- Коля говорил, что вы прибудете с комиссией! Отец только отмахивается:
      - Чепуха! Есть мне когда разъезжать с комиссиями. Я приехал на плато работать!
      - Совсем?
      - Не будем загадывать вперед. Пожалуйста, положите мне морошки. Очень идет к дичи... Это Кэулькут охотится?.. Как он себя чувствует? У них близнецы? Мария, поздравляю! - Он почтительно встает и долго жмет ей руку.
      Мария улыбается, краснеет и подкладывает ему жаркое.
      - А что Абакумов?
      - Отлично работает,- отозвалась Ангелина Ефимовна.- Подробнее вас информирует Коля, он чаще всех наведывается на заимку.
      Отец на минуту перестает жевать и подозрительно смотрит то на меня, то на Ангелину Ефимовну. Она делает невинное лицо, а я почему-то краснею... Ужасная привычка - краснеть ни с того ни с сего. Селиверстов очень кстати осведомляется, получил ли Дмитрий Николаевич его труд "Дикорастущие Чукотки". Отец получил и прочел. И охотно позволяет себя отвлечь.
      Мария убирает со стола и поспешно уходит домой: пора кормить близнецов.
      - А кок Гарри лучше готовил, а? - вспоминает отец. Старожилы обсерватории соглашаются, что лучше.
      - Вы бы взяли его опять поваром? - обращается отец к Ангелине Ефимовне.
      - Еще бы! Но он сюда не поедет...
      - Теперь поедет,- скромно заверяет отец.- Знаете, кого я встретил в Магадане?
      - Неужели Гарри?
      - Кока Гарри Боцманова собственной персоной. Все такой же веселый, только не ворует. Говорит, "Моби Дик" излечил его навсегда. Узнав, что я возвращаюсь на плато, сам попросился... Вы извините, что я самовольно договорился с ним. Люблю вкусно поесть!
      Ангелина Ефимовна только рада. Значит, на днях к нам прибудет и Гарри. Мы с Валей радостно переглядываемся.
      - Только Жени нет, а то бы все в сборе...- замечаю я. __ О, Женя далеко пойдет! - откликается отец. И рассказывает о последних работах Казакова в области земного магнетизма.
      Постепенно разговор переходит на научные темы. Отец в упоении от встречи с друзьями. Дома ему не с кем поделиться: мама и вспоминать не желает "про геологию и т.п.". Ангелина Ефимовна на радостях даже не спорит.
      - Человеческая деятельность приобрела уже планетарный размах,произносит отец и закуривает папиросу, угощая всех желающих,- поистине космические масштабы! Вместе с тем возросло и значение физикогеографии.
      Отец бросает взгляд в сторону профессора Кучеринер, но она не возражает.
      - Уже пора выяснить ее значение для космических исследований. Сравнительное изучение биогеносферы Земли, Марса и Венеры (Луна лишена биогеносферы) даст человеку коммунистического будущего возможность управления планетарными процессами. Управление климатом - конек нашей дорогой Валентины Владимировны - это управление физико-географическими процессами, потому что климат - результат этих процессов, и нельзя изменить одну его часть, чтобы не изменились другие.
      Какое бы научно-техническое мероприятие ни провело человечество на Земле, обязательно потребуется предварительный физико-географический анализ возможных последствий этого мероприятия. Вот почему так важна теория физической географии. Я четверть века твержу об этом тупицам и невеждам... гм!.. И я рад, что мои ученики и мой сын рады подхватить мою эстафету.
      Отец еще долго рассуждал о значении теории географии. Я видел, что Ангелина Ефимовна изнывает от нетерпения узнать, с каким конкретным заданием и в качестве кого прибыл отец на плато. Отец прекрасно понимал ее нетерпение и только посмеивался, видимо решив о делах говорить завтра утром.
      Наконец мы разошлись по комнатам. Геофизик Леша спешно переселяется со своими вещами к старику Бехлеру, а папа водворяется на его койку. Мы остаемся одни, с минуту смотрим друг на друга и снова обнимаемся. У меня щиплет в глазах. Отец отворачивается и долго ищет пижаму. Заодно находит подарки для меня (фотоаппарат "Старт") и друзей. Решаем преподнести их утром.
      Спали мы часа полтора, не больше, проговорили всю ночь. О маме папа говорит мало: "Играет с переменным успехом... Гамон-Гамана, кажется, недоволен".
      А вот о бабушке мы вспоминаем долго.
      Бабушка не изменилась. Такая же энергичная, высокая, худая. Такая же театралка, так же курит, так же насмешливо щурит серо-зеленые глаза. По-прежнему видит сквозь свои роговые очки всех людей насквозь. Но отца моего она уже видит иначе. Он рассказал случай, когда мама рассердилась на него и обозвала его эгоистом. Бабушка оборвала ее: "О, нет, нет!" И вообще бабушка теперь принимает его сторону в семейных перепалках. Она справедливая. И даже всплакнула, когда он уезжал. Хотя была рада за меня. Так и сказала, когда провожала отца: "Я рада за Кольку-, теперь он не один, а с отцом". Она еще считает меня маленьким.
      - Сколько лет дочери Абакумова? - вдруг спросил отец.
      - Лизе? Семнадцать. Она очень странная. Я ее еще не понимаю... Но она настоящая...
      - Она красивая?
      - Н-не знаю... Наверно. Не завидую тому, кто ее полюбит...
      - Почему?
      - Нелегкий у нее характер. Она не так проста, как кажется.
      - В Алексея Харитоновича,- глубокомысленно решил отец.
      Ермак высадил нас на склоне вулкана. Мы направились к картеру: отец, Ангелина Ефимовна, Ермак, Абакумов и я, нагруженные приборами, веревками, провизией.
      Накануне отец провел совещание с научными работниками обсерватории. Рассказал о предстоящей работе, порученной коллективу Академией наук... Все были поражены.
      Коротко объясню, в чем дело. Года полтора назад в Министерство геологии и охраны недр СССР поступило предложение директора геофизической обсерватории профессора Кучеринер о закладке сверхглубокой буровой скважины в районе плато доктора Черкасова.
      Такие предложения вносили и другие ученые, инженеры. Коллегия министерства приняла решение о закладке пяти буровых скважин глубиной 15 километров (самая глубокая скважина на Земле достигает лишь семи тысяч восьмисот метров - тысячной доли радиуса планеты, а самая глубокая шахта, в которую спускался человек, не превышает и трех километров). Но места бурения долго не могли выбрать. Предлагали Урал, Кавказ, Камчатку, но только не наше плато. И вот отец стал на защиту предложения Кучеринер.
      Он выступал и в Академии наук, и в министерстве, и в Госплане, и в Географическом обществе, и за круглым столом в "Литературной газете", и, конечно, в печати. В результате его хлопот проект Кучеринер был принят, а отцу, как энтузиасту этого дела, предложили возглавить научную разведку и подготовку проекта к действию. Когда все будет закончено, наедут инженеры, буровики, горняки и всякие другие специалисты и рабочие. И если отец с группой ученых должен был предварительно разведать всё на месте, то в лабораториях пока разрабатывались новые приемы бурения, основанные на применении ультразвука, искровых разрядов, взрывов.
      Отец рассказывал, что для глубинного бурения можно использовать и атомный реактор: Раскаленный до тысячи градусов реактор будет проплавлять и продавливать земную кору. Он пройдет прямо к центру Земли, оставляя за собой шахту с твердыми оплавленными стенами... Атомная ракета подземного космоса!..
      Работа по проникновению в глубь Земли была частью обширного комплекса геофизических исследований. Исследования эти включены в международный проект. Он называется: "Верхняя мантия и ее влияние на развитие земной коры". Название это было принято еще в 1960 году на Генеральной ассамблее международного геофизического и геодезического союза в Хельсинки, на котором присутствовал и отец. Он говорит, что это новая глава в истории науки.
      Ангелину Ефимовну интересовало главным образом внутри-земное тепло, неисчерпаемые источники энергии. Тепло Земли - это электрическое солнце подземных теплоцентралей, это превращение зимы в лето, тундры в субтропики.
      Отец же мой искал ответов на жгучие вопросы теории: как рождаются материки, как протекают процессы эволюции в изверженных породах, как и почему произошло расслоение коры на граниты и базальты, каким путем всплывают элементы из глубин к поверхности Земли, увеличивается или уменьшается наша планета.
      Как он сказал на вчерашнем совещании: "Множество необъяснимых фактов, накопленных геофизикой, сразу станут ясными, когда мы извлечем из-под коры Земли таинственное вещество мантии. И тогда сомнения и гипотезы уступят место точным знаниям".
      Отец не скрывал трудностей... Чудовищные давления, температуры в сотни градусов. Почвенная вода может хлынуть в скважину, обратиться в пар и обрести силу сокрушительного взрыва... Трудностей не счесть.
      - О чем задумался, сын? - услышал я голос отца. Он внимательно смотрел на меня.
      Мы подошли к самому кратеру. Гигантская воронка зияла перед нами. На страшной глубине клубился туман. А еще глубже, скрытое изверженными породами, кипело море расплавленной магмы...
      - Где на Земле можно найти более тонкий слой земной коры? - с восторгом заметил отец.- Вы были безусловно правы, Ангелина Ефимовна!
      Профессор Кучеринер порывисто протянула отцу руку, и они обменялись крепким рукопожатием. Ермак и Абакумов, улыбаясь, смотрели на них.
      Абакумов, без бороды, чисто выбритый, помолодевший, в кепке и шерстяном свитере, туго облегавшем его могучие плечи, совсем не был похож на того Абакумова, что я встретил шесть лет назад.
      - Ну, попробуем спуститься,- сказал серьезно отец и стал подготавливать приборы.
      Ангелина Ефимовна помогала ему. Она с пилотом должна была ждать нас на краю кратера.
      Мы взяли с собой респираторы и веревки. Это была попытка спуститься на большую глубину, чем обычно спускались сотрудники обсерватории. Леша и Абакумов, не раз стремящиеся пробраться вглубь, рассказывали, что в жерле спящего вулкана вода проделала ходы и пещеры - целый лабиринт. Но оттуда выделялись газы...
      Было договорено, что я пойду дальше всех, привязав к поясу веревку. В случае чего отец и Абакумов сразу меня вытащат.
      Мы начали спуск. Из-под ног покатились камни, шлак, куски пемзы. Сверху крикнула Ангелина Ефимовна какое-то напутствие.
      Сердце у меня замерло от восторга: началось! Работать вместе с таким человеком, как мой отец! Его дорога стала моей дорогой, его дело - моим делом, но я с а м его выбрал. И мне было из чего выбирать. Но я не могу жить без науки.
      Отныне ненасытный интерес к тайнам природы будет толкать меня вперед. Мантия Земли загадочна и непостижима... Хватит ли моей жизни, чтобы постигнуть ее? Как хорошо, что мне только восемнадцать лет! Впереди еще сто лет захватывающе интересной работы. Я знаю, что требуется от ученого: огромный будничный труд, и терпение, и риск. И бесконечная учеба, даже когда станешь седым. Мой отец - профессор, доктор наук, но он учится, как школьник. Потому что нужны знания всех смежных наук, а открытия, новые факты, новые теории - каждый день.
      Но пусть! Я буду учиться, работать, делать открытия, и, когда у отца не хватит сил, я пойду за него. Мне хотелось обнять его, но не ко времени был приступ нежности.
      Папа еще не видел Лизу. Интересно, понравится ли она ему? Мне бы очень хотелось, чтобы понравилась...
      Я споткнулся и чуть не упал.
      - Осторожнее, Николай! - крикнул отец.
      Я отогнал мысли. Спускаться среди нагромождений лав и туфов было не так легко. Тяжелый прибор, который взвалили на меня, больно резал плечи. Небо теперь синело далеко-далеко, оно приняло фиолетовый оттенок. А вулканическая воронка как будто перевернулась узким концом кверху.
      - Стоп! - сказал отец.- Теперь обвяжемся веревкой. Алексей Харитонович, ты останешься здесь!
      Мы надели респираторы. Поправили лямки, которыми были пристегнуты приборы.
      - Ты готов, Николай? - весело спросил отец.
      - Готов!
      Мрачное жерло зияло совсем рядом. Меня охватило странное ощущение близости тайны - нераскрытой и немного жуткой. А что, если там внизу...
      ВСТРЕЧА С НЕВЕДОМЫМ
      Книга вторая
      Глава первая
      СТРАННЫЙ МИР
      Невообразимо далекий горизонт - таких не бывает. Огромное фиолетово-синее небо. Облака, похожие на снеговые горы. Гряда гор с безжалостно разорванными склонами. Не ближе шестидесяти километров, но до чего же отчетливо видны ее клиновидные разломы, древние складки, темные впадины, синие ущелья, из которых свирепый ветер выдувает снег. Нагромождения скал, черных и свинцово-серых, мощных и величественных, подавляли своей мрачностью. Высота некоторых пиков достигала трех тысяч метров.
      В Подмосковье еще золотая осень (как просвечивают березки в светлых рощах!), а здесь, на краю земли, уже зима. И ни одного человека вокруг, ни дымка, ни лая собаки. Будто перед нами ландшафт мертвой Луны. Внизу море Холода, на восток от него - озеро Сновидений, неизведанное, непостижимое.
      Ыйдыга протекала далеко внизу, в узкой долине, покрытой сплошь сероватыми глыбами. Мороз еще не смирил бунтующие ее пороги.
      Отсюда, с вершины Горячей горы, отчетливо виднелся вулкан и затопленная лавой низина. Багровые потоки лавы, скудно припорошенные снегом (ветер сдувал снег), будто застыли мгновенно, в грозный час, когда бушевал вулкан. Последнее извержение было не так давно, всего четыреста лет назад.
      А деревья, изуродованные сокрушающими злобными ветрами, согнутые в три погибели, с мучительно переплетенными сучьями, обнаженными узловатыми корнями походили на причудливые гротески Гойи из его серии "Капричос". Старая лиственница над пропастью - настоящий дьяволо-монах.
      Это был странный мир. Мир, непохожий на все, что мы знали, к чему привыкли с детства. Мир непознанный, неизученный. Удивительной была гора, на которую опустился наш вертолет. Кругом лежали глубокие голубоватые снега, а мы стояли на влажной, тепловатой земле, покрытой зеленеющей травой.
      Горячая гора сложена исчерна-серыми битуминозными мергелями. Свежая расселина, расколовшая гору на добрых два километра, проходила через вершину и спускалась по ее южному склону. Возле расселины было жарко, как в бане. Сухие нагретые камни пыхали жаром, обжигая лицо и руки.
      Я опустился на колени и приложил ухо к земле. Там, в глубине, гудело, словно в недрах горы работали тысячи горнов.
      - Может, там кузница гномов? - спросил я.
      Мне никто не ответил. Ермак и Леша Гурвич, насмотревшись вволю, стали выгружать из вертолета палатки, ящики с приборами и тюки с провизией. Ангелина Ефимовна с восторгом смотрела вдаль.
      - Эт-то прекрасно! - торжественно провозгласила наш уважаемый профессор.- Какая видимость! Какой необыкновенный прозрачный воздух!
      - Там внутри гудит... Вы послушайте,- повторил я и пошел выгружать наш недельный паек. Готовить-то придется мне! Лаборант. Леша - кандидат, Ангелина Ефимовна - доктор наук и директор обсерватории. Настоящий директор! Хотя ее характер "заставляет желать лучшего". Уж очень любит спорить (как, бывало, сцепятся с моим отцом, только перья летят).
      - Здесь вам будет тепло,- сказал озабоченно Ермак и стал ставить палатку.
      Наш пилот самый заботливый и добрый человек в коллективе. Он как нянька! Не знаю, что бы мы без него делали.
      - Через неделю, как часы, прилечу за вами,- сказал Ермак, натягивая брезент.- А ты, Николай, не грусти. Если будет письмо от отца, привезу специально.
      Отца отозвали в Москву. Теперь он работал в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. Не представляю, как он усидит в кабинете. Ведь он всю жизнь путешествовал по Арктике. Сколько я помню, его вечно отзывали в Москву, а он опять ухитрялся вырваться в экспедицию.
      - Мне пора лететь,- сказал Ермак почему-то грустно и поглядел на сумрачный горизонт. Добродушное лицо его, красивое, несмотря на следы ожогов на носу и щеках, помрачнело. Все же он улыбнулся нам, сверкнув ровными белоснежными зубами.
      Палатка была установлена. Выгруженное снаряжение, мешки с консервами, ящики и тюки мы просто прикрыли брезентом. Ермак всем пожал руки, а меня поцеловал. Он все еще относился ко мне, как к мальчишке.
      Вертолет покрутился и улетел, а у меня почему-то заныло сердце. Я любил Ермака, как старшего брата, которого у меня никогда не было.
      - Скоро стемнеет,- заметила Ангелина Ефимовна,- с утра начнем работу, а пока давайте установим вторую палатку - лабораторию.
      Пришлось устанавливать. На одной из самых зеленых площадок. Потом мы с Лешей пробили ломом отверстие, в которое вставили двухметровую металлическую трубу для отбора газа.
      Температура газа оказалась более восьмидесяти градусов. Собственно, это был самый обыкновенный воздух, с несколько пониженным содержанием кислорода. (Небольшая ямка на дне палатки всю неделю служила нам замечательной печью, где сохранялись горячими обед и ужин.)
      Распаковав и установив в лаборатории приборы, мы еще немного побродили по горе. Из расселин подымался пар, он дрожал и переливался в последнем отблеске заката. Леша протянул над ним руку и с криком отдернул, обжегшись. Я бросил в расселину хворост, он мгновенно вспыхнул.
      Потом мы все трое постояли у обрыва. Долина уже погрузилась в темноту, но вершины гор, еще освещенные солнцем, сверкали наподобие каменного венца.
      - До чего красиво! - сказал Леша. Пухлые губы его дрогнули, голубые навыкате глаза увлажнились - он несколько сентиментален.
      Мне долго не спалось, как всегда на новом месте. Вокруг палатки была густая тьма, выл ветер, в горе что-то булькало и гудело. Я подумал, что, собственно, заставляет меня жить здесь? Совсем дикий край, суровый и необжитой... Заполярье!.. И не нашел ответа. В детстве я больше всего любил теплые, уютные комнаты нашей московской квартиры, общество бабушки, стеллажи с книгами и удивлялся, почему отец проводит жизнь в экспедициях. А теперь сам променял Москву на Крайний Север. И это было сильнее меня. А бабушка очень по мне тосковала, это чувствовалось по ее письмам. Мама вряд ли... У нее была своя жизнь, свои интересы и свои друзья. К тому же ошибка в паспорте (на. целых десять лет меньше!), которую она не пожелала отнюдь исправить... Она просто стеснялась такого взрослого сына. Да, я - взрослый. Через семь месяцев - в армию. Буду проситься в погранвойска.
      Все же мне чего-то не хватало, какой-то душевной теплоты. Все мне в обсерватории были друзья, но у меня не было настоящего, единственного друга. Ровесника. Была Лиза Абакумова. Странно, что я еще в нее не влюбился. Все почему-то этого ждали от меня. Но, должно быть, еще не настал час. Пожалуй, потребность в дружбе у меня в то время была сильнее. Некоторые люди так созданы, что просто не могут без мужской дружбы. Я принадлежу к их числу. А между тем у меня не было друга...
      Засыпая, я думал над тем, что же такое дружба. Ведь как и в любви не каждый может стать тебе другом. Отчего же не каждый? Встречаешь своего ровесника, славного, неглупого парня, с которым у тебя как будто много общего, но дружбы почему-то нет...
      Пожалуй, я чувствовал себя несколько одиноким. Особенно, когда отозвали отца. Это была с моей стороны неблагодарность, ведь все так хорошо относились ко мне. А старый Бехлер любил меня, как родного сына.
      Всю неделю мы работали, как проклятые. Мы изучили гору вдоль и поперек. Измерение температуры горных пород в разных трещинах и закопушках, на различных горячих площадках показало, между прочим, колебания от 40 до 150 градусов. Приходилось каждый раз измерять атмосферное давление, направление ветра, состояние трещин. Брать анализы из всех источников, вытекавших из Горячей горы. Там оказались и пресные, и минерализованные, сероводородные и азотно-углекислые источники. Температура их тоже была весьма непостоянна.
      Я работал за лаборанта и за повара. Ангелина Ефимовна, даром что женщина, вообще готовить не может. Если ее не накормить, то она будет дня три-четыре сидеть голодной. Так было в Москве, когда уезжала ее сестра, Ангелина Ефимовна пила крепчайший чай, курила папиросу за папиросой и работала. Ей даже в голову не приходило сходить в столовую или в магазин и что-нибудь себе купить съестного. Она вообще не терпит магазинов, уверяя, что у нее нога была на два номера меньше, но в магазине ей когда-то отдавили ноги и потому у нее обувь 38-го размера. Только наша профессор Кучеринер может такое придумать.
      - Эт-то изумительно, сколько дарового тепла! Это же природный водопаровой котел. Он мог бы обеспечить работу огромной теплоэлектростанции, обогревать дома. А какие здесь можно развести теплицы, оранжереи! Уникум природы. Эт-то поразительно! - восхищалась Горячей горой Ангелина Ефимовна.
      - Чем вы объясняете термические явления горы? - спросил ее Леша.
      Мы только что пообедали и отдыхали у обрыва. Всего четверть часа отдыха. День был слишком короток.
      - Глубинное тепло,- решительно ответила профессор Кучеринер.- По тектоническому разлому оно поднимается к поверхности планеты...
      - Посмотрите, кто-то идет! - закричал Леша.
      Это было столь невероятно, что мы сначала не поверили своим глазам.
      - Эт-то галлюцинация!- прошептала потрясенная Ангелина Ефимовна.
      На гору медленно взбирался на лыжах человек. Впереди бежала рыжая веселая сибирская лайка, то и дело оглядываясь на хозяина. Увидев нас, собака раза два гавкнула, как бы предупреждая, и пошла рядом с хозяином. Человек остановился, снял лыжи и аккуратно сложил их. Неторопливо подойдя к нам, он приветливо поздоровался сначала по-эскимосски, затем, смущенно улыбнувшись, на русском языке. Мы дружно ответили, с изумлением разглядывая незнакомца.
      Он был очень высокого роста, хорошо сложен, держался прямо и спокойно. Я бы сказал даже властно, как будто он привык, чтоб ему повиновались. Обожженное солнцем, продубленное ветрами лицо его было, пожалуй, красиво, но в нем проглядывала застарелая, как ревматизм, печаль. На нем была красная кухлянка, меховые штаны, шапка-ушанка, на шее шерстяное кашне, на поясе ножик и небольшая коробочка с табаком. За плечами висело ружье.
      - Пойду приготовлю чай,- догадался я.
      Чайник был еще горячий, и я его мигом подогрел. Заварил свежий краснодарский чай покрепче, вытащил печенье, конфеты, сыр. Все это вместе с кружками расставил на столе и побежал звать гостя.
      - Пошли пить чай! - пригласил я.
      Фома Егорович Барабаш - так звали нашего гостя - порылся в своем мешке, перекинутом на лямках через плечо, достал вяленое мясо и дал собаке. Только после этого он вошел в палатку и, сев за стол, принял от меня кружку чая. Шапку он положил рядом с мешком у входа. На мешок бросил кухлянку. Густые седеющие волосы его отросли до плеч, но щеки и подбородок он брил.
      - Кто же вы такие будете? - приветливо спросил он.
      Мы объяснили. Он был заметно рад встрече с людьми, предстоящему разговору, горячему пахучему чаю. Он спрашивал и охотно рассказывал о себе. Он работал фельдшером в небольшой фактории на берегу Ыйдыги. Сейчас у него отпуск, и он ездил навестить своих родных в эскимосский поселок Гремучий, на берегу океана. Добирался где машиной, где самолетом, а когда и пешком.
      - Вы разве эскимос? - спросила Ангелина Ефимовна. Он не был похож на эскимоса.
      - Эскимос и есть,- подтвердил Фома Егорович,- однако отец мой был русский. Вернее, украинец: Георгий Барабаш. Тоже ученый человек, как и вы. Его выслали из Киева. Он бежал из ссылки. Добрался до Гремучего. Там заболел. Мой дед за ним ходил. Лечил его травами. Выходил. Потом отдал за него свою дочь. У них я и родился. Однако отца не помню. Умер, когда я совсем малый был. Только бумага от него осталась исписанная. Приказывал беречь до революции. Потом учитель этими бумагами интересовался. Сказал, что отец был известный ученый. Отослал все тетради в Академию наук.
      - Ну и что? - живо переспросила Ангелина Ефимовна.
      - Экспедиция потом приезжала. Отцом интересовалась, эскимосами интересовалась. Раскопки делали. Я их везде водил, показывал древние захоронения. Вырос там, все места знал. Дед меня и воспитал. Мать ведь тоже рано умерла. Потом учился я... фельдшером стал. В своем краю работал. А женился на русской учительнице. Хорошая была. Только умерла рано... Дочку оставила. Марфой назвал. Больше не женился, чтоб мачехи в доме не было. Однако умная была девушка... Училась только на пятерки. Ласковая. Все ее любили.
      Лицо его омрачилось, он сразу словно постарел лет на десять.
      - Что случилось с дочкой? - сочувственно спросила Ангелина Ефимовна.
      - Ыйдыгу переплывала... простудилась и умерла. И пенициллин не помог. Больше года, как похоронил.- Фома Егорович помолчал,-Долог путь...-сказал он затем непонятно.
      - Куда же вы сейчас идете?- переменила тяжелый разговор Ангелина Ефимовна.
      - На плато. Друг у меня там большой. Жизнь мне однажды спас. Мы побратались. Абакумов Алексей Харитонович. Знаете?
      Глава вторая
      НАШ ОБЩИЙ ДРУГ УХОДИТ
      Уже по лицу Ермака я понял, что дома нас ждут большие новости, но он ничего не сказал, пока не доставил нас на плато. Барабаша он по пути высадил на Абакумовской заимке. Алексей Харитонович обрадовался ему до слез. А Лизу я не увидел: она ушла на охоту далеко от дома.
      Новостей оказалось очень много - полная пертурбация в обсерватории. Все так ахали и охали, что вначале и понять было почти невозможно. Только через час разобрались, что к чему, и, притихшие, подавленные, собрались за столом в кают-компании, кто был свободен от вахты.
      Вот эти сногсшибательные новости, - сгоряча я и не понял, чем они чреваты...
      Директора обсерватории профессора Кучеринер срочно отзывали в Москву. Насовсем. Ее ждал большой пост в Академии наук. Обсерватории и полярные станции, изучающие планету Земля, будут в ее ведении.
      Исполняющим обязанности директора нашей обсерватории назначается молодой специалист Валя Герасимова (отныне Валентина Владимировна). Все были уверены, что Валя им и останется. Не пошлют же сюда постороннего человека, не знающего ни обсерватории, ни местных условий. На Абакумовскую заимку приезжает целый коллектив зимовщиков. Вместо метеостанции второго разряда там организуется полярная станция, не имеющая к нам отношения. Теперь это "владения" Диксонского радиометеорологического центра. Поэтому Абакумов и Лиза переводятся на плато в качестве метеонаблюдателей. (Вполне понятно, они и не согласились бы с нами расстаться!)
      Последняя новость была самая потрясающая. Моего отца посылали в Антарктиду организовывать новую научно-исследовательскую станцию на побережье океана. В распоряжение отца предоставлялся вертолет, и милый эгоист забирал нашего общего друга Ермака.
      И. о. директора обсерватории горько всхлипывала, вытирая слезы то платком, то прямо ладонями. Все молчали, подавленные, перед лицом такого несчастья. Шутка ли, так разбросать семью: жена близ Северного полюса, муж у Южного, а их детище, трехлетний Андрюшка, у тетки в Архангельске.
      - Я еще могу отказаться, Валенька! - сказал растерянный Ермак.
      Валя заплакала еще громче, нисколько не заботясь о своем авторитете.
      - Но я не хочу, чтобы ты из-за меня отказывался. А потом... кто там побережет нашего Дмитрия Николаевича? И для твоего будущего... важно поработать в Антарктиде. Здесь ты просто шофер воздушного грузовика.
      - Я не честолюбив,- резко возразил Ермак.- И... я не совсем так расцениваю свою работу в обсерватории...
      Он, кажется, сильно обиделся. Валя обратилась к Ангелине Ефимовне:
      - Как вы думаете, почему Дмитрий Николаевич забирает с собой Ермака? Разве мало других летчиков?
      Мы все уставились на расстроенную, взбудораженную Кучеринер. Профессор не долго думала.
      - Прежде всего, из-за себя самого. В Антарктиде будет оч-чень трудно, гораздо тяжелее, нежели здесь. Иметь рядом с собой такого товарища, как наш Ермак Иванович, это... сами понимаете. Но профессор Черкасов делает это и из-за самого Ермака. Черкасов говорил мне как-то...- Ангелина Ефимовна запнулась.
      - Что говорил? - Валя широко раскрыла заплаканные, покрасневшие глаза.
      - Он сказал, что Ермак ради жены, по существу, отказался от себя. Ермак Иванович оч-чень способный пилот, но... ему просто негде развернуться. В конце концов (Ангелина Ефимовна повысила голос) все понимают, что вертолет нам дали вместо грузовика, поскольку дороги еще здесь не проложены, а в научных данных обсерватории заинтересована вся мировая наука. Короче, теперешняя работа Ермака Ивановича ниже его возможностей. С ней справился бы любой обученный парнишка. Работа в Антарктиде будет выше его возможностей, потому что природные условия шестого континента вообще выше человеческих сил. Выбирайте сами!
      - Ермак,- дрогнувшим голосом сказала Валя,- если бы меня не было, ты... что выбрал? Ты поехал бы? Ох, прости глупый вопрос. Тебя позвал сам Черкасов...
      Больше Валя не проронила ни словечка. А вопрос был действительно глупый. И не потому, что позвал "сам Черкасов" (никогда не мог понять, почему она так боготворит моего отца). Какой настоящий летчик удержится от соблазна испытать свои силы в Антарктиде? Найдете вы такого?
      Уезжали сразу трое: раз Ангелина Ефимовна, то и ее муж, Фома Сергеевич Селиверстов, и Ермак.
      Накануне отъезда Гарри приготовил торжественный обед. Ермак слетал в поселок Черкасский за шампанским.
      Другим рейсом он привез Абакумова, Лизу и их гостя Бара-баша. Их вещи он доставил еще накануне.
      Абакумовым сначала хотели дать комнату в большом доме, где жило большинство сотрудников обсерватории. Но, поразмыслив, Ангелина Ефимовна передумала и решила срочно построить им дом на берегу озера.
      - Абакумову надо иметь здесь собственный дом...- многозначительно сказала она и объявила аврал по постройке дома.
      Для Абакумова купили финский домик, который в тот же день и был доставлен на плато - в разобранном виде, разумеется. Аврал длился два дня. Частности доделает сам Алексей Харитонович, искусный плотник. Конечно, мы все ему поможем в свободное время. Теперь я каждый день буду видеть Лизу!
      На торжественном обеде мы сидели рядом.
      Разговор не клеился. Настроение за столом не поднялось даже после шампанского. А обед был великолепный. Гарри превзошел самого себя. Особенно всем понравились сибирские пельмени и татарские чебуреки. Пальчики оближешь. Торт, сделанный в форме белого медведя, всех умилил. Ангелина Ефимовна заявила, что она будет хлопотать в Москве орден для нашего кока - "Знак Почета". Все зааплодировали.