Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Россия и последние войны ХХ века

ModernLib.Net / История / Мяло Ксения / Россия и последние войны ХХ века - Чтение (стр. 6)
Автор: Мяло Ксения
Жанр: История

 

 


      И хотя американским и британским военнослужащим Коалиции делались даже специальные инъекции на случай химической войны, а также выдавались специальные таблетки, генерал Халед, по должности не самый неосведомленный человек в ней, признает: "Насколько я знаю, химическое оружие ни в каких количествах не поступило в иракские войска в районе боевых действий".
      Миф же предназначался исключительно для внешнего употребления - как инструмент, призванный этизировать и легализовать новый способ действий единственной отныне сверхдержавы в принципиально новых международных условиях.
      Разумеется, риск для Запада был - но риск не применения Ираком оружия всеобщего уничтожения, а риск распада Коалиции, выхода из нее арабских стран в случае вступления в войну Израиля. Этого как огня боялся Запад, и США потратили немало сил и времени на "воспитательную" работу с Израилем еще до начала "Бури в пустыне". 16 января 1991 года Бейкер провел специальную встречу с послом Израиля в США Залманом Шовалом и, сообщив ему о неотвратимости войны, обозначил американские цели. Прежде всего - в первые же часы бомбардировок разрушить весь военный потенциал Ирака, угрожающий еврейскому государству. И действительно, волны бомбардировок обрушились именно на западную часть Ирака, наиболее опасную для Израиля. Тем самым решалась важнейшая для Израиля задача - ликвидация Ирака как региональной державы, бескомпромиссно настроенной на скорейшее разрешение арабо-израильского конфликта. И, думается, сама жестокая мощь ударов, наносимых Коалицией по Ираку, должна была, помимо всего прочего, продемонстрировать Израилю эффективность, с которой защищаются его интересы, и тем самым обеспечить достижение второй цели американцев, обозначенной Бейкером в его беседе с Шовалом: во что бы то ни стало удержать израильтян от втягивания в конфликт.
      Соответственно, политически демонстративный характер носили и обстрелы Ираком израильской территории, преследовавшие обратную цель: втянуть Израиль в конфликт и, как следствие, добиться выхода арабских государств из Коалиции, что придало бы войне в Заливе совершенно иной - на сей раз действительно "хантингтоновский" характер. Обратной, то есть ничтожной, была и сила иракских ударов по Израилю. Какое уж там химическое оружие: на фоне того, что происходило в это время в терзаемом непрекращающимися налетами Ираке, - так, легкое касание. И шумиха, поднятая западной и советской прессой именно вокруг обстрелов Израиля, выглядела едва ли не безнравственно, к тому же очевидно преследуя цели этизации усиления террористического давления на Ирак. Она занимала свое место в целостной системе информационного обеспечения войны, которое, с точки зрения поставленных задач, может считаться блестящим. В сущности, таких задач было две: предельная демонизация Саддама Хусейна, преувеличение его военной мощи (миф о четвертой по мощи армии в мире) и, одновременно, тиражирование по каналам СМИ образа сверхэффективной, но "гуманной" мощи Запада, удары которой, в силу технологических достижений, наносятся по точно обозначенным целям и, поражая объекты, не трогают субъектов, то есть людей.
      "Война третьего типа", "война кнопок", "война космической эры" и прочее в том же роде - все эти определения появились именно после войны в Заливе и применительно к ней. Но каково было соотношение реальности и пропагандистских клише?
      Один из ведущих военных экспертов США скажет позже: "Совершенно необходимо было сделать так, чтобы этот конфликт стал первым, в котором каждый день считали бы не трупы, как это было во Вьетнаме, но лишь самолеты, танки, артиллерийские установки". Разумеется, речь шла прежде всего о том, что американцы должны были видеть не трупы американских солдат, но лишь победоносно наступающую технику - что, в общем, было не так трудно сделать при подавляющем превосходстве в бесконтактных вооружениях и при полностью разрушенных ПВО противника.
      Однако не были забыты и те, кого могли заботить также и трупы со стороны этого самого противника, в особенности жертвы среди гражданского населения страны, не совершившей никакого акта агрессии против какой-либо из западных стран Коалиции, хотя именно эти страны обрушивали на нее всю технологическую мощь, монополистами которой являлись. И в дни, когда Россия, ведущая войну с международными террористами, подвергается жестокому остракизму со стороны Запада, а "дело журналиста Бабицкого" становится символом и чуть ли не олицетворением ее извечной тоталитарной сущности, тем более уместно напомнить, как работала пропагандистская машина Коалиции во время войны в Заливе.
      Правила поведения для прессы были разработаны лично министром обороны США Ричардом Чейни и начальником Комитета Объединенных штабов Колином Пауэллом, и их без преувеличения можно назвать драконовскими. Каждый текст и каждая отснятая пленка подлежали строжайшей цензуре, а право на информационное освещение операции давалось лишь узкому кругу тщательно отобранных журналистов. Но и они лишь очень редко получали возможность на краткое посещение военных баз и позиций, причем всегда в строжайшем сопровождении. Разумеется, журналисты бурно протестовали против подобных ограничений "гласности", но их протесты оставляли совершенно равнодушными официальных лиц, озабоченных, как позже скажет один из военных, исключительно "сохранением тотального и постоянного контроля над ходом войны".
      Именно военные, а не журналисты создавали тот образ "войны будущего века", который журналисты лишь тиражировали по всемирным СМИ. Для создания такой fiction, в духе "Звездных войн", большая часть американских бомбардировщиков была оснащена кинокамерами, и в ходе ежедневных пресс-конференций журналистам непрерывно демонстрировали якобы точнейшие попадания в цель, что должно было укреплять в обществе иллюзию технологического совершенства, несовместимого с массовой гибелью людей, особенно среди гражданского населения.
      Зловещим исключением были Б52: кассеты с них вообще не демонстрировались, ибо, как сказал в доверительной беседе с одним из экспертов некий представитель объединенного командования, "эти бомбардировщики метят в людей, а не в сооружения".
      По оценке Пентагона, более 100 тысяч иракских солдат было убито и ранено именно вследствие налетов Б52. Эти данные - 100 тысяч погибших привел и Норман Шварцкопф на одной из пресс-конференций по окончании войны в Заливе, однако многие эксперты считают, что погибших со стороны Ирака было гораздо больше, притом большие жертвы были среди гражданского населения. Генерал Галуа говорит даже о полумиллионе человек, и цифры того же порядка называла французская организация "SOS-расизм" еще до формального окончания войны.
      Во всяком случае, количество бомб, сброшенных на Ирак, поражает воображение: ведь по данным, которые привел уже в январе 2000 года в иракском еженедельнике "Аз-Завра" руководитель гражданской стороны Ирака генерал Касем аш-Шамри, количество неразорвавшихся бомб и иных взрывных устройств, сброшенных на Багдад и другие города страны, превышает 372 тысячи. Однако же и те, что разорвались, то есть подавляющая часть, метались далеко не с такой компьютерной точностью, как это подавалось на пресс-конференциях в ходе войны. Сегодня картина предстает иной.
      На протяжении 43 дней Ирак подвергался бомбардировкам, не имеющим прецедента в истории, но в ходе этих бомбардировок бомбы с лазерным наведением и другие высокотехнологичные средства составили всего лишь 7% от общего числа бомб, сброшенных на иракские цели, - то есть 6520 тонн из общего количества 88500 тонн. Эти данные Эрик Лоран приводит в своей книге "Секреты Белого дома", ссылаясь на конфиденциальные источники в Пентагоне. Согласно тем же источникам, 81980 тонн "классических", то есть неуправляемых бомб, имели точность попадания примерно в 25%.
      Другие цифры еще более ошеломительны. Тогда как высокоточное оружие поразило цели в 90% случаев, 70% обычных бомб, сброшенных на Ирак и Кувейт американскими самолетами, в цель не попали.
      Стоит ли удивляться после этого, что специальная комиссия ООН, оценивая состояние Ирака после войны, пришла к выводу: в результате бомбардировок, обстрелов, наземных сражений Ирак находится в состоянии, близком к "апокалипсическому" и отброшен в "доиндустриальную эпоху".
      Не следует думать, однако, что такое разрушение потенциала развития страны, ставшей первой - но отнюдь не последней - жертвой карательных акций безнаказанно действующей сверхдержавы, явилось следствием лишь случайных попаданий. Случайно не могли быть разрушены не только все мосты, автомобильные и железнодорожные трассы, но и все электростанции, вследствие чего перестали работать системы водоснабжения и канализации, а страна оказалась под угрозой парализации всей жизнедеятельности.
      Здесь скорее можно говорить о новом типе военного воздействия, а именно: об обеспеченной как техническим превосходством, так и полной правовой и нравственной бесконтрольностью возможности манипулировать историческим временем, искусственно моделируя те цивилизационные разрывы, которые существовали между белыми и "туземцами" в эпоху первого колониального раздела мира. Выражение "вбомбить в каменный век" как раз и родилось после войны в Заливе, и это вовсе не метафора.
      К 28 февраля, когда в обращении к нации Буш объявил о прекращении войны, стало совершенно ясно, что Коалиция может действительно выполнить подобную угрозу, поставив страну и ее армию в положение едва ли не более беспомощное, нежели туземцы эпохи колониальных завоеваний: те, по крайней мере, оставались в привычной для себя среде обитания. Генерал Халед зафиксировал это, даже будучи союзником сверхдержавы, - так что же говорить о ее жертве? Саудовский принц пишет: "Для военных, вроде меня, этот кризис имел еще один аспект - открыл глаза на произошедшие революционные изменения в области методов ведения современной войны, ярко высветил расширяющуюся пропасть, отделяющую наши возможности от возможностей развитых стран (курсив мой - К.М.), несмотря на большие усилия с нашей стороны дотянуться до их уровня".
      И далее: "С сугубо военной точки зрения самая большая ошибка Саддама состояла в том, что он не учел огромный разрыв между возможностями его армии и изощренными, новейшими видами вооружений, имеющихся в руках сверхдержавы".
      Думается, все было сложнее. Разумеется, Саддам понимал эту разницу, но не предполагал, что сверхдержава (возможно, не предполагал также, что она останется одна и что исчезнет возможность лавирования между великими, отличавшая весь послевоенный период) не только безнаказанно, но даже при поддержке и одобрении как ООН, так и другой, теперь уже бывшей, сверхдержавы применит свою многократно превосходящую мощь против одной из стран "третьего мира". В этом-то, а отнюдь не в "дурном" поведении Саддама Хусейна и заключалась абсолютная новизна ситуации. США жаждали продемонстрировать миру как набранную в 1980-е годы военную мощь (это констатирует и сам Халед), так и волю к господству. А потому, не будь Саддама, нашелся бы какой-нибудь другой повод как для подобной демонстрации, так и, в особенности, для перехода к утверждению того нового мирового порядка, о котором - как о главной цели США - Дж. Буш объявил именно после войны в Заливе.
      Национальным суверенитетам, как и самой идее сообщества равнодостойных наций, положенной в основание ООН, всей системе международных норм, выработанных за десятилетия тяжких совместных трудов, приходил конец, и это стало особенно очевидно именно по окончании войны - а скорее, уже в процессе ее окончания, так не похожем на общепринятые процедуры окончания войн. Теперь, при панорамном обзоре всех событий, ясно, что классической процедуры окончания войны (не было даже акта формальной капитуляции)* не последовало не только потому, что Буш поддался соблазну формулы "сточасовой войны", по аналогии с "шестидневной войной", - хотя версия эта имеет широкое хождение. Главное, на мой взгляд, заключается в другом: именно сама "аморфность и неопределенность" финала становилась мощным инструментом дальнейшего разрыхления всей системы сложившихся международных норм и сколь угодно длительного, никак не оформленного юридически вмешательства в дела региона, не говоря уже о давлении на побежденную сторону. Этим целям предназначено было служить также сохранение Саддама как предельно демонизированной фигуры, само присутствие которой позволяет произвольно отменять действующее право в отношении граждан целой страны. Позже по этой же болванке будут отливаться образы Радована Караджича, Ратко Младича, не говоря о Слободане Милошевиче.
      И вот к этому, похоже, действительно никто не был готов, включая самого Саддама Хусейна. Во всяком случае, об этом свидетельствуют события 15 февраля 1991 года, когда Совет революционного командования в Багдаде сообщил, что Ирак готов выполнить резолюцию Совета Безопасности № 660 и вывести свои войска из Кувейта без всяких предварительных условий. Ирак, однако, попытался увязать свой уход с аналогичным уходом Израиля с оккупированных территорий и потребовал также, чтобы, в случае отказа, на Израиль были наложены такие же санкции, что и на Ирак. И в самом Ираке, где люди высыпали на улицы, да и повсюду в мире это заявление вызвало радость и было воспринято как достаточное основание для прекращения огня.
      В самой же увязке не было ничего экстраординарного - во всяком случае, для довоенного периода. Так Саддам пытался ставить вопрос еще осенью 1990 года (увязывая вывод своих войск из Кувейта со всем комплексом проблем Ближнего Востока - помимо палестинской, с сирийской оккупацией Ливана и израильским проникновением в Южный Ливан), и тогда такой подход нашел сочувственный отклик не только у министра иностранных дел Великобритании и президента Франции, но даже, в известной мере, и у самого Буша. Несомненно, важнейшую роль должна была сыграть позиция СССР, и останься линия его поведения прежней, события в Заливе могли бы развиваться иначе. Основания же для жесткой увязки дополнительно дал сам Израиль, когда 8 октября 1990 года израильская полиция в Иерусалиме расстреляла 21 палестинца. В ответ на принятую ООН резолюцию и ее намерение прислать экспертную комиссию для расследования инцидента Ицхак Шамир заявил, что члены комиссии могут посетить Израиль исключительно как туристы. Это переполнило даже чашу терпения Джеймса Бейкера, который сравнил такую реакцию на резолюцию ООН с позицией самого Саддама Хусейна.
      Но эмоции одно, а прочные союзнические отношения - другое. Разумеется, с головы Израиля не упал ни один волос, и, более того, для защиты от пресловутых "Скадов" американцы поставили в Израиль перехватные установки "Пэтриот", избежав таким образом главной опасности: втягивания Израиля в войну и, как следствие, выхода арабских государств из Коалиции.
      Что до предложения Саддама, то оно было с порога отвергнуто: не помогли и запоздалые, притом весьма робкие попытки СССР поддержать подобную постановку вопроса. Американцы даже не сделали перерыва в бомбардировках, а переходя к наземной операции, вообще не контактировали с ООН, по поводу чего немало сокрушался тогдашний ее генсек Перес де Куэльяр.
      К этому времени, по оценке одного из представителей командования Коалиции, "все, что можно было разрушить, было разрушено". А согласно конфиденциальному заявлению одного из сотрудников Роберта Чейни, союзная авиация получила приказ бомбить любого, кто будет передвигаться на танке, БМП или на грузовике. "Единственное спасение для иракских солдат - это все оставить и уходить пешком хоть на север, хоть на юг".
      Еще раньше бомбовые удары разрушили до основания иракскую систему СЗ руководства, управления и связи. Иракские войска оказались изолированы друг от друга даже на поле боя, а с разрушением мостов, автомобильных и железных дорог "практически прервалась связь Багдада с фронтом, в результате чего поток поставок снизился до размеров скромного ручейка".
      К тому же нависала еще одна угроза: еще в ходе встречи Джеймса Бейкера с Тариком Азизом в Женеве 9 января госсекретарь США дал понять, что, в случае применения Ираком химического оружия, США "пойдут на все". Что могло означать это "все" после уже учиненного разгрома, оставалось только догадываться. А поскольку было ясно, что хотя и сами США прекрасно понимают мифический характер химической угрозы, им не составит труда объявить о ее реализации Ираком, были все основания предполагать, каким может оказаться ответ Коалиции на упорство иракских войск в наземной, то есть грозящей ей наибольшими человеческими потерями, операции. Думается, именно это, именно понимание безнадежности сопротивления объясняет легкость, с какой были разбиты две лучшие дивизии Республиканской гвардии Ирака - "Медина" и "Хамураппи". 26 февраля радио Багдада передало войскам приказ командования вернуться на позиции, которые они занимали до 1 августа 1990 года, то есть до вторжения в Кувейт, детонировавшего всю цепь событий. Формально война был закончена.
      * * *
      Теперь предстояло разворачиваться ее последствиям, иные из которых спустя годы затронут стратегические интересы России куда серьезнее, нежели это представлялось в угаре иллюзий перестроечных лет. Разумеется, широкое общественное мнение быстрее и легче всего схватывает проблемы ущерба, нанесенного экономическим интересам России, и он, в результате введения санкций против Ирака, оказался весьма чувствительным. Долг Ирака бывшему СССР, вследствие санкций оказавшийся замороженным, превышает 6 млрд долларов; кроме того, как сообщил председатель правления ОАО "Центральная топливная компания" Юрий Шафраник, около 10 млрд долларов составлял ежегодный двусторонний товарооборот, до 70% нефтегазового оборудования, которое использовалось в Ираке, было советского производства ("Сегодня", 6 декабря 2000 года).
      По данным ЦТК, с которыми согласен и МИД, прямые убытки России за период 1990-2000 годов составили около 30 млрд долларов, причем это только без учета потерянных рабочих мест и смежных производств. Кроме того, Россия потеряла возможность контролировать добычу около 20 млн тонн нефти (так специалисты оценивают возможный потенциал Ирака), от цен на которую так зависит ее экономика. В настоящее же время нарастает тенденция вообще к выдавливанию российских компаний из Ирака, чему последний, по ряду признаков, не склонен противодействовать, убедившись, что ориентация на нынешнюю Россию, с ее собственной зависимостью от Запада, не поможет ему избавиться от бремени санкций. И здесь перед нами дальнейшее развитие того, быть может, главного последствия войны в Заливе, которое обозначилось сразу же и выпукло: стало ясно, что СССР (и, уж тем более, его урезанная преемница РФ) утратил значение равновеликого США полюса силы, лишился своего авторитета в арабском мире - как и в "третьем мире" вообще. А это, в контексте быстро развивающегося процесса глобализации, подъема мусульманской пассионарности и нарастания взрывных противоречий между Севером и Югом, ставит Россию перед перспективой утраты своих способов влияния на весь этот комплекс проблем XXI века.
      Последствия ощутятся в Чечне, как в Чечне же скажется и другое, на чем особенно настаивают некоторые арабские политологи. Скажется активизация экстремистских фундаменталистских течений в арабском мире и усиление их роли в политической жизни региона.
      Наконец, война в Заливе сформировала на Ближнем Востоке политический смерч, который стремительно начал затягивать в себя, придавая им новый вид и новую конфигурацию, не только традиционные для этого региона конфликты, но и процессы, развивающиеся на близлежащих территориях слабеющего и рассыпающегося СССР. Как справедливо отметил профессор Л. Медведко, само "арабо-израильское направление стало лишь одним из компонентов узлового ближневосточного конфликта, затягивающего в свою зону и курдскую, и кавказские (курсив мой - К.М.) проблемы" ("Правда", 11-18 декабря 1997 года).
      О таком затягивании говорит, кстати, и само уже входящее в оборот понятие Большой Средний Восток. Оно по-своему столь же выразительно, как и превращение бывшей Восточной Европы в Центральную (а Восточной, соответственно, теперь являются бывшие западные республики СССР), и говорит о масштабах начавшихся с исчезновением СССР геополитических сдвигов. Большой Средний Восток включает в себя Закавказье, Каспийский регион и западную часть Центральной (бывшей Средней) Азии, что возвращает ситуацию к началу XX века, когда прорабатывались проекты железнодорожной связи Европы с Багдадом и ослабления позиции России в Закавказье, в частности в Армении.
      Заново задача была сформулирована Строубом Тэлботтом, который, выступая в бостонском совете мировых проблем, заявил о намерении США дотянуть НАТО до "шелкового пути". Если эту экспансию осуществить грамотно, подчеркнул он, то это "позволит проложить дорогу через всю Европу вплоть до Армении и Азербайджана на Кавказе, до Казахстана и Киргизии в Средней Азии, то есть до границ Китая. Услышав об этих дальних экзотических странах на том конце "шелкового пути", меня могут спросить, где же географические пределы расширения НАТО? На это я отвечаю: давайте не спешить с обозначением пределов, давайте держать открытыми двери НАТО".
      В контексте Большого Среднего Востока подобная связка вовсе не принадлежит к миру фантастики, а хронологически первые тектонические толчки на Кавказе (и это даже буквально, если вспомнить землетрясение декабря 1988 года в Армении) восходят к той же эпохе, что и война в Заливе, даже чуть-чуть опережая ее. Турбулентность по всей южно-европейской дуге страны, которая пока еще называется СССР, стремительно возрастала.
      Разлом
      В марте 1989 года, когда я ехала из Шуши в Лачин, один из моих военных спутников невесело пошутил: "Знаете, как ребята уже называют эти места? Наш Нагорный Афганистан!"
      Шуша и Степанакерт к этому времени уже "разменялись" беженцами, то есть произошел сгон, соответственно, армян из Шуши и азербайджанцев из Степанакерта. Рейсовые автобусы больше не ходили, да и такси отказывались ехать: машины с "вражескими" номерами забрасывали камнями.
      Разделяющие два города десять с небольшим (а по прямой еще меньше) километров - в мирной жизни ничто - на глазах обретали характер архаического дальнего пути, исполненного опасностей и угроз. Санаторий в Шуше обезлюдел, пустынно было у целебного источника: на теле Союза возникали очаги гангрены, которая через два с половиной года убьет его. Она не щадила и семейные очаги. Не забыть мне молодую женщину-армянку в общежитии для беженцев, которая, мерно ударяя себя по голове, повторяла: "Как я могла выйти за этого человека?" К ней жались двое сыновей, дети азербайджанца. Семья рухнула, но как заменить в жилах детей вражескую кровь? Веяло от этой сцены какой-то древней жутью, словно из времен Медеи. Как и от пожилого почтальона, который сказал мне, что почти ослеп после сгона - нет, его не били, просто "сердце зашлось".
      Как происходят подобные сгоны, я уже знала: видела это осенью 1988 года в Баку, когда сюда хлынула масса беженцев-азербайджанцев, согнанных армянами из нескольких районов республики.
      Такие же душераздирающие сцены: молодая азербайджанка с крошечной девочкой на руках, мальчик цепляется за подол. Шли трое суток через заснеженный перевал. Старый учитель, у которого, кроме общего для всех ошеломления случившимся, еще какое-то особое выражение горечи на лице ведь он-то говорил детям о неких основах жизни, которые в мгновение ока рухнули у них на глазах. Крестьяне-азербайджанцы из сел Лермонтово и Фиолетово, где их соседями были русские молокане, от которых они переняли и староверские окладистые бороды, и даже склад речи. Лица, лица - людей, неведомо за что и кем гонимых на заклание. Начиналось великое жертвоприношение на погребальный костер Союза.
      А на бакинском вокзале в это время на скамьях и на полу теснились армяне, жаждущие покинуть азербайджанскую столицу, где уже дохнул ветер предпогромья - предвестник кровавых событий января 1990 года. И уже был Сумгаит.
      28 февраля 1988 года погромная толпа, имея на руках заранее составленные списки с адресами армян, учинила в этом городе неслыханное за все советское время зверство. Жертвами, причем погибшими в страшных мучениях, стали по меньшей мере 53 человека. А когда новый погромный шквал, в декабре 1988 года лишь краем задев Баку, обрушился на Кировобад и другие населенные пункты, стало ясно, что Сумгаит был не единичным инцидентом, пусть страшным и кровавым, но звеном в целой цепи сходных событий, кардинально меняющих все условия жизни сотен тысяч людей и отменяющих самые элементарные гарантии их безопасности - и что центральная власть не может (или не хочет) оборвать эту цепь насилия.
      Почему? Сегодня, в общем, не составляет большого труда ответить на этот вопрос: повсюду в СССР к власти шла капитализирующаяся номенклатура в союзе с криминально-теневым подпольем. В национальных республиках ее становление неизбежно обретало форму этнократии, и кровь первых жертв погромов была частью той цены, которую страна начинала платить за столь желанный ей капиталистический поворот. "Мафия - это вооруженная буржуазия", - услышала я от одной политэмигрантки-колумбийки во время своего пребывания на Кубе; и теперь сходный сценарий начинал разворачиваться на Кавказе. С той только разницей, что советская специфика неизбежно предполагала особо высокую роль участия спецслужб в этом процессе.
      Тогда-то, в Баку и Сумгаите, я впервые и достаточно близко - как говорится, в "полевых условиях" - познакомилась и с технологией сгонов (позже именно так будут сгонять русских из Чечни, при полном молчании "мирового сообщества"), и с организацией погромов, которые потом, летом 1989 года, увидела в Ферганской долине. И уже тогда, на основании этого страшного опыта, опираясь на почасовую хронику событий и свидетельства многочисленных жертв и очевидцев, я сделала до сих пор остающийся для меня никем не опровергнутым вывод: массовый погром, с большой кровью и леденящими душу сценами насилия (то есть именно то, что и можно называть погромом, а не драка нескольких человек), всегда не спонтанен, а организован. За ним всегда кроются достаточно мощные политические силы, использующие его как эффективный способ приведения в действие оружия особого рода - оружия межэтнических конфликтов. В таких масштабах и на таком обширном пространстве, как в распадающемся (или, точнее, целенаправленно разрушаемом) Советском Союзе оно, похоже, не задействовалось еще нигде - кроме, примерно в то же время, в Югославии.
      Известной аналогией могут быть разве что события 1947 года в Индии, однако различия и социально-политического, и культурного контекста делают ее весьма приблизительной. Особенно несопоставимы начальные стадии: ведь так называемые "межнациональные конфликты" в СССР развернулись в достаточно стабильном, упорядоченном обществе и в условиях вполне приличного достатка, а также - что немаловажно - достаточно высокого уровня образованности подавляющей части населения. Чтобы из той тяжеловесной статики, которая отличала эпоху пресловутого "застоя", мгновенно перейти к острой динамике, следовало применить весьма сильнодействующие средства, и они были найдены.
      Это, в первую очередь, широкое и сознательное привлечение к проведению погромных акций уголовников - причем из разряда тех, кого именуют "отморозками"; в их задачи входит пустить первую кровь, причем способами, которые должны заставить массы людей оцепенеть от ужаса. Так было в Сумгаите, Фергане, Оше, а позже, во время грузино-абхазской войны, Шеварднадзе, по сути, узаконит использование уголовников в качестве ударной силы государства.
      Широко применяются наркотики - для формирования возбужденных погромных толп и для привлечения в них молодежи, почти подростков (что, кстати сказать, в советское время надежно защищало погромщиков от применения милицией огнестрельного оружия).
      Повсеместно эти толпы вооружались загодя изготовленными орудиями насилия (арматурой, колющими и режущими инструментами и т.д.), и эти массовые заказы кем-то же оплачивались! В немалой мере финансирование погромов происходило из теневых источников, и эти же теневые структуры присваивали немалые ресурсы вследствие операций сгона, при которых изгоняемым (но это лишь на первых порах) предлагали оформлять фальшивые документы о продаже ими имущества; позже это имущество просто экспроприировали. По советским масштабам то были весьма немалые деньги (изымались крепкие каменные, нередко двух- и трехэтажные дома, скот, фруктовые сады, не говоря уж о личном имуществе); из этого-то грязного и кровавого источника финансировались не только погромы, но и, есть основания полагать, оплачивались труды идеологов и тех, кто давал информационное прикрытие, поднимая крик о каждой жертве милиции (хотя их можно было перечесть по пальцам) среди погромщиков. И в то время как последние делали свою работу, националистическая интеллигенция не менее усердно трудилась на своем поприще, выковывая новые исторические мифы о чьих-то первородных правах и вырабатывая лозунги, которыми можно было бы привлечь широкие слои населения, совершенно непричастные к погромам, но, напротив, движимые самыми благородными чувствами: патриотизмом, оскорбленностью за извращение национальной истории и негодованием по поводу насилий, учиненных над соплеменниками.
      Между тем страдания беженцев и жертв погромов, и без того тяжкие, а зачастую ужасные, становятся предметом специфической пропагандистской разработки: фабрикуются соответствующие видеокассеты, распускаются, нередко специально сочиненные, жуткие слухи - например, о ведрах с отрезанными детскими ушками или отрубленными ручками, которые я сама слышала и в Ферганской долине, и на Кавказе (все они удивительно похожи друг на друга)* . И вот на этом этапе уже можно говорить о разогреве ситуации до стадии межэтнического конфликта, с реальной перспективой перерастания его в вооруженный, то есть в войну.
      Дальнейшее его протекание, затихнет ли он или все-таки разовьется в войну, зависит от множества условий, из которых главное - это общая геополитическая ситуация конфликтного региона и, особенно, сила государства, наличие у него воли погасить конфликт в самом зародыше. Разумеется, в обезволенном, распадающемся государстве конфликт неизбежно разрастается даже без внешнего подталкивания; в случае же наличия такового - а именно так обстояло дело в гибнущем Союзе - его амплитуда увеличивается еще больше, а сам он становится дополнительным фактором дестабилизации ситуации во всей стране в целом. На определенном этапе в него, в той или иной форме, уже открыто втягиваются внешние силы, происходит его интернационализация, и он, в конечном счете, как один из элементов входит в общий процесс реструктуризации огромного пространства в нашем случае Срединной Евразии.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50