Россия и последние войны ХХ века

В результате русско-турецких войн конца XVIII столетия, итоги которых были закреплены международно признанными договорами, земли эти вновь вошли в состав русского государства (Российской Империи) - как казалось, навсегда. В 1792 году А. В. Суворовым на левом берегу Днестра были заложены город и крепость Тирасполь, а территория Приднестровья вошла в состав Подольской и Херсонской губерний, где и пребывала вплоть до революции 1917 года. Как мы видели, "Подолией и Херсонщиной" именовал его и сенатор Гиванеску в 1924 году.
      Все говорит о том, что история этой земли совершенно отлична и отдельна от всей истории Бессарабии (правобережной части бывшей МССР вплоть до Прута); и если на сайте ЦРУ, как то стало известно из утечки в прессу, вся территория, лежащая между Румынией и Украиной, именуется Бессарабией, то это можно объяснить лишь полным незнанием истории вопроса - либо же сознательным умыслом, преследующим далеко идущие цели.
      После революции административная принадлежность левобережья Днестра изменилась. Упраздненная большевиками Новороссия (а именно в ее состав входили Подольская и Херсонская губернии) полностью вошла в состав Украинской ССР, а вместе с ней - и Приднестровье. Справедливость требует признать, что такой переход прошел для населения почти незамеченным: настроения самостийничества и русофобии среди местных украинцев отсутствовали, и люди продолжали жить в "Большой России", теперь именовавшейся СССР.
      Однако в 1924 году произошло то самое событие, которое так бурно обсуждалось в румынском сенате и которое во многом заложило основы нынешней драмы. Тогда успехом увенчалась совместная работа румынских коммунистов и Г. И. Котовского по созданию на левом берегу автономной молдавской республики (МАССР) в составе Украины. Архивы позволяют достаточно подробно восстановить картину и узловые моменты смены - пока еще чисто формальной государственной принадлежности приднестровских земель.
      Мысль о создании МАССР подали члены РКП(б), ранее члены Румынской коммунистической партии А. Николас, П. Киеран, И. Дик, А. Бадулеску. Они написали письмо в ЦК РКП(б) и ЦК КП(б)У, датированное февралем 1924 года. С подобной же просьбой обратился в ЦК РКП(б) и Г.И. Котовский. Просьбы были услышаны, и на состоявшемся 7 марта 1924 года заседании Политбюро ЦК РКП(б) (29 июля 1924 года) постановило:
      "К. а) Считать необходимым прежде всего по политическим соображениям (курсив мой - К.М.) выделение молдавского населения в специальную Автономную Республику в составе УССР и предложить ЦК КПУ дать соответствующие директивы украинским советским органам.
      б) Предложить ЦК КПУ сделать сообщение в Политбюро ЦК РКП через месяц о ходе работ по организации Молдавской Автономной Республики.
      в) Поручить товарищу Фрунзе наблюдение за быстрейшим проведением этого вопроса" (Протокол №13).
      В ходе этого "проведения вопроса" данные о численности молдавского населения были заметно сфальсифицированы по отношению к переписям 1897 и 1920 годов, что диктовалось теми же политическими соображениями.
      Разумеется, ни о каких формах свободного волеизъявления при создании МАССР не было и речи, на что откровенно указывают даже сами формулировки о "политической целесообразности" и, особенно, о "соответствующих директивах" партийных органов советским - по духу и букве доктрины, органам народного самоуправления. Трудно не увидеть здесь прообраза грядущей драмы: отвержения партийным руководством СССР воли народа Приднестровья, выраженной через Советы, о чем подробнее будет сказано ниже. Но и в 1924 году вся процедура имела жестко командный характер: директивы высших партийных органов были направлены в местные партийные организации и приняты к безоговорочному исполнению.
      Румынские коммунисты, инициировавшие создание МАССР, не скрывали, что "образование Молдавской республики должно иметь целью не только компрометирование румынской буржуазии в Бессарабии, но и преследовать ту же цель в отношении остальной Румынии" (НА ИИП при ЦК КПУ, ф. 1, оп. 20, д.1821, л. 7-9). Однако на этом основании вряд ли надо спешить с выводом, будто притязания Кишинева и стоящего за ним Бухареста на Левобережье Днестра есть своеобразная месть истории за былые "экспансионистские" намерения СССР. Во-первых, для возвращения Бессарабии, отошедшей к Румынии в 1918 году, и без того имелись серьезные международно-правовые основания. Во-вторых, СССР, даже на пике своего послевоенного могущества и влияния в Восточной Европе, никогда не ставил вопроса о территориальном поглощении Румынии, как не ставилась под сомнение и граница по Пруту.
      Иначе повела себя Румыния, усмотревшая в факте появления МАССР, как это показало выступление премьера Братиану, возможность для новой попытки продвижения западной Pax Romana за "Траянов вал".
      Решающий шаг в этом направлении был сделан в годы Второй мировой войны, когда специфическую политическую окраску получило и само понятие Транснистрия (Заднестровье). Оно впервые прозвучало 19 августа 1941 года в декрете вождя ("кондукэтора") фашистской Румынии маршала Иона Антонеску об установлении румынской администрации на левом берегу Днестра. В декабре 1941 года "кондукэтор" Антонеску в беседе с профессором Г. Алексяну так обрисовал программу-максимум в отношении Приднестровья: "Власть Румынии установилась на этой территории на два миллиона лет". Во исполнение этого замысла - как видим, еще более безудержного, нежели проект "тысячелетнего рейха", - тогда же, в декабре 1941 года, в Тирасполе был учрежден "Национальный совет заднестровских румын". Идеологическое обоснование было дано изданным в 1942 году в Яссах сочинением профессора Э. Диаконеску "Восточные румыны. Транснистрия", где, с упором на "исконные варварские" наклонности славянства, подчеркивалось: границы румынских земель простираются далеко на Восток, и, стало быть, земли эти должны войти в состав Румынии (такая же участь предназначалась и Одессе, которую Гитлер предложил переименовать в Антонеску). Ибо, как утверждал Диаконеску, "румыны представляют здесь историческую перманентность по отношению к кочевым племенам варваров".
      Тезису этому, равно как и самому понятию Транснистрия, а также имени Антонеску, суждено было пережить второе рождение и обрести второе дыхание в конце 1980-х годов, после распада Восточного блока и ОВД. С тех пор Антонеску в Румынии в большой моде; зато моральное давление сказывается на офицеров румынской армии, вступивших в сформированную в 1943 году на территории СССР из румынских военнопленных дивизию им. Тудора Владимиреску. В продаже даже появилась брошюра "Двенадцать русских вторжений в Румынию", а вторжение "румыно-немецких войск" на территорию СССР в 1941 году трактуется как "переход от обороны к наступлению с целью освобождения румынских земель между Прутом и Днестром".
      Впрочем, никто в Народном фронте Молдавии (НФМ) не собирался ограничиваться лишь землями "между Прутом и Днестром". Идеология НФМ прямой наследник той идеологии легионерства, которой руководствовались румынские оккупационные власти в 1941-1944 годы. Не зря же орган Союза писателей Молдовы* , газета "Glasul" (9-14 июня 1990 года) опубликовала огромную статью, посвященную памяти Антонеску, под выразительным заглавием "Реквием по невинному" ("Recviem pentru un invins").
      "Отмывание" имени Антонеску, возвращение к доктрине Транснистрии сразу же придало специфический оттенок румынофильству Народного фронта, приведшему к замене традиционной для молдавского языка кириллицы на латиницу, а глотонима (наименование языка) и этнонима (наименование народа), соответственно, на "румынский", "румыны". Стало ясно, что речь идет о продолжении политики оккупации 1941-1944 годов, одним из "столпов" которой было как раз отрицание самого существования народа "молдаване". И поскольку председатель созданного в декабре 1942 года "Национального совета заднестровских румын" Н. Смокина зафиксировал развитость у левобережных молдаван "чувства молдавского этнического происхождения", для искоренения последнего была разработана целая программа. Органической частью ее было переселение румын из Южной Добруджи за Днестр и, соответственно, выселение русских и украинцев в сторону Буга. 26 февраля 1942 года Антонеску заявил: "Транснистрия станет румынской территорией, мы ее сделаем румынской и выселим всех иноплеменных".
      Думается, нетрудно понять, какую реакцию среди русских, украинцев, болгар Приднестровья возбудили первые же попытки прославления Антонеску, заявившие о себе на правом берегу Днестра. Однако негодование выразили не только они, но и молдаване, к тому же очень бурно. Ведь согласно основной легенде румынского национализма, они - это всего лишь, в лучшем случае, субэтнос румын, последние же в данной доктрине возводят свою генеалогию через римские легионы непосредственно к Капитолийской волчице, известная скульптура которой давно украшает Бухарест. И хотя римские легионы в основной своей массе состояли отнюдь не из италиков, а являли собой пеструю амальгаму всех этносов великой империи, в данном случае это не столь важно, ибо "волчица" здесь олицетворяет прежде всего западнолатинский вектор политических и культурных устремлений как таковой, в его резком противостоянии вектору восточнославянскому. Не зря же "римская гостья", теперь уже украсившая и Кишинев, обрела себе пристанище на бывшей Киевской улице, знаменательно переименованной в улицу 31 августа - день принятия Закона о языке, заменявшего молдавский - румынским и переводившего его на латинскую графику.
      Левый берег латиницу отверг, и тем самым острую политическую актуальность обрела проблема, обозначившаяся еще задолго до Октябрьской революции и всех последовавших за нею бурных событий. Известный молдавский поэт и культурный деятель Алексей Матиевич писал в начале XX века: "Присоединение Бессарабии к России оказалось спасительным актом как для молдавского языка, так и для молдавского богослужения. К началу XIX века за Прутом началось пробуждение национального самосознания, которое, неся на своем знамени ту идею, что румыны являются потомками римлян и преемниками их доблести, приняло благодаря увлечению этой идеей крайне странные выражения, приведшие в конце концов к уничтожению национальных особенностей жизни и языка... Стремясь создать из румынского какой-то новолатинский язык, латинизаторы беспощадно выбрасывали из него веками укоренившиеся славянские и греческие элементы, заменяя их латинскими, а в случае невозможности - итальянскими и в особенности французскими... Молдавские богослужебные книги были оставлены и забыты". И далее - самое важное, быть может, в свете роковых для этого региона событий конца XX века: "От этой трагедии национального быта и богослужения Бессарабия была избавлена Россией, к которой она перешла в 1812 году".
      Любопытно в этой связи и такое вот свидетельство знатного бессарабского эмигранта А. Крупенского. Казалось бы, человек, не принявший революцию, мог только приветствовать уход Бессарабии из-под "ига большевиков". Однако в 1921 году Крупенский писал совсем иное: "Питая сердечные симпатии к доброму румынскому народу и будучи сам молдаванином, я искренне надеюсь, что Румыния будет благополучно существовать и без Бессарабии и что это не помешает ей быть в будущем богатой и счастливой". Велико же должно было быть ощущение угрозы для молдавской идентичности, если оно заставило эмигранта, пусть и в мягкой форме, попытаться увести свою родину из-под румынской опеки!
      На эту угрозу со всей силой среагировали приднестровские молдаване, когда резко и агрессивно заявил о себе НФМ. Грубую русофобию ("Чемодан вокзал - Россия", "Шагай, русский Иван, ждет тебя Магадан" - широко известные лозунги той поры) он соединял с не менее резко выраженным стремлением стереть всякое воспоминание о собственно молдавской идентичности, а утверждение румынского языка открыто считал реваншем, наконец-то состоявшейся победой "латинства" над "славянством".
      "Быть румыном, думать и чувствовать по-румынски означает заявить во всеуслышание о благородном своем происхождении, о естественной гордости за сохраненное имя, указующее на твоих древнеримских предков. Это значит говорить на румынском, даже если кое-где кое-кто называет его молдавским языком, который не только является прямым потомком прославленной латыни, носительницы великой мировой культуры, но и языком-победоносцем. Да, победоносцем, потому, что в вековой борьбе со славянскими диалектами (курсив мой - К.М.) и с другими языками он вышел несомненным победителем", - так писала в сентябре 1990 года кишиневская газета "Цара", рупор НФМ, выражая этот блок настроений.
      Весьма проницательно суть этого мало кем замеченного в России конфликта внутри самой молдавской общности описал в своей фантастической повести "Лаболатория" (так!) писатель Сергей Белкин, сам ранее житель МССР. В повести речь идет о некоем проекте "Бесагрария", таинственные авторы которого намереваются превратить территорию республики в поле эксперимента по тотальному разрушению исторической памяти и, стало быть, личности народа.
      "Сначала в общественное сознание внедряется тезис об унижении молдавского языка, о его вытеснении на обочину жизни. Причиной всех бед объявляется русификация. Поскольку это достаточно легко опровергаемая ложь, поскольку налицо огромные тиражи книг на молдавском языке, изданных за послевоенный период, создана великолепная система образования всех ступеней, развит национальный театр, телевидение и т.д., нами был подброшен еще один важный тезис - о необходимости перевода молдавского языка на латинскую графику и, более того, объявления молдавского языка несуществующим. Подлинным языком народа объявится язык румынский.
      Этот простой подлог позволит все достижения в области развития молдавской национальной культуры сделать попросту невидимыми: все, что написано не на латинице, - не в силе. Это вредно и ложно..."
      Раскол нации, таким образом, стал неизбежен.
      И ответ молдавской стороны на столь грубую экспансию румынизма оказался адекватным, хотя важность позиции, занятой в конфликте между Кишиневом и Тирасполем приднестровскими молдаванами, до сих пор недопонимается даже многими союзниками ПМР. Масла в огонь подлил и А.И. Солженицын, в своей примерно тогда же опубликованной работе "Как нам обустроить Россию": не разобравшись в ситуации, он заявил, что пусть, мол, "молдаване идут в Румынию, если их туда больше тянет". Фраза эта, на все лады с восторгом повторявшаяся народофронтовцами, в Приднестровье была воспринята как удар в спину с неожиданной стороны.
      Незамеченными остались и обращения Союза молдаван ПМР с просьбами о принятии республики в состав РФ. Между тем, именно благодаря позиции молдаван реакция на дискриминационный Закон о языке, принятый еще в МССР 31 августа 1989 года, приобрела характер не этнического (русского или славянского), а общегражданского и общедемократического, в лучшем смысле этого опозоренного слова, движения, реализовавшего себя в провозглашении 2 сентября 1990 года своей независимой республики. Остается напомнить, что Молдавское княжество, основные государственные акты которого написаны кириллической графикой, было основано в 1359 году, тогда как государство Румыния родилось лишь в середине XIX века.
      И тогда станет понятно, что подразумевал один из приднестровских гвардейцев, молдаванин, от которого на Кошницком плацдарме в 1992 году услыхала я такие слова: "Мы здесь - это все, что осталось от Молдавского княжества". Речь шла, разумеется, не о реанимации древнего государства, рухнувшего еще под напором турок, но о сохранении смягчавшего сформированный здесь историей жесткий цивилизационный стык уникального явления славянороманства, которое исторически явили собой молдавский язык и молдавская культурная традиция. О правах того самого меньшинства, которыми в иных случаях так любят заниматься международные организации. В данном же случае, однако, такие права были полностью проигнорированы, вся проблема на Западе (равно как и в российской либеральной печати) превратно истолкована как порожденная исключительно имперскими притязаниями России на "исконно румынские земли", а присутствие ее вооруженных сил в Приднестровье, соответственно, называлось "оккупацией".
      Свой голос и здесь подал Леннарт Мери, к заявлению об оккупации Россией Приднестровья присовокупивший весьма дурно пахнущие рассуждения о русских ("Русские не европейцы, а отдельная разновидность людей - гомо советикус"), а также геостратегические пожелания. Нужно, по его словам, всячески поддерживать идею создания мощного украинского государства как части Европы и в противовес России ("Сегодня", 17 августа, 1996 года). Как видим, проблема Приднестровья рассматривается здесь исключительно под углом зрения стратегии строительства Балтийско-Черноморской дуги, отсекающей населенную некими квази-людьми Россию от Европы.
      Под таким же углом зрения, "комплексно", проблема рассматривалась в Германии. Если в 1994 году Клаус Кинкель поспешил заявить, что Германия и ее партнеры по ЕС исходят из нерушимости территориальной целостности Украины в вопросе о Крыме, то всего лишь полгода спустя Хайнрих Фогель, директор Федерального института по исследованию стран Восточной Европы и международных проблем, увязал грубо извращенную проблему Приднестровья с событиями в Чечне, то есть протянул дугу до Кавказа. "Уже в 1992 году, раздраженно заметил Фогель, - следовало бы подать такие сигналы (тревоги К.М.) ввиду военной интервенции (!) 14-й армии на стороне русского меньшинства в Молдове, то есть на территории соседнего государства" ("Сегодня", 21 декабря 1995 года). Всего два месяца спустя из уст Фогеля, между прочим, члена правления Германо-российского форума, прозвучала еще одна не менее раздраженная декларация - более общего свойства, а потому косвенно указывающая на важность для Запада полного ухода России с берегов Днестра: "Надо теперь ответить на вопрос, до каких пор можно, пускай по понятным причинам, терпеть претензии на великодержавность, не обеспеченные ни политически, ни экономически".
      Парадокс же всей ситуации заключается как раз в том, что, несмотря на юридически безупречное самоопределение Приднестровья, несмотря на откровенные апелляции молдавских "фронтовиков" к тени "кондукэтора Антонеску", на одном из митингов НФМ даже включенного в список молдавских господарей, союзное руководство в лице не только Горбачева, но и спикера Съезда народных депутатов СССР А.И. Лукьянова, да и самих депутатов Съезда, поддержало именно народофронтовскую Молдову. Неявно - какими-то тайными распоряжениями из Москвы, блокировавшими все попытки самого молдавского ЦК приостановить опасное развитие событий* . Явно - поддержкой той линии на смыкание НФМ и КПМ, которую повел ставший первым секретарем ЦК КПМ 16 ноября 1989 года, то есть после беспорядков в молдавской столице (логично предположить, для "демократизации" КПМ и организованных) П. Лучинский, в 1996-2000 годах президент Республики Молдова.
      Уже к маю 1990 года он ввел в молдавский ЦК почти всех фронтистских лидеров. Потому что, заявил он в марте 1990 года на Пленуме ЦК КНМ, платформа Союза писателей, других вновь возникших политических организаций (всем было ясно, что речь шла о НФМ) "почти не отличаются от платформы партии". В сущности, так оно и было: окрашенное в цвета культа Антонеску румынифильство НФМ и его оголтелый национализм, находивший предельное выражение в грубейшей русофобии, теперь получили легальный статус и освящение в еще действующих структурах КПСС - и на республиканском, и на союзном уровне. Даже осуществленное уже при Лучинском переименование Верховного Совета МССР в Сфатул Цэрий (Совет страны) в контексте молдавской истории однозначно отсылало к событиям 1918 года и принятому под дулами румынских пулеметов решению тогдашнего Сфатул Цэрий о присоединении Бессарабии к Румынии.
      27 апреля 1990 года за основу нового государственного флага МССР был взят румынский триколор, ничего общего не имеющий с историческими молдавскими знаменами. Это резко обострило на левом берегу Днестра и в Бендерах настроения противостояния новому витку румынского экспансионизма, оживив воспоминания об оккупации 1941-1944 годов. А решающий рубеж обозначило утвержденное 23 июня 1990 года Верховным Советом ССР Молдова "Заключение Комиссии Верховного Совета ССР Молдова по политико-юридической оценке Советско-Германского договора о ненападении и Дополнительного секретного протокола, а также их последствий для Бессарабии и Северной Буковины". На этом следует остановиться несколько подробнее, ибо именно решение Съезда народных депутатов о создании комиссии по расследованию "дела о пакте Молотова-Риббентропа", принятое после доклада А.Н. Яковлева 24 декабря 1989 года, сыграло роковую роль в распаде СССР. Оно, пропагандистски упростив один из самых сложных и запутанных вопросов новейшей истории, не просто легитимировало сепаратистские движения в Прибалтике, Молдавии, на Западной Украине. Нет, больше: оно декриминализовало их откровенные апелляции к движениям, боровшимся против "советской оккупации", пусть и на стороне стран гитлеровской коалиции.
      Как следствие, оно заложило основы для одновременной реабилитации коллаборантов времен немецко-румынской оккупации и репрессирования советских партизан, военнослужащих Красной, затем Советской, армии и работников советских спецслужб. Наконец - именно это безответственное решение лежит у истоков того ущербного положения, в котором оказались русские и русофоны (то есть русскоязычные), прибывшие в республики Прибалтики после 1940 года и объявленные оккупантами и потомками оккупантов* .
      В Молдове же тема получила сугубо абсурдное преломление. Ведь объявив в упомянутом Заключении о незаконности создания 2 августа 1940 года Молдавской ССР как следствия "советской оккупации" Бессарабии и Северной Буковины, республика тем самым упразднила себя самое в том виде, в каком она существовала на протяжении 50 лет, то есть включающей в себя левобережье Днестра. Других документов, конституирующих ее в тех же границах, кроме соответствующего решения советского правительства от 2 августа 1940 года, просто-напросто не существует, и тем самым Приднестровье получало абсолютно законное право на самоопределение. Это право и было реализовано им 2 сентября 1990 года.
      В тот день Второй Съезд народных депутатов Приднестровья всех уровней принял "Декрет о государственной власти Приднестровской МССР", "Декларацию о суверенитете ПМССР" и другие документы, заложившие основы независимой республики, которая в сентябре 2000 года отметила 10-летие своего абсолютно самостоятельного, хотя и непризнанного существования. Это было завершение первого этапа пути, приведшего к войне двух берегов.
      * * *
      Перебирая в ретроспективе факты короткой, но драматичной истории ПМР, наталкиваешься на удивительный парадокс: ославленная ее недругами как "заповедник партократов"* , она уже у самых истоков своего становления оказалась никак не связанной с партийными структурами. И дело здесь не в каком-то сознательном фрондировании: просто подобной эмансипации потребовал сам процесс сопротивления агрессии прорумынского шовинизма - сопротивления, здесь всеми воспринимавшегося как продолжение битв пятидесятилетней давности.
      Начало его относится к политической забастовке осени 1989 года, последовавшей в ответ на принятие Кишиневом дискриминационного Закона о языке (31 августа 1989 года). Забастовке в Приднестровье предшествовала забастовка русскоязычного Таллина; но если в Таллине она бесплодно угасла не в последнюю очередь потому, что руководство в ней захватили парткомы, послушно исполнявшие распоряжения из Москвы (в том числе, по некоторым достоверным сведениям, и самого Горбачева, спускавшего дело на тормозах), то в Приднестровье события приняли совсем иной оборот. В ходе забастовки сформировались рабочие комитеты, полностью оттеснившие партаппараты от руководства ею и открывшие дорогу политическому потенциалу заявившего о себе массового организованного движения практически всех приднестровских предприятий (создавших Объединенный совет трудовых коллективов - ОСТК).
      Следующим этапом стали выборы в местные (районные и поселковые) Советы 1990 года, куда практически не прошел никто из партаппарата, в особенности уровня секретарей. Именно рабочими комитетами и местными советами в ходе 1989-1990 годов были проведены местные референдумы и сходы граждан, главным из которых стал референдум 5 августа 1990 года тогда еще по вопросу о создании Приднестровской Автономной Советской Социалистической Республики на основе равноправного функционирования всех языков. Одновременно на голосование были вынесены вопросы о триколоре и замене славянской графики молдавского языка на латинскую (для носителей языка). Подавляющим большинством голосов (соответственно, 95 и 95,3%) оба нововведения были отвергнуты, и в качестве Государственного флага ПМР до сих пор сохраняется флаг бывшей МССР. Всего в голосовании приняло участие 95% граждан, внесенных в списки для тайного голосования. За образование республики проголосовало 95,7% участников референдума, против - 3,1%.
      Однако решение Кишинева от 23 августа 1990 года о неправомочности создания МССР сняло вопрос об автономии, и отныне речь могла идти лишь о создании независимого от Молдовы государства, с которым последняя должна была теперь решать все вопросы на равноправной основе. Эмоционально немалую роль в развитии событий сыграло совершенно проигнорированное в Москве убийство румынскими националистами кишиневского школьника, 17-летнего Дмитрия Матюшина, - "за то, что говорил по-русски". Именно это, по показаниям свидетельниц, двух его ровесниц и спутниц, выкрикивали убийцы, так и "не найденные".
      В довершение всего партийное руководство Молдовы (тогда это был Лучинский) отказалось предоставить работникам крупных предприятий, почти сплошь русофонам, законный перерыв для выхода на похороны Димы. Оснований считать это убийство и его безнаказанность проявлением официальной линии Кишинева было тем больше, что назначенный в мае 1990 года премьер-министром фанатичный унионист (сторонник воссоединения с Румынией) Мирча Друк открыто угрожал русофонам, обещая превратить республику в Ольстер, Нагорный Карабах, Ливан в случае, если они и дальше будут бунтовать против румынизации. Министром внутренних дел в его правительстве стал бывший полковник Советской армии, получивший в отставке звание генерала (на посту руководителя республиканского ДОСААФ) Ион Косташ. Население Приднестровья (левобережных районов, ранее входивших в МССР, а также города Бендеры и ряда населенных пунктов на правом берегу Днестра) было не одиноко в своих опасениях. Одновременно население южных районов правобережной Молдовы, с компактно проживающими здесь гагаузами и болгарами, также попыталось взять свою судьбу в собственные руки, создав Гагаузскую Республику. Ее участь оказалась иной, нежели у ПМР, по целому ряду причин: иное географическое положение, отсутствие столь мощной, как в Приднестровье, промышленности, а в еще большей мере - отсутствие столь же бесспорных юридических оснований для своего отделения от Молдовы. Разумеется, действовавшая Конституция СССР предусматривала возможность, в случае выхода Молдовы из СССР, для компактно проживающих групп населения реализовать свое право на самоопределение, но оно не могло быть обеспечено без поддержки из Москвы, а Москва заняла в отношении Гагаузии ту же позицию, что и в отношении Южной Осетии. Она плыла по течению до тех пор, пока не пролилась кровь, и только тогда решилась на осторожное вмешательство, ограничившееся, впрочем, лишь введением восторженно, как и в Осетии, встреченного воинского контингента. Однако ровным счетом ничего не было сделано для снятия причин, приведших к походу на Комрат, который можно считать "первой ласточкой", предвестием грядущих боев на Днестре.
      В октябре 1990 года возглавляемые Друком и Косташем на Гагаузию двинулись заблаговременно сформированные отряды "волонтеров", в основном из учащихся ПТУ и студентов, и вооруженные до зубов полицейские (ОПОН). Шествие их по селам юга сопровождалось избиением мирных жителей, арестами, разрушением исторических памятников. В Кагуле волонтеры играли в футбол чугунной головой фельдмаршала Румянцева - того самого, которому в свое время было адресовано слезное письмо молдавского митрополита Леона: "Сколько имеем надежды на Россию, столько испытали теперь разорений от турок, и чего описать не можем; просим, посылайте сильное ваше войско в отечество наше Молдавию. Чувствуем тяжесть нестерпимую и остаемся без всякой надежды. Просим и теперь нас не оставить, как и прежде того не лишили. В слезах старцы, юноши и младенцы просим вас, и если удобно сие, испросите милость им, бедным, пошлите помощь им. С какого места угодно посылайте войска, нет опасности никакой, и мы все силы с радостью употребим довольствовать их всем нужным. И никакого затруднения иметь не можем, бывши обрадованы заступлением и горя истинным к Родине усердием..."
      Времена переменились, и уже другие ждали как милости от Москвы присылки "сильного войска", что могло бы защитить их от ярости националистов, идеологи которых теперь утверждали, будто главной заслугой Молдавского княжества (перед Западом, разумеется!) было то, что оно являлось "главным препятствием на пути русских к Константинополю". Разумеется, Москва была уже не та, что во времена Румянцева, она не только перестала быть собирательницей народов, сердцем "России-матери", но положительно превращалась в гонительницу не желающих покидать родной очаг детей. И все же масштабное кровопролитие было предотвращено лишь вводом десантников Советской армии. Тогда нерастраченный пыл был обращен волонтерами против ПМР, которая, впрочем, все равно была предназначена стать предметом жесткого возмездия, о чем свидетельствовала официальная подготовка Кишиневом специального боевого подразделения "Тирас-Тигина"* .
      В начале ноября 1990 года "косташевцы", как принято говорить здесь, двинулись к Днестру на Дубоссары. Жители города перекрыли мост с твердым намерением не допустить их в свой город, и тогда Косташ отдал команду стрелять на поражение. Отряд полиции особого назначения в полной экипировке, с автоматами, пистолетами, гранатами со слезоточивым газом, в бронежилетах и шлемах открыл стрельбу по безоружным людям. Погибли три человека - двое молдаван (Олег Гелетюк, неполных 18 лет от роду, и Валерий Мицул, 1953 года рождения) и один украинец (Владимир Готка, 1952 года рождения).