По сути, перед нами не только факт селекции страдающих детей, но и прямое утверждение Западом своего права на равнодушие к страданиям "неправильного" народа - а этого, в общем-то, никто не позволял себе делать, по крайней мере вслух, даже и по отношению к немецким детям в годы Второй мировой войны. Налицо явная мутация бывших до сих пор обязательными норм поведения, которую можно считать психологической составляющей той глобальной мутации послевоенного миропорядка, о которой речь шла выше и которая стала результатом "конца Ялты и Потсдама". Несомненно, решиться сказать так можно было лишь в твердой уверенности, что общественность не будет шокирована - и она, действительно, не была шокирована.
      Более того, напрашивается весьма обоснованный вывод, что именно крах СССР и "конец Ялты и Потсдама" позволили наконец-то общественному мнению Запада заговорить на более органичном для него языке права на господство, права быть одновременно "предназначенными человечеству судьей, присяжными заседателями и исполнителем приговора в одном лице", как пишет политолог Артур Шлезингер о своей родине, США. Наконец, удовлетворить свои затаенные желания и комплексы, в ряду которых склонность к дегуманизации сербов и стремление увидеть Сербию вообще исчезнувшей с карты Европы, исторически играли далеко не последнюю роль.
      Устойчивая неприязнь к этому народу заявляет о себе еще в английской энциклопедии 1664 года, где он характеризуется как "грубый и неотесанный, к тому же все пьяницы; люди здесь так лживы, что доверять им можно с большой осторожностью". Великие французские энциклопедисты (1765 год) объявили, что эта страна не имеет "ни культуры, ни денег", и насчитали здесь "едва ли тысячу христиан" - великолепные древние православные монастыри, видимо, в счет не шли. Позже император Франц-Иосиф выскажет откровенное желание, чтобы Сербия вообще перестала существовать. А в 1915 году увидит свет доклад Фонда Карнеги, посвященный Балканским войнам и, в частности, теме восстания албанцев в Косове (1913-1914), откровенно демонизировавший сербов.
      Корни такой крепкой неприязни, а также столь устойчиво преемственной политики Запада в этом регионе (за немногими исключениями, о которых речь впереди) уходят в глубокое прошлое. В своем выступлении на Московской конференции директор Института истории Сербской академии наук Славенко Терзич напомнил о том, что исторически Сербия всегда была точкой, где лицом к лицу сходились "Рим" и ненавистная ему "Византия", западно-христианская и восточно-христианская цивилизации. "Стратегия США и НАТО по отношению к Юго-Восточной Европе до крайности схожа со стратегией, проводившейся Австро-Венгрией в XIX и в начале XX века. И в то время, и теперь явные стремления к захвату чужих территорий и нарушение основных принципов международного права маскируются разговорами о преследовании, якобы, высших цивилизационных и культурных целей".
      Один из идеологов этого направления, Беньямин Калай, подчеркивал "невозможность сосуществования (курсив мой - К.М.) духовного мира Юго-Восточной и Западной Европы", а баварский историк Якоб Фалмерер в своих трудах призывал к решительной расправе с "наследниками Византии".
      Параметры такого уничтожения, а также его геополитические цели, не мудрствуя лукаво, обозначали военные. Так, начальник Австро-Венгерского Генерального Штаба, генерал Бек, в меморандуме, датированном декабрем 1915 года, подчеркивал, что "стратегический ключ к Балканам находится скорее в Косово и Македонии, чем в Константинополе. Кто будет владеть этими областями, обеспечит себе военно-политическое превосходство и в Юго-Восточной Европе". Турки, напоминал он, овладели Балканами после битвы на Косовом поле (1389), а не после падения Константинополя (1453). Вот почему, настаивал Бек, в орбите Австро-Венгрии должны быть удержаны Косово и Македония - "даже ценой большой войны"; однако для достижения этих стратегических целей следует вывести из игры фактор сербской силы.
      Меморандум Бека, написанный в начале XX века, как видим, во многом является ключом к событиям, развернувшимся на Балканах в последнее его десятилетие. Достаточно взглянуть на размещение сил НАТО после лета 1999 года, чтобы убедиться в этом. И хотя нити процесса теперь сходятся не к Австро-Венгрии, цель его остается той же. Терзич справедливо определяет ее как стремление создать в Юго-Восточной Европе давно запланированную систему маленьких государств-сателлитов, располагающих одинаковыми силами и испытывающих постоянное недоверие к своим соседям. Как говорят американцы, без "локальной силы регионального масштаба", каковой здесь исторически являлась Сербия, ставшая не только не нужной, но и - со своей устойчивой "византийской" и пророссийской ориентацией - даже опасной, едва лишь в качестве глобальной цели Запада вновь обозначилось продвижение на Восток.
      Исторически отношение западных держав к Сербии/Югославии всегда было прагматичным и циничным. В годы Первой мировой войны, когда Англия и Франция увидели в ней сильного союзника по борьбе против Германии, Австро-Венгрии и Турции, в Европе, на очень короткий срок, воцарился настоящий культ сербов, чью доблесть воспевали и чьи воинские подвиги прославляли.
      После "Версаля" в качестве противовеса поверженной, но по-прежнему опасной Германии было создано (1918) крупное балканское Королевство сербов, хорватов и словенцев, в пользу которого были принесены в жертву - временно, как показало будущее - и цели создания независимой Македонии. По мере того, как грозовые тучи вновь начинали сгущаться над Европой, дипломатические игры вокруг Югославии интенсифицировались. Гитлер добивался, по крайней мере, невмешательства "сербской силы" в его действия и в 1941 году, перед нападением на СССР, предложил Белграду пакт о нейтралитете. Но, подписанный в марте 1941 года, он в считанные дни был аннулирован народным восстанием, участники которого вышли на улицы югославской столицы под лозунгами: "Боле рат него пакт!" Боле гроб него роб!" ("Лучше сразиться, чем с пактом смириться!", "Лучше лежать в гробу, нежели быть рабу!").
      Тогда-то, в апреле 1941 года, и последовала операция "Кара" - страшная бомбардировка Белграда. Одна из бомб попала в зоопарк, и хищники разбежались по городу, зловеще символизируя то, что вскоре должно было обрушиться на маленькую бесстрашную страну. Факт этот произвел огромное впечатление на Уинстона Черчилля, который, выражая свое восхищение сербами (опять Европа, нуждаясь в них, снимала перед ними шляпу!), комментируя разрыв Югославии с Трехсторонним пактом и восстание 26-27 марта 1941 года, заявил: "Ранним утром этого дня югославская нация обрела свою душу... Патриотическое движение рождается из гнева доблестной и воинственной расы при виде того, как слабыми правителями и грязными интригами стран Оси предается их страна".
      Бесстрашная дерзость Югославии сыграла огромную роль в дальнейшем ходе Второй мировой войны, о чем Европе, а уже тем более России никогда не следовало бы забывать: фашистская Германия вследствие начала "Кары" оказалась вынуждена отложить план Барбаросса с 16 мая на 22 июня, а впоследствии должна была держать здесь 37 дивизий, которые не могла отвести даже под Сталинград. Но Югославия и дорого заплатила за эту дерзость - не только бомбежками, скорым и неотвратимым поражением и последовавшей за ним гитлеровской оккупацией, но и, самое страшное, детонированной ею гражданской войной, жестокой междоусобицей, продолжением которой явились и события 1990-х годов. Стремясь, для достижения своих геостратегических целей, к демонизации сербов, Запад настойчиво отрицает такую связь. Однако не зная, хотя бы вкратце, о том, что происходило на Балканах в середине века, невозможно с достаточной мерой объективности судить и о том, что произошло в его конце.
      * * *
      Югославия капитулировала 17 апреля 1941 года, но уже 10 апреля от нее отложилась Независимое Хорватское государство, руководимое лидером фашистской организации усташей, "поглавником" Анте Павеличем. Возложив на сербов и их упрямство ответственность за обрушившиеся на Югославию несчастья, НХГ, в состав которого вошла и Босния, заключило военный союз с Гитлером и Муссолини, с которыми и разделило Югославию. Раздел этот, конечно, был марионеточным, так как бал правила, разумеется, Германия, за ней шла Италия, которой уже 17 мая 1941 года Павелич оказался вынужден уступить большую часть Далмации. Свои права предъявила и другая союзница Гитлера - Венгрия, завладевшая Баранией и частью Словении. Остальная часть Словении была разделена между Германией и Италией. Это не помешало усташам воевать в составе гитлеровских войск, в том числе и под Сталинградом, но самое главное - они получили карт-бланш на расправу с сербами, которой воспользовались вполне, своими изощренными и ритуализованными зверствами подчас шокируя даже немцев, не говоря уже об итальянцах.
      Стоит заметить здесь, что, вопреки довольно распространенному заблуждению, усташами были не только хорваты, но и боснийские мусульмане (именно они изображены в знаменитом романе Вука Драшковича "Нож"), в НХГ именовавшиеся "цветом хорватской нации". Объяснение этому лежит в самой доктрине хорватского фашизма, корни же сербско-хорватского конфликта уходят очень глубоко в историю, к той разделительной линии между Западной и Восточной Римской империей, которая получила имя "линии Феодосия" и которую, например, авторы вышедшей в 1997 году в Берлине книги "От войны до войны" Вальтер фон Гольдендах и Ханс-Рюдигер Минод считают едва ли не первопричиной всех балканских бед.
      Действительно, линия эта всегда кровоточила, а кроме того, что особенно важно, она рассекла живое тело только начинавших закрепляться на Балканах славян, так что "протохорваты" оказались по западную ее сторону, а "протосербы" - по восточную. С дальнейшим расхождением частей распавшейся великой Pax Romana, а в особенности - по мере конфессионального оформления этого расхождения, "латинская" и "византийская" части некогда единого этноса начинают сталкиваться все более непримиримо - так же как Рим, теперь католический, и православный Константинополь, которому, в качестве центра православного мира, наследовала Москва.
      Латинизация исходно славянского богослужения по западную сторону "линии Феодосия" осуществлялось методами очень жестокими (вплоть до клеймения раскаленным железом и пожизненного заточения священников, продолжавших служить на славянском языке). Однако различия касались не только богослужения. Хорватия все больше тяготела к Западной Европе - и в привычках внешней жизни, и в политическом укладе своих городов, эталоном для которых являлись итальянские города, управляемые местной знатью; Сербия оставалась страной крестьян-воинов, чьим политическим идеалом являлись богопомазанные цари, подобные Стефану Первовенчанному и Душану Сильному.
      Это общецивилизационное расхождение, по линии которого произошло размежевание двух формирующихся этносов, психологически имело гораздо большее значение, чем даже различие вероисповеданий. Сколь бы ни было велико значение православия для сербской идентичности, история свидетельствует: Стефан Первовенчанный получил свою корону из рук Папы Гонория III, перед которым ходатайствовал о том старший брат Стефана, великий сербский святой царевич Савва. В этом первый король сербов ничуть не отличался от первого короля хорватов, Томислава. Такова была политическая система средневековой Европы, в которой обеспечить свою легитимность сербское государство могло лишь по благословению Папы, и св. Савва, как видим, легко пошел на это из соображений национально-государственной целесообразности. Но это была чистая прагматика, за которой не стояло никакой мистики "Европы", болезненного желания отождествиться с ней, снедавшего хорватов и являвшегося несущей структурой их национальной ментальности.
      Данную особенность уже после Второй мировой отметил хорватский политик эпохи Тито, Душан Биланджич: "Знаете, чем обычный хорват отличается от обычного серба? Убеждением, что он не проживет, если его страна не будет представлять собой часть Европы и мира. Меньше пяти миллионов хорватов живет в самой Хорватии, более трех миллионов - в диаспоре. Поэтому сон, идефикс хорвата - войти в Европу. В Сербии тенденции изоляционизма куда более сильны, там уже 200 лет сражаются сторонники проевропейских и антиевропейских тенденций. У сербов другой менталитет, они не ищут исторических попутчиков".
      Эта особенность хорватского национального сознания оформилась уже в XVI веке, когда Балканы (за исключением Черногории) оказались поделены между Австро-Венгрией и Турцией и когда Вена, дабы защитить себя от постоянно угрожавших ей нападений турок, создала (1578) хорошо укрепленную оборонительную полосу протяженностью около 1000 км и шириной от 30 до 100 км (так называемую Vojna Krajina), идущую от Лики на Адриатическом побережье в Далмации на север и восток, через Словению и Венгрию, вплоть до устья Дуная, и фактически прекратившую свое существование лишь в 1881 году. Хорватия оказалась разделенной этой "стеной" на две части: гражданскую, управляемую национальным духовенством и нобилями (знатью), и военную, управляемую из Вены. Последняя расселила на территории Краины сербов, уже имевших репутацию отличных воинов; это было некое подобие балканских казаков - вольные хлебопашцы, за свою воинскую службу получавшие земельный надел и податные льготы, что, естественно, вызывало раздражение хорватского крестьянства. Так что довольно быстро первоначальный смысл, который хорваты "Мирной Краины", то есть граждански управляемой части своей страны, вложили в лестное для себя самообозначение Antemuralem Chrstianitatis (буквально передовая, предстенная часть христианской цивилизации), подразумевая противостояние Европы туркам, заменился другим: противостояния "наследникам Византии".
      Не зная об этом тяжелом историческом наследии в сербско-хорватских отношениях, нельзя по-настоящему понять и природу усташского хорватского национализма, который заявил о себе уже в конце XIX века и более всего был связан с именем Анте Старчевича (1823-1896). Французский историк Жерар Бодсон так характеризует его: "Он - творец хорватской национальной доктрины и мечты о создании Хорватии - могущественнейшего государства на Балканах. Это хорватское государство должно стоять на двух главных принципах: на союзе с Австро-Венгрией и на антисербском расизме. Старчевичу мы обязаны фантастической идеей, согласно которой хорваты - иранского происхождения, следовательно, "арийцы". Он первым написал, что единственное лекарство от сербов - "топором по шее", и для "этой нечистой расы каждый есть судья и экзекутор, как для бешеной собаки..." ("Генерал Младич...", соч. цит., с. 101).
      Между прочим, и сегодня в Дубровнике есть улица Анте Старчевича, и никого ни в Хорватии, ни на Западе, столь ревностно отыскивающем в Сербии признаки "фашизма", это не смущает. Старчевичу же принадлежит и провозглашение боснийских мусульман наичистейшей частью хорватской расы, которая уже сама по себе, согласно этой доктрине, "является самой древней и самой чистой частью элиты Европы". Как видим, кровь в этой доктрине ставилась намного выше конфессии, что делает особенно позорным сотрудничество Ватикана с усташами. Для последних же лозунг окатоличивания сербов и зверские приемы такого окатоличивания были лишь формой - на мой взгляд, выбранной не без сознательного черного, циничного юмора, реализации гораздо более глубокой и застарелой сербофобии. Только из глубин этой давней неутолимой ненависти могли родиться дикие слова усташской песни, которые приводит Драшкович в "Ноже":
      "Мы, усташи, не пьем вина,
      Кровью сербов чаша полна".
      Мир "Ялты и Потсдама" предполагал, что с этим покончено навсегда, хотя самому Анте Павеличу, как и множеству усташей, удалось эмигрировать и обосноваться в Латинской Америке, где они и продолжили разработку доктрины "хорватства" ("hrvatstvo"), которой, как показало будущее, предстояло быть востребованной вновь. Новое рождение государства Югославия, на сей раз в форме СФРЮ, целиком явилось следствием победы антигитлеровской коалиции, в которую сербы внесли огромный вклад. Югославия была в числе государств-учредителей ООН, а с 1948 года опять на 41 год стала баловнем Запада как буфер между блоками и фрондирующая по отношению к СССР страна. С приближением конца последнего пробил час и для Югославии. Для нее, как и для Советского Союза, переломным стал 1989 год - год падения Берлинской стены, "бархатных революций" в Восточной Европе и роковой "встречи на Мальте". Синхронность событий будет удивительной и далее, и ее не объяснишь одними лишь случайными совпадениями.
      По данным Е.Ю. Гуськовой, опирающейся на оценки Штаба верховного командования СФРЮ, с конца 1989 года "управление событиями в Югославии осуществлял уже преимущественно иностранный фактор". Все дальнейшие "гуманитарные" обоснования конструировались ad hoc, к тому же даже без тени намека хоть на какую-либо объективность.
      Разумеется, речь не идет о планомерной и гладкой реализации "заговора"; но в том, что сильное государство на Балканах, к тому же имеющее одну из самых сильных армий в Европе, стало в пост-ялтинском мире излишним, сходится большинство писавших о балканских событиях последнего десятилетия XX века, независимо от их собственного отношения к отдельным участникам этих событий. Главное было запустить процесс, а там уже зашевелились все скелеты, которых так много накопилось в балканском шкафу. Те, кто запускали этот процесс, безусловно, знали об их существовании ведь событиям-то предстояло развернуться "на Балканах... на третьем адовом дне, где человеческой надежде только снится спокойствие, такое недостижимое". Так писал югославский (македонский) писатель Славко Яневский, представляя советскому читателю свой известный роман-трилогию "Миракли". Писал в один из ноябрьских дней 1989 года, когда часы истории уже начали отсчитывать последние месяцы жизни и СССР, и СФРЮ. Скоро, очень скоро фантастические реалии его романа, где действуют живые мертвецы, хранящие память обо всем, что приключилось с ними за четырнадцать веков, снова обретут плоть.
      Балканы - хрестоматийно известное, заповедное место преданий о таких мертвецах, и, наверное, только здесь могло произойти событие, которое описывает в своей книге Тим Джадак, когда группа театральных деятелей организовала, уже в разгар трагедии распада, своеобразный хэппенинг в Белграде. По его улицам прошелся актер, загримированный под Тито, и люди обращались к нему как к реальному, живому персонажу: кто-то падал на колени, другие плакали и говорили, что будь жив маршал, ничего подобного не случилось бы с Югославией, третьи упрекали его. У вокзала аккордеонист, приветствуя процессию, заиграл популярную мелодию времен Тито. Сами участники акции были ошеломлены и даже испуганы, увидев до какой степени прошлое никогда не умирает на Балканах.
      Итак, на Западе прекрасно знали, пар в каком котле начинают нагнетать. Именно поэтому у истоков процесса (и здесь тоже можно говорить о полной аналогии с тем, что происходило в СССР) Запад остерегался полного распада Югославии. По крайней мере, США, Англия и Франция первоначально выступали за сохранение ее целостности, стремясь лишь к разрыхлению и такому ослаблению федерации, которые создали бы ниши для проникновения сюда элементов внешнего управления. Это представлялось делом тем более легким, что - опять-таки, как и в СССР, - "штурм и натиск" демократии, попытки стремительного и директивного внедрения парламентаризма европейского образца на деле обернулись подъемом региональных националистических движений, руководимых лидерами авторитарного типа.
      Исключением явились разве что Словения и Македония. Что же до Хорватии и Боснии и Герцеговины (а именно здесь сразу и развернулись войны), то их национализм сразу же оказался окрашен в узнаваемые усташские цвета. Отрицать это, как делает большинство (к счастью, не все) западных исследователей и наблюдателей, - значит сознательно игнорировать очевидные исторические факты. К сожалению, приходится сделать обоснованный вывод, что, по большей части, СМИ выполняли задачу идеологического и информационного обеспечения политики, целью которой, после периода колебаний, а в особенности в связи с уже очевидным крахом СССР, теперь являлся демонтаж Югославии. А поскольку таковой, конечно же, был невозможен без выведения из игры Сербии, союзники выбирались в полном соответствии с известной рекомендацией Генри Киссинджера в "Дипломатии": "Америке потребуются партнеры в деле сохранения равновесия в ряде регионов мира, и этих партнеров не всегда придется выбирать исходя из одних лишь моральных соображений".
      Что и говорить, Франьо Туджман, поднявший над Загребом шахматный флаг усташского НХГ, и лидер боснийских мусульман Алия Изетбегович, в свое время отбывавший наказание за участие в военных действиях на стороне немцев, автор фундаменталистской "Исламской декларации", разумеется, были выбраны в качестве таковых отнюдь не "из моральных соображений".
      Путь к войне
      20-22 января 1990 года в Белграде состоялся XIV-й и, как оказалось, последний внеочередной съезд Союза Коммунистов Югославии, на котором делегации Хорватии и Словении покинули зал. СКЮ фактически самораспустился и прекратил свое существование. А уже 24 января начались антисербские выступления в автономном крае Косово, где в столкновениях погибли 19 человек. Напряжение возрастало также в Хорватии, Словении, Боснии и Герцеговине. Уже 4 февраля 1990 года в Войниче (административном центре одной из общин Книнской Краины в Хорватии) было объявлено о возможности образования здесь Сербского автономного края, и это стало ответом на стремительно возраставшее давление неоусташского национализма хорватов. 24-25 февраля 1990 года состоялось первое общее собрание партии Хорватское демократическое Содружество, на котором ее лидер Франьо Туджман заявил буквально следующее: "НХГ не было только квислинговским образованием и фашистским злодеянием, но и выражением исторических чаяний хорватского народа".
      С этим заявлением в новое качество переходил процесс послевоенного возрождения хорватского национализма, который, как это всегда бывает и как это было и в СССР, "дебютировал" обострением вопроса о языке еще в 1967 году, когда группа хорватских писателей выступила с заявлением о том, что хорватский и сербский языки не суть одно и то же и потому не пристало говорить о сербско-хорватском языке. Одновременно было заявлено, что Сербия эксплуатирует экономически более развитую Хорватию* .
      В 1971 году Тито обратился к нации с вопросом: "Хотим ли мы снова получить 1941 год?" Вопрос, стало быть, стоял достаточно остро еще при жизни Тито, как никто другой своей харизмой цементировавшего федерацию. С начала же последнего десятилетия события понеслись вскачь. Еще в июне-августе 1989 года (опять поразительная синхронность с событиями, происходившими в то же самое время в СССР) из Конституции Хорватии было выброшено положение о сербском языке как языке сербов в Хорватии. Здесь в апреле 1990 года к власти пришло победившее на выборах Хорватское демократическое Содружество (ХДС) во главе с Туджманом. Одним из первых его шагов стало принятие (декабрь 1990 года) новой Конституции Хорватии, в которой ее сербское население объявлялось национальным меньшинством. Формулировка же прежней Конституции, согласно которой Хорватия являлась государством хорватского и сербского народов, была изменена. Теперь Хорватия стала государством лишь хорватов. Но и этого было мало. Для полноты своей реализации "hrvatstvo" (центральная идея в программе Туджмана и возглавляемого им ХДС) требовало гораздо более радикальных шагов.
      Таким шагом и стала объявленная ХДС стратегия национального примирения ("pomirba"); суть ее сводилась к тезису, согласно которому исторической национальной ошибкой являлось то, что в годы Второй мировой войны усташи и коммунисты оказались по разные линии фронта, - тогда как им следовало бы вместе бороться против сербского доминирования. Идея эта развивалась усташскими эмигрантами в Латинской Америке еще за 20 лет до распада СФРЮ. Вывод отсюда было сделать нетрудно: стало быть, главную ошибку совершили коммунисты, которые вместо того, чтобы поддержать Гитлера и усташей в их терроре против сербов, заодно с последними партизанили в горах.
      Поднятие усташского флага над Загребом как государственного флага утверждающейся на таком преемстве новой Хорватии довершило картину, и итальянская "Манифесто" с немалыми основаниями писала позже о Туджмане** : "Жестокий неофашист, который начал свою деятельность с того, что сравнял с землей братское кладбище в Ясеноваце, уничтожив оставшиеся там помещения югославского музея, посвященного памяти жертв усташского геноцида. И на первом же съезде своей партии призвал вернуться на родину покинувших ее в 1945 году усташей".
      Ясеновац - страшный лагерь смерти на территории усташского НХГ, в котором в годы войны, кроме сербов (они составляют большинство из погибших 800 тысяч), были зверски убиты также десятки тысяч евреев и цыган и который был единственным из всех фашистских лагерей подобного типа, основанным и управляемым не немцами, - являлся "пунктиком" Туджмана. Еще до начала военных действий он опубликовал в Хорватии книгу "Bespuc~a" ("Беспутье), где ревизовал - в сторону уменьшения, конечно, - статистику жертв Ясеноваца. Известно, как бурно реагирует Запад на аналогичные попытки ревизии статистики жертв Холокоста, и потому, естественно, было бы ожидать хотя бы минимально сходной реакции и в данном случае. Однако ее не последовало, как не помешала туджмановской Хорватии в складывающейся ситуации остаться фавориткой Запада и странная идея ее лидера, в целях избавления хорватов от того, что он именовал "комплексом Ясеноваца", превратить мемориал в бывшем лагере смерти в общий памятник как жертвам усташей, так и им самим.
      Напрасно сербы взывали к общей, еще недавно такой безусловной памяти о войне против Гитлера и его союзников. Мир уже пересекал тот рубеж, за которым на первый план для Запада выдвигались задачи устроения нового международного порядка, невозможного без налаживания прочных отношений с объединенной Германией. А она тоже жаждала освобождения от "комплексов", и ей это было - разумеется, дозированно и под контролем - позволено. Память о гитлеровском геноциде народов была скорректирована таким образом, что таковым теперь представал только Холокост. О нем Германии забывать не только не позволяют, но и постоянно гальванизируют эту тему* , позволяющую держать Германию на коротком поводке на тот случай, если в ней опять начнет слишком сильно заявлять о себе "тевтонский дух". В порядке компенсации было позволено забыть об уничтожении славян и коммунистов; более того, уничтожение последних стало вообще представать едва ли не заслугой, и сербы внезапно увидели себя демонизированными в двойном качестве - и как славяне, сопротивлявшиеся Гитлеру, и как "большевики". В ответ на все свои напоминания об усташах, к которым слишком явно возводила свое родословие новая Хорватия, они слышали только насмешки.
      В новое качество вступал процесс, в 1985 году детонированный Рональдом Рейганом, который, произведя в мире бурный скандал, возложил венок в день 40 годовщины великой Победы на немецком военном кладбище в Битбурге, открыв тем самым процесс частичной декриминализации фашистской Германии. Сейчас об этом, так нашумевшем тогда, жесте уже многие забыли, но именно он значится в начале пути, приведшего через 5 лет к тому, что в Сербии назвали союзом четвертого рейха с восставшим из пепла усташским государством. А затем - к повторению в апреле 1999 года гитлеровской операции "Кара" авиацией НАТО, в составе которой участвовали и самолеты немецких "люфтваффе", впервые со времен Второй мировой войны взлетавшие с аэродромов Германии.
      Германия и Ватикан (что делало призраки Второй мировой войны особенно реальными) сразу же заняли резко прохорватскую позицию и, по мнению также и ряда западных исследователей, несут огромную долю ответственности за кровавое развитие событий на Балканах. Выходя далеко за пределы того, что дозволялось его саном, папский советник по делам беженцев в 1992 году ни много ни мало обозвал сербов "нацистами", которые стремятся установить "чистую расу", ни словом не обмолвившись ни об этнических чистках, которые устраивали хорваты и мусульмане, ни, тем более, об усташах и странных способах преодоления Франьо Туджманом "комплекса Ясеноваца".
      А Стипе Месич откровенно рассказывает: "Мне хотелось увлечь идеей распада Югославии тех, кто обладал весомым влиянием в Европе - Геншера и Папу. С Геншером я встречался даже три раза. Он помог мне получить аудиенцию у Папы. И тот, и другой согласились, что было бы лучше, если бы СФРЮ перестала существовать" (цит. по: Нина Васильева, Виктор Гаврилов, "Балканский тупик. Историческая судьба Югославии в XX веке". М., Гея Итэрум, 2000 год, с. 327-328).
      Что до Германии, то ее особая роль в балканском процессе 1990-х годов стала общим местом в литературе, посвященной данному вопросу. Прежде всего об этом говорят сами участники конфликта - как хорваты, так и сербы. Как сообщает в своей наделавшей много шума книге "Властелины из тени" белградский публицист Деян Лучич, германская БНД (спецслужбы), в конце 1970-1980 годов возглавлявшаяся будущим министром иностранных дел Клаусом Кинкелем, уже тогда действовала в Хорватии, сумев создать на уровне самых высоких деятелей будущей независимой Хорватии сеть разветвленных связей и в значительной мере направить события в СФРЮ в нужное русло, то есть к ее распаду. В этот круг, по данным Лучича, входил и С. Месич, последний Председатель Президиума СФРЮ Югославии. Да и сами хорваты подтвердили заслуги Германии, запретив демонстрацию в кинотеатрах новой Хорватии фильмов о немецко-усташских зверствах. Огромную популярность приобрела песня "Спасибо тебе, Германия!", заполонившая хорватский эфир.
      И благодарить было действительно за что. Так, в Лондонском институте стратегических исследований достаточно широко распространено мнение, согласно которому Германия буквально "изнасиловала" своих союзников, добиваясь раскола СФРЮ, и сознательно провоцировала войну на Балканах.
      Точку зрения генерала Младича на особую роль немцев среди "богов войны", как называет он закулисных режиссеров зловещего процесса, разделяет и уже упоминавшийся Жерар Бодсон. Он констатирует: "Из-за проекта европейского единения, ставящего целью сохранение мира в своем доме, но больше всего из-за невыносимого давления Германии, стремившейся ускорить дезинтеграцию Югославии и быстрее, любыми путями получить признание новосозданных государств - Хорватии, Словении, Боснии, - Европа, откровенно говоря, толкнула Югославию в гражданскую войну... Европа и первая из всех стран Германия способствовали возникновению и развитию войны".