Приобрел Виленкин у старого антиквара и еще кое-что по мелочи, чтобы гравюры не выглядели инородными в модерновой мастерской. Как бы стилисты ни увлекались антиквариатом в современном интерьере, Виленкин придерживался другой линии -- современной и даже авангардной, хотя отдавал должное изыску старинных вещей, мебели, посуды, аксессуаров. Однако использовал их осторожно, в меру, органично вплетая в свои проекты. И как радовался дизайнер, когда, промучившись неделю, сумел развесить все шесть гравюр в мастерской так, что ни огромная сюрреалистическая работа Эдуарда Шагеева "Сон эстета", ни работы Лефарга не отталкивали друг друга, а, наоборот, дополняли, вызывали интерес. Вот в этом -- найти и совместить, казалось бы, несовместимое -- и проявлялся настоящий талант дизайнера.
      Так, в хлопотах, суете по обустройству будущего семейного гнезда, в поездках в заснеженное Переделкино, пеших прогулках по старой Москве, почти ежевечерних телефонных разговорах с Натальей пролетел февраль. И однажды поутру неторопливый Виленкин объявил, что к Восьмому Марта квартиры будут готовы, а чтобы обставить их окончательно, как договаривались -- с мебелью, посудой, белыми шелковыми ламбрекенами на окнах, -- ему требуется еще месяц, потому что все нужное уже заказано разным фирмам. По мере поступления заказанного все определилось на свои места, и квартиры задышали по-новому. Итальянцы смонтировали удивительной красоты освещение в обеих квартирах, немцы оборудовали обе кухни, финны -- ванные комнаты и санузлы. В общем, дом ждал лишь хозяйку...
      В тот же день Тоглар уговорил Наталью прилететь в Москву, хотя бы на женский праздник, и обещал ей большой сюрприз. Наталья согласилась приехать на три дня -- мать по-прежнему находилась в больнице. 3
      В этот вечер, после разговора с суженой, когда Фешин ходил по номеру, радостно потирая руки и желая как-то отметить это долгожданное событие, раздался телефонный звонок. Хозяин антикварной лавки из Замоскворечья сообщил невероятную новость: сегодня, в один день, четыре разных человека из четырех городов Поволжья, включая и Казань, привезли картины академика Фешина: заброшенная два месяца назад сеть дала щедрый улов. Уравновешенный, всегда владеющий собой Константин Николаевич от волнения даже присел, потерял дар речи, но потом, спохватившись, попросил у антиквара, несмотря на позднее время, разрешения подъехать к нему домой тотчас же. Тоглар чувствовал, что в эту историческую для него и будущих Фешиных ночь ему все равно не заснуть. Старик, оказывается, жил в том же доме, где располагалась его лавка, только на пятом этаже, и потому сказал: если уж не терпится, приезжайте через час.
      В назначенное время, минута в минуту, Тоглар с волнением нажимал кнопку звонка обшарпанной двери на темной и грязной лестничной площадке, где витали все мыслимые и немыслимые запахи неухоженного и ветшающего дома. Наверное, не живи Тоглар с полгода в "Метрополе" и не посещай таких квартир, как у Аргентинца, он не обратил бы внимания ни на грязь, ни на вонь; человек быстро привыкает что к хорошему, что к плохому -- Фешин знал это по своему личному опыту.
      Дверь долго и шумно открывалась: гремели засовы, крючки, скрипели задвижки и замки -- верхние, нижние, боковые, -- хозяин, живший, видимо, здесь с рождения и оставивший позади не один этап лихолетья в России, был надежно защищен и без современной бронированной толщи. Прежде в таких домах ставили толстенные дубовые двери на тяжелых, в три ряда, бронзовых завесях, чтобы не оседали и не скрипели, -- их хватало не на одно поколение жильцов. Перед такой вечной дверью и стоял сейчас Фешин, заметно волнуясь. Чувствовалось, что в беспокойстве пребывал и хозяин антикварной лавки: не шуточное дело, когда заявляется клиент, замахнувшийся на четыре картины сразу. Хоть и много пишут про чудачества и баснословные траты "новых русских", таковых старый торговец до сих пор не встречал -- живописью и антиквариатом они интересуются редко. Их больше волнуют престижные модели автомобилей, драгоценности, редкие швейцарские часы из золота и платины, усыпанные крупными бриллиантами, одежда от дорогих кутюрье -- в общем, все, что можно носить на себе или с собой, не станут же они таскать по ночным клубам картину, чтобы покичиться перед своими приятелями. Чтобы просто заниматься коллекционированием, нужно нечто большее, чем деньги, -- культура например.
      Квартира являлась как бы продолжением уже знакомой ему лавки или, еще точнее, походила на музей, где экспонаты время от времени гуляли с этажа на этаж. В другое время и в другой обстановке Константин Николаевич осмотрел бы сокровища антиквара внимательнее, но сегодня его интересовало только одно -картины его деда. Чувствуя, что гостю не терпится поскорее увидеть полотна художника из Казани, хозяин дома сразу провел позднего покупателя в большой, хорошо освещенный зал. Две картины, прислоненные к спинке высокого дивана, стояли у проема занавешенного окна, две другие -- у стенки слева, рядом с громоздким резным буфетом. Все четыре были в родных старых рамах.
      Константин Николаевич не знал, к какой подойти сначала, его одновременно тянуло и вперед и налево. Вдруг, радостно улыбнувшись, он шагнул к окну, глаза впились в одну из работ, где была изображена красивая молодая женщина, наверное собиравшаяся на свидание или в гости, а может, просто прихорашивалась в ожидании возлюбленного. В начале века часто использовался прием, когда художник представлял изображение в зеркале или хотел через зеркало показать, что находится позади главной фигуры композиции. Фешин сразу вспомнил знаменитую картину Эдуарда Мане "Бар в Фоли-Бержер". Здесь художник воспользовался тем же приемом, и Тоглар почувствовал атмосферу далеких спокойных лет богатого, с традициями дома. Как бы в подтверждение своей догадке Константин Николаевич увидел рядом с четкой размашистой фамилией автора и год создания картины -- 1913. В картине неуловимо ощущалось влияние импрессионистов, и не мудрено: они тогда были в фаворе, будоражили умы, но если вглядеться внимательно, чувствовалась традиционная русская школа и в цвете, и в композиции, да и в технике тоже, а едва уловимый французский флер придавал лишь очарование полотну.
      Другая картина была более привычна для Константина Николаевича, похожие работы он видел в музее в Казани, в зале, посвященном Николаю Фешину. Добротный зимний пейзаж, где была увековечена городская усадьба, купеческий особняк с колоннами в ложноклассическом стиле, с выкрашенной в красноватый цвет железной крышей, с изящно выписанными водостоками и ажурным крыльцом... массивные кованые ворота, большая ель, слегка присыпанная снегом... распахнутый сеновал с едва обозначенной шаткой лесенкой, коновязь с парой гнедых -- навсегда ушедшее, но сохраненное на века точной кистью время... Радость и грусть рождают такие картины, но эти написанные с натуры пейзажи и есть, наверное, то, что русский человек любовно называет Отечеством, Родиной, Россией...
      Две другие картины стояли на полу, рядом с черным резным комодом. Тоглар поднял и перенес их на диван -- здесь было более удачное освещение. На одной из работ была изображена обнаженная молодая женщина, говоря языком искусствоведов -- "ню". Тут сразу на память приходили женщины Ренуара, не по-французски в теле, и даже, на наш сегодняшний вкус, несколько полноватые. Но от этой женщины, хорошо освещенной ярким летним солнцем в светлом предбаннике, веяло молодостью, силой, тем более что упор художник сделал не на внешности модели, а на фигуре натурщицы, на прекрасных густых русых волосах, небрежно собранных в изящно-кокетливый узел на голове, и хорошо прописанных легких руках, как раз довершающих это сооружение на затылке. Поражала удивительная целомудренность картины, хотя в начале века даже такая умеренная работа могла показаться смелой и вызвать шквал нападок со стороны ортодоксальных ценителей живописи. Наверное, картина получилась еще и потому, что художник Фешин всегда остро чувствовал розово-сиреневый и белые тона, и ему прекрасно удался цвет молодого, здорового тела, который как раз и доминировал на всем полотне.
      Последняя картина, на которой Тоглар остановил свой взгляд, являла собой урбанистический пейзаж, опять же модный в начале века и занесенный в Россию из Европы импрессионистами и постимпрессионистами. Казань, как и Рим, расположена на холмах, особенно в центре, в исторической ее части. Здесь выбор натуры художником оказался весьма оригинальным. Пейзаж был написан не по восходящей -- поднимающиеся в гору здания и особняки, -- а наоборот: с главной улицы перспектива уходила как бы в овраг, где на его дне и на склонах лепились удивительной архитектуры дома, строения с разноцветными крышами, утопающими в садах, -- трогательный вид навсегда сгинувшей жизни...
      На этих картинах рядом с четкой подписью автора тоже значились даты написания работ: 1912-й и 1911-й годы. Выходит, все четыре были созданы в предгрозовое, но еще тихое для России время, когда никто не ждал ни Первой мировой войны, ни революции, ни гражданской, да и сам Николай Иванович вряд ли представлял свою жизнь и смерть на чужбине. Так, перебегая взглядом от одной картины к другой, Тоглар ходил вдоль дивана и обратно, пока хозяин не предложил ему прекрасной сохранности венский стул. Теперь он сидел перед картинами, разглядывая работы своего деда, пытаясь угадать его настроение, когда тот был увлечен тем или иным сюжетом. Неожиданно Тоглар задумался, был ли художник Фешин в то время, до Первой мировой войны, знаком с его бабушкой, Елизаветой Матвеевной, и, подсчитав годы, пришел к мысли, что нет -- его бабушка в ту пору была еще студенткой консерватории. Думал Константин Николаевич и о том, видела ли Елизавета Матвеевна эти работы, нравились ли они ей?.. В какие-то минуты он даже забыл, где находится и зачем, потерял счет времени. Из забытья его вернул голос антиквара -- он и так слишком долго засиделся: за окном стояла глубокая ночь и, несмотря на начало марта, густо валил снег.
      -- Ну как, понравились работы, молодой человек? -- И в вопросе старика просквозила тревога и надежда, видимо он слишком обнадежил всех, кто искал картины, что клиент попался солидный, не обманет.
      -- Спасибо, -- растроганно сказал Тоглар. -- Очень и очень. Даже не знаю, как вас и благодарить, Кузьма Митрофанович. Век ваш должник... -- Он достал портмоне с собственной многоцветной золотой монограммой, которую заказал в фирме "Картье" вместе с визитками. -- Сколько я должен вам за хлопоты и за работы?
      И когда старик, опять же волнуясь, назвал цену, Тоглар добавил к ней еще изрядную сумму, прокомментировав свой щедрый жест:
      -- А это лично вам от меня в благодарность.
      Старик, не решаясь пересчитать деньги, как привык, обронил:
      -- А если еще найдутся работы этого художника, как мне поступить, искать вас?
      -- Обязательно, Кузьма Митрофанович. Сколько бы ни нашлось работ моего деда -- теперь я могу признаться в этом, -- я буду вам премного обязан...
      На том далеко за полночь они распрощались.
      Константин Николаевич не уснул в ту ночь, привезя в свой номер эти ниспосланные ему свыше, как он считал, картины. До самого утра расставлял он их по своему трехкомнатному люксу, любовался то одной, то другой, и как только посчитал приемлемым поутру поднять с постели Эйнштейна, позвонил ему и Виленкину и велел срочно подъехать к нему. Тоглару не терпелось поделиться с ними своей радостью: фамильные картины начали стекаться в новый фешинский дом... 4
      ...Наталья прилетела в праздничный день первым рейсом. Накануне Восьмого марта у них в магазине допозд-на шла бойкая торговля последними весенними моделями от Кристиана Лакруа, доставленными Робером Платтом. Французы хорошо усвоили русскую пословицу: дорога ложка к обеду -- в бизнесе это приносило немалый успех. Встречал ее Тоглар в аэропорту вместе с Георгием. Большой, специально заказанный букет из Голландии, бросался в Домодедово в глаза каждому, хотя в этот день многие встречали прилетающих с цветами -- женский день все-таки! Из аэропорта, где на этот раз непривычно долго задерживали багаж, поехали в "Метрополь", а оттуда почти сразу на обед к Городецкому -- там их уже ждал празднично накрытый стол.
      Дом Аргентинца, которого Константин Николаевич представил как старого друга и компаньона по бизнесу, сразил Наталью наповал. Она не ожидала увидеть такого великолепия: простор, обстановка, планировка квартиры, каминный зал, зимняя оранжерея на веранде -- все было как в сказке. Так она восхищенно и сказала хозяину, когда Аргентинец задал свой обычный вопрос: нравится ли его бунгало гостье? Довольный Аргентинец улыбнулся, но все же, покосившись на Тоглара, не сказал, какие апартаменты готовит для нее его старый друг.
      У Городецких загуляли допоздна -- тепло, уютно, душевно принимали Наталью у друзей Константина Николаевича. Чувствовалось, что вальяжный и остроумный хозяин дома дорожит дружбой с Тогларом, ценит его, и это наполняло душу Натальи гордостью, ей казалось, что в Москве она с ходу попала в компанию высоких и влиятельных людей. И район, где жил Аргентинец, и сама квартира -- о существовании подобных она и предполагать не могла, -казалось ей, были предназначены для небожителей. Когда подъезжали к этому дому, Константин Николаевич показал на такой же, по соседству, но только с мемориальной доской на фронтоне здания, и сказал: "Тут жил Брежнев. А рядом дом, где умер Андропов". Да и на этом особняке, где они отмечали праздник, на въезде она видела несколько барельефов из гранита и тяжелые, бронзового литья мемориальные доски с указанием фамилий и скорбных дат, но не решилась спросить, кто жил тут, подумала: не в последний раз, успеется.
      Вернулись они к себе в "Метрополь" поздно и в этот вечер никуда больше не пошли, хотя, встречая Наталью, Константин Николаевич предполагал заехать после Городецких в какой-нибудь ночной клуб -- его возлюбленная очень любила танцевать, это открытие Тоглар сделал для себя в Париже. В гостинице, когда они уютно расположились на диване посмотреть праздничную программу по телевизору, Наталья, наверное находившаяся под впечатлением всего увиденного в гостеприимном доме Городецких, с завистью и грустью одновременно, но в любом случае неожиданно для Тоглара сказала:
      -- Как мне понравилось у твоих друзей... И дом, и какая у них семья, и как они любят друг друга...
      -- Выходи за меня замуж, и мы так же будем жить. И дети у нас, я думаю, будут неплохие, мать-то у них вылитая красавица, -- подзадорил ее Тоглар, приобняв.
      Но, видимо, уклад яркой, помпезной жизни Городецких сильно подействовал на молодую женщину, и она, не таясь, с сожалением проронила:
      -- А где мы с тобой будем жить, в этом номере в "Метрополе"? Мне свой дом хочется иметь, принимать гостей... Я уже однажды была замужем, намаялась по чужим квартирам. Зареклась -- за бесквартирного замуж никогда не пойду, жизнь одна, да и та быстротечная...
      -- Ну, мы, наверное, этот вопрос как-то решим. Видишь ли, тут наши интересы и планы, слава Богу, совпадают. Мне тоже хочется жить домом, семьей, принимать гостей, растить детей... -- ответил Константин Николаевич и впервые почувствовал, как в Наталье открылось или проскользнуло что-то хищное, жесткое, рациональное, шедшее вразрез с его сложившимся представлением о ней. Но эта мысль не успела задержаться, пустить корни, ибо в тот же момент любимая, трогательно обняв его, стала благодарно целовать за предложение. И такой красноречивый ответ отогнал насторожившую было Тоглара мысль. Но тайну готовых апартаментов на Кутузовском Константин Николаевич в этот день все же не раскрыл, хотя и порывался несколько раз -- и по дороге с аэропорта, и у Городецких, -- но сработал какой-то неподвластный ему тормоз.
      Утром, когда они позавтракали внизу в ресторане, Тоглар весело сказал:
      -- А я ведь обещал тебе сюрприз, выманивая тебя из Ростова в Москву, а ты и не напомнила.
      -- Я думала, что визит к твоим друзьям Городецким и есть тот самый сюрприз, -- пожала плечами подруга. -- Я очень довольна проведенным у них вечером, спасибо тебе. И если сегодня меня ждет еще одна подобная радость, считай, что ты приготовил двойной сюрприз.
      -- Ну, это судить тебе, -- несколько туманно изрек Тоглар. -- Если понравится, то это и будет главный сюрприз. Во всяком случае, я старался...
      Забрав "порше" с автостоянки гостиницы, Константин Николаевич повез Наталью на Кутузовский проспект. Когда подъезжали к дому, очень похожему на тот, в котором жил Городецкий, Наталья заметила, что на фронтоне этого здания тоже висели два барельефа из черного и серого гранита и три бронзовые, позеленевшие от времени мемориальные доски.
      -- Значит, я угадала, опять в гости? -- с деланным восторгом сказала Наталья, оглядывая высокое парадное с консьержем в униформе, бывшего десантника.
      -- Сюрприз может быть и не в гостях, потерпи немножко, -- ответил с усмешкой Тоглар, вызывая скоростной лифт.
      Поднялись на шестой этаж, на просторную лестничную площадку. Поскольку на нее выходили только две квартиры и обе принадлежали Константину Николаевичу, то Виленкин привел в порядок и эту территорию. Оформление стало строгим, изысканным, на долгие годы: до потолка -- крупная плитка под цвет редчайшего каррарского мрамора, на стенах -- хорошо полированные дубовые панели, из специального наборного паркета -- пол. Хотя обе квартиры на площадке принадлежали Тоглару, но входные двери в них резко отличались друг от друга и по форме, и по цвету полотна и косяков, и особенно по богатству и дизайну хорошо надраенной бронзовой фурнитуры. Над входом в двустворчатую массивную ореховую дверь, что вела в мастерскую-салон, имелась большая застекленная арка, из-за нее прихожая в светлое время суток могла обходиться без электрического освещения, что было очень важно для художника и преображало квартиру до неузнаваемости.
      Конечно, лестничная площадка у Городецких тоже была чистой и аккуратной, но в сравнение с этой никак не шла, как говорят в народе: небо и земля. И тут, на площадке перед дверями, у самого Константина Николаевича вышла заминка: он растерялся, в какую квартиру вести Наталью прежде всего. В конце концов он подошел к двери, что выглядела построже в сравнении с дверью мастерской-салона -- тоже двустворчатой, сделанной из цельного массива могучего дуба, в середине которой было пропущено толстое восьмимиллиметровое бронированное полотно, выдерживающее очередь из крупнокалиберного пулемета -- такие двери делали в Англии почти семь месяцев. Открыв ее своим ключом, Тоглар радушным жестом пригласил Наталью в дом.
      -- Чей это дворец? -- спросила она растерянно и отчего-то испуганно. Кругом ее окружало такое великолепие, что она боялась куда-нибудь не туда наступить или что-то задеть.
      Заметив ее смущение, Константин Николаевич весело сказал:
      -- Ты вчера что-то говорила о собственном доме, собственной кухне. Вот, предлагают мне такую квартиру, а я без твоего согласия не могу дать ответ. Посмотри, пожалуйста, кухню, может, надо что изменить, добавить?
      Раздевшись в просторной прихожей, он провел ее за руку по сверкающему паркету в большую, метров на двадцать пять комнату, которую он назвал кухней. Наталья даже не представляла, что могут быть такие роскошно обставленные кухни -- с прекрасной мебелью, со встроенными холодильником, морозильной камерой, микроволновыми и электрическими печами и духовками, восьмикомфорочной газовой плитой, сияющей хромом и никелем и снабженной всевозможными датчиками и приборами, отчего она походила на космический аппарат. Здесь же были посудомоечная машина и другие агрегаты, предназначения которых она не знала и о которых даже не догадывалась. Обратила Наталья внимание и на то, что на всем оборудовании стоит знак одной фирмы -- Сименс". Константин Николаевич подошел к громадному холодильнику и, распахнув его, сказал:
      -- Будет тебе где хранить продукты, -- потом щелкнул переключателем газовой плиты, которая тут же сама, без огня, зажглась, но о таких чудесах, плитах на пьезоэлементах, она уже слышала.
      Наталья заметно осмелела и, подойдя к хромированной мойке, включила воду -- полилась холодная и горячая. Константин Николаевич отодвинул один из четырех тяжелых деревянных стульев с высокой спинкой и объ-явил:
      -- Вот это место будет моим, не возражаешь?
      -- А я займу вот это, чтобы лучше видеть тебя и быть поближе к плите, -- озорно ответила Наталья, включаясь в игру или подстраиваясь под веселое настроение Тоглара.
      Затем они осмотрели зал, комнату с камином, которая понравилась ей больше всего. Особенно огромная, похожая на фантастическую птицу люстра из цветного венецианского стекла и схожие по стилю торшеры в углах комнаты, да и все изысканное освещение, выполненное итальянскими дизайнерами, будущая хозяйка дома приняла с нескрываемым восторгом -- это радовало Константина Николаевича, ревниво следившего за ее реакцией. Из каминного зала Наталья никак не хотела уходить -- даже не обставленный до конца мебелью он был уютен. Но Константин Николаевич сказал, что им есть еще что посмотреть в этом доме, и увел ее в сле-дующую комнату, оказавшуюся кабинетом-библиотекой. Она выглядела более завершенной и обставленной, чем остальные, хотя Тоглар обронил, что еще должны привезти сюда массивный двухтумбовый письменный стол, рабочее кресло и комплект кожаной мебели с диваном, креслами и журнальным столиком.
      Наталья Зимина, выросшая в рабочей семье в заводском микрорайоне, ни у себя, ни у подружек дома никогда не видела столько книг. Не всякая городская, не говоря уже о сельской, библиотека могла гордиться таким собранием, и речь шла даже не о тщательности подбора и встречающихся раритетах, а просто о их количестве. В библиотеке от соседства с множеством мудрых фолиантов Наталье почему-то сделалось даже неуютно, и, увидев на одной из стен, между уходящими до потолка стеллажами с книгами, еще один вход с аркой, она спросила:
      -- А эта дверь куда ведет? Неужели есть еще одна комната? -- Она уже сбилась со счету от холлов, прихожих, гостиных...
      -- А мы сейчас посмотрим! -- сказал заговорщицки Константин Николаевич и, взяв ее под руку, увел к потаенной двери, которую не сразу и заметишь, но женщины -- народ всевидящий и любопытный.
      Из бесшумно отворившейся двери будущего кабинета они сразу, как по волшебству, попали еще в один холл с камином. Но этот камин был поменьше, попроще, чувствовалось, что зал и камин не рассчитаны на большие посиделки, а словно специально предназначались для одиночества, для часов раздумий.
      -- Я так поняла, что мы попали еще в одну квартиру, -- вопросительно глянула она на Константина Николаевича, но тот уже приглашал ее в следующую комнату. -- Ух ты! -- восхищенно ахнула Наталья. Она увидела на одной из стен, почти на всю ее ширину, огромную сюрреалистическую работу Шагеева.
      Полотно действительно притягивало внимание -- со вкусом оформленное, прекрасно освещенное произведение смотрелось великолепно! Наверное, примерно так обставляются выставки одной картины. Привычное окно, выходящее во двор, расширили в четыре раза, и вся торцевая стена стала сплошным окном: причудливое переплетение рамы было рассчитано на движение солнца, и оттого мастерская была ярко освещена в течение всего дня. Поэтому комнату никак нельзя было принять за обыденное жилье, и гостья поняла, что попала в студию художника. С трудом оторвав взгляд от полотна знаменитого московского сюрреалиста, Наталья вдруг увидела у сдвинутого к стене мольберта с забытым этюдом картину с обнаженной женщиной и невольно шагнула к ней и тут вблизи разглядела еще два городских пейзажа: один летний, другой зимний. Картины ей понравились, но какое-то внутреннее чутье подсказывало, что висят они в мастерской неспроста, было видно, что даже каждый гвоздь тут продуман, -- и она молча прошла к другим полотнам, возможно они подскажут разгадку тайны. Она и подумать не могла, что все виденные ею старые картины принадлежат художнику, который имеет непосредственное отношение к хозяину дома.
      Внимательно вглядываясь в полотна, перебегая взглядом с одного на другое, она почувствовала уверенную руку одного мастера, хотя, честно сказать, особенно глубоко в искусстве никогда не разбиралась, хоть и имела друга-художника. Машинально глянув на год написанной работы -- эта деталь для нее казалась в тот момент важнее, любопытнее, -- автоматически прочитала фамилию автора: "Фешин". И до нее неожиданно дошло, что Константин Николаевич -- тоже Фешин, не часто встречающаяся в России фамилия. Тогда Наталья вернулась к первой картине, там тоже стояло "Н.И. Фешин", и она, повернув удивленное лицо к молча наблюдавшему за ней Тоглару, спросила неожиданно:
      -- Неужели твой отец писал эти прекрасные картины?
      -- Нет, -- ответил спокойно, обнимая ее за плечи, Тоглар, -- это мой дед, академик Николай Иванович Фешин.
      -- А кто был твой отец? -- пользуясь моментом, задала новый вопрос Наталья.
      -- Тоже художник. Настоящий художник, кормился кистью. Жаль, рано умер, в сорок лет. Военные ранения дали себя знать.
      -- Ты никогда мне об этом не говорил. -- Наталья обиженно дернула плечом, освобождаясь из его объятий.
      -- Не было повода. Не сердись. Сегодня другая ситуация, ведь вчера я сделал тебе предложение... Ты еще не забыла?
      -- Наверное, тебе вернули жилье, ранее принадлежавшее вашей семье? -спросила Наталья, пытаясь что-то уяснить для себя. Слишком уж все было для нее неожиданно: и дом, и квартиры, и изысканный ремонт, и намечавшаяся обстановка -- Константин Николаевич по ходу осмотра рассказывал вскользь, где, что будет стоять, как выглядеть.
      -- Не совсем так, Наташа, -- покачал головой Тог-лар. -- Дома на Кутузовском -- сталинской эпохи, тогда строили капитально, с размахом, на века. А Фешины родом из Казани, там родились и жили мой дед, мой отец, моя бабушка. Сегодня там никого в живых не осталось. Зато в Казани, в Государственном музее Татарстана, есть специальный фешинский зал, мы как-нибудь съездим туда... А я родился и вырос в Западном Казахстане, в далеком местечке Мартук. Там остались могилы отца и матери... Вот и вся моя родословная, -- заключил он невесело. -- Будем начинать все сначала. Вместе с тобой, надеюсь, мы возродим некогда достойный русский род Фешиных. Если ты, конечно, согласна...
      -- Я сразу, еще в Ростове, почувствовала, что в твоей жизни есть какая-то тайна, но никогда не думала, что это может быть связано с твоей фамилией, с родословной, -- призналась неожиданно Наталья, прильнув к нему. -- Еще на выставке у Вартазарова, когда все так восхищались твоими рисунками, мог бы признаться, что ты из семьи известных русских художников.
      -- Зачем? Тогда мы с тобой были еще мало знакомы, а родословную человека не всякому следует знать, это глубоко личное. Теперь-то другое дело... Не поверишь, мой дед пятьдесят лет был под запретом. Слава Богу, что не уничтожили его работы в запасниках. Только теперь по-настоящему у него начинается жизнь в новой России. К сожалению, до сих пор он известен только узкому кругу специалистов, искусствоведов, да, пожалуй, жителям Казани. Там его знают и любят. До сих пор нет ни одного каталога его работ... Этим мы с тобой займемся в ближайшее время...
      -- Значит, в тебе тоже живут гены художника, раз твои рисунки вызвали восторг у Игоря, моего одноклассника, -- он не всякому скажет комплимент, тем более коллеге по цеху...
      -- Да, пожалуй, так оно и есть. Я чувствую тягу к живописи, хочу рисовать. Раньше жизнь складывалась иначе, не до холстов и мольбертов было. Теперь и я хочу попытать свой шанс, может, что и получится, не возражаешь? -- шутливо спросил он.
      -- Нет, конечно, -- задумчиво ответила Наталья, уж очень все это было неожиданно для нее. -- Рисуй на здоровье, если душа лежит. Да и грех, наверное, с такой родословной не попробовать себя в живописи. -- Она огляделась вокруг. -- И мастерская твоя мне нравится, здесь так удобно, уютно, красиво, столько света!
      -- Тогда давай продолжим осмотр квартиры, ведь тебе предстоит решать, подходит она нам или нет? -- шутливо предложил Тоглар невесте. -- Нам немного осталось инспектировать, хотя и в этой половине есть и кухня, и ванная, и комната для гостей, если они вздумают у нас заночевать, или вдруг нагрянут твои родственники. Моих, американских, к сожалению, еще предстоит отыскать, а других у меня нет, -- закончил грустно Константин Николаевич.
      -- Кухня -- моя слабость, -- загорелась будущая хозяйка фешенебельного дома, весело приказала: -- Веди!
      Кухня в студии-мастерской оказалась гораздо меньше, не больше шестнадцати -- семнадцати метров, но и она вдвое превышала все известные до сих пор Наталье. И ванная комната, и кухня, и гостевая на этой половине дома были решены в другой цветовой гамме, по-иному обставлены и освещены. Например, кухня в мастерской была укомплектована фирмой "Бош", тоже немецкой. Константин Николаевич отдавал предпочтение технике из Германии, мебели из Италии, посуде из Англии, часам из Швейцарии, винам из Франции, и это будущей хозяйке следовало учесть.
      Особенно понравилась Наталье просторная, хорошо освещенная прихожая, свет сюда попадал из огромной застекленной арки над входной дверью, из-за этого решения архитектора-дизайнера квартира оказалась полна воздуха, света. И разумеется, поражавшее ее только вчера жилье Городецких не шло ни в какое сравнение с тем, что задумал Константин Николаевич. Она запоздало поняла, почему он так настойчиво напоминал ей о сюрпризе. Такие сюрпризы, казалось ей, бывают только во сне или в мечтах, а тут... В какой-то момент на Наталью словно нашло озарение: она увидела эти двухквартирные апартаменты, соединенные тайным ходом, во всем убранстве и блеске, как подробно описал ей Константин Николаевич. Увидела и себя в доме, принимающей гостей, друзей, родню, воспитывающей будущих детей, ведь он сказал ей: начнем с тобой возрождать старинный русский род Фешиных, и ей стало так тепло и радостно, что она тут же бесхитростно выпалила:
      -- Ну, если выбор зависит от меня, мне тут все нравится, и я не хотела бы ничего менять. Спасибо, дорогой, сюрприз действительно великолепный, так меня еще никогда не радовали.
      -- Я счастлив, что в праздничный день мне удалось поднять тебе настроение и мой подарок пришелся тебе по душе, -- со старомодной галантностью ответствовал Тоглар и шутливо поклонился. -- Давай вернемся в гостиницу, оставим машину на стоянке и погуляем по Москве пешком. Я покажу тебе одну дивную антикварную лавочку, познакомлю с ее хозяином Кузьмой Митрофановичем, потом пообедаем в одном испанском ресторане, ты ведь в Ростове проговорилась, что Испания тебя чем-то притягивает...