LXXI

Доррин и Лидрал стоят у сарая, на холодном, но ярком утреннем свете.

– Хочешь взять Меривен? – спрашивает он.

– Твою драгоценную кобылу? – она двусмысленно усмехается. В ответ Доррин быстро наклоняется и швыряет в нее пригоршню колючего снега.

– Ты!.. – она бросается к нему и подставляет губы для поцелуя. Он закрывает глаза, наклоняется к ней... и кубарем летит в утоптанный снег. Доррин хохочет. Лидрал подбегает и протягивает ему руки в рукавицах, однако вместо того, чтобы встать, юноша валит ее вниз, себе на колени. Они целуются снова... и снова. Потом он встает, легко поднимая Лидрал.

– А ты силен! С виду и не скажешь.

– Это благодаря работе в кузнице. Так тебе нужна Меривен?

– Нет. Я возьму пони, которого купила.

– Чем сегодня займешься?

– Торговыми делами. Посмотрю, нельзя ли здесь приобрести недорого что-нибудь путное на продажу. У меня на такие вещи чутье. В торговле оно значит не меньше, чем в кузнечном деле.

Доррин открывает дверь сарая. Держась за руки, они заходят внутрь и снова целуются.

– Тебе что, не надо к целительнице? – говорит Лидрал, слегка отстраняясь.

– Еще как нужно, – вздыхает он. – Опять иметь дело с голодными детишками и сломанными костями.

– Сломанными костями?

– Да, причем всегда женскими. Бедняжки уверяют, что это несчастные случаи, но я-то знаю: они врут. Их бьют мужья. Время нынче тяжелое, и они срывают злобу на беззащитных.

– И ты ничего не можешь поделать?

– А что? Они ведь не уйдут от своих мужей. Куда им податься, особенно в такую зиму? Женщины терпят, а мужчины безобразничают еще пуще. Так уж повелось... Взять хоть тебя – ты одеваешься и ведешь себя, как мужчина. А почему ты не можешь быть торговцем, во всем оставаясь женщиной?

– Мне думается, потому, что люди до сих пор боятся Предания.

Доррин вручает ей потертую коричневую попону, а когда Лидрал набрасывает ее на спину серого пони, умело прилаживает седло и затягивает подпругу.

– Ишь ты! Со времен нашей первой встречи ты в этом поднаторел. И не только в этом, – ухмыляется Лидрал.

Доррин заливается краской.

– А вот краснеешь ты так же, как и раньше... Я могла бы справиться и сама. Мне доводилось заниматься этим до того, как ты вообще узнал, что такое лошадь.

– Знаю, конечно, справилась бы. Мне просто нравится делать это для тебя.

Вручив ей поводья, Доррин начинает седлать Меривен, но неожиданно восклицает:

– Тьма!

– Что случилось?

– Посох забыл. Надо будет его забрать, – говорит он, надевая на Меривен недоуздок.

– А ты знаешь, что это тебя выдает?

– Что?

– Недоуздок. Говорят, никто из великих не использовал удила. Отец рассказывал, что и Креслин тоже.

– А откуда он знает?

– По семейным поверьям, Креслин когда-то нанимался к нашему давнему предку охранником. Вот почему Фрейдр так рьяно обихаживает в Джеллико Белых, – она усмехается. – Толку-то...

– Нам, наверное, пора, – говорит Доррин, глядя на дверь сарая. Она тянется к нему, и они снова целуются.

– Потом... – задыхаясь, шепчет Лидрал.

– Обещаешь?

Она молча улыбается. Доррин открывает дверь и смотрит ей вслед, пока она не сворачивает с главной дороги. Тогда юноша выводит Меривен и закрывает дверь.

– Поехали, – говорит юноша, щелкая поводьями. – Надо поспешить, а то Рилла будет недовольна.

LXXII

Оглядев сарай, но не увидев нигде серого пони Лидрал, Доррин быстро расседлывает Меривен и спешит в свою комнату, где снимает рубашку, заляпанную, когда он смешивал мед с пряностями. Теперь ее нужно стирать, а зимой, в стужу, это занятие не из приятных. Вздохнув, юноша натягивает рубаху, в которой работает в кузнице, размышляя при этом о фейерверках и о том, удастся ли ему разжиться каммабарком или черным порохом. А коли удастся, где все это хранить? Может, в старом погребе, что ниже по склону от домика Риллы?

– Добрый день, мастер Доррин, – говорит Ваос, поднимая голову от точильного камня.

– Добрый день.

– Хорошо, что ты сегодня пришел пораньше, – говорит Яррл, отправляя в горн железный прут, над которым работал.

– А что? – спрашивает Доррин, устанавливая штамп на глину возле наковальни.

– Тут заезжал мелочной торговец... Виллумом его кличут.

Яррл берется за щипцы и кивает в сторону мехов. Ваос, поняв без слов, что от него требуется, берется за рычаг.

– Он говорил, будто ты обещал ему игрушку или что-то такое, – бурчит кузнец, вытаскивая заготовку из огня.

Прежде чем она оказывается на наковальне, Доррин уже держит наготове кувалду.

– В общем, этот малый собирается в Фенард, – бормочет кузнец, снова отправляя железяку в огонь. – И хотел узнать, не сделаешь ли ты для него несколько своих вещиц. Обещал по серебренику за штуку... особливо, если будут кораблики. Ты что-нибудь понял во всей этой белиберде?

Известие о том, что Виллум заезжал за игрушками и предлагал неплохие деньги, не может не радовать. Сдержав желание присвистнуть, юноша машинально отмечает, что огню требуется больше воздуха. Ваос, вздохнув, налегает на рычаг.

– Ему нравятся мои игрушки, – говорит Доррин. – Я уже сделал для него фургончик, мельницу и лесопилку. Можно смастерить и кораблик, но это немного труднее. Нужно ведь, чтобы он плавал.

– Железный корабль потонет. И даже деревянный, если у него много железных деталей, – ворчит Яррл.

– Не обязательно. Пустое ведро же не тонет.

Яррл помещает заготовку на наковальню, и Доррин начинает наносить размеренные удары.

Пару раз юноша оглядывается; ему кажется, что кто-то вошел.

Однако никого, кроме них троих, в кузнице нет.

LXXIII

– Мне не хочется уезжать, – говорит Лидрал, крепко обнимая Доррина. – Но я и так сильно задержалась. Мне нужно заняться делами... да и тебе тоже.

Доррин лишь удивляется тому, как незаметно пролетело время. Лошади Лидрал – у нее есть и вторая вьючная лошадь, купленная недорого, поскольку в Спидларе нынче туго с кормами, – уже взнузданы и навьючены, но чтобы сесть на один из немногочисленных кораблей, ей нужно поторопиться. Никто не знает, когда удастся дождаться следующего. Не вымолвив ни слова, юноша тянется к ней и касается ее не руками, а тем всепроникающим черным светом, который и есть душа. Не размыкая объятий, они встают.

Еще долго после того, как обе лошади пропадают из виду, растаяв в утреннем свете, Доррин смотрит на дорогу. Потом он умывается ледяной водой и идет седлать Меривен.

Прикинув, что к Рилле он поспеет вовремя, юноша с довольным смешком выводит лошадь и садится в седло.

Доррин насвистывает что-то без определенной мелодии, а копыта Меривен стучат по ледяной корке, покрывающей дорогу. Ночи еще холодные, но днем уже делается теплее, и снег подтаивает. Конечно, весну все ждут с нетерпением, но с ее приходом вся округа потонет в грязи.

Легкий укол тоски заставляет юношу выпрямиться в седле. Он сознает, что это связано с Лидрал. Может быть, стоило попросить ее остаться? Или поехать с ней? Но чем бы он стал зарабатывать на пропитание? Сейчас он получает деньги и за работу в кузнице, и за игрушки. Когда вчера заехал Виллум, Доррин пожалел, что не успел смастерить их с полдюжины штук. У него был лишь один кораблик, далеко не лучшее изделие, однако торговец взял его с удовольствием и заплатил деньги сразу.

Он сворачивает с главной дороги на почти непротоптанную тропку. Дым из трубы уже идет – Рилла, как всегда, поднялась рано. И денек, можно сказать, для зимней поры обещает быть теплым.

Юноша открывает дверь и видит в передней сразу пятерых человек: трех женщин, мальчика и Фризу, похныкивающую на руках матери.

Доррин снимает куртку.

– Хорошо, что явился вовремя, – произносит Рилла нарочито грубоватым тоном, который не может скрыть ее озабоченности. – У Кисты понос, Вела покрылась красной сыпью, а Фриза... тебе лучше ее осмотреть. Мерга говорит, что она упала и здорово расшиблась, – целительница умолкает, смотрит на Доррина, потом добавляет: – Ну, против поноса у меня есть бринн, это помогает.

– А звездочник есть?

– Сушеный. Думаешь, стоит их смешать?

– И заварить с травяным чаем. Ребекка говорила, что это действует.

– Тьма...

– Она не может ходить, – жалобно говорит худенькая Мерга, держащая на руках Фризу.

– Ты что, несла ее всю дорогу? Откуда?

– С фермы Джисла. Это два кай, мастер Доррин.

– Фриза, ты можешь присесть вот туда, к огню? – спрашивает Доррин, указывая на табурет. В ответ слышится хныканье.

– Помнишь мою лошадку? Будешь хорошей девочкой, отвезу тебе домой на ней.

– Не стоит, мастер Доррин, – возражает Мерга.

– Не нести же тебе ее обратно!

– Сюда принесла, значит, и назад отнесу.

Мать сажает девчушку на табурет, а юноша с трудом подавляет вздох. Девочка морщится. Молодой целитель пробегает кончиками пальцев по ее шее и чувствует, что вся спина малышки в синяках и ссадинах.

Повернувшись к матери, он видит на ее щеке темное пятно – почти сошедший синяк. А вот по всему телу, под одеждой, таких синяков много. Причем совсем недавних.

Неожиданный прилив гнева заставляет его встать. Несколько мгновений юноша смотрит на огонь, потом, овладев собой, говорит:

– Сейчас, Фриза, я кое-что для тебя сделаю.

Подойдя к шкафчику рядом со старинным очагом, где слабо тлеют уголья, он достает кувшин с толченой ивовой корой и отсыпает порошка в чашку, после чего добавляет туда травяного чая. Смесь получается препротивная на вкус, но она унимает боль и способствует заживлению шрамов и ссадин. Кроме того, воспользовавшись тем, что Рилла отвернулась, юноша сует в карман ломоть хлеба.

– Выпей вот это, Киста, – говорит между тем целительница старухе с клюкой. – Перестань молоть чепуху и выпей.

Рилла косится на Доррина, но тут же отводит глаза в сторону.

– Тебе надо попить вот этого, – говорит юноша, поднося чашку Фризе. – Тут, конечно, не вкуснятина, но ты почувствуешь себя лучше.

– Не хочу.

– Пожалуйста, малышка, – настаивает Доррин, одновременно стараясь успокоить девочку,

– Не...

– Ну пожалуйста, – говорит он, глядя ей в глаза.

– Если смогу прокатиться на лошадке.

Юноша кивает, и она выпивает чашку в несколько глотков.

– Ну и гадость!

– А ты молодчина, – он встает и, повернувшись к матери, говорит: – Ей еще больно ходить. Я отвезу домой вас обеих.

– Но... Герхальм... – Глаза Мерги наполняются ужасом.

– Вот как раз с ним-то мне и хотелось бы потолковать. Слова Доррина холодны как лед, и всех в хижине пробирает стужа.

В комнате повисает тишина, сохраняющаяся и после того, как Доррин выносит Фризу наружу. Он помогает Мерге забраться в седло, вручает ей дочь, дает девочке кусочек хлеба и, взявшись за повод, ведет кобылу на запад, вверх по склону холма.

Ферма Джисла, как и говорила Мерга, находится примерно в двух кай. Рядом с амбаром и неказистым строением, похожим на курятник, стоят три маленькие, каждая на одну комнату, лачуги.

– Вот наша хижина, – говорит Мерга дрожащим голосом, указывая на ближайший к амбару домишко.

Сняв Фризу с лошади, Доррин сажает ее на облупившееся кирпичное крыльцо, перед перекосившейся дверью.

– Кого там принесло? – вышедший из сарая коренастый мужчина вразвалку направляется к хижине с топором в руке.

Доррин вынимает посох из держателя.

– Я Доррин, целитель, который лечит твою дочку.

– А... Тот бездельник, который морочит ей голову говорящими лошадками!

Герхальм перехватывает топор двумя руками.

– Зачем ты их бьешь? – спрашивает юноша, стараясь ничем не выдать своего гнева.

– Я их не бью! Они сами падают да набивают шишки.

Голос Герхальма становится заискивающим.

Внутри Доррина вздымается черная волна. Отбросив посох, он хватает мужчину за плечи и направляет этот поток, пропуская его сквозь батрака.

– Нет... нет... Не-е-ет!!! – Герхальм пытается вырваться, но руки кузнеца сжимают его как стальные тиски.

Когда Доррин выпускает его, Герхальм обессилено оседает на ступеньку. Выпавший из его рук топор падает в снег.

– Ты никогда больше не поднимешь руку ни на Мергу, ни на Фризу!

Мерга пятится от Доррина и своего мужа, глядя на окружившую целителя черную ауру.

– Не надо... – бессвязно лопочет Герхальм, сползая в снег.

– Встань! – приказывает Доррин.

Батрак в ужаса пятится.

Фриза сидит на крылечке, дожевывая корочку хлеба. Юноша поворачивается к ее перепуганной, осевшей на колени матери.

– Я не знала... – в ужасе шепчет та. – Я не хотела...

– С ним ничего страшного не случилось, – говорит Доррин, уже успокаиваясь. – Просто он больше не будет тебя бить. Пальцем не тронет. Мухи не обидит!

– Я не знала... – твердит молодая мать, не глядя на Доррина. Тот садится в седло.

– До свиданья, лошадка, – весело кричит Фриза.

К возвращению юноши в дом Риллы хворые уже разошлись.

– Тьма! – восклицает целительница, завидев его. – Что ты там учудил? Наложил на Герхальма проклятие?

– Я вообще не могу никого проклясть! Уж ты-то это знаешь... – отвечает юноша с натянутым смешком. – Просто связал его гармонией. Теперь он не сможет никого избивать.

– В наши дни для мужчины это ужасное проклятие, – усмехается Рилла. – А что ты станешь делать, когда он от них уйдет?

– А ты думаешь, он уйдет?

– Ну, не на следующей восьмидневке, но к концу лета непременно, – отвечает старая целительница, откидываясь на спинку стула и отпивая травяного чаю.

– Не знаю, – вздыхает Доррин. – Лучше уж я подумаю о разведении растений и строительстве собственного домика. Если, конечно, у тебя все будет нормально.

– За меня не беспокойся. Никто не тронет старую целительницу, у которой под боком живет Черный Мастер.

– Я не Черный Мастер.

– Может, пока и нет, но это дело ближайшего будущего, – говорит она, отпивая глоток из щербатой кружки. – Ну а сейчас тебе, наверное, пора возвращаться к старому Яррлу.

– Наверное, – рассеянно отвечает юноша.

– А... ты, небось, все думаешь о своей путешествующей подружке? – проницательно улыбается Рилла. Ее морщинистое лицо озаряет свет.

Доррин лишь качает головой – читает она его мысли, что ли?

Копыта Меривен скользят по тающему льду и снегу. На следующую зиму непременно нужно будет сделать подковы с шипами.

В сарае Рейса ворошит солому.

– Ты сегодня припозднился.

– Помогал одной девочке. Ее бил отец, – коротко поясняет он, вынимая посох из держателя и ставя в угол.

– Многого ли добьешься такой помощью? Ее изобьют снова. Такие люди, как ее отец, никогда не меняются.

– Нет уж, – спокойно говорит Доррин. – Больше он ее пальцем не тронет.

– Ты... ты часом не пустил в ход свой посох?

– Нет. Я обошелся с ним более сурово, – Рейса отступает на шаг, и Доррин осознает, что в его глазах стоит тьма. – Связал его заклятием, так что он не сможет поднять руку ни на мать, ни на дочь.

– Тьма... с тобой бывает страшно иметь дело.

– Порой я и сам себя пугаюсь, – соглашается Доррин, расстегивая подпругу и аккуратно укладывая на полку седло и недоуздок. Потом он берет щетку и начинает чистить кобылу. Рейса молча наблюдает за ним. В дальнем углу позвякивает цепочкой Зилда.

– Почему ты ее отпустил? – спрашивает Рейса, когда он заканчивает. – Я говорю о Лидрал.

– Потому, что ей нужно было ехать. Потому, что я не могу удерживать ее, если она рвется в дорогу. Потому, что я сам не могу разобраться в себе.

– Уж больно ты молод, – хмуро роняет Рейса. – А молодые не хотят учиться на чужих ошибках, предпочитая совершать собственные. Они никого не желают слушать, а когда понимают, что были неправы, молодость уже проходит.

– Что ты хочешь этим сказать? – тихо спрашивает юноша.

– Только то, Доррин, что жизнь коротка. Очень коротка, – женщина поднимает свою искалеченную руку. – Раньше я думала, что могу одолеть на мечах кого угодно. Кажется, это было еще вчера. Двадцать лет пролетели как один миг. Я не жалуюсь – по большей части то были хорошие годы... Но случалось всякое.

Доррин закрывает дверцу стойла и кладет щетку на место.

– Белые Чародеи наступают. Надеюсь, тебе еще удастся с ней встретиться, и тогда – послушай меня! – не отпускай ее.

Рейса кашляет, вытирает слезящийся глаз и берет щетку.

– Почищу-ка я гнедого. А ты ступай в кузницу, пока Яррл не надорвался, пытаясь переделать все дела. В этом отношении вы друг друга стоите.

Шагая по утоптанному снегу к своей комнате, чтобы переодеться, Доррин думает о том, был ли он прав, позволив Лидрал уехать. Но как можно было этому помешать? Он едва в состоянии содержать себя... Укол боли заставляет его вспомнить о золотых в шкатулке и о том, что лгать нельзя даже самому себе. Он может содержать только себя, если хочет строить свои машины.

Раньше, пока в его жизни не появилась Лидрал, все было гораздо проще.

LXXIV

Колонна всадников едет по покрывающему дорогу на Фенард утоптанному снегу. Впереди к сине-зеленому небу поднимается тонкая струйка дыма. Голова Брида непокрыта, и он горбится, подняв воротник и стараясь согреть уши. А вот на Кадаре вязаная шапочка. Оба в тяжелых, подбитых овчиной рукавицах.

– Проклятый ветер...

– Ворбан, ты все время что-то проклинаешь.

– Заткнулся бы ты!

Брид с Кадарой переглядываются и качают головами.

– А с какой стати мне затыкаться? Ты всю дорогу ноешь, аж тошно делается! Да, наша служба не мед, но нам за это платят. Или ты предпочел бы работать на ферме? Копаться в грязи да выгребать навоз?

– Платят... Платят за то, что мы морозим задницы, гоняясь за ворами, которые вовсе и не воры? А если мы их догоним и нарвемся на регулярный кертанский отряд? Что тогда?

– Хорош болтать! – рявкает командир.

– Наверняка еще один бедолага-торговец, – говорит Кадара, указывая на дым.

– Возвращался домой, да вот не повезло, – добавляет Брид.

– Откуда ты взял? – спрашивает едущий с ним рядом Ворбан.

– Чаще всего спидларских торговцев грабят на обратной дороге, после того, как они продали, что у них было. Таким образом кертанцы не лишают своих торговцев спидларских товаров, а свои товары и выручку прибирают себе. Так и получается, что все убытки несет Спидлар.

– Хорош болтать! – повторяет командир.

– «Хорош, хорош...» – передразнивает его Ворбан, но тихонько, так что слышат лишь едущие рядом.

Конские копыта скользят на ледяной корке.

– Проверьте оружие!

На дальнем склоне полыхает огонь. Горстка всадников удаляется на запад, прихватив с собой трех лошадей и оставив позади подожженные повозки.

– Дерьмо... – бормочет Ворбан.

Брид с Кадарой молча переглядываются.

– Свет и Тьма! Дерьмо! – повторяет Ворбан отчаянно.

LXXV

Стройный человек в белом смотрит на лежащий на столе предмет, а потом на шкатулку, из которой он взят. Он отдергивает руки от окружающей эти предметы темной ауры и спрашивает:

– Где ты это раздобыл, Фидел?

– В Фенарде, у торговца по имени Виллум, – отвечает бородатый мужчина, тоже в белом, но без золотой цепи и амулета.

– Ощущение такое, будто эта вещица с Отшельничьего.

– Но ведь Черные не любят механические устройства, – хмыкает бородатый маг. – Уж не думаешь ли ты, Джеслек, что эти чугунные лбы решили строить машины?

– Ну, машины – навряд ли. Это игрушка... Но кто мог добиться такого гармонического сочетания природного дерева с черным железом? А сказал этот торговец, откуда у него игрушка?

– Поначалу не хотел. Даже когда я его чуток поприжал, он потел, но молчал. А до встречи со мной похвалялся, будто привез эту диковину издалека. Кто-то спросил его, уж не Черных ли колдунов это работа, но он рассмеялся и сказал, что она хоть и издалека, но не настолько. Правда, потом я с ним разобрался – решил разом несколько проблем. Ну а он...

– Надеюсь ты не пустил в ход пламя хаоса, идиот?

– Не такой уж я идиот! Обычная пытка, без всякой магии, тоже дает превосходные результаты. А потом мы вывели его на дорогу и обставили все как очередное разбойное нападение.

– В изобретательности тебе не откажешь. Но разумно ли это?

– Так ведь фургон действительно сожгли и разграбили, – пожимает плечами Фидел.

– Ну и что ты выяснил?

– Ремесленник, смастеривший игрушку, живет в Дью. Зовут его Доррином. Больше торговец о нем ничего не знал.

– Дью? Это где-то у Закатных Отрогов?

– Маленький порт и прибрежное поселение рудокопов. Примерно в ста пятидесяти кай к северо-западу от Спидлара.

– Не исключено, что это весьма серьезно... – размышляет вслух рослый маг с золотистыми глазами.

– Да ну? – флегматичный бородач с недоверием косится на игрушку.

– Ну что ж... припрячь ее до поры, – говорит Джеслек.

– Вообще-то я предпочел бы обойтись без этого, – бормочет Фидел извиняющимся тоном.

– А что, если бы они построили такую мельницу в настоящую величину? Увеличив игрушку в пропорции?

– На это ушло бы слишком много черного железа. К тому же в пропорции вряд ли она вообще стала бы работать. Да и кому это надо?

– Фидел, – Джеслек столь суров, что бородач подается назад, – а будь это не мельница, а корабль или что-нибудь в этом роде? Что бы ты предпринял?

– С чего бы мне что-то предпринимать? Они не строят таких кораблей!

– Ну почему меня окружают одни идиоты? – восклицает Джеслек, качая головой. – Они не строят – сейчас! Но игрушка доказывает, что такое возможно. Ты хочешь, чтобы Отшельничий обзавелся машинами?

– Ну, во-первых, эта вещица, – Фидел кивает на игрушку, – не с Отшельничьего. А один ремесленник ничего существенного построить не может.

– Да ты приглядись к его изделию! – рявкает Джеслек. – Здесь и дерево, и кованое черное железо, и добавление гармонии... Стало быть, это работа столяра, кузнеца и целителя – или того, кто является и тем, и другим, и третьим. Если этот Доррин... я вообще таких не встречал.

– Не понимаю, что может быть опасного в игрушках?

– Ничего. До тех пор, пока он ограничивается игрушками. И пока этими игрушками не заинтересовался Отшельничий.

Джеслек обходит вокруг стола, еще раз присматриваясь к вещице.

Бородатый отступает, и его спина касается белокаменной стены.

– А может, этот малый оттуда родом? – предполагает он. – Возможно, они изгнали его как раз за стремление делать необычные вещи.

– Не могут же они вечно оставаться глупцами! – качает головой Джеслек.

– Они все еще живут прошлым, байками о Креслине.

– Хочется верить, что так будет и впредь... Вот что, – распоряжается Высший Маг, – сообщи всем дорожным патрулям, на пропускные пункты и... и сам знаешь куда. Если появятся хоть какие-то сведения об этом Доррине, пусть тут же извещают меня. Понял?

Фидел кивает.

– Всего доброго, Высший Маг.

После его ухода Джеслек продолжает размышлять о диковинной игрушке и о ее создателе. Сознает ли тот, какой силой обладает? Скорее всего, нет. Как и все Черные недоумки, неспособные познать себя.

Легкий стук в дверь отвлекает его от размышлений:

– Входи, Ания.

Рыжеволосая волшебница проскальзывает внутрь и запирает дверь на засов.

– Это лишнее. Кто посмеет нам помешать?

– Все-таки так спокойнее, – отвечает она со сдержанной улыбкой.

Джеслек бросает взгляд на окно: благодаря белому свечению самого Фэрхэвена тьма снаружи никогда не бывает полной.

– Твои усилия, направленные против Спидлара, оказались на удивление действенными, – произносит женщина.

– Ты о наращивании энергии хаоса? Чему же тут удивляться? – Джеслек смеется, но в глазах его смеха нет.

– Это весьма эффективно. Спидлару для выживания требуется усиливать гармоническое начало, а это дает тебе возможность наращивать хаос в Кифриене и Галлосе.

– Может быть. Скажи, Ания, что ты об этом думаешь, – спрашивает он, указывая на игрушку.

– О чем? – уточняет чародейка, не делая даже попытки прикоснуться к лежащему на столе предмету.

– Об этой игрушке. Возьми ее, рассмотри получше.

Ания смеется, но вещицу не трогает.

– Так... Я вижу, Фидел тебе уже все выложил, – говорит он. Она и не думает отпираться:

– А хоть бы и так. Что с того?

– Ох, Ания, – грустно качает головой Джеслек. – Да то, что нам необходимо сокрушить Спидлар прежде, чем этот игрушечник начнет мастерить вещи побольше. Это важно для всех нас, но вместо того, чтобы позаботиться об этом, ты думаешь о том, кто станет моим преемником и как можно манипулировать этим малым, забравшись к нему в постель.

– Ты несносен!

– Я просто реалист. И может быть, тугодум. Но не полный дурак.

– Нет, не полный, – говорит Ания, устраиваясь в кресле. – Ты не против, если я налью вина?

– Угощайся.

– А ты не выглядишь огорченным.

– С чего мне огорчаться? Белый есть Белый, змея есть змея. Что бы ни было у тебя на уме, ты прелестна, так почему бы мне не пользоваться этим с удовольствием? Для меня ты угрозы не представляешь, а вот для Стирола или Фидела – другое дело.

– Вижу, ты весьма уверен в себе, – говорит она, наполняя два бокала.

– Вообще-то, я во многом не разбираюсь. Туповат, можно сказать, что тебе прекрасно известно. Но это не имеет значения, о чем ты тоже знаешь, хотя Стиролу, ручаюсь, не говорила. Вы оба ждете, когда я, хм... перенапрягусь. В смутные времена это рано или поздно случается с каждым Высшим Магом, но я надеюсь стать первым, кто избежит подобного исхода. А ты ставишь на то, что я такой же, как все.

Ания с трудом проглатывает ком в горле.

– Это... звучит странно...

– Отнюдь, – говорит Джеслек, подходя к ней сзади. Его пальцы касаются кожи ее плеча и опускаются ниже. – Отнюдь.

LXXVI

Черное предрассветное небо хлещет дождем; снег, который еще на прошлой восьмидневке покрывал двор кузницы плотным слоем высотой по колено, размок.

Поднявшись на крыльцо, Доррин отряхивает с сапог грязь, обметает их веником, вытирает подошвы о половик и лишь потом входит на кухню.

Яррл сидит за столом; перед ним два ломтя хлеба с сыром.

– Экая нынче слякоть!