде чем выбрать направление, Франсуа ощупывал землю. Много раз он ошибался, но очень быстро исправлял ошибки и по прошествии очень короткого времени благополучно выбрался на берег Ли. Фрейлины принялись хлопать в ладоши и хохотать как безумные. Потом они вдруг разбежались, оставив их вдвоем. Франсуа и Ариетта еще долго слышали, как те перекликаются и аукаются, плутая на обратном пути.

— Как вам удалось найти выход так быстро?

— Вы же сами сказали, что лабиринт спускается к реке. Достаточно было все время двигаться под уклон.

— Здесь есть лодка. Хотите, покатаемся?

Франсуа согласился. Ариетта помогла ему взобраться в суденышко и, несмотря на все его протесты, сама взялась за весла.

— Это совсем нетрудно. Нас понесет течением, мне останется только править.

Франсуа прилег на дне лодки. Ариетта сказала мечтательно:

— Достаточно все время двигаться под уклон. По Ли — в Темзу, по Темзе — в море, а по морю — во Францию… Хотите, поплывем во Францию?

— И вы будете грести до самой Франции?

— Да.

— Думаю, вы и впрямь на это способны. Чувствуется…

— Вы не ответили на мой вопрос: хотите, вместе поплывем во Францию?

— На что Франции слепой рыцарь? К тому же у меня никого там не осталось. У меня на всем белом свете есть только вы. Я предпочел бы остаться здесь, Ариетта де Сенклер.

Ариетта не ответила. Но лодка тихо развернулась и стала подниматься вверх по течению.

В Хертфорде Франсуа был счастлив. Он знал, что Ариетта любит его. Он понимал это по ее голосу. Она любила его уже в первый миг, когда сказала: «Добрый вечер, мессир лев». Без сомнения, она влюбилась в него, увидев смеющимся. Франсуа тоже любил Ариетту, но говорил с ней обо всем, кроме любви. Он не хотел преимуществ, которые мог бы приписать своему увечью. Он принимал и свою судьбу, и ход времени. Он двигался под уклон, плыл по течению…

Королева Изабелла больше не удостаивала Франсуа беседы. Надо заметить, что для разговоров о Франции она нашла себе гораздо более знаменитого собеседника — самого короля Франции. Иоанн Добрый частенько наведывался в Хертфорд и подолгу общался с матерью своего кузена.

Осенью Изабелла Французская объявила Ариетте и Франсуа о своем намерении поженить их. При этом она собиралась обеспечить Ариетту богатым приданым и сыграть пышную свадьбу. Это символизировало бы вновь обретенное согласие между обеими странами, которые со времени поражения и пленения короля Франции пустились в ожесточенный торг. Но Франсуа осмелился отклонить предложение внучки Людовика Святого:

— Нет, Мадам, я пленник, а вашей воспитаннице подобает сочетаться браком только со свободным человеком.

Отказ был дерзок, но причина благородна. Французская Мадам согласилась. Было условлено, что к этому разговору вернутся, когда выкуп за Франсуа будет уплачен.

Выйдя из покоев Изабеллы, Франсуа в первый раз открыл свое сердце Ариетте.

— Я солгал, Ариетта. Я не могу жениться на вас не потому, что я пленник.

— Значит, это потому, что вы меня не любите.

— Я люблю вас, но не хочу, чтобы вы вышли замуж за слепца. Я стал бы для вас все равно что ребенок или калека, существо, которое будет вашей вечной обузой.

— Вы будете мне самым сильным, самым надежным из мужей, который выведет меня из любого жизненного лабиринта. А наших детей никто не сможет воспитать лучше, чем вы!

— Что я могу? Разве что научить их владеть оружием…

— Чтобы ловко драться? Любой наемник сможет сделать это не хуже. Нет, рыцарем делают не руки и даже не глаза, а благородство, верность, ясность мысли, мужество…

— Вы говорите прямо как мой дядя.

— А как говорил ваш дядя?

— Как мудрейший из людей.

— Ваши сыновья прибавили бы блеска вашему гербу, а дочери отзывались бы о вас только с любовью и уважением.

— Я француз, Ариетта, и наши сыновья тоже будут французами. Им придется сражаться с врагом, даже если это англичанин. Согласитесь ли вы, чтобы ваши сыновья подняли оружие против вашей страны?

— Таков удел женщины. Французская Мадам произвела на свет тех, кто причинил Франции наибольшее зло. Для нас, женщин, супруг и дети становятся единственной вселенной.

Франсуа промолчал, и на этих словах они расстались.

Ко дню своего двадцатилетия, 1 ноября, Франсуа пожелал присутствия своего оруженосца. Разрешение на это было даровано. Но людям Изабеллы Французской понадобилось немалое время, чтобы разыскать Туссена и доставить в Хертфорд. Туссен предстал перед своим господином 31 октября 1357 года, как раз накануне их дня рождения. Как только они остались вдвоем, Франсуа воскликнул:

— Бьюсь об заклад, что с Капитаншей у тебя все кончено: ты больше не пахнешь рыбой!

Туссен хмыкнул:

— Если бы вы могли меня видеть, господин мой, вы бы наверняка сказали что-нибудь другое! Я благословляю вас за то, что послали за мной, а не то бы вы больше никогда меня не увидели!

Сказать по правде, на Туссена и впрямь больно было смотреть. Он был оборван и худ, словно какой-нибудь отшельник-аскет. Он рассказал Франсуа о своих злоключениях.

— Представьте себе, у Мортимеров оказалась дочка. А поскольку она терпеть не может ни кошек, ни рыбу, то решила удалиться в монастырь. Однако, будучи еще послушницей, она имеет право покидать стены обители. Вот она им и воспользовалась, чтобы навестить родителей. Убедить ее в том, что она поспешила с выбором жизненного поприща, мне хватило одной ночи. Но я перестарался. Она сбежала и сделалась портовой шлюхой. Узнав об этом, Мортимер вознамерился меня убить, и мне тоже пришлось пуститься в бега. Мне удалось спрятаться, и просто чудо, что он меня не нашел.

Двадцатилетие Франсуа и двадцатитрехлетие Туссена отметили очень весело. А там и Рождество пришло. Погода для этого времени года стояла исключительная, и до Франсуа дошел слух, что ночью 6 января, в праздник Богоявления, оба короля решили устроить турнир. Ночные турниры, которые Иоанн Добрый просто обожал, во всем походили на дневные, за исключением того, что развертывались они при свете факелов. В зыбкой полутьме зрелище схваток, коней, доспехов и щитов с гербами становилось еще более захватывающим. Франсуа постарался как можно скорее забыть эту новость, которая лишь добавляла горечи к его положению, и сосредоточился на том, чтобы достойно встретить Рождество.

Они с Ариеттой присутствовали на полночной мессе в хертфордской часовне и пылко молились. Когда под голоса певчих священник объявил о Рождестве Спасителя, они изо всех своих сил надеялись на чудо. Ариетта знала, что, покуда Франсуа слеп, он не захочет взять ее в жены; а он, потерявший зрение ровно восемь месяцев назад, молил Пресвятую Деву, Мать только что родившегося Бога, чтобы эта священная ночь стала для него последней и чтобы поутру он увидел зарю вместе со всеми…

За время их знакомства Франсуа лишь один-единственный раз взял Ариетту за руку — тогда, на балу. Однако потом он воздерживался от любого прикосновения к ней, хотя из-за его увечья это было бы вполне допустимо. Только когда им случалось идти вместе, он брал ее за руку, но и то лишь потому, что был вынужден к этому, и так легко, насколько это было возможно, едва притрагиваясь к ткани платья. Но здесь, в этой часовне, окутанной запахом ладана, под звуки музыки и пение фрейлин, Франсуа не смог устоять. Ариетта по-прежнему была рядом, как и все шесть месяцев, что он провел в Хертфорде, и он знал: она молится за него. И прямо посреди богослужения он взял ее за руку.

Двое молодых людей не разнимали рук и во время пира, который последовал за мессой; а когда настало время уходить, они, не сговариваясь, словно это разумелось само собою, направились в комнату Франсуа. Они разделись и легли в постель молча; без единого слова обошлись они и во время ночи своей любви.

Франсуа проснулся первым, и довольно поздно — вероятно, уже после того, как отзвонили сиксту, потому что солнце ярко светило в окна спальни. Окон было два, оба с витражами, имеющими в центре щиток с новым гербом Англии: два леопарда и над ними — французские лилии. Сначала Франсуа отметил про себя все эти подробности, потом увидел нагое тело Ариетты. И только тогда он понял, что случилось. Он не закричал. Напротив. Словно новость была так хрупка, что могла пострадать от любого шума, он прошептал:

— Я вижу…

Этот шепот разбудил Ариетту. Она села на постели. Франсуа увидел ее зеленые глаза, устремленные на него, ее рыжие волосы, ее дивное тело и был так этим потрясен, что только и нашелся сказать:

— Ариетта Ясногрудая…[19]

Франсуа заключил ее в свои объятия. Ариетта станет его женой. Сам Бог так судил. Да, да, Спаситель, которому они вместе молились в ночь его Рождества, не просто внял их мольбе, он сделал так, чтобы первым видением Франсуа стал герб, объединивший в себе леопардов и лилии; тем самым Господь недвусмысленно предписывал союз Ариетты Английской и Франсуа Французского.

Франсуа спросил ее, хочет ли она стать его женой. И Ариетта ответила:

— Да.

Когда миновали первые мгновения счастья, Франсуа и Ариетте пришлось подумать о проблеме, которая готова была встать перед ними во весь рост. Прозревшему Франсуа не разрешат долее оставаться в Хертфорде. Тем, что его принимали тут столь благосклонно, он был обязан своей слепоте. Отныне ему придется разделить судьбу прочих рыцарей простого звания: отправиться в тюрьму, а то и в лондонский Тауэр.

Ариетта благоразумно склонялась именно к этому решению. В конце концов, скоро будет внесен выкуп. Значительные доходы Куссонской сеньории позволят сделать это без особых затруднений. К тому же до них дошли слухи, что переговоры между управляющим Куссона и людьми графа Солсбери уже идут полным ходом.

Но Франсуа решил бежать. Напрасно Ариетта умоляла его и отговаривала — все впустую. У него уже был готов план. Он попросит у Французской Мадам, как последней милости перед заключением в тюрьму, разрешения участвовать в ночном турнире. Как только он вновь облачится в доспехи, а под ним будет конь, он немедленно скроется…

Ариетта пыталась раскрыть возлюбленному все безумие этой затеи:

— Ведь не переплывете же вы море на своем коне?

— Завладею каким-нибудь судном.

— Лондонский порт охраняется днем и ночью.

— Значит, поеду в какой-нибудь другой порт.

— Вы и мили не проедете, как вас обстреляют лучники!

— Ваша любовь спасла мне жизнь, она же сделает меня неуязвимым! Я хочу совершить ради вас такой подвиг, прекраснее которого еще ни один рыцарь не преподносил своей даме!

Таково было последнее слово Франсуа. Он отправился объявить королеве Изабелле о своем исцелении и заодно просить ее о разрешении участвовать в турнире. Та не только сразу согласилась, но и заявила, что самолично будет там присутствовать — ради него. В часовне замка отслужили благодарственную мессу, чтобы почтить избавление пленного рыцаря от недуга. Присутствовал весь Хертфорд, до самого последнего слуги, — так велик был восторг, вызванный этим чудом. Одна только Ариетта не могла скрыть печали, причин которой никому не удавалось понять.

Франсуа покинул Хертфорд утром 6 января 1358 года. Французская Мадам снабдила его доспехами, конем и оружием. При нем находился Туссен; обоих сопровождала солидная английская стража. В последний раз попытавшись отговорить Франсуа от его замысла, Ариетта попрощалась с ним вся в слезах, заявив, что ей недостанет мужества присутствовать на турнире, так что они видятся в последний раз. Франсуа ничуть не ослабел в своей решимости и направился в Лондон — город, в котором он уже побывал, но которого еще не видел. Более того, Франсуа возвращался даже к некоей исходной точке, поскольку турнир должен был состояться в садах Вестминстерского дворца.

В эту пору ночь спускается рано, поэтому, когда Франсуа преодолел двадцать миль, отделявшие его от столицы, было уже темно. Таким образом, он увидел Лондон не больше, чем когда был слеп.

В Вестминстерских садах скамьи сняли и заменили палатками, предназначенными для рыцарей, а посередине насыпали песок, чтобы устроить ристалище. По обе стороны от него установили две трибуны. Они были не так велики, как обычно, но ведь и сам ночной турнир в честь праздника Богоявления отнюдь не являлся народным увеселением, а устраивался исключительно для узкого круга избранной публики.

Приставы отвели Франсуа и Туссена в одну из палаток и оставили там. Франсуа, уже облачившемуся в свои доспехи, оставалось лишь ждать сигнала труб, вызывающих бойцов к началу единоборств. Франсуа от всей души наслаждался этими мгновениями счастья. Вновь обретенное зрение и любовь Ариетты придавали ему невероятные силы. Он сожалел лишь об отсутствии самой Ариетты. Как бы он хотел, чтобы она воочию увидела все те подвиги, которые он совершит ради нее!

Тут полог палатки приподнялся, и она появилась.

Да, это и вправду была она — Ариетта, которую он покинул несколько часов назад, Ариетта зеленоглазая, рыжеволосая, сияющая…

— Я не смогла вынести нашей разлуки. Я пришла в последний раз умолять вас отказаться… или поцеловать вас в последний раз!

— Именно из-за любви к вам, Ариетта, я и не могу отказаться!

— Тогда подарите мне последний поцелуй!

— Он будет далеко не последним, клянусь вам! Я доберусь до Франции, вы приедете ко мне, и мы поженимся.

Франсуа приблизился тяжелой поступью. Ариетта остановила его:

— Не могли бы вы снять ваши доспехи, прежде чем обнять меня?

С помощью Туссена Франсуа разоблачился. Он снял не только доспех, но также и кольчужные его части и, оставшись в одном подкольчужнике — длинной тунике из грубого льна, заключил в объятия свою будущую жену.