Отшельничий остров (№2) - Инженер магии

– Господин Гилерт будет рад видеть тебя, почтеннейший, – говорит возвратившийся в приемную писец, отвешивая очередной поклон.

Доррин проходит во внутреннее помещение и закрывает за собой дверь.

– Добрый день, мастер Доррин, – произносит поджарый мужчина с заметной лысиной. Его письменный стол развернут так, чтобы, взглянув с рабочего места в одно из трех окон, можно было увидеть один из трех причалов. Правда, сейчас из-за плохой погоды два окна были закрыты ставнями, но и у двух причалов никаких судов нет. Подвешенная к потолку лампа не столько освещает кабинет, сколько наполняет его запахом масла и копоти.

– Добрый день, господин Гилерт.

Чиновник указывает Доррину на стоящее перед столом кресло.

– Ты сказал, что пришел по торговому делу?

– Да. Верно я понимаю, что коль скоро команда выброшенного на берег судна погибла, снятием его с мели займется совет грузоотправителей?

– Верно. Во всяком случае, как только погода позволит, мы разгрузим судно, а также снимем паруса и оснастку.

– Подводы предоставит Гонсар?

Чиновник кивает.

– А в чем твой интерес, мастер Доррин? Хочешь сделать заявку на участие в торгах по распродаже груза?

– Нет. Меня интересуют мачты и корпус.

– Хм...

– Насколько мне известно, сведущие люди считают, что этот корабль восстановлению не подлежит. А если так, это хлам, и стоит – после снятия груза, парусов и канатов – не больше чем куча дерева и железного лома.

– Ну, я бы так не сказал!

– И тем не менее...

– Ты подумываешь о том, чтобы стать судовладельцем? Хочешь заняться грузоперевозками?

Доррин поднимает руку:

– Не для того, чтобы перевозить такие грузы, какие отправляешь ты. Шхуна не скоростная, да и вместимость у нее маленькая.

– А, ты, наверное, хочешь приспособить ее для перевозки пряностей?

– Возможно. Я обещал Лидрал...

– Это та молодая женщина из Джеллико?

– Она самая. У меня есть перед ней кое-какие обязательства.

– Ты известен своей честностью и справедливостью, – понимающе кивает Гилерт. – Не скажу, чтобы нынче эти качества приносили барыш, но я их ценю. Другой заломил бы больше, но все мы понимаем, что «Хартагей» для дальнего плавания не годится. Может быть, сто золотых.

– А еще больше уйдет у меня на новую оснастку, – с улыбкой возражает Доррин. – Это при том, что мне вообще удастся снять судно с мели. А ведь это обязанность портовых властей, так что, можно сказать, я буду выполнять вашу работу.

– Ты точно никогда не занимался торговлей?

– Точно. Тридцать золотых по-моему будет в самый раз.

– Если разобрать его на дрова, они и то будут стоить дороже.

Доррин громко вздыхает.

– Договоримся так: двадцать золотых я плачу за право до лета снять корабль с мели, еще двадцать заплачу, приведя его в порт, и еще десять перед уходом в первое плавание.

Гилерт хмурится и смотрит в окно.

– Диссеро говорит, что эту шхуну из песка не вытянуть, – продолжает Доррин. – Вот и получается, что Совет избавится от лишних хлопот, да еще и получит деньги.

– В отличие от Диссеро я склонен думать, что ты с этим делом справишься – придумаешь какую-нибудь хитрость. Послушать Гонсара, так ты прямо чудотворец. Он ведь тебя боится, знаешь? Но к делу... почему бы и нет? Если твоя задумка удастся, все мы только выиграем.

– Тогда пусть твой писец составит договор.

– Ты ведь читаешь на языке Храма, верно? – интересуется Гилерт.

– Да.

– По правде, так я и не сомневался, а спросил потому, что так положено. Но прежде чем приступим, я хотел бы удостовериться насчет первого взноса, тех двадцати...

Доррин достает кошель и отсчитывает двадцать золотых.

– Запасливый... А сколько ты всего приготовил?

– Двадцать пять, – непроизвольно срывается с языка юноши.

– Взнос за оформление документов составляет как раз пять золотых.

Доррин открывает рот, чтобы возразить, но уловив в глазах чиновника блеск, машет рукой.

– Взнос так взнос.

CXXVII

– Добрый день, целитель, – говорит Гонсар, кланяясь Доррину.

– Добрый день, – отзывается юноша и, указав жестом в сторону моря, спрашивает: – Можешь ты мне сказать, кто отвечает за это судно?

– Торговый Совет представляет Варден. Ты его легко узнаешь – худощавый, черноусый малый в камзоле с пурпурной прорезью. Он сейчас на борту, командует разгрузкой, – Гонсар переводит взгляд с Доррина на Лидрал, а потом внезапно громко кричит: – Эй, Носкос, ты как мешки кладешь! Наваливай ближе к середине! – и извиняющимся тоном добавляет, поворачиваясь к Доррину: – Нелегко таскать тяжелые грузы по грязи. Те остатки муки и зерна, которые еще не испортились, запросто могут промокнуть.

– Ну, у тебя дело налажено как надо, – одобрительно говорит Доррин и вместе с Лидрал направляется к отмели, скрытой за густым кустарником.

– Он явно тебя боится, – замечает Лидрал. – Что ты ему сделал?

– Исцелил в его доме ребенка.

По вязкой тропке, протоптанной сквозь кустарник, они спускаются к пляжу. Лидрал внимательно присматривается к работникам, проносящим мимо них грузы, – точнее, к бочонкам и мешкам на их плечах.

– Ну, и о чем тебе говорит груз? – спрашивает Доррин, проследив ее взгляд.

– О том, что в трюме твоего корабля плещется вода.

– Ну, это я поправлю. Дай только время.

– Порой мне кажется, что ты способен поправить что угодно, – со смехом говорит Лидрал.

Возвышающаяся над мутной мелкой водой корма «Хартагея», похоже, намертво засела в песке. Несмотря на холод, над побережьем висит запах выброшенных штормом на берег водорослей, в которых копаются чайки. Во время бури волны докатывали чуть ли не до сосняка, а когда схлынули, то оставили на мелководье корабль, а вместе с ним – водоросли, раковины и всяческий мусор.

Варден стоит на мокром песке возле дощатого трапа и следит за тем, как с палубы скатывают бочки.

– Эй... полегче! – кричит он. – Держи ровнее!

Заметив новоприбывших, представитель Совета поворачивается к ним:

– Что вам угодно? Груз поступает в распоряжение Совета.

– Знаю, я не насчет груза. Меня зовут Доррин. Думаю, господин Гилерт...

– А, ты тот самый! Ну что ж, на разгрузку у нас уйдет еще день, да и то если гонсаровы подводы не увязнут в грязи. Жаль, что прибрежная дорога не вымощена, как главный тракт.

– Могу я подняться на борт?

– Тьма, почему бы и нет! Ты ведь вроде как метишь в судовладельцы, и уж всяко имеешь на это не меньшее право, чем любой другой, – отзывается Варден, подкручивая черный ус, и тут же орет работникам: – Кому было сказано – скатывать по одной бочке! По одной! Или вы доски сломать хотите?

– По условиям договора и кормовая, и носовая лебедки должны остаться на судне, – замечает Доррин, после того как несколько бочонков аккуратно скатываются вниз.

– Там они и останутся, – усмехается Варден. – Это, кстати и в моих интересах. Я побился с Гилертом об заклад – поставил десять к одному на то, что не снимешь его с мели. Эй, бездельники, да сколько можно!.. – Представитель Совета вновь орет на рабочих, а Доррин по веревочной лестнице взбирается на палубу. Лидрал следует за ним.

Паруса – те, что остались, – изорваны в клочья, часть бортового ограждения, от носа до середины судна, выломана, но более крупных повреждений не видно. Обойдя открытый люк, через который работники на кожаных стропах поднимают из трюма бочки, Доррин проверяет штурвал, вращающийся на удивление легко. Дальнейший осмотр показывает, что тянущиеся к рулю канаты порваны. Возможно, это случилось, когда судно село на мель... А возможно, как раз из-за этого оно и село. В любом случае Доррину следует разобраться с данным вопросом до начала работ по освобождению корабля из песчаного плена.

– Что скажешь? – спрашивает он Лидрал.

– Что тебе придется повозиться. Еще как повозиться, чтобы сделать эту лохань пригодной хотя бы для каботажных плаваний. Крушение крушением, но корабль и до того пребывал в плачевном состоянии.

– Да, этой зимой придется работать не покладая рук, – говорит Доррин, глядя на ковыряющихся в водорослях чаек.

– Не могу сказать, чтобы я с нетерпением дожидалась весны, – откликается Лидрал, на мгновение взяв его за руку.

– Я тоже, но весна настанет, хотим мы того или нет.

Бочки, подскакивая на досках, с грохотом скатываются на песок. Над побережьем с криками кружат чайки.

CXXVIII

Заехав во двор и стряхнув снег с зимней шапки, одинокая всадница спешивается и направляется к освещенному окошку. Лидрал открывает дверь.

– Привет, Лидрал.

– Кадара! Надеюсь, с тобой все в порядке? А где Брид?

– Не смог выбраться, но у него все нормально. То есть не совсем – он вконец вымотался. Его сделали командующим: маршал из него еще тот, но других не нашлось. Теперь ему вовсе продыху нет, так что я приехала одна.

Из кузницы слышится звон металла.

– А наш Доррин, как всегда, все в трудах? От восхода до заката?

– По-моему, вы все такие. Я имею в виду уроженцев Отшельничьего, – отвечает Лидрал с едва уловимой ноткой горечи. – Он трудится не покладая рук – если не выполняет повинность, то мастерит вещи на продажу или возится со своей машиной... – осекшись, Лидрал стряхивает снег с непокрытой головы. – Но что это я тебя на крыльце держу? Давай поставим лошадь в стойло, а потом я угощу тебя горячим сидром и накормлю, чем смогу.

– Так он по-прежнему занимается этим дурацким двигателем? – спрашивает Кадара по пути к конюшне. – Все не угомонится?

– Какое там – «угомонится»! Он даже нашел корабль, куда собирается эту штуковину поставить. Загвоздка только в том, чтобы сдернуть этот корабль с мели. Он уже и на верфи место подыскал, куда его поставить, а ночами пропадает на борту. Делает обмеры и расчеты, чтобы впихнуть свою железяку в старый корпус.

– Надо же, я и не знала... – голос Кадары звучит хрипло, она кашляет. – Может быть... Может быть, следующей весной или летом собственный корабль окажется очень даже кстати.

Открыв дверь конюшни, Лидрал нашаривает фонарь с прикрепленным к нему огнивом.

– Тесновато здесь, – говорит она. – Но всяко лучше, чем под открытым небом.

– В сравнении со многими местами, где мне приходится ночевать, это настоящий дворец, – возражает Кадара. – Тут даже сухо.

– Да, здесь неплохо. Я была рада сюда вернуться.

– Знаешь, сначала мне казалось, что обзаведясь домом и всем таким, Доррин наконец успокоится, – говорит Кадара, привязывая поводья гнедой к железному кольцу рядом со стойлом Меривен. – Но он ведь неугомонный, верно? – Кадара снова заходится в кашле. – Ох уж мне эта солдатская жизнь... Прости, Лидрал, я не люблю нытья, но уж больно вымоталась.

– Тебе надо согреться, – говорит Лидрал, касаясь ее плеча.

– Бриду нужны магические ножи... и какие-нибудь речные ловушки, и... все, что только может придумать Доррин.

Кадара ступает через порог конюшни, скользит на слежавшемся мокром снегу и хватается за стенку сарая.

Задув светильник, Лидрал вешает его на место и с легким стуком закрывает дверь.

– Мне необходимо как можно скорее вернуться в Клет, – вздыхает Кадара. – Тьма, до чего же я устала!

– В Клет? Брид сейчас там?

– Сейчас там все стражи. Именно туда по весне заявятся Белые со своей проклятой солдатней.

Медленно ступая, Кадара поднимается по ступенькам и отряхивает сапоги.

На кухне Мерга рассказывает дочке, как выпекают хлеб.

– Фриза, – просит девочку Лидрал, – сбегай к мастеру Доррину, скажи, что к нему приехала Кадара.

– Беги, только смотри не поскользнись. И не забудь куртку накинуть, – добавляет Мерга.

Кадара тяжело опускается на стул.

– Сидр нельзя держать горячим все время, – поясняет кухарка, в то время как Лидрал выставляет на стол кружки. – Но я его мигом разогрею.

– А я пока принесу из погреба сыру, – Лидрал выскальзывает наружу. Дверь погреба находится под крыльцом, но ее присыпало снегом, и открыть ее оказывается не так-то просто.

Вернувшаяся с завернутым в навощенную бумагу сыром, Лидрал ищет глазами нож.

– Я сама порежу, хозяйка, – говорит Мерга, проследив за ее взглядом.

– Я не хозяйка...

Кадара ухмыляется, но на ее изможденном лице ухмылка кажется гримасой.

Дверь открывается, запуская вместе с Фризой холодный ветер.

– Мастер Доррин сказал, что они придут, как только он забанкует горн и умоется, – с важным видом сообщает Фриза. – Так и сказал – «забанкует».

Наконец являются Доррин с Ваосом. Ворвавшийся вместе с ними порыв ветра заставляет лампу мигнуть.

– Кадара!

Мерга разливает подогретый сидр.

– Хлеб почти готов. Сейчас я нарежу сыру.

Как только Мерга ставит на середину стола блюдо с нарезанным сыром, Ваос тянется к нему и хватает сразу два кусочка. Доррин смотрит на паренька с укоризной, и тот отдает один из них девочке.

– Ты выглядишь усталой, Кадара, – говорит юноша.

– Я и вправду смертельно устала, – Кадара кашляет и прикрывает рот рукой. – Брид послал меня, потому что сам приехать не смог. Нашего друга сделали маршалом. Называть его так не стоит, но сути дела это не меняет. Спидлару не хватает ни оружия, ни обученных людей.

Ваос снова тянется к блюду, но натыкается на осуждающий взгляд.

– Обойдешься одним, ты уже обедал, – говорит Доррин. Ваос и вправду вовсе не голоден, тогда как Кадара исхудала до крайности.

– Этот парня сколько ни корми, ему все мало. А когда вы прибыли в Клет?

– Вчера, – отвечает Кадара. – Едва разместились, к тому же половину лошадей пришлось перековывать. Я взяла свободную.

– Что случилось в Элпарте? – спрашивает Доррин.

– Они решили, что покорить Спидлар слишком трудно. Гораздо легче уничтожить, – отзывается Кадара. – Они сожгли всех, кто оказывал сопротивление или просто казался приверженцем гармонии. Вскипятили реку и сотрясали землю до тех пор, пока не рухнули стены. А когда рухнули – ворвались в город и перебили всех оставшихся там мужчин и женщин. Правда, женщин сначала использовали по-иному. Мы предупреждали это дурачье, призывали всех бежать. Многие ушли с нами, но кое-кому было жалко оставлять добро...

Голос Кадары звучит ровно, размеренно и кажется таким же холодным, как падающий за окном снег. От горячего сидра пар поднимается к ее подбородку и украшенному потускневшим галуном вороту.

Мерга, стоя у печи, делает оградительный знак верующих в Единого Бога.

– Твои магические ножи и хитрая тактика Брида привели к гибели нескольких сотен головорезов. Это замедлило их продвижение, и они просто взбесились... – речь Кадары уже в который раз прерывает кашель.

– Сейчас я тебе кое-что дам, – говорит Доррин.

– Да что там, хватит и горячего сидра, – отнекивается девушка. – Я почти забыла его вкус.

Не слушая ее, Доррин удаляется в кладовую, быстро находит там нужный пакет и, вернувшись на кухню, начинает готовить снадобье – крошит листья в пустую кружку, добавляет туда жидкого меда, заливает все это горячим сидром и перемешивает.

– Выпей...

– Спасибо, – Кадара залпом осушает кружку и, улыбнувшись Фризе, которая так и таращит на нее глазенки, поясняет: – Лекарство лучше пить одним глотком, чтобы мужчины не думали, будто ты боишься горького и невкусного, – она отставляет пустую кружку, отхлебывает еще сидра и продолжает: – Белые вообще не терпят непокорства, а из-за Бридовых успехов они и вовсе озверели. Придет весна, и они двинутся на север, сжигая на своем пути все.

Мерга достает хлеб из печи, и кухню заполняет восхитительный аромат.

– Теплый дом, вкусная еда, – качает головой Кадара. – Трудно поверить, что все это пока еще существует.

Встав позади нее, Доррин касается ее запястий, стараясь с помощью гармонии придать ослабленной женщине сил.

– Так лучше, – говорит Кадара. Она встряхивает кистями рук и снова берется за кружку.

– Я так понимаю, что мои «сырорезки» не больно-то помогли, – говорит Доррин.

– Поначалу они позволили замедлить их наступление, но потом Белые сообразили, что к чему, и стали гнать впереди своих войск крестьян. А по обочинам пустили конные патрули.

Мерга ставит нарезанный хлеб перед Кадарой. Ваос переводит взгляд с блюда на Доррина. Тот укоризненно качает головой.

– Да пусть возьмет кусочек, – говорит Кадара. – Жизнь так коротка, стоит ли лишаться маленьких радостей!

Она опускает голову на руки, но тут же встряхивается и выпрямляется.

– Тебе нужно отдохнуть, – строго говорит Кадаре Лидрал. – Пойдем, уложу тебя в большой комнате на подушках.

– Да я и на полу могу... мне не привыкать, – устало бормочет рыжеволосая воительница.

Лидрал помогает ей встать и ведет в будущую гостиную – просторную, но пока почти не обставленную.

Едва Лидрал и Кадара покидают кухню, как Ваос снова тянется за хлебом.

Доррин с кружкой в руках подходит к двери и выглядывает наружу. Снег все падает и падает. Он уже скрыл следы Кадары. В окне дома Риллы едва заметно мерцает огонек.

Хотел бы Доррин знать, что он может сделать для Брида и будет ли от этого толк!

CXXIX

Доррин с Ваосом медленно выковывают из тяжелой металлической чушки квадратный брус, который, по мысли Доррина, должен оказаться достаточно прочным, чтобы выдержать натяжение длинной черной проволоки. Кузнец переворачивает заготовку, кивает Ваосу, чтобы тот нанес еще один удар, и выкладывает изделие на край горна.

– Мне пора уезжать, – говорит вошедшая в кузницу Кадара. Она по-прежнему бледна, но круги под глазами уже не так заметны.

Доррин выходит с ней за дверь. Утро стоит ясное, с юга веет теплом, и солнышко уже растопило выпавший вчера снег.

– Лидрал сказала, что ты поднялся до рассвета, – говорит Кадара, глядя в сторону сада.

– Да, я попробовал смастерить речную ловушку, тоже проволочную. Вода – не дорога, по ней Белые крестьян не погонят. Но чтобы устройство сработало против лодок, нужна более длинная и толстая проволока, а стало быть, и более прочные опоры. Не знаю, будет ли от этого прок... – Доррин вздыхает: – Я подумываю о возможности использовать порох. Правда, на это потребуется время.

– Брид верит в тебя, а что до времени, то в твоем распоряжении вся зима. Но, – тут в ее голосе слышится нотка горечи, – не забывай и о своем корабле. Не исключено, что он ох как понадобится!

– Об этом я тоже думал, – признается Доррин, глядя, как Лидрал выводит из конюшни лошадь Кадары. – Но если мне и удастся его построить, он у нас будет один, тогда как не исключено, что весной у здешних берегов появится целый вражеский флот.

– Может быть, стоит заняться кораблем в первую очередь?

– Если я не смогу помочь Бриду, у меня может все равно не хватить времени на постройку.

– А эти речные ловушки... их долго делать?

– Я могу изготовить несколько штук за восьмидневку. А что?

– Мне подумалось, что было бы неплохо обзавестись ими прямо сейчас. Вдруг Белые решат не дожидаться весны?

– Тогда им придется выступать без промедления, пока реки не сковал лед, – замечает Кадара, принимая у Лидрал поводья.

– Стоит ли тебе ездить верхом?

– Мне случалось ездить в куда худшем состоянии. Как и большинству моих бойцов.

– Лошадь накормлена и вычищена, – говорит Лидрал, поглаживая шею гнедой. – В сумах припасы: сыр, сушеные яблоки и толченый звездочник, тебе от кашля. А еще свежий каравай – поделись им с Бридом.

– Если что-нибудь останется, – улыбается Кадара.

– Даже ты не сможешь умять по дороге все, что мы понапихали в твои сумы, – улыбается ей в ответ Лидрал.

– Примерно через восьмидневку я привезу вам в Клет свои поделки, – обещает Доррин.

– Пошли сначала гонца. Может случиться, что мы переберемся в какое-нибудь другое место, – говорит Кадара, но, поймав взгляд собеседника, качает головой: – Прости, я не подумала. С лошадьми, надо полагать, туго.

– Меня Совет пока оставил в покое, но у Яррла забрали одну лошадь, а у Джисла и вовсе всех, кроме единственной пахотной. Так что ты лучше скажи, как поступить, если ни тебя, ни Брида там не окажется.

– Поспрошай про Брида: он оставит указания на случай твоего приезда. Ничего лучшего я предложить не могу.

– Передай Бриду, что мы думаем о вас, – просит Лидрал.

– Обязательно, – обещает Кадара и ведет гнедую к дороге. Конские копыта хлюпают в талой жиже.

Провожая Кадару взглядом, Доррин пожимает Лидрал руку и ощущает ответное пожатие, а потом и мимолетное прикосновение губ к своей щеке. Обернувшись, он видит в глазах женщины слезы.

– Как тяжело! – вздыхает она. – И как несправедливо!

Доррин кивает. Как ему кажется, хаос в последнее время явно торжествует над гармонией, и все противящиеся ему – такие как Кадара, Брид или Лидрал – страдают куда больше тех, кто безропотно его приемлет.

– У нее усталый вид, – говорит Лидрал.

– Она устала донельзя, и отдыха у нее не предвидится.

– У тебя тоже усталый вид.

– Насчет моего отдыха могу сказать то же самое, – выдавливает смешок Доррин.

– Но почему? Почему невзгоды непременно обрушиваются на хороших людей?

– Этого я не знаю. Знаю одно – мне следует сделать все, что в моих силах. Это все равно меньше того, что делают Брид с Кадарой, а ведь они вовсе не хотят обосноваться здесь и мечтают о возвращении домой.

– Прости, – вздыхает Лидрал, еще раз сжимая его пальцы. – Прости. Тебе нужно держаться, да и мне тоже.

– Давай поддерживать друг друга, – предлагает Доррин, изо всех сил стараясь заставить свой голос звучать непринужденно.

Они обнимаются прямо посреди слякотной лужи и несколько долгих мгновений стоят прижавшись друг к другу.

CXXX

– Дорогой Джеслек, – произносит Ания с холодной улыбкой. – Ты потратил год, уложил уйму народу и занял всего-навсего один захолустный городишко. Трудно назвать такую кампанию удачной.

Джеслек, с такой же улыбкой на лице, смотрит в окно башни и, несколько невпопад, отзывается:

– Как все-таки приятно снова оказаться в Фэрхэвене.

– Полагаю, ты вернулся, чтобы следить за своими противниками.

– Неужто ты и вправду думаешь, будто меня волнуют козни всякой мелюзги? – смеется Высший Маг. – Если меня кто и интересует, так это ты.

Он бросает взгляд на накрытый для двоих стол.

– А как насчет того кузнеца? Или тех обученных на Отшельничьем бойцов? Мне кажется, они задали тебе хлопот не меньше, чем интриганы в Совете.

Джеслек делает жест над зеркалом, и туман расступается. Рыжеволосый кузнец и паренек-подмастерье возятся в кузнице с каким-то колесом.

– Что он делает? – интересуется Ания.

– Похоже, волочит проволоку. Пусть потеет, мы нашли способ бороться с его ловушками.

– А вдруг он найдет ей новое применение?

– Это возможно, но беда невелика. Мы потеряли несколько сот никчемных новобранцев, около сотни обученных кавалеристов, но ни одного мага. Я предпочту выждать и нести меньше потерь.

– Ты такой рассудительный, что просто тошнит.

– Неужели и сейчас? – смеется он, начиная расстегивать ее платье. – Неужели и сейчас?

CXXXI

Бросив взгляд на нависающие облака, Доррин катит к кораблю последний бочонок. Над морской гладью прокатывается глухой раскат грома, белая вспышка выхватывает из рассветного сумрака белые гребни за мысом. Холодная взвесь тумана липнет к его лицу.

У песчаной прибрежной полосы юноша останавливается и смотрит сначала вперед, на увязшую в песке шхуну, а потом на три песчаных холмика. Гильдия предала земле выброшенные на берег тела погибших моряков.

Переведя дух, Доррин снова берется за бочонок. Он старается катить его равномерно, без резких толчков, а его чувства выискивают малейшие признаки хаоса, при обнаружении каковых следует опрометью мчаться к укрытию.

Примерно на середине прибрежной песчаной полосы юноша ставит бочонок на попа, а сам идет дальше, к судну.

По словам Лидрал, «Хартагей» и до крушения пребывал в состоянии, не вызывающем восхищения, причиной чему была, главным образом, небрежность капитана – вероятно, также погибшего.

Проводя рукой по обшивке борта, Доррин, уже в который раз, проверяет древесину чувствами. Корпус довольно прочен, и даже грот-мачта не получила повреждений, а вот клочья разорванных парусов приходится обрезать с рей. Зимнее течение сместило песок так, что глубоко засевшая в нем корма с одного борта погружена в воду примерно локтя на три, а с другого к ней можно подойти посуху. Расстояние от отмели до того места, где глубина достаточна, чтобы судно могло плыть, не скребя килем по дну, составляет локтей десять.

Более восьмидневки ушло у Доррина на расчистку прибрежной полосы и рытье за кормой донного канала. Теперь пришло время освободить корму из песчаного плена. Что и будет сделано, если его расчеты верны.

Вернувшись к бочонку, Доррин открывает крышку, извлекает вощеный пакет с первым зарядом и направляется к тому месту, где уже воткнута в песок лопата. Вырыв яму глубиной в пару локтей, он опускает туда заряд, поджигает фитиль и прячется за корпус судна.

Грохочет взрыв. В воздух взлетает фонтан песка.

Вернувшись, Доррин осматривает воронку и решает, что заряд можно было бы заложить и поглубже. А вот осмотр корпуса его не разочаровывает: корабль заляпало мокрым песком, но никаких новых повреждений не появилось.

Юноша роет очередную яму, закладывает туда очередной заряд и снова прячется за корабль.

После второго взрыва яма за кормой начинает заполняться водой. Ее, однако, необходимо расширить, и Доррин пускает в ход заряды с длинными, спрятанными в навощенные трубки запальными шнурами.

Еще четыре взрыва, и «Хартагей» оказывается на плаву – он покачивается в озерце холодной воды.

Однако работа еще далека от завершения. На всякий случай привязав к поясу надутый пузырь, юноша забирается в утлую лодчонку, едва выдерживающую вес человека и небольшого якоря. Он гребет в море, следя за тем, как разматывается якорный канат. Когда в бухте остается не больше дюжины локтей, Доррин подбирается к корме и сбрасывает якорь в воду. Облегченная лодка подскакивает так резко, что он падает, ударяясь спиной о скамью.

– Тьма!

Юноша налегает на весла, опасаясь, что даже кожаные рукавицы не уберегут ладони от мозолей.

Привязав лодку к судну, он взбирается на корму и берется за рукоять лебедки. Шхуна скрипит, качается и продвигается к морю примерно на локоть, однако затем опять застревает. А вот рукоять поворачивается без напряжения – якорь сорвался с дна. Доррину не остается ничего другого, как подтянуть якорь к борту, снова спуститься в лодку и повторить все сначала. Хорошо еще, что море сегодня спокойное.

Вернувшись, он отпивает из фляги воды и снова берется за лебедку. Осторожно, не более чем по четверти оборота за раз, он начинает подтягивать шхуну к открытой воде. На сей раз якорь зацепился прочно, и корабль, содрогаясь, ползет по прорытому каналу к открытой воде.

К полудню судно уже стоит на якоре за пределами отмели, и под его килем не менее трех футов воды.

Вздохнув с облегчением, юноша одну за другой запускает две взлетающие на сотню локтей зеленые сигнальные ракеты.

Подав условленный знак, он допивает воду, съедает ломтик сыра и полкраюхи хлеба и обшаривает взглядом горизонт в поисках Лидрал и «Потешного Зайца». Но над горизонтом вьются лишь чайки – никаких парусов не видно. Наконец на севере появляется сутианский корабль, вдвое превосходящий шхуну размером.

Доррин машет зеленым флагом и, когда на судне поднимают такой же, запускает в его сторону ракету, к которой прикреплен линь. Она падает в воду перед самым носом корабля.

Свесившийся с борта матрос цепляет линь багром. Доррин плавно стравливает сначала линь, а потом и привязанный к нему буксирный канат. Как только канат натягивается, он обрубает трос якоря.

«Хартагей» раскачивается, натянутый как струна канат гудит, и юноша начинает опасаться, как бы он не лопнул. Однако пока шхуна следует за «Потешным Зайцем». От Доррина требуется одно – пока они не приблизятся к молу, держать штурвал крепко и не давать рулю вихлять.

У мола «Заяц» останавливается и спускает шлюпку с четырьмя моряками. Двигаясь вдоль каната, они подплывают к шхуне, привязывают лодку и поднимаются на палубу.

– Смышленый ты малый, мастер Доррин, – говорит шкипер «Зайца», проверив рулевые тяги и поставив к штурвалу одного из своих людей. – Мало кто верил, что это корыто снова поплывет.

– Я едва сдернул шхуну с места, – смущаясь, говорит Доррин, – да и то лишь потому, что у нее малая осадка.

– Не прибедняйся. Ты не моряк, а корабль вызволил. Теперь надо затянуть его в гавань, но это дело нетрудное. Настоящие трудности, – мореход смеется, – начнутся у тебя, когда ты приведешь лохань в порядок. Скажу тебе честно – быть судовладельцем еще та морока!

CXXXII

Копыта Меривен постукивают по покрывшей мостовую ледяной корке. Все окна «Рыжего Льва», кроме ближайшего к главному входу, закрыты ставнями, однако над трубой поднимается тоненькая струйка дыма.

Ставни трактира дребезжат под напором ветра с Северного Океана. Свернув на почти пустую улицу, что ведет к конторе Тирела, Доррин касается своего черного посоха – по нынешним временам с ним лучше не расставаться нигде.

Проехав мимо стучащегося молотком в дверь малого в пастушьей куртке и двоих работников, выкатывающих бочку из мастерской бочара, он приближается к гавани.