- Я уже слышал это на собрании: "Следить, чтобы приборы непрерывно работали" и так далее. Хорош ваш академик - себя небось считает гением. Он-то будет выводы делать, теории создавать...
      Я разгорячился, щекам стало жарко. Женя смотрел на меня с холодным любопытством.
      - Знаете, Женя, чего вы, как директор обсерватории, не должны никогда забывать: люди, что здесь работают, пришли сюда не из-за денег и научных степеней, а ради науки. Ни вам, ни этому академику не удастся превратить их в простых регистраторов физических явлений.
      - Ты еще многого не понимаешь,- неохотно выдавил из себя Женя.- Не хочется тебя разочаровывать... Так вот: мы с тобой договорились. Будем работать по ГСЗ. Это как раз тебя интересует. Да... Я обещал начальнику рудника в Черкасском выступить у них в клубе. Рассказать рабочим о нашей обсерватории. Отправимся на лыжах. Валя, ты и я. Все старые работники.
      - Я ведь не научный работник.
      - Там будет в основном молодежь. Расскажешь, как в двенадцать лет пришел сюда. О приключении со снежной ловушкой... Им будет интересно.
      В Черкасское мы отправились в воскресенье утром, сразу после завтрака. С нами пошли Марк и Лиза.
      Мы спустились на лыжах по занесенной глубокими снегами пологой седловине и очутились в белой и сумрачной тайге. Было очень тихо, отчетливо выделялся каждый звук: зацокала белка на лиственнице, упал с ветви ком снега, крикнула птица, хрустнул валежник под лапами зверька. Мы пошли гуськом. Первым Женя. Бурелом, колючий кустарник, подрост, какие-то пни... Прежде не было пней... Потом прошли мимо вырубок - оголенная земля. Натянутость, неловкость сковала всех. Только Марк насвистывал как ни в чем не бывало. Пожалел, что не взял с собой магнитофона. "В самый бы раз записать крик полярной совы!" Сначала я шел за Женей, потом отстал и теперь шел последним. Впереди меня, легко отталкиваясь палками, скользила Лиза. Она была в синем пуховом костюме с вязаными шерстяным воротником и манжетами и вязаной белой шапочке. Иногда Лиза оборачивалась и радостно улыбалась мне. Очень красила ее улыбка, просто преображала смуглое, живое лицо. Лиза была очень впечатлительная и быстро краснела и бледнела. В ней чувствовалась сила, но она была скрыта за непобедимой застенчивостью и девичьей угловатостью. По-моему, главная ее привлекательность заключалась в том, будто она знала что-то особенное. Знала, чему она радуется в этом загадочном мире.
      Когда я смотрел на Лизу, сердце мое невольно сжималось от тревоги - от страха ее потерять. Я любил дочь Абакумова. Любил с первого дня, когда встретил на Абакумовской заимке. Но прежде я любил как-то спокойно, считая себя недостаточно взрослым, чтобы принять ответственность за любовь, предложить ей стать моей женой. Все успеется, считал я, все придет в свое время.
      Все мгновенно изменилось с приездом Жени. Холодный и уравновешенный, он преобразился, встретив Лизу. Теперь он гневался, узнав, что Лиза - дочь Абакумова. Гневался на самого себя. Но сколько могло продлиться это состояние. Если он действительно полюбит, то примирится с тем, что она дочь ненавистного ему человека, и попытается добиться ответной любви. О, как я боялся этого!
      Он был мужчина - сильный, самоуверенный, красивый, добившийся успеха в науке. А я? Каким мальчишкой я был по сравнению с ним! Вчерашний школьник, еще не выбрал даже жизненный путь. Как будто было что-то еще, кроме науки, более ценное для меня, что я боялся пропустить, утерять безвозвратно. Мне казалось очень важным прослужить три года в армии, далеко от всего, к чему я привык с детства. А потом впереди еще годы учебы в университете... Ну, это не помешает ничему, можно учиться заочно.
      Лиза тоже будет учиться заочно, как многие в обсерватории. Алексей Харитонович предлагал ей ехать учиться в Москву или в Новосибирск, но Лиза наотрез отказалась оставить отца. Летом Лиза собиралась лететь в Москву, сдавать экзамены на географический факультет. За девятый и десятый классы средней школы она сдавала экстерном в Магадане. Сдала блестяще и получила аттестат зрелости. "Богато одаренная натура!" - говорила о ней с восхищением Ангелина Ефимовна.
      Было бы просто чудом, если бы Лиза полюбила именно меня. За что? Она любила меня, как брата, на большее и рассчитывать не приходилось. Спасибо и за дружбу, за братскую любовь... Но я не мог потерять Лизу...
      Понимала ли это Лиза? Она была очень скрытна - от рождения или вследствии тяжелого детства среди чужих ей людей, которые вольно или невольно постоянно оскорбляли ее, презирая отца, называя его бродягой. Кстати, Лиза тоже не умела прощать, как и Женя.
      Как-то я думал, почему за ней никто не ухаживал в обсерватории. Были попытки поволочиться за Валей, что иногда сердило Ермака, хотя он ей и доверял. Кое-кто влюбился в Валю всерьез. Но на Лизу все смотрели как на девочку. Должно быть, потому, что в ней, несмотря на ее начитанность, было еще слишком много детского. Все ее любили, как милую девчушку, как младшую сестру, уважая в ней детскую ее чистоту. И только Женя смотрел на нее иначе. И это смущало и волновало Лизу. Может быть, льстило ей...
      Мы подошли к Ыйдыге и остановились перевести дыхание. За неподвижной, в хаотических нагромождениях льда рекой простирались необозримые лесные дали. Уже заливал долину реки лиловато-голубой рассвет, вливаясь через узкую расселину между гор. Было очень тепло для Севера - градусов 20.
      - Как хорошо! - сказал Женя оттаявшим голосом.- Вот чего мне не хватало в Москве...- Он глубоко и прерывисто вздохнул.
      В лесу пахло хвоей, корой, невыразимо чистый, отрадный запах леса.
      - Давайте сделаем крюк, не такой уж большой, и пойдем через кедровый бор? - предложила разрумянившаяся, довольная прогулкой Валя.
      Все согласились. Час пути - и мы вошли в кедровый бор... В нем было торжественно и сумрачно. Величавые кедры чуть покачивались вершинами на ветру, роняя серебристую снежную пыльцу. Мы постояли в молчании, захваченные этим одухотворенным, полным какого-то тайного смысла, безмолвием. Опомнились только, услышав хруст снега под лыжами. К нам подходил высокий бородатый мужчина в черном овчинном полушубке, за плечами висело ружье. Я узнал Барабаша.
      Мы поздоровались.
      - Не заблудились часом? - спросил фельдшер, здороваясь с нами за руку.
      Марк объяснил, куда мы идем. На Фому Егоровича он смотрел с сожалением и сочувствием.
      - Может, зайдете, погреетесь? - спросил Барабаш.- Фактория рядом... Близехонько.
      - А не опоздаем? - нерешительно произнес Женя. Он, видимо, начинал мерзнуть,
      - Еще много времени,- решительно возразил Марк и пошел за фельдшером.
      Минут через двадцать мы подходили к фактории. Знакомая лайка выскочила навстречу, обнюхала ноги, но не заворчала.
      Фактория - четыре просторных бревенчатых дома, такие же бревенчатые сараи для скота и для дров. За дворами занесенные снегом огороды, спускающиеся к реке. А вокруг дремучая тайга да высокое белесое небо.
      Изба фельдшера состояла из сеней, кухни с русской печью да большой комнаты в. три окна.
      Барабаш засветил лампу.
      - Раздевайтесь и проходите, а я самовар поставлю!
      Пока Фома Егорович хлопотал, мы сняли верхние свитеры и сели кто где. Я оглянулся. Кедровые половицы, некрашеные, но выскобленные добела. От толстых стен из кедровника так хорошо пахло, будто теплым летом в бору. На окнах висели штапельные занавески - красные прямоугольники на желтом фоне, но чувствовалось: в доме нет женщины. Кровать застлана неумело. На большом столе, на клетчатой клеенке, навалены грудой конторские книги, газеты, пачка меховых шкурок. :.
      В углу, отгороженная некрашеным самодельным стеллажом, стояла другая кровать, застланная ярким покрывалом. У изголовья небольшой столик, на нем лампа, учебники и тетради. На стеллаже книги, газеты и журналы.
      - Марфенькина боковушка,- пояснил Марк, понизив голос.- Тоскует ужасно Фома Егорович...
      - Может, щец похлебали бы? Чай, не обедали сегодня? Чем идти на руднике в столовую...
      Мы не отказались. Щи оказались очень вкусными... Наверно, Барабаш наварил дня на три, а мы съели сразу. Но он был явно доволен, даже повеселел.
      - Ходят слухи, что скоро вырубят наш кедровый бор,- вздохнул Барабаш, раскладывая по тарелкам тушеную оленину.
      Вместо гарнира он подал бруснику и грибы. Домашний ржаной хлеб тоже был очень вкусен. Валя даже есть перестала:
      - Не могут вырубить! Это же просто... преступление.
      - Есть люди, которые за длинный рубль готовы на любую подлость,подавленно сказал фельдшер.- Пока шумит, любуйтесь им. Этому бору триста лет. Есть кедры, которым около пятисот лет.
      - Надо бороться! - воскликнул я.- Не дать вырубить этот бор. Объявить бы его заповедником.
      - Боремся! - коротко сказал Фома Егорович.
      - Под этими кедрами отдыхали первые русские землепроходцы. Когда родился Борис Годунов, они уже цвели и плодоносили,- мечтательно сказала Валя.- Я не знала... Как хорошо, что .мы спустились как раз с плато... Женя, мы должны помочь отстоять этот бор.
      Женя промолчал. Лиза пытливо посмотрела на него и насупилась.
      Пообедали. Женя стал торопить нас. Мы от души поблагодарили доброго хозяина. Пригласили в обсерваторию.
      - Если буду охотиться в тех краях, то зайду,- улыбаясь, пообещал фельдшер.
      Когда мы уже подходили к Черкасскому, я подумал невесело, что время летит до странности быстро и каждый день неповторим. Еще так недавно здесь не ступала нога человека - дикий, безлюдный и чистый край, где все росло и зрело в благодатном просторе. А теперь вот какие-то пни, вырубки, за рудником сводят лес. Землю надо беречь. Сохранять красоту земли, преображая ее. Сохранять для потомков.
      Раньше я никогда об этом не думал... А теперь нельзя было не думать. И не только о судьбе кедрового, или реки Ыйдыги, или Байкала. Тревожный опасный век выпал нам на долю. Надо было бороться за планету Земля, за самую жизнь на ней, бороться за мир. Кабы мир зависел только от нас! Но ведь он в равной мере зависел и от тех, за океаном, ослепленных ненавистью, оглушенных злобой. Но если парни всей Земли... Сказать по правде, мы не особо унывали.
      Глава седьмая
      НЕОЖИДАННЫЙ УСПЕХ
      Когда мы подошли к Дому культуры, уже стемнело. Поселок сиял огнями. Все было запорошено голубоватым инеем: бревенчатые дома, заборы, столбы, провода, старые кряжистые лиственницы и медноствольные сосны.
      У подъезда толпилась молодежь. Испитое, коварное лицо Гуся мелькнуло в толпе.
      Нас уже ждали и сразу провели за кулисы. Заведующий Домом культуры Сеня Сенчик, веселый паренек с красно-рыжими волосами, похожими на парик клоуна, сказал, что зал уже переполнен, все очень хорошо, но что он хочет нас предупредить... Сенчик замялся.
      - Дело в том,- смущенно сказал он,- что у нас возможны всякие эксцессы... и потому вы...
      - Эксцессы? - удивилась Валя.- Какие, с кем?
      - Понимаете... конечно, у нас большинство славные ребята, комсомольцы, но... к сожалению, тон задают не всегда они, а всякий хулиганствующий элемент, хотя их горстка...
      - Если горстка, так почему же их не обезвредят?- удивилась Валя.
      - Ну, не совсем - горстка... Ведь это Север! Что вы хотите! И вообще, тихонькие на Север не едут, они сидят, как грибочки, возле папы и мамы. А в Черкасском, как на подбор, собрался самый буйный, беспокойный элемент. Привыкли летать со стройки на стройку. В общем, извините, если будут выкрики, свист или там улюлюканье, вы уж, пожалуйста, не обращайте внимания - будто не слышите. Они пошумят и успокоятся.
      Мы переглянулись, немного растерявшись от такого предупреждения.
      Едва привели себя в порядок, как оказались на сцене. Лиза и Марк хотели пройти в зрительный зал, но мест уже не было, и Сенчик усадил их прямо на сцене сбоку. Они тут же передвинули свои стулья подальше, чтобы их не было видно из зала.
      Нас встретили неистовыми, громовыми аплодисментами и пронзительным свистом. Сколько Сенчик ни махал на них руками, публика аплодировала все неистовей. Некоторые при этом так свистели, что стали багровыми. По-моему, они просто разминались.
      Сеня Сенчик терпеливо пережидал, пока они устали, представил нас и предоставил слово директору обсерватории.
      - Поинтереснее говорите! - шепнул он умоляюще.
      Сенчик заметно побледнел. Хотя, похоже, был не из пугливых и не из тихоньких. Единственный заведующий Домом культуры в Черкасском, который здесь удержался... Кажется, он пользовался у "буйных" авторитетом, чему, возможно помогала его клоунская внешность.
      Женя холодно и строго оглядел аудиторию, подождал, пока стихнет, и преподнес изящнейшую из своих лекций. Он рассказал (очень интересно!) о задачах обсерватории, об изучении учеными всего мира планетарных процессов, о неразрешенных проблемах науки о Земле.
      Боюсь, что лекция, по крайней мере для половины слушателей, пропала даром. Они жаждали развлечений. Дом культуры был единственным таким местом. Совершенно убежден, что эти парни (женщин в Черкасском было еще мало) после недели тяжелейшего труда на рудниках предпочли бы в свой выходной день не лекцию по геофизике, а кабачок. Будь такой в Черкасском, добрая половина ушла бы туда, и Женя читал бы свою лекцию для тех, кого она действительно интересовала.
      Все же постепенно они покорились и стали слушать. Кроме одной группы у стенки. Я узнал компанию: Гусь непринужденно развалился на подоконнике, его неизменная свита - Сурок, Топорик, Рахит, Цыган и другие нагло поглядывали вокруг. Их заметно боялись. Странно все-таки, почему? Наверно, не хотели связываться или просто трусили.
      Я стал внимательно разглядывать собравшихся. Самые разные люди. (И когда успели понаехать?) Рабочие с рудника, буровики, техники и инженеры, служащие, учителя, школьники постарше, лесорубы, летчики...
      Да, многие пришли послушать. Когда им мешали, они бросали на шумную компанию недовольные взгляды.
      Женя, заметно сократив лекцию, поклонился и сел. Опять шквал аплодисментов и свист - дали выход бродившей, как хмель, энергии.
      Сеня Сенчик предоставил слово Вале, но она вдруг громко и категорически заявила, что выступать в таких условиях не будет. От возмущения Валя жгуче покраснела, глаза, что называется, метали молнии.
      - Здесь не балаган! - заявила она гневно. На глазах ее показались слезы, и она стремительно ушла за кулисы. Марк уступил ей место, она села рядом с Лизой. Я бы с удовольствием последовал ее примеру и сбежал, но Сенчик уже представлял меня, упрекнув аудиторию за шум в зале.
      - Мы живем в поселке Черкасском,- сказал он в притихший зал,- рядом горное плато имени доктора Черкасова. Его экспедиция первой пришла в этот край более пятнадцати лет назад. Все члены экспедиции погибли. Один Черкасов полуживой добрался до жилухи. Однако Дмитрий Николаевич Черкасов снова организовывает экспедицию на плато, в которую берет с собой двенадцатилетнего сына Колю... Николай Черкасов вырос, окончил школу и добровольно вернулся сюда на плато, чтобы помочь ученым до конца открыть и изучить этот край. Представляю слово Николаю Черкасову.
      Я неловко вышел к кафедре и остановился в нерешительности, не зная, что, собственно, говорить. Мне уже не аплодировали. Ждали. Кто с интересом, большинство из вежливости. Все были несколько смущены обидой Вали Герасимовой. В отчаянии я взглянул за кулисы, где сидели мои друзья. Лиза, вся красная, округлив глаза, испуганно смотрела на меня. Марк стоя делал мне успокаивающие знаки.
      - Расскажи им, как рассказывал мне! - зычным шепотом повторил он несколько раз, пока я его понял. Ничего другого мне не оставалось делать.
      - Я просто расскажу вам о второй экспедиции на плато,- начал я, стараясь не покраснеть.
      Я уже рассказывал это Марку, а еще в Москве - бабушке и одноклассникам. Рассказывал и на пионерских сборах, и на школьных географических конференциях, но перед такой аудиторией не приходилось.
      Когда я дошел до того места, как отец полярной ночью провалился в глубокую расщелину и только от меня, мальчишки, зависело спасти его,- зал уже был захвачен. Даже Гусь вынужден был примолкнуть, хотя и корчил злобные рожи. Удивительное дело! До чего же стало легко говорить! С этой минуты уже ничто не отвлекало меня. Я рассказывал естественно и просто, как дома в кругу друзей, захваченный этим странным, неведомым ощущением близости к людям.
      То одно, то другое лицо, выхваченное из сотен лиц, как бы приближалось ко мне. Я видел глаза, с сочувствием внимавшие мне, шапку волос или лысину, нагнутый вперед корпус в свитере или телогрейке. Некоторое время я как бы рассказывал только этому человеку, пока страстное нетерпение другого не перехватывало мой взгляд.
      Теперь я ничего не боялся. Иногда я оборачивался и рассказывал некоторое время Сенчику, очень заинтересованному моим рассказом. Когда я дошел до того места, как вдруг наткнулся на человеческое жилье, все в зале дружно ахнули.
      - Абакумовская заимка! - воскликнул кто-то. Историю Абакумова в Черкасском знали.
      Уже заканчивая, я сказал:
      - Первыми всегда приходят ученые, потому что они разведчики Будущего. Мне выпала редкая удача - еще мальчишкой участвовать в такой научной разведке. Я знал, как мечтали ученые увидеть этот дикий край заселенным. Как они радовались теплым целебным источникам, открытым Алексеем Абакумовым. Ведь на этих источниках можно устроить здравницы для всего Заполярья. Здесь были пять лет назад прекрасные леса, реки, полные рыбы. И вот уже пни, гари... каждое лето лесные пожары. Сегодня мы услышали, что какой-то дурак хочет свести трехсотлетний кедровый бор. Этого, конечно, не будет. Мы не должны допустить этого. ("Станут тебя спрашивать!" - буркнул Гусь.) Почему мы зачастую не бережем свою землю? Ведь это зависит от нас. Давайте сбережем этот дивный . край - он прекрасен!
      Я закончил и вдруг, смутившись задним числом, юркнул на свое место. Мне дружно и тепло похлопали. А затем совершенно неожиданно со всех сторон стали просить слова. По замечанию Сенчика, их "прорвало".
      Один рассказывал, как сгорело десять гектаров тайги по неосторожности пьянчуг, выехавших на лоно матери-природы с закуской и водкой. Другой - как глушили рыбу в Ыйдыге подлыми взрывами. Третий, пожилой боровик, вдруг стал говорить о хулиганстве в Черкасском.
      - Надо нам взяться дружно да вымести отсюда всякую нечисть,- закончил он, бросив недвусмысленный взгляд в сторону Гуся.
      О защите природы, о борьбе с хулиганами говорили еще многие. Когда кончилась встреча, было уже поздно и мы очень устали. Какова была наша радость, когда оказалось, что нас ждет вездеход. Сенчик позаботился. Мы моментально залезли туда вместе с лыжами. Люди не разошлись, пока мы не отъехали. Довольный Сенчик всем крепко пожал руки, а меня даже обнял.
      Нас довезли до самого подъема на плато. Дальше мы стали подниматься по тропе, посыпанной золой. Лыжи несли на себе. И тут-то настиг нас смех. Мы хохотали, как сумасшедшие. Только начинаем стихать, кто-нибудь из нас воскликнет: "А помните, как..." - и мы опять так и зальемся.
      - А как они нам хлопали?
      - А Валя-то... говорит... балаган...
      - Спасибо, Колька выручил!
      - А этот, как его... Гусь - ой, не могу!
      И опять неудержимый смех. Так мы смеялись, взбираясь на плато; смеялись, подходя к дому; смеялись в кают-компании за ужином.
      Гарри осведомился, чего это так нас "разбирает"? Мы попытались ему рассказать, но так смеялись, что он ровно ничего не понял. Сказав "тю", он ушел в свой камбуз.
      Лизу на сегодняшний день заменял один из метеорологов - Олег Краснов, добродушный увалень, веселый флегматик. Он как раз, зевая, собирался идти на последнее за эти сутки наблюдение. Но Лиза, поблагодарив, послала его спать и сама отправилась на площадку.
      На этом наш смех кончился и мы разошлись по комнатам, как-то сразу поскучнев.
      Марк разделся и лег. Я был слишком возбужден, чтобы уснуть, и, сказав, что хочу покурить на воздухе, накинул, не застегивая, пальто и вышел. Насвистывая, я обогнул дом и направился к метеорологической площадке.
      Луна зашла. Северное сияние давно погасло, ни единый сполох не тревожил неба, только яркие косматые звезды освещали притихшее в часы ночи плато. Было тепло и тихо. Перед калиткой метеоплощадки высоко на столбе чуть покачивало тусклый электрический фонарь.
      В хорошем настроении, всему радуясь, я не торопясь подходил к площадке, когда внезапно остановился. Лиза была не одна. Там был Женя в оленьей полудошке и берете.
      В том, что директор обсерватории зашел на метеоплощадку во время наблюдения, не было ничего особенного. Ангелина Ефимовна тоже заходила. Сам не знаю почему, я остановился в неловкости, с ощутимо забившимся сердцем. Они оба молчали. Лиза приостановилась, чтобы запереть щеколду. Однажды на площадку пожаловал медведь и сломал дорогие самописцы. С тех пор мы запирали. Женя пристально смотрел на девушку, и хотя она с усилием перевела тугую щеколду, он не догадался помочь.
      Я непроизвольно отступил назад, в темноту. Не то чтобы я хотел подглядывать - это мне и в голову не пришло,- но я отчего-то застеснялся и пожалел, что не остался дома. Они в молчании шли по тропинке. Почти одинакового роста... Женя неожиданно остановился невдалеке от меня, ничего не видя, не замечая. Лиза тоже остановилась, вопросительно взглянув на него. В руках она держала какой-то прибор, наверно, для измерения ветра.
      Внезапно Женя схватил ее за плечи и стал осыпать короткими поцелуями ее лицо. Растерявшись сначала, Лиза резко затем рванулась.
      - Пустите! Зачем вы...- сдавленно пробормотала она и опрометью бросилась домой. Она пробежала мимо меня, не заметив. Женя долго стоял на том же месте. Потом стал чиркать спичками. Закурил. Я подошел к нему.
      - Это ты, Коля? - тихо спросил Казаков.- Ты видел?
      - Да.
      - Я, должно быть, схожу с ума,- так же тихо сказал он.- Все время - о ней, о ней... Ни на чем не могу сосредоточиться. Со мной еще никогда такого не было. Увлекался, конечно, но легко забывал. Как глупо я себя веду! Никому не рассказывай того, что видел. Я постараюсь справиться с собой. Ведь я ее не люблю.
      - А я люблю,- сказал я и, не оглядываясь, пошел к дому. А Женя все стоял на тропинке, как оглушенный. Меня он,
      наверное, не слышал.
      Я уже открыл было дверь, когда, оглянувшись, увидел, что Женя зашагал к озеру. Подумав, я вернулся на то место. Ну конечно же, на земле валялся анемометр. Я поднял его и отнес в метеорологический кабинет. Там уже никого не было. Я положил анемометр на стол. Мне хотелось плакать.
      А потом я лежал без сна на кровати (Марк сладко посапывал во сне) и думал обо всем этом.
      Странно, но я совершенно не испытывал ревности. И отец, и мать у меня были очень ревнивы. Мама, например, ревновала отца к Вале Герасимовой. А отец - к кому он только не ревновал маму! У меня, видимо, это совершенно отсутствовало. Не ревность терзала меня, а лишь страх потерять Лизу навсегда. Единственную девушку, которая мне нужна во всем мире.
      Я решил завтра переговорить с Лизой начистоту. Будь что будет!
      Глава восьмая
      СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ И ГУСЬ
      Поговорить с Лизой мне не удалось. Две недели я был занят тем, что вместе с Женей, Иннокентием и Марком размечал места для будущих взрывов. Это была землемерная, весьма утомительная работа. Каждое утро вертолет относил нас все дальше и дальше от плато. К ночи мы возвращались, совсем выбившись из сил.
      Разнесенные друг от друга на десятки километров, вытянутые в линию от плато до вулкана, эти взрывы, вспоров непомерную толщу земли, расскажут, что там, на страшной глубине. В середине марта геофизики обсерватории выедут на свои места с передвижными сейсмостанциями. Волна взрыва достигнет нижней границы земной коры и, отразившись, ответит на многие вопросы.
      А пока мы торопились с подготовительной работой. Женя заметно похудел, почернел, стал молчалив и досадовал на что-то, должно быть на себя самого. Так прошло четырнадцать дней, и Женя дал нам выходной: пора было помыться в бане и отдохнуть.
      Я вымылся ночью, а утром предложил Лизе сделать лыжную вылазку на Ыйдыгу. Навестить Барабаша. Лиза сразу согласилась. Она как раз испекла пирог с яблоками и решила отнести ему. Марк было увязался с нами, но я скорчил такую скорбную мину, что он сразу понял, в чем дело, и даже вовремя успел отговорить Лешу Гурвича, который тоже вознамерился идти с нами.
      День был чудесный (вообще эта зима была легкая и теплая). Солнце уже поднималось высоко. Еще месяц, оно не зайдет за горизонт - до самой осени.
      Дружески разговаривая, мы шли себе да шли по замерзшей блистающей Ыйдыге. Торосы так сверкали на солнце, что слепило глаза. Я думал, как начать разговор. Потом решил сказать на обратном пути...
      Солнце пригревало спину, словно кто-то добрый и мудрый, знающий, что меня ожидало, приложил теплую ласковую ладонь.
      В природе грядущее событие всегда дает о себе знать. Надвигается ураган - падает барометр, идет гроза - растения и животные присмирели. Ночь все длиннее - падают заморозки, опадают листья, сок все медленнее струится в березе. Завтра выпадет снег - лес готов к зиме. Пришло в возбуждение магнитное поле - приборы зарегистрировали электрические токи земли... Приборы записали инфрашум, не слышимый человеком. Животные кричат и бегут скоро начнется землетрясение. А человек мирно спит или читает, беседует с другом или провожает любимую, может, ссорится с женой - ничего человек не знает о своем будущем.
      Ничего и я не знал в тот день и, так как со мной была Лиза, радовался, как теленок весной. До чего же мне было хорошо!
      Когда мы подошли к фактории, Фома Егорович выскочил нам навстречу. Лайка от восторга повизгивала и носилась у всех под ногами. В доме топилась печь. Весело потрескивали дрова, как фейерверк, осыпались пылающие угли. У печи стояла низенькая скамеечка: видно, фельдшер сидел перед огнем.
      Мы вручили наши нехитрые подарки. Барабаш был тронут чуть не до слез.
      - Добрые ребята...- пробормотал он и бросился ставить самовар.
      Лиза сняла теплый свитер и осталась в полосатенькой блузке и брюках. Она вымыла, несмотря на протесты хозяина, некрашеный пол, накрыла на стол, а я нарезал хлеб и очистил рыбу.
      Лиза разрумянилась, черные глаза так и сияли. Я забыл, что и делал, сел на стул и любовался Лизой. Должно быть, у меня был глупый вид, потому что фельдшер все посмеивался себе в усы.
      Фома Егорович принес из кладовой замороженные пельмени и, живо вскипятив воду, бросил их в чугунок. А к пельменям он подал наливку из какой-то лесной ягоды. До чего же вкусная была наливка!
      Фома Егорович стал расспрашивать Лизу об отце.
      - Прежде он заходил ко мне,- сказал фельдшер,- а нынче что-то не заглядывает.
      - Некогда ему,- пояснила Лиза. По лицу ее проскользнула тень.- На охоту никак не выберется. Завхозом он теперь...
      Барабаш вопросительно взглянул на Лизу. Она чуть покраснела.
      - Новый директор ведь... давний папин враг. Он ненавидит папу.
      - За что он может ненавидеть Алексея Харитоновича? - удивился фельдшер.
      - Старая история. Есть злопамятные люди... не умеют прощать.
      Когда мы собрались уходить, сказал Лизе:
      - Купил я в прошлом году на платье Марфеньке... Не успела она в нем покрасоваться. Что же попусту стариться материи... Возьми и сшей себе платье, дочка.
      Барабаш протянул Лизе сверток. Она в нерешительности смотрела на него. Уж очень дорог был подарок.
      - Возьми,- сказал я, испугавшись, что обидится человек. Лиза взяла и, подумав, поцеловала Фому Егоровича в щеку.
      Он отвернулся, скрывая невольные слезы.
      - Покажи, какой материал,- сказал я смущенно, не зная, чем отвлечь несчастного отца.
      Лиза развернула сверток и вскрикнула от восторга. Это было шелковое полотно, удивительно приятного тона и рисунка: мелкие голубовато-серые полевые цветочки по розовому полю, серые легкие стебельки.
      - Как идет девушке такое платье! - воскликнул я, уже вообразив его на Лизе.
      Невольным, чисто женским движением Лиза приложила материю к себе. Но тут же застенчиво и с раскаянием взглянула на Фому Егоровича. Он ее понял.
      - Носи на здоровье,- успокоил он Лизу.- Мне будет приятно, что не истлеет в сундуке. Продать бы я его не мог, сами понимаете...
      Кажется, Барабаш хотел нас проводить, но, видно опасаясь быть помехой, остался дома. И мы пошли одни.
      Уже скрылось за темными горами солнце и след его потух, но, словно желая осветить нам путь, разгорелось в небе северное сияние.
      Мы стояли на льду реки и все смотрели, смотрели. Лиза прижалась ко мне. Я обнял ее за плечи нежно, как сестренку. Так мы смотрели долго, потрясенные до глубины души тем, что творилось в небе.
      Разве можно найти слова, чтобы это выразить? Все равно, кто этого не видел, не поймет. Но радугу вы видели? Ту самую радугу, за которой бежала в детстве Лиза. Так вот: в небе полыхали тысячи радуг, то расходясь, пересекая друг друга, то сливаясь полукружиями в один феерический небесный пожар. Зеленые, синие, лиловые, розовые, малиновые языки пламени...
      Насмотревшись и продрогнув, мы пошли. И вот тогда я сказал ей, что люблю ее с самой первой встречи... Сначала не знал, что уже люблю. Но знал твердо, что полюблю только ее - Лизу Абакумову.
      - Понимаешь, люблю! Скажи только одно: да или нет? Я остановился и, наклонившись, заглянул ей в глаза. Как они сияли!
      - Я не знаю,-сказала Лиза, доверчиво и прямо глядя мне в лицо.
      - Как же не знаешь?
      - Не знаю... Ведь я еще никогда не любила. Мне тоже с первой встречи казалось, что я полюблю только тебя.
      - Понятно. А теперь уже не кажется,- пробормотал я, внезапно упав духом.
      Лиза живо сняла варежку и погладила меня по щеке теплой рукой.
      - Ты не бойся е г о,- сказала она.- Я вижу, ты боишься Казакова и страдаешь. Я это пересилю в себе. Я хочу, чтобы тебе было хорошо, Коля. Дай мне разобраться. Нет, тут нечего разбираться. Это верно: я люблю тебя, как никого на свете. Даже больше, чем отца. Может, я люблю тебя просто по-человечески? Но я очень люблю тебя. Ты только повремени. Потерпи, пока у меня пройдет...