В мае 1922 года операция началась: были разоружены аулы Махкеты, Гойты и Катыр-Юрт, причем последние были подвергнуты бомбардировке с воздуха. Еще одна операция по разоружению, в ходе которой было изъято впечатляющее количество винтовок и револьверов, была проведена в декабре 1924 года, но это вовсе не привело к прекращению беспорядков и бандитизма. А как только войска ушли, на базарах Шатоя и Урус-Мартана вновь возобновилась торговля оружием. Полностью подтвердились слова одного из ветеранов еще кавказских кампаний Ермолова и Паскевича: "В Чечне только то место наше, где стоит отряд, а сдвинулся он - и эти места тотчас уже занимал неприятель. Наш корабль прорезывал волны везде, но нигде не оставлял после себя ни следа, ни воспоминания".
      Подтверждаются они и сегодня, но наше руководство - ни политическое, ни военное - похоже, исторических книг не читает. В противном случае, учтя тяжкий опыт почти двух веков, исходило бы из того, что любая военная кампания в Чечне, независимо от доблести солдат и профессиональных качеств военачальников, имеет относительные шансы на успех лишь в том случае, когда она сочетается с продуманной комплексной программой политических и экономических действий сильного государства, о чем сегодня говорить не приходится.
      Позже я еще вернусь к этому; но и 1920-е - 1940-е годы показали подобно тому, как показал то же самое период почти векового пребывания покоренного Кавказа в составе Российской Империи, - что даже и очень сильное государство с трудом держит эту территорию в узде. И она, как необъезженный конь, встает на дыбы, едва лишь уловив первые признаки ослабления державной воли государства, - не говоря уж о его крахе и распаде, как то случилось с Российской Империей в начале и с Советским Союзом в конце ХХ столетия.
      В августе-сентябре 1925 года началась новая операция по разоружению, накануне которой штаб Северо-Кавказского округа констатировал: "Значительно ослабленная в результате войн и революции экономика края поставила маломощную Чечню в особо трудные условия, отбросив ее к первобытным условиям хозяйства. В Чечне происходила ожесточенная борьба за власть под лозунгами национального освобождения, автономии и спасения религии. Эта борьба привела Чечню в состояние полной анархии с чрезвычайно усилившимся политическим и уголовным бандитизмом..."
      Как видим, алгоритм развития ситуации - тот же, а вот власть действовала лишь внешне сходным образом. Начатая в декабре 1925 года операция по разоружению чеченских бандформирований была построена "на стремительном разоружении крупными силами наиболее бандитски настроенных регионов с применением максимума репрессий (курсив мой - К.М.), дабы сразу заставить население выдать скрывающихся там главарей. В дальнейшем при удачном исходе планировалось более мелкое дробление сил с целью охвата всей Чечни..."
      Надо ли говорить, что в 1925 году и речи не могло быть ни о странном сообщничестве московских властных и околовластных кругов с главарями бандформирований, которых в конце века никак не могут задержать в ходе вот уже двух чеченских кампаний, ни о тревожной оглядке на мнения и суждения лидеров Запада, ни о полной невнятности в отношении того, как же, на каких основаниях будет устраиваться жизнь в Чечне после войны. Основания эти могли приниматься одной частью населения и не приниматься другой, но все было не только жестко, но и ясно и четко.
      Однако и при всей этой жесткости, ясности и четкости восстания продолжались и в 1929 году, и в 1932 году, охватив аулы Шали, Гойты, Беной, Ножай-Юрт и, разумеется, прилегающие к ним районы. При этом - что также было повторено в 1999 году - мятежниками была сделана попытка увязать в одно целое Чечню со смежными районами Дагестана: Гунбетовским, Ауховским и Андийским. Планировалось захватить станцию Гудермес и разрушить железнодорожные мосты, дабы затруднить подход частей Красной армии. Доклад СКВО от 5 апреля 1932 года зафиксировал особенности поведения чеченцев в ходе этих восстаний, с которыми не худо было бы знакомить солдат и офицеров, отправляемых в Чечню ныне: "Отличительные черты выступления: организованность, массовое участие населения, исключительная жестокость повстанцев в боях, непрерывные контратаки, невзирая на большие потери, религиозные песни при атаках, участие женщин в боях..." ("Родина", соч. цит., с. 165).
      Относительное затишье после восстания наступило на без малого 10 лет; но осенью 1941 года, когда над державой нависла смертельная опасность, а многие были глубоко уверены в ее неотвратимой гибели, Чечня вновь пришла в движение. Открывалась самая мрачная и до сих пор запутанная страница ее истории. Поголовное третирование чеченцев как предателей; затем, после возвращения их из ссылки, десятилетия молчания как о депортации, так и сотрудничестве чеченцев с немцами, сходного с титовским молчанием относительно усташей; наконец, в перестроечные времена, истерические требования всеобщего покаяния перед чеченцами, не сходящая со страниц прессы тема депортации, без всякой попытки разобраться в том, что же было верного, а что же ложного в предъявленных им в 1944 году обвинениях, - все это не принесло никаких иных плодов, кроме новой крови, нового взаимного озлобления и полной неясности в том, что же Россия собирается дальше делать с Чечней. И главное - в том, в состоянии ли она, такая, какой она сегодня является, совладать с тем "крепким орешком", который когда-то приняла в свое владение.
      Говорят, Дудаев плакал, читая приставкинскую "Тучку"; но с тех пор сотни, если не тысячи детей - и чеченских, и русских - умылись кровавыми слезами. Такова цена дешевой сентиментальности и корыстного расчета, когда за одну из самых трагических тем берутся с нечистым сердцем и в расчете сорвать конъюнктурные аплодисменты. Аплодисменты отзвучали, заговорили пушки. Так что же произошло в годы Великой Отечественной войны в Чечне?
      Недавно опубликованные документы из архива Сталина, а также вышедшая в 1993 году в Москве книга "Кавказские орлы" позволяют, если к ним отнестись с должным вниманием (и без дурной односторонней и пристрастной публицистичности, которая отличала подход к этой больной проблеме все 15 перестроечных и постперестроечных лет), существенно скорректировать устоявшиеся схемы. А главное - освободиться из-под власти мифов, будь то миф о поголовной виновности чеченцев (его, применительно к нынешней ситуации, в особо оголтелой форме исповедует ЛДПР, не постеснявшаяся 8 августа 2000 года, в день взрыва на Пушкинской площади, провести митинг под лозунгом "Хороший чичик - мертвый чичик!"), либо - в перестроечные годы наиболее распространенный и принесший не меньше вреда - миф о "народе-жертве". Авторы "Кавказских орлов" справедливо пишут в предисловии: "Читатель должен знать правду, как было на самом деле. Ложное восприятие истории народа, стремление рассматривать даже негативные ее стороны в жизни его как якобы факт оскорбления народа, кроме вреда, ничего больше не принесли".
      Ни для кого из тех, кто мало-мальски знаком с историей Второй мировой войны, не является тайной, что Германия на Северном Кавказе, как и на Балканах, делала ставку на мусульман, особенно уповая на те тенденции, которые в 1920-е - 1930-е годы столь бурно проявили себя в ходе антисоветских восстаний. При этом, разумеется, не остались без внимания и устойчивая антироссийскость, неугасшая память об обидах, нанесенных народу еще во времена Ермолова.
      Несомненно, изучались - похоже, более тщательно, нежели это делают нынешние российские военные, - мемуары и свидетельства участников еще Кавказской войны ХIХ века, а они многократно засвидетельствовали то, о чем писал сосланный на Кавказ декабрист Михаил Корсаков. Наблюдая ход событий, он пришел к заключению: всем горцам не по душе "белый царь", они "не любят русских в душе, и... ежели бы увидеть (так в тексте - К.М.) возможность свергнуть их, то, вероятно, не упустили бы случая".
      Все последующие - вплоть до наших дней - события подтвердили правоту этого наблюдения. И, разумеется, немцы в своей агентурной работе учитывали эту особенность национальной психологии, постоянно бодрствующую в ней готовность к восстанию "против русских"* . А также - и готовность, в силу тоже уже проявившей себя в истории слабой способности к созданию собственного государства (что не удалось даже Шамилю), подчинить то, что первоначально именуется и даже воспринимается как национально-освободительно е движение, чужим целям, чужой "Большой Игре".
      Итогом работы немецкой агентуры оказалось создание фашистской организации "Kавказские орлы" (примерная численность, по рассекреченным архивным данным, 6540 человек, что весьма немало для государства, ведущего тяжелейшую войну, такая концентрация "пятой колонны" вблизи фронтов крайне опасна). Лидерами "орлов" были братья Хасан и Хусейн Исраиловы, в банде же находился и их племянник, Магомет Хасан Исраилов (известный также под фамилией Терлоев); в 1935 году он был осужден на 5 лет пребывания в исправительно-трудовых лагерях, но в 1937 году досрочно освобожден и вернулся на родину. Терлоев образовал в Галанчжоуском районе боевую группу, а в Итумкалинском - бандгруппу, во главе с неким Деркизановым. Были образованы также группы в Борзое, Харсиное, Даги-Борзое, Ачхене и других аулах. Обращает на себя внимание топография концентрации наиболее активных ядер движения: это все тот же юг Чечни, с добавлением Пригородного региона Ингушетии, то есть те же точки, которые вновь загорелись на рубеже 1980-1990-х годов. Да и сам Хасан Исраилов скрывался в пещерах Итумкалинского района, где не далее как в конце января 1941 года было еще одно выступление против советской власти. В пещере Бачи-Чу были обнаружены его личные записи, "относящиеся к его повстанческой (в деле именно так К.М.) деятельности, весом около двух кг".
      В этих записях сообщалось, что в Чечено-Ингушетии, кроме Грозного, Гудермеса и Малгобека, было организовано 5 повстанческих округов - всего 24970 человек. Сила сама по себе взрывная, к тому же "командировались уполномоченные и в другие соседние республики". Среди бумаг Терлоева, найденных в Итумкалинской пещере, обнаружилась и карта Кавказа на немецком языке, на которой по территории Чечено-Ингушской АССР и Грузинской ССР были подчеркнуты населенные пункты, в которых имелись (докладная записка в НКВД датирована февралем 1944 года - К.М.) повстанческие ячейки. Само же восстание намечалось на 10 января 1942 года, и причины, по которым оно не состоялось, еще требуют изучения.
      Следует добавить, что в ЧИ АССР было весьма распространено дезертирство, служившее ресурсом для вербовки членов ячеек; по данным доклада Отдела спецпереселения НКВД СССР от 5 сентября 1944 г., "с июля 1941 года по апрель 1942 года из числа призванных в Красную армию и трудбатальоны дезертировало более 1500 человек. И уклонившихся от военной службы насчитывалось свыше 2200 человек. Из одной национальной кавалерийской дивизии дезертировали 850 человек ..." (ГАРФ. Ф. Р-9479. Оп. 1. Д. 768. Л. 129). И хотя восстание не состоялось таким, каким оно замышлялось, тем не менее часть "повстанцев" установила связь с германским командованием и оказывала помощь продвигавшимся на юго-восток горнопехотным частям группы армии "Юг", не говоря уже о бандитских нападениях на колхозы и небольшие подразделения Красной армии. Зимой 1943 года последняя отбросила немецкие войска с Северного Кавказа, а в конце февраля 1944 года состоялась массовая депортация чеченцев и ингушей в Казахстан - всего более 496 тысяч человек.
      Такова суровая правда истории; но правда и то, что, согласно Постановлению Совета Народных Комиссаров № 127 от 28 июля 1945 года "О льготах спецпереселенцам", на 1945 и 1946 годы спецпереселенцы с Северного Кавказа, из Крыма, Грузинской ССР, а также Калмыкии в новых местах их поселения освобождались:
      "1. а) от обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов государству;
      б) от уплаты сельскохозяйственного налога, по доходам от сельского хозяйства в городских поселениях".
      Постановлялось также:
      "2. Списать с упоминаемых спецпереселенцев задолженность по сельскохозяйственному налогу, налогу по доходам от сельского хозяйства в городских поселениях и по обязательным поставкам сельскохозяйственных продуктов государству, образовавшуюся за ними в местах нового поселения" (цит. по: "Независимая газета. Особая папка" № 2, 29 февраля 2000 года).
      Хочется надеяться, не все еще забыли, какое тяжкое бремя налогов и обязательных поставок несли в это время и совершенно обескровленная, с выбитым войной мужским населением, русская деревня, и измученная оккупацией Украина, которую к тому же в 1946 году поразили жестокая засуха и последовавший за ней голод; да и все народы едва вышедшего из жесточайшей войны СССР в эти годы не благоденствовали. Умышленно бередить старые раны, преднамеренно выпячивать только одну сторону событий 1944 года, нарочито забывая другую, не менее драматичную и важную, внушать народу, что он имеет право на сведение счетов со страной, можно было лишь в состоянии полной гражданской безответственности (что, к сожалению, может и должно быть сказано в отношении российской либеральной интеллигенции).
      Либо же сознательно обслуживая цели чужой "Большой Игры", в которую опять (но на сей раз еще более масштабно, чем даже в годы Второй мировой войны) встроился очередной чеченский мятеж.
      * * *
      В "чеченском узле", который уже впору называть "гордиевым" и который, стало быть, ждет своего Александра Македонского, сплелось множество нитей; "афганская" и "арабская", что далеко не одно и то же, восточноевропейская и среднеазиатская, а надо всем господствует игра "великих", в первую очередь США, к которым - такова логика положения сверхдержавы - сходятся, по сути, почти все эти нити. И не только геополитические и политические, но и те, которые управляют потоками финансов, в том числе нефте- и наркодолларов, а также оружия и боевиков. Разумеется, обозначались - или даже протягивались - здесь все эти нити не сразу, а постепенно, увязываясь с главным событием последнего десятилетия - крахом СССР и прогрессирующим ослаблением России.
      Такой крах и такое ослабление уже по определению не могли не привести в движение Чечню, которая, как показала вся история ее пребывания в составе Российской Империи, а затем СССР, умеряет свою имманентную мятежность лишь в сильной системе - сильной отнюдь не только репрессивными действиями. В данном же случае эту мятежность из латентного в возбужденное состояние еще и целенаправленно приводили, что особенно резко сказалось на первом этапе "чеченского процесса" 90-х годов ХХ века, тесно увязанного с общей историей "бархатных революций" в Восточной Европе и Народных фронтов в СССР.
      История этих связей до сих пор как-то остается вне поля зрения большинства пишущих о Чечне, слишком педалирующих будто бы спонтанность возникновения и развития того, что они называют новым национально-освободительным движением. А потому на особенностях первого этапа движения и на взаимодействиях с Народными фронтами, в особенности прибалтийскими, следует остановиться более подробно.
      В своей, на мой взгляд, не во всем добросовестной книге "Чечня: мне не дали остановить войну" (М., 1995 год) Руслан Хасбулатов пишет: "Как-то по телевидению, уже после начала военных действий, выступали сторонники Дудаева. У него их достаточно в Москве, в том числе среди официальных кругов. Один из них упомянул факт, когда на переговорах во Владикавказе дудаевский представитель якобы вынул паспорт и сказал: "Смотрите, что в моем паспорте написано: СССР. Вот если бы Союз не распался, не было бы беды и отделения республик".
      Хасбулатов оставляет эту информацию без комментариев, словно соглашаясь с ней, и, надо сказать, точка зрения, согласно которой до распада СССР Чечня и не помышляла ни о каком отделении, получила довольно широкое распространение, в том числе и в кругах антиельцинской оппозиции. Она проникла и в художественную литературу: так, в романе талантливого молодого писателя Юрия Козлова "Колодец пророков" мятежный чеченский (в романе "гулийский") генерал предстает едва ли не последним защитником Советского Союза, а лидеры "независимой Ичкерии", включая самого Дудаева, умело играли на этой струне, расширяя свои возможности политического лавирования.
      Разумеется, не приходится отрицать, что многие северокавказцы, в том числе и чеченцы, весьма болезненно, как и представители других народов, восприняли распад Союза. Некоторые специалисты по Северному Кавказу полагают, что здесь такая болевая реакция была выражена даже резче, чем в некоторых других регионах рухнувшей сверхдержавы. Так, историк Людмила Гатагова утверждает: "Народы Северного Кавказа испытывают ностальгию по СССР острее, чем другие, ощущая утерю имперской идентичности... Принадлежность к могущественной советской державе давала им чувство стабильности и защищенности - именно этого они лишились сегодня" ("Родина", № 1-2, 2000 год).
      Однако все, сказанное о боли и ностальгии по СССР, никоим образом не относится к лидерам борьбы за ичкерийскую независимость. Их выбор был сделан значительно раньше не только Беловежья, но и 19 августа 1991 года, которое, например, Алихан Ахильгов называет "поворотным пунктом в истории Чечни и Ингушетии" ("НГ. Фигуры и лица", № 20, 10 декабря 1999 года). На самом деле уже в мае-июне 1991 года дудаевцы определили свое отношение к СССР: только выход из него по образцу прибалтийских республик, в тесной связи с Народными фронтами которых развивалось все ичкерийское движение. Об этом весьма откровенно пишет в своей книге "В преддверии независимости" Зелимхан Яндарбиев, второе лицо после Дудаева на этапе "преддверия" и первой чеченской войны.
      Прелюдией, сообщает он, "было зарождение в Чечне на втором этапе горбачевской перестройки общественно-политических движений. Первое из них научное общество "Кавказ" появилось в 1987 году (курсив мой - К.М.). Это от него отпочковались "Союз содействия перестройке", "Народный фронт" и другие неформальные организации с различной степенью политизации. Их роль, при всех издержках, заложенных, отчасти, и в самих формах этих организаций, по существу являвшихся лишь производными "демократии" социалистического плюрализма, которую они так и не сумели преодолеть в Чечне, весьма существенна, как начальная стадия самоорганизации народа".
      Эта, "лирическая", фаза быстро миновала, культурно-просветительные организации сыграли свою прикрывающую роль (роль "крыши" - Яндарбиев употребляет именно это слово!), и на сцену выступило первое политическое движение "Барт" ("Единство"). "Созданное, - подчеркивает Яндарбиев, группой молодых людей, будущих лидеров Чеченского государства".
      "Барт" стал базой для будущей Вайнахской демократической партии; поставив одной из своих целей "политическое просвещение народа", он учредил одноименную газету, первые три номера которой были изданы в Риге, на типографской базе Народного фронта Латвии, и при активном содействии латышского писателя и общественного деятеля Артура Снипса. С газетой "Барт" связано начало карьеры Мовлади Удугова, ныне имеющего репутацию "чеченского Геббельса" - мастера пропаганды и контрпропаганды.
      Весьма красноречиво обрисована роль чеченской диаспоры в Москве на этом этапе ичкерийского движения: "Финансирование первых номеров взяли на себя московские ребята во главе с Хожей Нухаевым (ниже мы еще вернемся к этому персонажу - К.М.). Завоз тиража в республику осуществлялся при самом активном содействии студентов московских вузов, а также коммерческой диаспоры..." Результатом этого сотрудничества стало появление в Москве чечено-ингушского культурного центра "Даймокх", который Яндарбиев именует "общественно-политическим штабом демократических сил".
      Учреждалось общество "Даймокх" на съезде диаспоры, прошедшем в актовом зале МГУ. Председательствовал сам Яндарбиев, который с высокой степенью откровенности пишет: "Мы сознавали всю важность наличия для своей деятельности "московской крыши", ибо судьба Чечни решалась не только в Грозном. Основной деятельностью была заявлена культурно-просветительская. О чисто политической стороне деятельности создаваемого центра мы были намеренно сдержанны, чтобы не создавать дополнительных неудобств себе и московским товарищам" (курсив мой - К.М.).
      Наращенную с тех пор мощь "московской крыши" уже успели показать две чеченские кампании; что же до "Даймокха", то уже в 1991 году он не считал себя обязанным проявлять какую-либо сдержанность, и в ноябре (заметим, еще до Беловежья) один из его лидеров заявил журналистам, что, если он получит от президента Дудаева указание о начале боевых действий, чеченцы без колебаний развернут "знамя священной войны против россиян".
      Рассматривая же вопрос исключительно с точки зрения политических технологий, не приходится отрицать, что действия на этом первом и столь важном этапе были очень грамотными и закономерно увенчались новым успехом, знаменовавшим переход всего процесса в новое политическое качество.
      18 февраля 1990 года на митингах в Шали и Урус-Мартане (как видим, вновь в традиционных центрах "чеченского непокоя"; Урус-Мартан к тому же, с учетом, особенно в дореволюционный и довоенный период, в основном русского населения Грозного, традиционно имел репутацию столицы чеченской Чечни) было объявлено о создании Вайнахской демократической партии. Учредительный съезд прошел 5 мая 1990 года, на нем присутствовало 97 делегатов и около 50 гостей. Были приняты Устав и Программа партии, а также резолюции и декларации. Яндарбиев характеризует ее как первую в Чечне политическую партию, альтернативную КПСС, и подчеркивает, что она открыто поставила своей целью создание независимого национального государства; а потому говорить в этом контексте о какой-то "советской ностальгии" первой волны ичкерийских лидеров просто нелепо. Вся идеология и лозунги ВДП явственно обнаруживали связь с "Империей Кремля" Абдурахмана Авторханова (ему было послано приглашение), едва ли не известнейшего из чеченских коллаборантов периода Великой Отечественной войны, и такая связь прослеживается даже в лексике Яндарбиева: съезд ВДП, по его словам, знаменовал "начало конца советской власти в Чечне, и на Кавказе, и в Советской империи".
      Такую ориентацию требовалось заявить публично, что и было сделано 6 ноября 1990 года, когда, накануне празднования очередной Октябрьской годовщины, ВДП провела митинг-марш открыто антикоммунистического характера. О том, насколько союзное руководство еще могло удержать ситуацию под контролем, говорит то, что от участия в митинг-марше отказались все остальные неформальные организации Чечни.
      ВДП поддержала только партия "Исламский путь", да и та не в полном составе. Немалая часть населения была просто шокирована, но Горбачев, в очередной раз, предал тех, кто, по сути, оставался верен Союзу, тем самым обеспечив огромный морально-политический выигрыш для ВДП. И уже 7 ноября последняя с утра блокировала традиционную демонстрацию, выставив пикеты на пути продвижения колонн и заставив, иронизирует Яндарбиев, "некоторых участников чествования Великого Октября покинуть колонны "трудящихся, верных ленинским заветам"..."
      Настало время решительного шага - проведения Общественного съезда (конгресса) чеченского народа (ОКЧН) в декабре 1990 года, на котором председателем сформированного съездом Исполкома был избран генерал Джохар Дудаев, будущий лидер военного мятежа.
      Съезд готовился загодя, и самые тщательные усилия прилагались к тому, чтобы - об этом свидетельствуют записи в московских дневниках Яндарбиева, относящиеся еще к 1988 году, - ни в коем случае не позволить провести его как съезд всех народов, проживавших в тогда еще Чечено-Ингушетии. Иными словами, не-вайнахи были сразу выведены за рамки процесса и лишены какого-либо права влиять на ход событий, от которых зависела теперь их жизнь, - как показало недалекое будущее, даже в самом прямом смысле слова. Это вполне соответствовало тому своеобразному пониманию демократии как селекции, которое в это время бурно распространялось на пространстве всего СССР и откровенно, несмотря на кричащий этнократизм Народных фронтов, поощрялось Западом.
      Такая ориентация, между тем, вызвала протест и в самом чеченском обществе, так что на втором этапе съезда, 8 июня 1991 года группа умеренных, или центристов ("на самом деле - завгаевцы", припечатывает Яндарбиев) покинула зал заседаний. На съезде была принята декларация о провозглашении независимости Чеченской Республики "Нохчийчо" (под возгласы "Аллах акбар!"), а заключительное слово произнес прибывший на съезд из Тарту первый советский генерал-чеченец Джохар Дудаев, которого после этого уже знала вся республика. Разумеется, появился он в республике в роли лидера не спонтанно, а в итоге длительной подготовительной работы, причем на нескольких уровнях.
      Первый - регулярные контакты с ВДП и Яндарбиевым, который, когда ситуация созрела, лично прибыл в Тарту просить генерала выйти в запас и окончательно вернуться на родину, дабы возглавить борьбу за независимость.
      Второй - контакты с прибалтийскими Народными фронтами, "мозговой штаб" которых, центр по выработке их идеологии, а также и центр связей с аналогичными штабами за рубежом находился именно в Тарту, с его университетом и сосредоточением резко антисоветской и ориентированной на Запад интеллигенции.
      И, наконец, третий уровень, на который в своей статье "Простой советский офицер" ("НГ. Фигуры и лица". № 20, 10 декабря 1999 года) намекает Алихан Ахильгов: "Я думаю, что кому-то в Москве было выгодно, чтобы Джохар вернулся в республику и в довольно тихом мирном регионе развернул национально-освободительную борьбу". Этот уровень и сегодня можно вычислять только дедуктивным путем; и с удивлением, вновь и вновь задаваясь вопросом о том, где же был при всем этом вездесущий и всеведущий, как утверждалось, КГБ, прочла я в воспоминаниях подполковника запаса этого ведомства В. Чугунова почти идиллическое описание Чечни лета 1991 года: "В июле 1991 года я сам отдыхал в Чечне. Меня принимали русские, ингуши и чеченцы, возили по республике, и все там было хорошо" ("Спецназ", № 1, 2000 год. - Курсив мой. - К.М.).
      Видимо, Чугунов не встречался со своими коллегами в Чечне, которые далеко не столь благодушно-успокоенно взирали на ситуацию. И он даже не замечает противоречия, когда продолжает: "А уже в начале августа этого же года приехал один из начальников КГБ ЧИ АССР с запиской на имя председателя КГБ СССР Владимира Крючкова. В ней председатель госбезопасности республики Игорь Кочубей просил помочь в стабилизации обстановки или, по крайней мере, разрешить руководству автономии вскрыть некоторые военные склады, чтобы вооружиться и противостоять зарождающимся бандитским элементам во главе с Дудаевым. Эта записка территориального органа осталась без внимания высшего руководства. В результате произошел вооруженных захват власти в Грозном".
      Неудивительно, что уже тогда многие заговорили об инспирировании процесса влиятельными лицами в российской политике и бизнесе.
      Как оказалось, они были правы. Буря грянула, как и во многих других республиках умирающего Союза, после 19 августа 1991 года. Вернее - в тот же день, после того, как Яндарбиев с двумя бизнесменами прибыл к Дудаеву. "Джохар сказал, что нужно срочно созвать Исполком ОКЧН. Назначили срок к 12 часам дня. Я предложил немного иной план: я немедленно вывожу ВДП на митинг и занимаюсь разъяснением людям случившегося и позиции ОКЧН, ВДП и других демократических сил, а Исполком занимается по плану Джохара. Так и договорились".
      С этого момента в действие вступает многодневный митинг - форма действия, уже опробованная и в Армении, и в Азербайджане, и в Молдавии, и в Литве. Скоро к ней обратятся и в Таджикистане, последствием чего станет жесточайшая гражданская война. Однако и в Грозном "митинг" взял планку, которой до этого не брал нигде в Союзе. С 21 августа Яраги Мамадаев, крупный предприниматель, возглавивший в то время в республике кооперативное объединение, и другие сторонники Дудаева начинают рассылать гонцов в горные села для агитации - то есть сознательно приводится в движение самая взрывная часть Чечни. Это - прелюдия к тому круглосуточному зикру на площади Шейха Мансура, который спустя три года вся страна будет наблюдать по телевидению.
      И, разогретый за счет постоянного притока сельских жителей из горных аулов, митинг, ставший круглосуточным, идет на захват Грозненского горкома партии, в котором устраивает свой штаб. Символически, в понятиях советской властной системы, - это настоящий переворот, а чтобы придать ему должный масштаб, Бислан Гантамиров, тогда сторонник Дудаева, ведет толпу, с ядром из национальных гвардейцев, на захват здания КГБ.
      И далее - на многое проливающие свет подробности из воспоминаний Яндарбиева, которому сразу сникший Игорь Кочубей предложил поговорить по телефону с Баранниковым, тогда председателем КГБ РСФСР.
      "Что и было сделано незамедлительно. Баранников в достаточной мере владел информацией из Чечни. Он тоже заверил, что КГБ дано четкое указание в политические процессы не вмешиваться. Единственная просьба была, не разгонять ведомство. Согласие было достигнуто на том, что внутри здания КГБ будет наш постоянный пост, архивы будут немедленно опечатаны, деятельность КГБ немедленно прекращается до особых распоряжений, но в здании они остаются. Вывески на здании они уже успели разбить" (З. Яндарбиев, соч. цит. Курсив мой. - К.М.).
      Таким образом, и оружие, и архивы - все перешло в руки дудаевцев; а самым масштабным символическим актом стало последовавшее за этим снесение памятника Ленину. Впрочем, снесением это глумливое - а если учесть, что оно произошло только после получения гарантий безопасности от Баранникова, то и трусливое - действо трудно назвать, а потому лучше еще раз предоставить слово самому Яндарбиеву, благо он профессиональный писатель.
      "Зрелище было многолюдным и захватывающим. Желание быть причастным к этому историческому моменту было у всего митинга. Но были и противники, в том числе и группа народных депутатов ЧИ АССР, которые заявили, что памятник будет снесен только через их трупы. Но их быстро утихомирили, и они не стали испытывать свои тела на прочность, быстро удалились от падающей махины памятника. Самое интересное в том, что они были из той группы делегатов ОКЧН, панически покинувших зал заседания второго этапа съезда чеченского народа 08.