LX

Вымпел с трилистником обвис на шесте над небольшим, но очень аккуратным домиком. Доррин привязывает Меривен к изгороди.

Вынимая из держателя посох, юноша присматривается к ровным грядкам по обе стороны от усыпанной гравием дорожки. Под покровом снега он улавливает присутствие звездочника по правую руку и укропа с шалфеем – по левую. Над всем огородом витает легкое ощущение гармонии.

Доррин удерживается от желания потянуться к растениям чувствами – он пришел не для того. Юноша бросает непроизвольный взгляд на пустую дорогу. Вдали ясно различима струйка дыма – это дымит кузница Яррла.

Ниже по склону, за беспорядочно торчащими деревьями – старый погреб. По холму сбегает извилистая ледяная дорожка – русло впадающей в замерзший пруд речушки, которая весной станет быстрым потоком.

– Заходи, – слышится в ответ на стук в дверь. Доррин, держа в руках посох, переминается с ноги на ногу.

– Ну, кто там? – дверь приоткрывается. В проеме появляется худощавая седовласая женщина.

– Не возьмешь ли ты ученика на неполный день? – спрашивает юноша.

– Странно ты выражаешься, паренек, – хмурится целительница. – Как можно чему-то научиться, посвящая делу лишь часть времени?

– Можно я войду и попытаюсь объяснить?

– Входи. Мне ясно, что дурных намерений у тебя нет. Только заходи побыстрее, чтобы холоду не напустить, – она открывает дверь пошире.

В передней имеются очаг, один большой стол, два маленьких столика и три стоящих вдоль одной стены узких шкафчика. Над огнем висит на крючке чайник. Юноша сразу узнает работу Яррла. Из носика поднимается пар.

Женщина жестом указывает на деревянное кресло. Доррин кивает, но ждет, пока сядет она.

Женщина улыбается:

– Я смотрю, ты воспитанный молодой человек. Слушаю тебя.

Усевшись, юноша расстегивает куртку и кладет посох на колени.

– Я работаю подмастерьем в кузнице Яррла, но меня обучали и целительству. Кузнечное ремесло мне нравится, однако у меня есть тяга к растениям и... – он чувствует, что необходимо сказать больше. – И нужда в деньгах.

– Ха! Ты видел мои грядки, паренек? Тебе не кажется, что на этом не разбогатеешь?

– Насчет грядок... Не исключено, что с пряностями я мог бы помочь.

– Это может быть опасно, – говорит она, сверля его пристальным взглядом из-под серебристых бровей.

– В продаже пряностей нет ничего опасного, а целители должны уметь способствовать росту.

– А ты хотел бы заняться и выращиванием, и продажей?

– Как получится.

– Дело в девушке... а, парнишка?

– Так или иначе, мне нужны деньги, – Доррин старается отвечать уклончиво.

– Поверь старой Рилле, целительство – не то ремесло, какое поможет пустить пыль в глаза девчонке. Да и кузнечное дело тоже.

– И все же... – бормочет Доррин, уставясь в пол.

– У меня есть семена пряностей, зимних сортов. Я даже не пробовала их выращивать. Думаешь, ты мог бы попробовать?

Доррин медленно кивает.

– Если они еще живы... думаю, да.

– Сдается мне, ты один из изгнанников.

Он поднимает брови.

– Паренек, может, я не ахти какая целительница, но все-таки малость соображаю.

– Так ты меня возьмешь?

– Почему бы и нет? Мне всегда хотелось получить зимние пряности. А твой хозяин, он не против того, чтобы ты проводил время у меня? – прищурясь уточняет целительница.

– Я с ним договорился. Буду приходить сюда по утрам.

– А что ты рассчитываешь получить от меня?

– Землю.

– Надо же... но по крайней мере честно. Зачем тебе земля?

– Мне хотелось бы получить участок возле пруда, чтобы кое-что строить. Я могу заплатить.

– Хм... Все это интересно, но ты пока ничем не доказал, что вообще способен к целительству.

Доррин встает и кладет посох ей на колени.

– Тьма! – восклицает женщина, пробежав пальцами по темному дереву. – Тебе не нужны никакие наставницы! Это ты вылечил ногу Квиллера? И спас Гонсарова мальчонку?

Доррин кивает.

– И при этом ты просишь меня об одолжении? Растолкуй-ка старой дуре, почему? – допытывается она, погладив тяжелое дерево и вернув ему посох.

– У чужаков порой возникают трудности, которых не бывает у местных.

– Ха! А ты смекалистый малый. Как тебя зовут?

– Доррин.

– Потом, небось, пойдешь в подмастерья еще и на лесопилку, чтобы выучиться на лесопильщика?

– Нет, зачем... – острая вспышка боли тут же заставляет его исправиться. – Дело в том, что я хочу строить машины. Для этого нужно работать и с железом, и с деревом, но главное – нужны деньги. А мне хотелось бы обзавестись собственной мастерской и своим домом.

– Но ты не хочешь, чтобы люди думали, будто от тебя исходит угроза?

– Да какая от меня угроза!

– Паренек, – тихонько смеется Рилла, – хоть ты такой скромный и такой вежливый, мне за всю мою долгую жизнь не случалось встретить более опасного человека.

Доррин непроизвольно поднимает брови.

– Но это не имеет значения. Я старая дура, и ты мне нравишься.

LXI

Закрыв дверь сарая, Доррин смотрит, как поднимающийся над дымоходом кузницы горячий воздух из горна тает в сером холоде ранней зимы. Потом с легкой усмешкой он глядит на потрепанную обложку книги, которую держит в руках. Книга озаглавлена «Целитель». По правде сказать, юноша вообще не ожидал, что Рилла окажется грамотной, а уж тем паче не чаял найти у нее какие бы то ни было книги. А людей недооценивать не стоит – ведь помимо книги старая целительница одарила его и кое-какими полезными советами.

Заслышав на улице грохот колес, Доррин спешит в свою комнату, где оставляет книгу и посох. К тому времени, когда он, переодевшись в рабочее платье, подходит к дверям кузницы, фургон, влекомый двумя тяжеловозами, уже вкатывает во двор. На его стенке красуется эмблема дома «Фукс и сыновья». Возница подгоняет фургон к боковой двери кузницы, где уже собрались Яррл, Доррин и Ваос.

– Он доставляет железо корабелам в гавань, – тихонько говорит Ваос.

– От моря досюда конец неблизкий, да еще вверх по склону, – отзывается Яррл и кашляет, когда переменившийся ветер сдувает едкий дым из трубы в сторону двора. – Тем паче с грузом железных чушек в пятьдесят стоунов. Надо думать, мы у них на сегодня последние.

Возница в овчинной куртке поверх заляпанной коричневой рубахи неторопливо слезает с козел.

– Привет, Яррл. Нынешняя партия тянет на ползолотого.

– Это на серебреник дороже обычного.

– Тут уж ничего не поделаешь. Совет вовсю закупает железо, так что и Фукс, само собой, повысил цену. Будешь брать?

– Разгружай. Я сейчас вернусь, принесу еще серебреник. Сунув кошель за пояс, кузнец направляется к крыльцу.

– Эй! Сначала деньги, потом разгрузка.

– Да брось ты... – Яррл сплевывает в угол между крыльцом и кузницей. – Я тебя когда-нибудь надувал?

– Ну, тебя я, положим, знаю... – бормочет возница.

– Берись за мелкие железяки, вон с того краю, – говорит Доррин, глядя на Ваоса.

– Что я, хиляк что ли?

Доррин переглядывается с возницей.

– Ладно, малый. Держи, – говорит тот, подавая Ваосу плоский брус.

Его вес оказывается для паренька неподъемным. Ноги его подгибаются, так что Доррин едва успевает подхватить железяку.

– Не стоит надрываться, Ваос. Железо – оно тяжелое.

– А ты крепкий. Хоть с виду и не скажешь, – замечает возница, глядя на Доррина.

– Это что! Видел бы ты, как он с посохом управляется, – похваляется товарищем Ваос.

– А... ты из этих. Тогда понятно, почему ты к Яррлу прибился. То-то я гадал, как это кузнец свалил самого Нисо какой-то палкой.

Доррин несет в кузницу железный брус, Ваос плетется за ним с охапкой тонких железных прутьев.

– Что потолще – сюда, что потоньше – вот туда, – распоряжается Доррин, распределяя железо по полкам.

– Да, мастер.

– Я еще не мастер.

– Почти что мастер.

К тому времени, когда они возвращаются к фургону, Яррл, ворча про «грабеж среди бела дня», уже расплачивается за товар.

Возница спрыгивает с фургона и тащит в кузницу еще пару брусков. Сделав несколько ходок, все вместе разгружают фургон, после чего малый в овчине закрывает заднюю дверь и задвигает засов.

– Послушай, – обращается к нему Доррин, – сколько может стоить железный лист той же толщины, что эти тонкие прутья, и размером четыре на четыре локтя?

– Точно не скажу, но в Битии листы пять на пять идут по серебренику. А зачем тебе такой здоровенный лист? Он ведь тяжелый.

– Думаю, потянет стоунов на пятнадцать, а то и на все двадцать.

– Вот-вот. Тут потребуется упряжка из шести лошадей, да три здоровенных мужика для погрузки. Короче, такое дело надо обговорить с Фуксом. Ну, до встречи, кузнец, – добавляет он, повернувшись к Яррлу.

– Надеюсь, к следующему разу вы не взвинтите цены еще выше, – ворчит Яррл.

– Времена нынче тяжелые, – отзывается возчик, пожав плечами. – Говорят, Белые вытесняют аналерианцев в южный Спидлар. Грязные пастухи! – он сплевывает на пожухлую, мерзлую траву. – Проклятые чародеи! Они друг друга стоят.

Щелчок вожжами – и фургон, скрипя, трогается с места.

– Вернемся к работе, – говорит Яррл, задвигая дверь в кузницу так, что остается лишь узкий проход. – Нужно еще закончить цепные зажимы для Блайгера. А ты, – он поворачивается к Доррину, – еще не раздумал строить тот двигатель?

– Строить-то не раздумал, но пока еще не разобрался, какие нужны поршни.

Яррл хмурится, будто впервые слышит подобное слово.

– Может быть, будет лучше, если я сделаю два маленьких, по обе стороны от вала? Нужно только, чтобы они находились точно один против другого.

– Поршни – это такие цилиндры? – уточняет кузнец.

– Вообще-то они могут быть любой формы, лишь бы прочные. Но цилиндры вполне годятся.

– Прочные, как пушечные стволы? – спрашивает Ваос.

– А что, мастера, которые делают насосы, могут изготовить железные цилиндры?

– Интересно, во сколько это обойдется? – размышляет вслух Доррин.

– Ладно, – Яррл поднимает несколько железных прутьев и кладет их на полку. – Давайте уберем все лишнее, и за работу. Нам ведь не только Блайгеров заказ выполнить надо, но и доделать, что осталось для Гонсара. А перво-наперво, – тут он поворачивается к Ваосу, – нужна полная тачка древесного угля.

– Сейчас привезу.

– Зима нынче будет долгая, – бормочет кузнец, взяв одной рукой щипцы и потянувшись другой за штамповочным молотом.

Доррин начинает орудовать рычагом мехов. Ваос возвращается с тачкой угля.

«Долгая и холодная...»

Ваос подкатывает тачку, и кузнец начинает засыпать уголь в горны. Доррин примечает еще несколько сброшенных возницей железных прутьев и убирает их на полку.

LXII

Обеденный стол накрыт на двоих, а на соседнем, маленьком, красуется бутылка вина. На столешнице из белого дуба лежит листок пергамента. Взяв его, Джеслек погружается в таблицы и цифры. Расчеты показывают, что для строящихся дополнительно десяти кораблей потребуется еще двадцать волшебников.

– Я даже знаю, кто войдет в это число, – бормочет чародей. Держа в левой руке листок, он хмурится, размышляя о проблемах, создаваемых гармонией и упрямством Спидлара. Хотя, на первый взгляд, – какая может быть связь между гармоническим началом в магии и упертостью спидларских купцов? Сосредоточившись на этих предметах, он смотрит в зеркало, и из белого марева возникает образ рыжеволосого юноши с молотом и щипцами в руках. Джеслек не узнает его. Слышится стук в дверь, и изображение тает.

Маг прячет листок в папку, а папку в шкаф. При этом он старается не прикоснуться ни к одному переплету, ибо книги укорачивают его жизнь. Затем Джеслек с улыбкой открывает дверь. На пороге, источая аромат трилии, стоит Ания.

– Добрый вечер, дорогая.

– Добрый вечер, Высший Маг, – губы Ании касаются его щеки.

Он закрывает за ней дверь, но не запирает ее.

– Ты не задвинул засов, – с улыбкой указывает она.

– А зачем? – усмехается Джеслек. – Никакие замки не помешают подслушивать или подглядывать тому, кто достаточно силен в магии. В отличие от Стирола, я реалист. Как и ты. Иначе бы тебя здесь не было.

– Вот как?

Остановившись возле стола, он разливает вино в два бокала и протягивает один ей.

– Ты очень сильна, дорогая, даже сильнее Стирола. Однако тебе понятно, что Совет едва ли выберет когда-нибудь женщину Высшим Магом.

– А тебе, видимо, доставляет большое удовольствие ставить себя в двусмысленное положение? – взяв бокал, Ания бросает взгляд на стоящий у стены широкий диван и пленительно улыбается.

– Дорогая, никому не под силу коснуться ни тебя, ни меня. Но даже ты и Стирол недостаточно сильны, чтобы справиться со мной. За тебя, дорогая.

Джеслек поднимает бокал.

– За Высшего Мага, – отзывается Ания, поднимая свой.

LXIII

– Холод – прекрасная возможность попрактиковаться в гармонии, – бормочет Доррин себе под нос. Стужа юноше нипочем, его не смущает ни занесенный снегом по пояс двор кузницы, ни свисающие с крыши острые, как кинжалы, сосульки, однако долгая зима надоела даже ему.

Доррин откладывает расчеты в шкатулку и, открыв другую, достает тетрадь с несколько претенциозным заголовком: «Размышления о Началах Гармонии». Это его заметки.

Логика этого предположения представляется ему здравой и убедительной. Доррин потирает лоб, но, найдя, что сегодня ему нечего добавить к этим заметкам, убирает тетрадь и закрывает шкатулку.

Слегка подкрутив фитиль лампы, он переносит ее на консоль возле кровати. Как жаль, что изделия практически никогда не получаются полностью соответствующими замыслу – во всяком случае сразу... Если допустить, что он сможет-таки (а это далеко не факт!) построить паровой двигатель, нельзя обойти вопрос о том, на какие деньги покупать материалы. Из шестнадцати золотых, полученных от Совета и вырученных от продажи двух замысловатых моделей, у него осталось чуть больше двенадцати.

Правда, он прикупил железа, к тому же у него есть оставшийся от посоха лоркен и кое-какое другое дерево. Однако для двигателя, по самым скромным подсчетам, потребуется железа и меди золотых на двадцать. Это не говоря о подгонке, насосах и всем таком. А первый двигатель, как учит опыт, работать как следует не будет.

Ему нужны деньги – больше, чем можно заработать и у Риллы, и у Яррла. А что он еще умеет делать? Игрушки? Но удастся ли ему смастерить еще что-то толковое и не похожее на изделия Квиллера? И купит ли Виллум что-то не столь хитрое, как те модели?

Стянув сапоги, он забирается в постель, подтыкает со всех сторон одеяло и заново перечитывает уже пожелтевший листок письма.

Еще раз вчитавшись в каждое слово, Доррин складывает листок и засовывает его под обложку «Целителя». Потом он задувает лампу и поплотнее заворачивается в стеганое одеяло.

Ветер снаружи завывает и швыряет снег с такой силой, что заметает его под дверь и раздувает по дощатому полу.

LXIV

Открыв без стука дверь в нижнем этаже башни, Ания молча входит в освещенную двумя лампами комнату и задвигает за собой засов. Оконное стекло дребезжит под напором зимнего ветра.

Стирол стоит у стола над затянутым белыми туманами зеркалом. Взор его мрачен.

– Как ты?

– Нелегко иметь дело с великим любовником и мастером хаоса.

– Тебя никто не обязывал.

– А тебе легко говорить. Словно ты не знаешь, как история Белых относится к женщинам!

– Ладно, рассказывай.

– Оставь этот снисходительный тон, Стирол. Каждый из вас готов переспать со мной, и всяк при этом тужится показать, что в вопросах магии я мужчинам не соперница.

– Ты сильнее большинства из них.

– Все это знают, но многие ли признают? – Ания опускается в кресло напротив бывшего Высшего Мага. – У тебя осталось вино?

– Найдем... немножечко.

– Тьма! Я же просила оставить этот тон!

– Надо же, какие мы сегодня вспыльчивые!

– Если ты добиваешься того, чтобы я выложила Джеслеку все насчет твоих замыслов, то тобой избрана верная тактика.

Сняв с верхушки книжного шкафа стеклянный бокал, Стирол сдувает с него белую пыль, от которой не избавлено ни одно, даже самое новое, строение Белых и выливает туда из бутылки остаток красного вина.

– Все, что осталось. Это тебе.

– Спасибо, – говорит Ания, отпивая глоток. – Знаешь, как любовник он не очень хорош.

– Можно было догадаться. Думаю, в постели он таков же, как и в магии: одна сила и никакой техники.

– Сходство есть. Но его магия все-таки более изощренна.

– Ну, и какие шаги он намерен предпринять?

– Прежде всего прибрать к рукам Спидлар, но не наскоком, а, как и обсуждалось, постепенно. Но интересно другое: перед тем как я вошла, он что-то спрятал, и в помещении явственно ощущался налет Черного.

– Джеслек? Вызывал Черную энергию?

– Походило на то, будто он изучал что-то Черное. Однако ощущение было не столь тяжелым, какое возникает, когда изучаешь Отшельничий.

– Странно слышать эти слова рядом: ты и Отшельничий.

– Думаешь, если я женщина, так я уже не изучаю важных предметов?

– Ладно... Выходит, он нашел что-то или кого-то, концентрирующего гармонию. Хм... К этому стоит приглядеться.

– Этим я и собираюсь заняться, – говорит Ания, допивая бокал. – А нет ли у тебя еще бутылки?

– Вообще-то... есть. Мне подумалось: вдруг ты захочешь немного выпить?

– Ты предусмотрителен, Стирол.

Ания улыбается, а бывший Высший Маг встает и тянется к ведерку со льдом за второй бутылкой.

LXV

Достав листок, привезенный Джардишем перед самым ужином, Доррин вскрывает печать, но вдруг задумывается: неужели торговец проделал неблизкий путь в Дью только ради этого письма? А вдруг печать была уже вскрыта и поставлена заново? Он исследует твердый воск чувствами, но потом пожимает печами.

Трудно определить что-либо после того, как сам энергично отколупал печать ножом. Да и вообще, какая разница, читал ли Джардиш письмо? Какие там могут оказаться тайны?

Доррин приступает к чтению, почти сразу поняв, что Лидрал писала это письмо, еще не получив его ответа на предыдущее.

Перечитав письмо еще раз и спрятав в ту же шкатулку, где хранится предыдущее, Доррин достает листок с чертежами игрушек и встает, задвинув стул. В комнате холодно, и юноша выдыхает пар.

Он выходит на заснеженный двор и направляется к кузнице по дорожке, проложенной между высокими, по грудь, сугробами.

Подойдя к горну, Доррин зажигает от его угольев сосновую щепку и засвечивает единственную лампу. Потом, добавив к тлеющим уголькам древесного угля, он берется за меха.

Пристроив поудобнее лампу, он раскладывает листок с чертежами на верстаке и снова поворачивается к мехам.

– Доррин, тебе помочь? – возле ларя для шлака стоит Ваос.

– Спасибо, но это моя работа, а не платный заказ. Во всяком случае, пока.

– Неважно. Я так согреюсь, а то холодно. Петра дала мне еще одно старое одеяло, но у горна теплее. К тому же я не устал. – Ваос зевает. – Во всяком случае, не очень устал.

– Зима нынче холодная.

– Самая холодная на моей памяти, – говорит паренек, подходя к ручке мехов. – А что ты собрался делать?

– Хочу посмотреть, не удастся ли мне смастерить кое-какие игрушки.

– А у меня никогда не было игрушек, – вздыхает Ваос.

– А какие бы ты хотел иметь?

– Не знаю, – светловолосый паренек пожимает плечами. Одеяло сползает с них, он поднимает его и закутывается снова. – Я игрушек и вблизи-то не видел, разве только у Виллума в витрине. Как-то попробовал вырезать сапожным ножом юлу, но она, почитай, и не вертелась. А Форра задал мне трепку за затупленный нож.

– Смотри ты...

– Тебе сильный жар нужен, Доррин?

Юноша присматривается к светящимся уголькам.

– Притормози на мехах... примерно вполовину.

– Так что ты хочешь сделать?

– Маленькую ветряную мельницу с рукояткой, чтобы лопасти вертелись.

– А не легче ли вырезать из дерева?

– Легче, но мне хочется сделать железный механизм. Так интереснее.

– А настоящий, большой механизм – он такой же?

– Не совсем. Для игрушки не требуется такая точность, как для настоящей машины. Но детали все равно должны стыковаться.

После того как заготовка несколько раз раскалялась докрасна и возвращалась на наковальню, на кирпичи рядом с горном ложится для охлаждения маленькое зубчатое колесико.

– Собираешься сделать сегодня еще одно? – спрашивает Ваос.

– Надеюсь смастерить три, и это будет половина работы. Завтра сделаю еще два таких и два со штырями.

– Ух ты! Сколько, оказывается, возни с игрушками.

– И это только начало. Перед тем как подгонять детали к дереву, мне надо будет их подточить, отфилировать и отшлифовать. А сейчас, – Доррин вынимает из горна металлический прут, – чуть полегче на мехах.

– Хорошо, все-таки, что здесь тепло, – говорит Ваос, утирая лоб.

LXVI

Холод снаружи такой, что Меривен поначалу отказывается покидать стойло. Выдыхая пар, юноша направляет кобылу в сторону жилища Риллы. Рука его непроизвольно касается посоха. У целительницы он, может, и ни к чему, а вот по дороге к Виллуму вполне может потребоваться.

Вовсю валящий из трубы белесый дымок указывает, что целительница уже давно на ногах, а цепочка ведущих к крыльцу следов – что к ней уже заявились посетители.

Подыскивая, где лучше оставить Меривен, он привязывает ее к кусту бузины.

Потопав, чтобы стряхнуть с сапог снег, он стучится и, не дожидаясь ответа, проскальзывает внутрь, быстро закрывая за собой дверь.

Крикнув: «Рилла, это я, Доррин!», юноша берет веник и начисто обметает сапоги, после чего – настолько в доме тепло! – снимает куртку.

– А я тебя заждалась, парнишка, – говорит целительница. – Тут вот люди пришли...

В комнате греются у огня молодая женщина и девочка в грязном, потертом овчинном полушубке, придерживающая левую руку правой. Щеки ее запали, в глазах боль.

– Маленькая Фриза прищемила ручонку дверцей стойла, – сообщает Рилла весьма скептическим тоном.

– Да-да, так оно и было, – торопливо заверяет мать, одетая в латаный шерстяной плащ, который когда-то был голубым. – Герхальм недоглядел.

Доррин отмечает покрасневшие глаза матери и улавливает ее боль – иную, чем у дочки. Он делает шаг к Фризе, однако девочка испуганно шарахается от него и жмется к грязным маминым брюкам.

– Нужно осмотреть руку этой резвушки, – произносит Рилла все тем же нарочито спокойным голосом.

Темные глаза девочки тревожно перебегают с целительницы на Доррина.

Оглядевшись, Доррин видит, что Рилла приставила табурет к книжному шкафчику, на котором стоит около дюжины книг. Выдвинув его на середину комнаты, юноша садится прямо перед Фризой.

– Признаться, я не очень-то разбираюсь в девочках, – начинает он, стараясь придать ребенку побольше уверенности, – но у меня есть кобылка. Наверное, ты могла бы назвать ее девочкой-лошадкой. Ее зовут Меривен.

– Дурацкое имя для кобылы, – грубовато замечает Рилла.

– Ну, она так представилась. Что я мог поделать? – отзывается Доррин, пожав плечами и положив руки на колени. – А тебя как звать? Может, Снежная Киска?

Фриза молча смотрит себе под ноги, на дощатый пол перед очагом.

– Или девчушка-резвушка? – Доррин умолкает, потом заговаривает снова: – Думаю, моя Меривен тоже когда-то была изрядной резвушкой. Она рассказывала, что вечно куда-то спешила. Правда, мы с ней тогда не были знакомы.

– Лошади... не разговаривают.

– Да, они больше отмалчиваются, но Меривен поговорить любит. Особенно, когда дорога длинная: у нее всегда есть, что порассказать. То о травке толкует, то на оводов жалуется, а то... – он делает паузу. – Конечно, она уже большая девочка, но ведь и ты когда-нибудь вырастешь.

Доррин ощущает исходящую от матери волну страха, но заставляет себя улыбнуться.