СССР перестал существовать, Россия, чьей дипломатией в это время руководили Андрей Козырев и его заместитель Виталий Чуркин, все отчетливее солидаризировались с антисербской позицией Запада, а ООН, СБ и другие международные организации двигались по траектории превращения в инструмент реализации глобальных целей "единственной сверхдержавы".
      Югославии, вслед за Ираком, первой предстояло в полной мере вкусить плоды такого миропорядка, ибо война в Боснии, развернувшаяся в условиях исчезновения СССР и самоликвидации России как альтернативной сверхдержавы, открыла путь к ранее невозможному: прогрессирующему подчинению ООН и СБ целям Соединенных Штатов. Подчинения до такой степени, что ООН, в конце концов, стала соучастницей в деле расчленения, посредством военной агрессии НАТО, одной из стран-учредительниц ее самой. Е.Ю. Гуськова справедливо отмечает: "Если мы посмотрим на динамику конфликта, то станет ясно, что итогом бурной деятельности международных организаций явилось его разрастание, углубление и расширение".
      Добавлю только, что на каждом этапе конфликта, а затем и войны нарастающее вмешательство международных организаций не просто расширяло масштабы трагедии, но и радикальным образом меняло вероятный и даже почти неизбежный исход военных действий.
      Иными словами, в Боснии, но в форме еще более жесткой, повторилось то же, что имело место в Нагорном Карабахе, Абхазии, Приднестровье. Повсюду "непризнанные" выиграли на поле боя, и в классические времена этого оказывалось достаточно для утверждения тем или иным народом своей государственности. Но конец XX века радикальным образом упразднил такую норму и продемонстрировал, что победа, добытая, образно говоря, мужеством Вильгельма Телля, достаточно легко отнимается на уровне того, что лицемерно и цинично именовалось "мировым сообществом". Герой становится не нужен, а грань между простым убийцей и воином стирается, что показал Ирак и в еще большей мере Косово. Но уже развитие событий в Боснии сделало очевидным, что международный арбитр, которым в пост-ялтинскую эпоху стали США и превратившиеся в их инструмент международные организации, по сути, лишает поле боя всегда присущих ему оттенков "ордалии", Божьего суда.
      Хуже: оно - и это тоже показали войны "непризнанных" - превращается в арену сражения гладиаторов, судьбы которых все равно будет решать "Рим", удобно и безопасно расположившийся в амфитеатре цирка, каковым отныне ему видится вся планета. Шаг за шагом и день за днем события в Боснии возвращали понятию "международная арена" этот ею утраченный было исходный, жестокий и циничный, смысл. Разумеется, обнаружилось это не сразу, а раскрывалось, следуя за этапами войны.
      Первый из них занимает краткий (немногим более месяца), но насыщенный бурными событиями период от первых военных столкновений до провала попытки сербов овладеть Сараево 2 мая 1992 года. Мусульмане в этот период показали полную неготовность к регулярным военным действиям, и одно из немногих классических сражений, которое произошло в те дни на севере в Посавинской долине, было вовсе не сербско-мусульманским. Здесь части регулярной хорватской армии, пересекшие границу по Саве с целью поддержать местные отряды самообороны из плохо вооруженных хорватов и мусульман, перерезали сербские позиции. Это вызвало панику в Баня-Луке, но к середине июля сербы прорвались сквозь коридор, хотя и дорогой ценой. Они овладели Дервентой, Модрицей и рядом других населенных пунктов, а Хорватия вывела свои войска, опасаясь санкций.
      К этому времени, однако, сербы уже потерпели поражение при решении главной стратегической задачи, с которым связывали быстрое (генерал Никола Колиевич говорил даже о десяти днях!) окончание войны: им не удалось взять Сараево, чему предшествовал ряд политических событий, видимо, и сыгравших решающую роль в этой, во многом определившей все будущее, неудаче. 27 апреля 1992 года руководство Боснии и Герцеговины потребовало вывода ЮНА из Боснии либо же передачи ее под гражданский контроль республики. Это поставило Белград, уже столкнувшийся с санкциями, в достаточно сложное положение: возникла та ситуация невнятности команд, которую боснийские сербы с горечью определяли как "шагом марш - стой". К тому же казармы ЮНА оказались, подобно тому, что раньше имело место в Хорватии, блокированы вооруженными людьми, и попытка боснийских сербских отрядов, хотя и поддержанная артиллерией, разрезать Сараево пополам, форсировав протекающую через город речку Миляцка, была, после тяжелого боя на мосту Братства и Единства, отбита мусульманами из группировки "Зеленые береты". Последнюю составляли, в основном, боевики из многочисленных преступных группировок, вообще игравших исключительную роль в военных действиях со стороны мусульман - хотя западные СМИ предпочитали говорить не о "Черных лебедях", "Зеленых беретах" и т.д., а исключительно о сербских "Тиграх" и "Красных беретах".
      Как бы то ни было, поражение оказалось весьма чувствительным для сербов, а 3 мая офицерами ЮНА в Сараевском аэропорту был захвачен возвращавшийся из Лиссабона Изетбегович. Условием его освобождения было поставлено обеспечение вывода частей ЮНА из блокированных казарм. Несмотря на обещание Изетбеговича и, как говорят, его личные попытки обеспечить выполнение договоренностей, мусульманские группировки нарушили их и обстреляли колонны ЮНА при выходе из казарм.
      18 мая 1992 года было подписано соглашение о полном выводе ЮНА из Боснии, а 20 мая боснийское руководство объявило ее оккупационной, что в точности повторяло ситуацию, складывавшуюся с Советской армией в бывших республиках Союза. К чести Белграда, однако, надо сказать, что при всем внутреннем хаосе, царившем в ЮНА, резких межнациональных противоречиях в офицерской среде (чего, в общем, не было в Советской армии даже и после распада СССР), он не пошел на раздел армии и ее военного имущества между бывшими республиками СФРЮ. Растерянная, потерпевшая поражение, по сути, без серьезных сражений, потерявшая национальные контингенты, она все же как целое вернулась на территорию Сербии, тогда как Советская армия перестала существовать вообще, даже как опорная точка, плацдарм для строительства армии Российской.
      У событий 3-18 мая, по некоторым утечкам информации, был подтекст: по крайней мере, по словам командующего Боснийской армией Шефера Халиловича, существовал заговор с целью свержения руководства Боснии и Герцеговины, которым с мусульманской стороны руководили министр внутренних дел Алия Делимустафович и член Президиума Боснии и Герцеговины Фикрет Абдич. Речь будто бы шла о реинтеграции большей части Боснии и Герцеговины в Югославию, с передачей западной Герцеговины Хорватии.
      Так это или нет, до сих пор остается неясным. Однако было ясно, что война вступает в новую стадию, и что эта новая стадия характеризуется, по меньшей мере, тремя особенностями: возрастающим одиночеством боснийских сербов, все более очевидным крахом надежд на возможную роль России и, соответственно, все более прямым вмешательством в ход событий международных организаций во главе со США.
      Последние, в начале войны явно опасавшиеся увязания на Балканах, подобно тому, что случилось во Вьетнаме, теперь, когда все более очевидно становилось отсутствие второго полюса силы, в конце концов, и определившего своим весом исход войны во Вьетнаме, начинали вести себя все более и более "раскованно". Днем начала этого второго этапа можно считать 20 мая 1992 года, когда генерал Ратко Младич был назначен командующим заново формируемой армии Боснийской Сербской Республики.
      Младич, чья решительность приводила его к столкновению не только с Милошевичем, но порою и с Караджичем, интенсифицировал обстрелы Сараево, что вызвало бурную реакцию Генерального секретаря ООН Бутроса Гали. После 27 мая, когда снаряд попал в хлебную очередь, СБ ввел жесткие санкции против Сербии и Черногории. В тот же день, 30 мая, поощренные этим боснийские силы атаковали казармы ЮНА в Сараево, что вызвало ожесточенные уличные бои. 5-6 июня части ЮНА покинули Сараево, но это отнюдь не умилостивило международное сообщество, которое потребовало разблокирования сербами сараевского аэропорта, мотивируя свои требования необходимостью доставки в город гуманитарной помощи. 26 июня сербам был предъявлен ультиматум: им давалось 48 часов для приостановления атак на Сараево и передачи аэропорта под контроль сил ООН, а также вывода сербских тяжелых вооружений. Одновременно СМИ сообщили, что Буш обсуждает со своими советниками вопрос о применении военной силы под контроль ООН. Условие было сербами выполнено, и, как признают даже и западные журналисты, открытие аэропорта, а это значит - и доступа СМИ в Сараево - означало открытие второго, "медийного", фронта против сербов, что знаменовалось новым витком их демонизации.
      Объявление этих ультиматумов и возрастающее давление на сербов происходили на весьма своеобразном фоне, когда мусульмане сжигали сербские деревни по Дрине, а на севере и в Центральной Боснии в мае началось совместное наступление боснийских мусульман и боснийских хорватов (Боснийская Хорватская армия - не путать с регулярной армией Хорватии!). Воспользовавшись ситуацией, воцарившейся среди сербов после вывода ЮНА, мусульманско-хорватские группировки овладели большей частью Посавинского коридора и продвинулись к югу, осадив город Добой. В результате западная и восточная части Босанской Краины оказались отрезанными друг от друга. В середине мая мусульманские отряды отбили у сербов Сребреницу, занятую ими 18 апреля. Здесь, под Сребреницей, сербы потерпели самое жестокое на этом этапе войны поражение, когда в результате артиллерийского обстрела потеряли около 400 человек. 10-11 июня хорваты, поддерживая мусульман, перешли в наступление в западной Герцеговине, вынудив сербов к середине июня покинуть Мостар, вскоре, однако, вновь отбитый. В руках мусульман остался Бихач, важнейшая узловая станция на железнодорожной линии Баня-Лука - Книн; "бихачский карман" оставался за мусульманами на протяжении всей войны, что могло бы стать проблемой для сербов, если бы здесь не возникла своеобразная мини-республика во главе с лояльным к сербам Фикретом Абдичем.
      Тем временем в западную Герцеговину вновь вошла регулярная хорватская армия, занявшая и удерживавшая в своих руках до конца войны (в нарушение резолюции Совета Безопасности № 752 от 15 мая 1992 года о немедленном выводе частей хорватской армии из Боснии и Герцеговины) населенный сербами город Требинье - под предлогом защиты Дубровника. Однако, международное сообщество совершенно спокойно смотрело на это вмешательство в конфликт хорватов, хотя поступали сообщения о том, что их артиллерия участвовала также и в защите Сараево. А 3 июня 1993 года Бутрос Гали получил соответствующий доклад от представителей ООН в Загребе об агрессивных действиях хорватов, а также о проводимых ими среди сербского населения этнических чистках. Невмешательство это продолжалось вплоть до конца 1993 года, и лишь когда начались военные столкновения хорватов и мусульман в районе Киселяка, Витеза, Прозора, куда Хорватия ввела свои регулярные части и где начались этнические чистки среди мусульманского населения, СБ ввел (3 января 1994 года) экономические санкции против Хорватии - весьма, впрочем, мягкие и непродолжительные, так как после рокового взрыва на Маркале 5 февраля 1994 года американцам удалось создать под свои патронажем мусульманско-хорватский альянс, но об этом речь впереди.
      Пока же вернемся в осажденный Сараево, осада которого начинала приобретать все более странный характер. Передача аэропорта под контроль ООН привела к интенсификации не только гуманитарных поставок, о чем с энтузиазмом повествовал кричавшей "Vive la France!" толпе Франсуа Миттеран, 29 июня эффектно ускользнувший с переговоров в Лиссабоне для однодневного визита в Сараево. Благодаря попустительству сил ООН, мусульмане прорыли под аэропортом тоннель, которым вначале, будто бы "в глубокой тайне", пользовались военные и по которому в город хлынули не только продукты, сигареты и т.д., но и оружие. Еще более пышным цветом расцвел черный рынок; а что еще важнее - по туннелю стали уходить из Сараево сербы и приходить мусульманские беженцы из находившихся под контролем сербов районов. Это заметно изменило состав населения в городе, а еще более всю атмосферу в нем, вследствие чего война начинала обретать не столь резко выраженный вначале характер беспощадного этнорелигиозного противостояния. К сожалению, приходится констатировать, что и сами сербы, гипертрофируя "зеленый" аспект войны, довольно долго - собственно, вплоть до натовских бомбардировок склонны были недооценивать как угрозу со стороны Запада и США, так и их альянс с демоисламом.
      Феномен моджахедизма приобретал в Боснии небывалый, после Афганистана, масштаб; сам Младич в 1994 году оценивал численность мусульманских добровольцев примерно в десять тысяч* . На апрель 1995 года, по оценке журнала "Сербия", их было уже 20 тысяч, тогда как Франьо Туджман уже в январе 1992 года в интервью газете "Фигаро" говорил о тысяче моджахедов, прибывших из Пакистана, Ирана, Судана или Ливана, а также о поставках оружия в Боснию из мусульманских стран, в частности, из Ирана, в чем, как стало позже известно, соучаствовали США. Но еще 5 ноября 1993 года, давая интервью мадридскому журналу "Камбио-16", тот же Ратко Младич подчеркнуто акцентировал тему общей опасности мусульманского фундаментализма для Европы: "Фундаментализм достиг Парижа. На юге Испании, у самых ворот Европы, находится 150 миллионов мусульман, которые не могут прокормиться у себя дома и должны расширять свой ареал. В последующие 50 лет численность мусульман возрастет втрое. Через Дарданеллы, юг Болгарии, Албанию и Боснию с Герцеговиной они осуществят прорыв в Западную Европу. Этот вход они зовут зеленым трасверсалом (Зетра). На Зимних Олимпийских играх 1984 года в Сараево они определили этот зеленый транспуть. Только сейчас, спустя 8 лет, мы узнали, что обозначает слово "Зетра"".
      Если этот акцент был сделан Младичем из тактических соображений, то выстрел в цель не попал: испанский журналист вообще никак не отреагировал, переведя разговор на другую тему. И, к слову сказать, Испания приняла участие в агрессии НАТО против Югославии в 1999 году - не слишком, стало быть, опасаясь "Зетры". Но, возможно, генерал выражал и некоторые весьма распространенные тогда в Сербии иллюзии, что США и Европа все-таки осознают "общую опасность" и вспомнят о той роли, которую исторически играла их страна в борьбе с ней. Ведь писал же художник Милич в своем дневнике 6 сентября 1994 года, восторженно комментируя жест Уэсли Кларка (да-да, того самого, что будет настаивать в 1999 году на круглосуточных бомбежках Югославии!), который при встрече с Младичем в Баня-Луке обменялся с ним головными уборами, и якобы имевшее место по этому поводу смятение в американской администрации: "Не стоит обращать внимания, администраторы совсем ничего не смыслят в том, как держат фасон в армейской среде. Им как раз недостает одного военного переворота в США. Пришли бы и там однажды генералы к власти и навели бы некоторый порядок в затуманенных американских мозгах. Знают ли они, что в мире уже идет столкновение цивилизаций и Сербия находится на передней линии фронта, обороняя нашу общую евро-американскую цивилизацию? (курсив мой - К.М.) Что вы задумали, если нас непрерывно подвергают бомбардировкам еще с Пасхи 1941 г. Вот так, ровно 50 лет ("Генерал Младич...", с. 213).
      Трудно сказать, что подразумевал Милич под "50-летними бомбардировками"; зато теперь хорошо известно, что именно носители "евро-американской цивилизации" не метафорически, а буквально повторяли гитлеровские пасхальные бомбардировки и что именно они сбрасывали на сербов бомбы с циничными пожеланиями "Happy Easter!" ("Счастливой пасхи!"). А для России этот опыт утраченных сербами иллюзий сегодня - в свете того, что и в ней нашлось немало охотников (и даже на официальном уровне) толковать проблемы, с которыми она сталкивается в Чечне и, шире в целом на южной дуге, в ключе "общей опасности", будто бы грозящей и нашей стране, и "евро-американскому" миру, - приобретает кричащую актуальность.
      Уже весной 1993 года, параллельно с разработкой предложенного летом-осенью 1992 года плана Вэнса-Оуэна, предусматривавшего раздел территории Боснии и Герцеговины в соотношении: сербам - 42,3%, мусульманам - 28,8%, хорватам - 25,4%, обозначилась четкая линия Запада на сдерживание военных успехов сербов, при столь же четко выраженной поддержке действий мусульман. Зимой 1993 года американцы напомнили о "Буре в пустыне", а весной в эпицентре событий снова оказалась Сребреница. Отбитая у сербов мусульманами в мае 1992 года, она стала плацдармом для мусульманских набегов на сербские города и села Восточной Боснии; понятно, что овладение ею было для сербов насущной необходимостью. На Западе, однако, апрельское (1993 год) наступление сербов на Сребреницу односторонне расценили как преднамеренную попытку срыва плана Вэнса-Оуэна, и лорд Оуэн, который еще в феврале предлагал прибегнуть к бомбардировкам для обеспечения "равновесия сил", теперь, после взятия сербами Сребреницы, предложил сосредоточить карательные акции исключительно на них, чтобы помешать им овладеть другими удерживаемыми мусульманами стратегически важными населенными пунктами.
      Бомбардировки сербов становятся положительно "идефикс" западной демократии, и в общий хор с особым усердием включаются неофиты. Именно в это время Чехия вписала в свою историю позорную страницу, когда президент Вацлав Гавел, посетивший Белый Дом, с прямо-таки нездоровым усердием настаивал на вмешательстве воздушных сил НАТО. Притом - в контексте открытия музея Холокоста в Вашингтоне, что придавало специфический привкус и без того уже разнузданной кампании СМИ по демонизации сербов. Реальность угрозы воздушных ударов привела к осложнению отношений Милошевича, настаивавшего на уступках, и Караджича, требовавшего соответствующих гарантий для сербов. 18 апреля последний направил письмо секретарю Совета Безопасности, в котором давал согласие на вывод сербских сил из окрестностей Сребреницы при условии, что ООН разместит свои силы в городе в течение 72 часов.
      В тот же день в Сребреницу вошли канадские части, но сербов обманули: в соответствии с заявлением Кофи Аннана, тогда заместителя Генерального секретаря ООН, о недопустимости "разоружения жертв", мусульман разоружать не стали. Миротворческие силы тем самым превращались из нейтрального арбитра в пособника одной из сторон конфликта, в инструмент евроатлантического сообщества, реализующего на Балканах свои масштабные геополитические замыслы. "Гуманитарная" озабоченность страданиями почему-то только одной из сторон была лишь прикрытием этих целей, а выпадение России из разряда великих держав позволяло и вовсе уже не стесняться в своих действиях.
      * * *
      Необычайно ярко это проявилось во время июльского кризиса 1993 года вокруг Сараево.
      Надвигалось то самое, от чего еще в 1992 году предостерегала Декларация о признании и поддержке всех гуманитарных акций международного сообщества, принятая Скупщиной сербского народа в Боснии и Герцеговине 11 августа в Баня-Луке. Подчеркнув, что сербская сторона, передав аэродром Сараево под контроль ООН, не препятствует никаким гуманитарным акциям, в том числе и международной инспекции тюрем, Скупщина предупреждала:
      "...3. Хотя сербские солдаты не представляют себе столкновения с солдатами из Великобритании, Франции, США или из какой-либо другой страны старой сербской союзницы, все же международное военное вмешательство переросло бы в неконтролируемый процесс, результаты которого невозможно было бы предугадать.
      4. Прибытие каких бы то ни было других войск, кроме беспристрастных сил как гаранта мира, может привести к эскалации войны и непредсказуемым последствиям.
      Ошибка преждевременного признания Боснии и Герцеговины не может быть исправлена совершением новой ошибки - военным вмешательством, которое превратилось бы в военный арбитраж во вмешательство в межэтничекую войну на стороне одного из соперников.
      ...6. Сербская сторона в Боснии и Герцеговине требует, чтобы Совет Безопасности объяснил, что сербский народ должен сделать, чтобы избежать военного вмешательства и кровопролития, которое за ним бы последовало".
      Словесного объяснения так и не последовало, зато действия евроатлантической коалиции, ровно как и СБ, не оставляли сомнений: сербская сторона вообще должна была перестать существовать.
      Надо заметить, что сербская сторона и, в частности, генерал Младич решительно отвергали термин "блокада Сараево", настаивая на том, что речь идет лишь об удержании и защите сербских территорий вокруг Сараево. Кроме того, ссылаясь на многочисленность сербского населения в самом Сараево, Младич выдвигал план раздела столицы Боснии и Герцеговины на две части по национальному признаку - по образцу Иерусалима или Берлина. В апреле 1993 года генерал так излагал свой план французскому генералу Филиппу Морийону: "Первое, самое лучшее для мусульман и для нас - найти политическое решение и Сараево разделить на две части по национальным структурам населения. Установить границы по улицам и домам, кварталам, чтобы между нами оказались силы СООНО (миротворческие силы ООН - К.М.), разделяя нас, и тогда коммуникации откроются и они смогут проходить так, как немцы приезжали в Берлин.
      Второе. Пусть сдадут оружие и живут в своей части города. Они могут сделать оружие и Вам, но вы тогда гарантируете, что они не будут стрелять в моих солдат..." (Генерал Младич...", с. 134).
      На дальнейших, весьма дробных деталях этого плана останавливаться не стоит, так как ему не было суждено даже приблизиться к осуществлению, а генерал Морийон нарушил все договоренности, касавшиеся Сребреницы и Тузлы, по поводу чего Главный штаб армии Республики Сербской был вынужден опубликовать специальное сообщение. В нем до сведения международной общественности доводилось, в частности, что генерал Морийон вывез из Сребреницы на автомашинах не раненых, как предусматривалось соглашениями, а 675 гражданских лиц; при этом из Тузлы не был эвакуирован ни один серб, в том числе и никто из раненых. Кроме того, как оказалось, в составе гуманитарных конвоев мусульманам направлялась и военная техника: например, в город Жепа было послано 13 боевых бронетранспортеров.
      Запад не скрывал своей пристрастности, что сказалось уже летом 1993 года, когда 23 июля СБ принял резолюцию, осуждающую блокаду Сараево, но уже в середине месяца Клинтон начал обсуждение со своими советниками способов недопущения падения Сараево. Перспектива такого падения становилась вполне реальной, особенно после успешных сербских операций на окружающих Сараево горах - Белашнице и, особенно, Игмане.
      В конце июля ЦРУ проинформировало администрацию Клинтона, что сербы находятся накануне победы в Сараево, и уже 2 августа страны НАТО заявили о "решимости организации предпринять эффективные действия" и начали подготовку военно-воздушных сил для предупреждения того, что они именовали "удушением Сараево". Речь шла об обеспечении нормального функционирования путей доставки в город горючего и продовольствия. Западные СМИ, однако, умалчивали о том, что этому функционированию более всего препятствовали сараевские власти, откровенно стремившиеся к обострению кризиса с целью вынудить Запад к прямому военному вмешательству, на что, в частности, в специальном докладе указали сотрудники аппарата Конгресса США Юсеф Бодански и Вон Форрест.
      Ни в американской администрации, ни, тем более, среди военных ООН не было полного единодушия по этому вопросу, и, разумеется, как и на всех предыдущих этапах событий на Балканах, дальнейший их ход зависел от твердости, на которую окажется способной Россия. Зондаж ее позиции показал, что в своем натиске на Югославию Запад без всякого риска может продвигаться дальше; будь это иначе, никогда бы не произошли события 5 февраля 1994 года на рыночной площади Маркале в Сараево, обозначившие рубеж, за которым начинается прямое военное вовлечение НАТО и США в боснийский кризис.
      Выпуск снаряда, которым были убиты 68 человек, немедленно приписали сербам, и с подозрительной скоростью заработала машина ультиматумов: 7 февраля Евросоюз потребовал немедленного снятия осады Сараево, 8 февраля США предъявили ультиматум о выводе сербской артиллерии из его окрестностей, на следующий день, 9 февраля, уже НАТО выдвинул требование о выводе сербских тяжелых вооружений за пределы 22-мильной зоны - разумеется, под угрозой бомбардировок. Такая скорость не оставляла даже времени на расследование инцидента; стало быть, хотя бы с тенью "презумпции невиновности" для сербов было покончено, а журналист Первого канала французского телевидения Бернар Волкер, сразу сообщивший, что "мусульманская артиллерия стреляла в свой народ, чтобы спровоцировать вмешательство Запада", подвергся грубому остракизму и только через два года выиграл в Париже судебный процесс о защите своей чести и достоинства.
      Между прочим, в своем письме Волкер цитировал и Франсуа Миттерана: "Несколько дней назад господин Бутрос Гали (курсив мой - К.М.) сказал мне, что он уверен: снаряд, упавший на сараевский рынок, был мусульманской провокацией". Законно возникает вопрос: чего стоит ООН, Генеральный секретарь которой не считает нужным остановить опасное развитие событий, ставшее следствием провокации, да и о самой провокации говорит лишь конфиденциально, а не urbi et orbi? Уже одно это может считаться концентрированным выражением новой ситуации, утверждавшейся с концом ялтинско-потсдамского миропорядка.
      Сообщение Волкера канал ТФ-1 передал примерно за двое суток до истечения ультиматума НАТО боснийским сербам. В тот же день Волкер сообщил, что информация передана и Бутросу Гали, который, однако, не обнародовал ее из соображений "высокой политики". По тем же соображениям молчанием встретили американские СМИ это сообщение, переданное также и агентством "Ассошиэйтед пресс".
      А имеющий репутацию "сербоненавистника" лорд Оуэн позже писал: "Люди из окружения Роуза (речь о британском генерале Майкле Роузе, командующем сухопутными силами СООНО в Боснии - К.М.) никогда не скрывали: он говорил мусульманским лидерам, что именно он получил информацию, указывающую, что снаряд был выпущен не из района, подконтрольного сербам, а из мусульманской части города". Но, откровенно продолжает лорд Оуэн, "сегодня вопрос о том, кто выпустил снаряд по Маркале, не имеет политического веса, который имел два года назад, когда он был поводом для ультиматума НАТО, а затем и для бомбежки боснийских сербов" (курсив мой - К.М.).
      Сегодня свидетельств, говорящих о том, что официальные лица на самом высоком уровне знали о провокационном характере обстрела Маркале, множество. Стоит привести лишь одно из них, ибо оно принадлежит не кому иному, как самой Мадлен Олбрайт, чье отношение к сербам вообще и к боснийским сербам, в частности, не нуждается в комментариях: "Трудно поверить в то, чтобы какое-нибудь правительство сделало своему народу что-нибудь подобное, и все же, хотя мы не знаем всех фактов, кажется (курсив мой - К.М.), однако, что боснийские сербы несут наибольшую долю ответственности..."
      И вот на таких-то зыбких основаниях - "кажется", "не знаем всех фактов" - были предприняты действия сверхжесткие, свой шанс воспрепятствовать которым в очередной раз упустила Россия.
      Позиция ее руководства в случае с обстрелом Маркале представляется тем более недостойной, что "еще в сентябре 1995 года офицеры российской разведки известили общественность, что западные спецслужбы разработали план обстрела гражданского населения путем запуска снаряда с крыши дома вблизи рынка Маркале. Этот план реализовали люди Расима Делича* . Все это было осуществлено в соответствии с секретным планом "Циклон-2", утверждают российские разведчики..." (Генерал Младич...", с. 160). Особо надо выделить честную позицию бывшего начальника штаба ООН в секторе Сараево, российского полковника Андрея Демуренко, который не только во всеуслышание заявил, что сербы не несут никакой ответственности за события на Маркале, но в своем обширном интервью "Комсомольской правде" сообщил ряд весьма выразительных подробностей всей ситуации, которые могли быть известны лишь человеку, находившемуся "внутри". Вот, например, яркая зарисовка жизни в боснийской столице: "В блокированном Сараево, где люди по талонам получали 150 граммов хлеба и сажали картошку на кладбищах, по ночам гремели дискотеки, а в ресторанах подавали рыбные деликатесы и отборную телятину. Не был закрыт ни один ювелирный магазин. Здоровые сараевские мужчины, место которых было в то время в окопах, в роскошных машинах развозили на гулянки роскошных женщин в шубах и бриллиантах..."
      Что касается оставшихся в Сараево сербов, то они, "в основном, убирали улицы". И, как известно из других источников, почти ничего не получали из "гуманитарной помощи", щедрым потоком текшей с Запада в Сараево.
      Необычайно ценной для понимания общей позиции России, несущей свою долю ответственности за натовские бомбежки, является деталь разговора Демуренко с Младичем. Генерал, которого русский полковник оценивает чрезвычайно высоко, без обиняков обвинил Россию в предательстве. "Как мог, я объяснил, что мы охотно помогли бы, но никак не можем справиться со своими трудностями. Но при этом мне было стыдно".
      "Как Вы так можете, - удивлялся Младич. - На протяжении всей Второй мировой войны великие державы-союзницы, разделенные океанами и морями, имели телефонные аппараты прямой связи. Черчилль поднимал трубку и говорил Сталину: "Джо, нужно решить такую-то проблему", так почему мы сегодня в конце XX века разделены, как будто между нами какая-то пропасть. Мы, те, кто этнически и по менталитету родственны! Почему меня, будто вшивую собаку, даже не пустят к вашему министру обороны, когда он приедет в Югославию? (Курсив мой - К.М.). Объясни мне это все, товарищ полковник..."
      А ведь в июне 1996 года и Ясуси Акаси (во время событий на Маркале глава миссии ООН по Боснии) в эксклюзивном интервью немецкому агентству ДПА подтвердил, что существование секретного сообщения, согласно которому взрыв на Макале не был делом рук сербов, "никогда не было тайной". Однако никто из членов ООН или СБ не потребовал расследования и объяснений, хотя первой это могла и должна была сделать Россия. Заняв твердую и последовательную позицию, безупречную с точки зрения международного права, она могла бы предотвратить второй и еще более откровенно провокационный взрыв в Сараево (28 августа 1995 года), ставший непосредственным поводом к бомбардировкам.