Ни одно большое государство не станет ссориться с Россией из-за Чечни. Разве что пошумят, осудят, сделают заявление, но дальше дело не пойдет. У России всегда есть возможность наступить на хвост любой стране, не особенно объясняя причину. Чеченские лидеры не учли, что даже такая богатейшая и влиятельная страна, как Япония, состоящая в дружбе с Америкой, и с Англией, и с Францией, не может вернуть себе четыре крошечных островка, находящихся под российским флагом в далеком от метрополии Тихом океане. А тут оттяпать часть территории в самой России? Никто, никогда и ни при каком режиме на это не пойдет.
      Запоздало уяснив ситуацию, упрямая Чечня приготовилась к самому худшему в отношениях с Россией, а заодно и возненавидела Америку -- вечного закулисного подстрекателя, -- не признавшую ее независимость официально.
      Если Чечня никогда не трепетала перед грозной Россией, хоть сейчас, хоть сто лет назад, то на Америку ей и вовсе наплевать. И Карлену стало ясно, что именно поэтому Чечня пошла на величайшую авантюру века против Америки, на которую не решились бы другие, более могущественные и действительно независимые государства, считающие США своим врагом. Там стали подделывать валюту хозяйки всего мира, заодно поднимая финансовую мощь маленькой непризнанной страны. Это была месть Америке за равнодушие к судьбе Чечни. Причем месть изощренная, двойная: другим концом она била одновременно и по России. Это ведь на ее территории печатались фальшивые доллары, и рано или поздно это должно было вызвать гнев Америки, а уж она умеет отстаивать свои интересы. Россия еще раньше Америки ощутит на себе мощь финансовой диверсии чеченцев, ибо сегодня на ее просторах правит бал не рубль, а доллар.
      Эти неожиданно пришедшие мысли осветили сознание Карлена, и теперь никто не переубедил бы его, что супербанкноты печатаются где-то в другом месте. Теперь он был уверен, что подпольный валютный цех находится за Тереком, в Ичкерии. Гениальная месть маленького народа злому и равнодушному миру! Карлен в какой-то миг даже восхитился чеченцами...
      Конечно, он не стал бы настаивать на том, что производство отладил именно чеченец, скорее наоборот, но обязательно под их контролем, за их деньги. Наверное, "граверами" в Чечне могли быть выходцы из Ливана, Иордании, Сирии, Турции, но скорее всего они нашли своего доморощенного русского гения, тут столько невостребованных талантов!
      Карлен, например, знал, что совсем недавно азербайджанская наркомафия совершила революцию в производстве наркотических средств. Отыскали в Казани талантливых студентов-химиков, поставили перед ними задачу: создать абсолютно новый препарат, который бы готовился быстро, дешево и был гораздо эффективнее, чем все известные ранее. Несведущие люди, конечно, не знают, что в мире уже десятки лет существуют тысячи тайных экстра-лабораторий со сверхсложным оборудованием, на которых работают талантливейшие, но беспринципные ученые. Молодые казанские студенты с задачей справились раньше срока -- создали препарат, который, по мнению виднейших химиков-экспертов мира, просто не может быть создан. На радость человечеству молодые гении благодаря сотрудникам КГБ были задержаны и вынуждены объяснить крупным ученым тайну своего творения. Говорят, если бы эти усилия были направлены на иные цели, ребята потянули б на Нобелевскую премию, а так... за все про все получили от наркодельцов чуть больше двух тысяч долларов плюс харчи.
      Вот такая она, Россия, гении на каждом шагу... Могли и чеченцы отыскать нового Левшу, который тоже имел великую мечту -- щелкнуть по носу заевшихся американцев. Русский характер непредсказуем, необъясним, это Карлен понял в Москве.
      Сделав свое открытие, Карлен понял, что он, как никто другой из охотников за "граверами", стоит близко к подпольному монетному двору и что интуитивно, еще до получения известия о супербанкноте, избрал верный путь поиска -- через преступный мир. Дорогу в Чечню он мог отыскать и тут, в Москве: он знал, что чеченцы контролируют банковский и нефтяной бизнес, автомобильный рынок, особенно перепродажу машин в Южном порту. И тот центр сервисного обслуживания иномарок, куда он заезжал на своем "мерседесе" или с друзьями на "кара-дюшатель", принадлежал чеченцу Николаю Сулейманову, по кличке Хоза, одному из лидеров чеченской мафии.
      Со слов друзей с четвертого этажа Карлен знал, что преступный мир Чечни не придерживается воровских законов. Хотя чеченская молодежь тысячами прошла через тюрьмы и лагеря, но, как рассказывал Абрек, и там она не признавала воровских традиций, а жила по своим горским понятиям добра и зла. И в Москве чеченский криминальный мир живет обособленно: не рисуется, не сорит деньгами, не устраивает шумных скандалов, но действует дерзко, молниеносно, жестоко, нападает первым. Есть еще одна важнейшая черта чеченцев, их особого менталитета, о ней Карлен узнал, общаясь уже в среде культурной элиты столицы. В ней тоже занимают свою нишу известные чеченцы-москвичи, например народный артист Махмуд Эсамбаев, поэт и философ Вахит Итаев, академик Айдашев. Оказывается, с самого рождения жизнь чеченца в первую очередь принадлежит Аллаху, народу и только потом его кровным родителям и лично ему. Это усваивается каждым с первого проблеска сознания, отсюда неслыханное единение, невероятная жертвенность во имя национальной идеи, родины. Слово духовного и религиозного лидера-шейха, совета старейшин -- закон и обсуждению не подлежит. Качества, которых не хватает, к сожалению, многим народам...
      Но при желании путь можно найти и к чеченцам, если есть цель и упорство. Карлен сам видел, как любезен хозяин автосервиса Хоза с Крисом и Абреком. В свое время легендарный дядюшка Сво успел представить любимых племянников Хозе, словно предвидел скорый взлет чеченской мафии в Москве.
      Но найди он ход к Хозе или к другим чеченцам, дорога в Чечню пока все равно закрыта, отнять что-то у чеченцев одной силой невозможно, нужны иные обстоятельства. Война, например. По-другому -- в условиях изоляции и жесткой конфронтации с Россией -- туда просто не войти, чужие там видны за версту. С такой миссией, с какой следовало бы отправиться в Ичкерию, оттуда живым не выберешься...
      Так, не замечая времени, Карлен долго искал варианты, как проникнуть в мятежную Чечню, чтобы на месте отыскать подпольный монетный двор, печатающий фальшивые доллары. И что странно, о своем открытии центра фальшивомонетчиков и о том, как туда проникнуть, если и будет туда найден ход, Норман вовсе не думал сообщать своим шефам из ЦРУ. Такая мысль даже не пришла ему в голову. Он хотел отыскать этот цех, этого Левшу только для себя, потому что фальшивыми супербанкнотами он мог пользоваться, ничем не рискуя, ибо, волею судеб или случая, оказался одним из немногих, посвященных в тайну Федерального резервного банка Америки. Теперь его успех зависел только от него самого, а на помощь он мог всегда призвать друзей-приятелей с четвертого этажа -- найденных денег должно было хватить на всю жизнь, на всех...
      Глава 13. Кутузовские страсти
      1
      Зима в Москве после возвращения Тоглара из Парижа напоминала ему прежние годы. Январь выдался снежным и холодным, без резких перепадов температур, неожиданных оттепелей и капелей. И город, упрятавший под сугробами огрехи коммунальной службы, сразу похорошел, как-то даже помолодел. Особенно прекрасен он был по утрам после ночного снегопада, когда снег еще был особенно бел и чист.
      В такие дни Константин Николаевич, продолжавший жить в "Метрополе", любил прогуляться по Москве пешком, вновь узнавая и не узнавая знакомые с молодости улицы, переулки, тупички... Что и говорить, Москва стремительно менялась, ее строительство не прекращалось даже зимой; особенно ощутимо это было в центре, в районе Садового кольца и на прилегающих к нему старинных улицах, которым спешно возвращали исторические названия. Частенько он брал с собой в такие долгие прогулки фотоаппарат, чтобы запечатлеть уходящую, стремительно меняющуюся Москву. Но случалось, что он забывал о "Кодаке", покоящемся в кармане, и подолгу стоял у какого-нибудь покосившегося двухэтажного особняка с облупившейся лепниной, с просевшими ржавыми коваными воротами, и словно заглядывал сквозь время в его светящиеся окна, когда в эти распахнутые ворота въезжали припозднившиеся гости на запорошенных снегом санях и, шумно озоруя, вылезали из долгополых ямщицких тулупов, предчувствуя веселье в хлебосольном доме, откуда на весь Харитоновский переулок уже гремела музыка. Уходя от приглянувшегося особняка или глухого московского дворика, он невольно оборачивался, словно боялся упустить какую-то важную для себя деталь или пытался запомнить цвет выцветшей крыши, ибо в эти минуты всегда видел ненарисованную картину. Тоглар точно вбирал в себя будущие сюжеты картин -- город притягивал его своим многообразием, своим несовершенством, своей красотой и уродством, своей радостью и печалью, помпезностью и нищетой. Сколько он видел печальных окон в Замоскворечье! И каждое -- это целый мир, роман, эпоха! Ежедневные неспешные прогулки обогащали долго дремавшее художественное воображение Константина Николаевича, наполняя его душу светлой грустью об уходящем времени, и он чувствовал, что сможет передать все это на полотне. В такие минуты его тянуло к мольберту, к станку. В какие-то дни, когда особенно одолевала страсть к рисованию, он брал с собой на прогулку стопку прекрасной бумаги под карандаш, уголь или сангину и делал быстрые наброски, которые походили на законченные работы -- столь тверда и уверенна была рука Тоглара. Но как бы ни были удачны эти этюды, Фешин считал их только прелюдией к будущим картинам и потому не позволял разглядывать их Георгию-Эйнштейну, хотя тот искренне радовался его неожиданно проснувшемуся интересу, тяге к живописи. Наверное, в этом ощущалось родство их душ.
      В один из таких дней, когда путешествие по старинным улочкам Москвы особенно затянулось, Тоглар наткнулся на уютную антикварную лавку, в которой рядом с кузнецовским фарфором, венецианским стеклом, позеленевшей бронзой, надраенным для продажи русским серебром продавались и картины. Несмотря на предобеденное время, народу в зале не было, хотя одного взгляда было достаточно, чтобы оценить, что хозяин лавки знал толк в своем деле и обладал несомненным вкусом. Антикварных лавок, как и частных галерей, в Москве развелось множество, многие нынче кинулись в прибыльный бизнес, верно определив, что столица -- это бездонный колодец, откуда любителям старины черпать и черпать.
      Хозяин лавки, сухонький старик неопределенного возраста, которому можно было дать и шестьдесят, и семьдесят лет, на минуту оторвался от толстого старинного фолианта в кожаном переплете. Глянув на высокого господина в заснеженной собольей шапке и не посчитав того за солидного клиента -посетитель, судя по всему, гулял пешком и без привычной ныне свиты или охраны, -- старик вновь углубился в неспешное чтение вечного философского трактата. Осматривая застекленные витрины-стеллажи, витрины-горки из красного дерева, с годами утратившего блеск и полировку, Тоглар определил, что магазин скорее всего был открыт в давние, еще довоенные годы и потому, наверное, имел постоянных поставщиков со всей Москвы. Для антикварного магазина это одно из главных условий существования -- нужна постоянная и качественная подпитка. И у Тоглара невольно мелькнула шальная мысль: если хозяин лавки работает давно, попросить отыскать для него работы деда... А вдруг? Если в мире все дороги ведут в Рим, то в России все самое значительное стекается в Москву. Могли ведь и работы художника Фешина оказаться в столице, хотя он знал, что искать их нужно скорее всего в Казани и в крупных городах Поволжья.
      В дальнем углу лавки Тоглар наткнулся на старинный каминный набор из красной меди добротной ручной ковки. На как бы ни понравились ему щипцы, кочерга, совок и щетка, которые он уважительно подержал в руках, ощущая добротную вещь, купить все это он не решился -- тут требовалось "добро" Виленкина. Он не хотел вмешиваться в концепцию художника -- уж очень нравилась Константину Николаевичу работа дизайнера, с которым за месяцы ремонта он крепко сдружился. Приглянулось ему и еще кое-что в лавке, что, наверное, подошло бы ему в квартире на Кутузовском, особенно в мастерской, но он решил не спешить, а направить сюда самого Виленкина. Однако без покупки из заинтересовавшего его магазина Тоглар все же не ушел...
      Дошел черед и до осмотра прилавка, где расположился увлекшийся чтением хозяин лавки, и тут Фешина поджидала удача. В витрине под стеклом -наверное, чтобы не пылились, -- рядом с серебряными портсигарами, конфетницами, солонками, подстаканниками с забытыми гербами и величественными монограммами гремевших некогда российских фамилий, монетами и кавказскими кинжалами лежали две небольшие старинные гравюры с видами Санкт-Петербурга. В резных рамках из хорошо отполированного незнакомого темного дерева. "Наверное, все-таки из моренного в северных реках дуба", -решил Константин Николаевич и не ошибся. Гравюры были удивительной сохранности, время не тронуло желтизной даже бумагу, и Тоглар, разглядывая городские пейзажи с видом на Неву, понял отчего. Мастер-краснодеревщик, оправлявший работу художника в багет, сделал свое дело ювелирно: разместил гравюру под стеклом так чисто, что она находилась как бы в вакууме, оттого целое столетие оказалось для картины нипочем.
      Заметив, что покупатель что-то соображает в графике, хозяин лавки поспешно отложил в сторону книгу и сказал:
      -- Прекрасная сохранность, не правда ли? И не мудрено, больше века гравюры провисели в одном доме, потомственных дворян Поспеловых на Мойке. Выдержали две революции, три войны, голод, разруху, а вот перестройку не смогли -- попали ко мне. Привезли из Ленинграда, там мало кто покупает старину, а тут иногда находится клиент из "новых русских" или из иностранцев. Рекомендую, писал французский художник Лефарг по заказу графа Поспелова, который якобы и сюжет указал... Так что вряд ли когда-нибудь встретите нечто подобное -- в ту пору копии без разрешения хозяина не делали.
      -- А что, есть еще работы из дома Поспеловых? -- быстро смекнул Константин Николаевич.
      -- Да, -- оживился хозяин, -- есть еще четыре гравюры: с видом Исаакиевского собора, Фонтанки, Сенатской площади и Зимнего дворца. Те размером поболее, но в такой же отличной сохранности. Оформляли со вкусом и на века, лучший мореный дуб на багет пустили, да и резчик искусный попался. Сама рама, на мой взгляд, отделанный шедевр. Если желаете, покажу...
      -- Да, пожалуйста, -- кивнул Фешин, невольно поддавшись интересу. -- Я готов их приобрести. Жаль, если такие вещи разойдутся по разным адресам или покинут Россию.
      -- Вы правы... -- Старик цепко оглядел непонятного покупателя и быстро исчез в подсобке, откуда вернулся с аккуратно завернутыми в старое одеяло гравюрами.
      Пейзажи действительно были великолепными, исполнены тщательно, со вкусом, и Тоглар поразил продавца, когда, даже не спрашивая цены, решительно сказал:
      -- Беру.
      -- Все?.. -- удивился растерявшийся старик.
      -- Да, все, -- и, не торгуясь, отсчитал названную хозяином сумму.
      -- Может, вам надо еще что-нибудь подобрать, подыскать? Так я с удовольствием... -- предложил вдруг на радость Тоглару подобревший старик.
      -- Да, наверное, мы еще кое-что купим у вас. Я пришлю сюда знающего человека, он и отберет на свой вкус, я ему доверяю, -- согласился Фешин. -Он закажет вам необходимое для моего дома. Я и гравюры сейчас забирать не буду, за ними заедут завтра-послезавтра. -- И неожиданно, словно только что вспомнил, взволнованно сказал: -- Есть у меня к вам и личная просьба, помогите, пожалуйста. Я ищу картины Николая Ивановича Фешина, слыхали про такого? Он работал в России, в начале века...
      Старик довольно долго молчал, отыскивая в памяти фамилию, потом заглянул в какой-то толстый рукописный гроссбух и только после этого, виновато разведя старческими руками в "гречке", сказал:
      -- Извините, не знаю такого, и в моих списках не числится. Но не беда, ко мне многие коллекционеры и знатоки заходят, часто звонят, справляются о цене и спросе, да и я частенько у них консультируюсь. Так что обязательно прознаю про вашего Фешина. Откуда он родом, где жил, где работал, где и с кем выставлялся, где умер?
      Тоглар довольно подробно рассказал, что знал, и даже назвал города, где наверняка должны быть работы академика Фешина.
      -- Ну, по таким ориентирам да такого известного художника просто грех не найти, -- ободрился хозяин антикварной лавки. -- Обнищал повсюду народ в России, и в Поволжье тоже. Свяжемся с коллекционерами и художниками из тех краев, нынче все везут в Москву. Есть заказ -- будут картины. Уверяю вас, найдем, дайте только срок...
      На том они, довольные, и распрощались. Тоглар оставил старику свою новую парижскую визитку. Он поверил, что с помощью такого искушенного в старине человека обязательно выйдет на след картин своего деда... 2
      Ремонт, реконструкция, перепланирование на Кутузовском, как и предсказывал Георгий-Эйнштейн, затягивались из-за того, что основательно перестраивались две трети лестничной площадки громадного сталинского дома. Сразу после возвращения Тоглара из Парижа Виленкин, вводя хозяина в курс текущих дел, смущенно признался: все, чем он до этой поры занимался, включая наиболее удачные проекты, по большому счету было лишь изысканным косметическим ремонтом, с тщательным световым и пространственным решением. Настоящая дизайнерская и архитектурная работа -- с перепланировкой, когда наполовину сносятся стены и остаются одни полы, а точнее, метраж от полов, -- выпала ему лишь здесь, на Кутузовском, и он, не имея прежде такого опыта фундаментальной перестройки, не смог точно рассчитать лишь одно -- время. Но классная работа не делается в спешке...
      Тоглар и сам это знал. Он верил своему дизайнеру и, как человек с фантазией, видел все, что задумал гениальный Виленкин. После двух-трех переделок, согласованных с Тогларом, вопрос о конкретной сдаче квартир под ключ вообще отпал: жесткие сроки, как понял Константин Николаевич, могли сказаться на качестве работ и закрепощали фантазию автора проекта, которому объект был так же дорог, как и хозяину, а может, для художника он был даже важнее, ведь он выхаживал его как дитя, создавая с нуля.
      Такое спокойное отношение к переезду на Кутузовский возникло у Тоглара потому, что он прекрасно обжился в "Метрополе". Его трехкомнатный люкс на втором этаже одного из лучших отелей Москвы как нельзя лучше подходил для комфортной жизни. В пятизвездочных отелях, предназначенных для состоятельных гостей, жизнь быстро отладилась по международным стандартам. Тут стали оказывать все мыслимые и немыслимые услуги, потому что главными постояльцами гостиницы были не просто богатые люди со всего света, а зачастую господа с причудами. Подстраиваясь под вкусы экстравагантных клиентов, гостиница быстро подняла сервисный уровень, достойный любой европейской столицы. Быть может, и неожиданное путешествие в Париж, открывшее Тоглару новые горизонты в жизни, заставляло его не спешить с ремонтом и переездом. Ведь он мог слетать с Натальей еще куда-нибудь -- мир, оказывается, так велик, прекрасен и разнообразен, и дверь в него стала теперь распахиваться на удивление легко, так что Константину Николаевичу было даже трудно свыкнуться с этим. Но вспоминая дни в Париже, вечер в "Леди Астор", он понимал, какие перспективы открываются перед ним! Теперь он знал, что, например, сегодня, в начале февраля, когда зиме в России конца-краю не видать, можно слетать на остров в Тихом или Индийском океане у экватора, где круглый год лето. На те самые, ласкающие слух своими названиями острова, которые весь советский народ видел лишь по телевизору в "Клубе путешественников" у Юрия Сенкевича или, на худой конец, читал о них в книгах о морских путешествиях и пиратах: Фиджи, Таити, Тасмания, Сейшельские, Мальдивские острова, десятки крошечных островков в Океании... Все это звучало как музыка, но теперь уже не казалось сказкой, в которой невозможно очутиться. Конечно, влюбленному Тоглару хотелось показать этот прекрасный мир своей избраннице и увидеть его самому глазами художника, ведь там совсем иные краски, иное освещение, иная реальность! Но Наталья, с которой Тоглар переговаривался по телефону почти каждый день, не могла и на неделю покинуть Ростов, оставить больную мать. Да и на работе, по ее словам, хлопот хватало. Мода -- дело капризное: в феврале в их салоне-магазине ожидали с инспекционной поездкой и новыми моделями парижского патрона Робера Платта. В общем, приходилось терпеливо ждать, хотя он не раз предлагал, чтобы Наталья оставила работу в фирме Кристиана Лакруа. В какие-то дни, когда особенно допекала тоска, Тоглар и сам едва не срывался в Ростов, но Наталья останавливала его, просила подождать лучших дней. Константина Николаевича утешало лишь то, что, провожая ее после Парижа на ростовский рейс, он успел незаметно положить в ее любимую сумочку внушительную пачку долларов -- они, наверное, в связи с болезнью матери были ей сейчас очень кстати.
      На банкете в "Пекине" по случаю возвращения в Москву из чеченского плена Тоглар интуитивно предположил, что его пути с братвой в скором времени могут разойтись навсегда -- так оно и выходило. После Парижа он мало кого встречал из старых корешей. Правда, он сам как-то нанес визит Дантесу, расположившемуся здесь же в "Метрополе", двумя этажами выше. Предусмотрительно решил, пока позволяли обстоятельства, завести еще и служебные паспорта для себя и Натальи. Он быстро уразумел, какие преимущества дают такие ксивы для людей, часто выезжающих за границу, тем более что после Франции решил основательно посмотреть мир, как только переедет на Кутузовский проспект и оформит свои отношения с Натальей.
      Встречался Тоглар довольно часто, можно сказать постоянно, лишь с одним Городецким, когда тот наведывался в "Метрополь" к Дантесу, или когда они тут, в гостинице, сутками играли в карты в каком-нибудь номере или в апартаментах самого Дантеса. Иногда Аргентинец сваливался как снег на голову, разыскивая своего гениального компаньона -- Эйнштейна. Часто Городецкий приглашал Тоглара домой: он любил принимать гостей, или, как он подчеркивал, ужинать компанией в праздничной обстановке. Что и говорить, старел на глазах неугомонный Аргентинец, кутила и весельчак, года тянули к уюту, покою, домашнему очагу, а дом свой и домочадцев своих он любил. Городецкий побывал на будущей квартире Тоглара и, оценив размах великого чистодела, восхищенно, но без тени зависти заметил:
      -- Да, брат, широко ты замахнулся! Моя хваленая квартира по сравнению с твоей бедной хижиной может показаться. Крепко, я чувствую, ты "чехов" кинул, молодец!
      Он-то видел и знал, что Тоглар после кавказского плена отошел от дел, или, как говорят, завязал. Значит, имел средства, если такое строительство затеял, да и на будущее в голове, кроме картин и художественных выставок, ничего не держит. Впрочем, Городецкий от души радовался этому, он и сам старался не влипать во всякие авантюры. Надеясь спокойно дожить до старости, выбирал для игры в карты по-крупному только богатых лохов, которых ему подыскивали за деньги проверенные люди, сами бывшие картежники, зарекшиеся больше никогда не брать карты в руки.
      Однажды после такой игры, принесшей серьезный выигрыш, неунывающий Аргентинец неожиданно с завистью обронил:
      -- Эх, жаль, что я, дурак, пошел в жизни не по чиновничьей линии, а в карты кинулся. А ведь иняз закончил...
      Тоглар удивленно вскинул брови, что развеселило Аргентинца.
      -- Да, да, именно! Надо было по госслужбе двигаться. Только там крутятся настоящие деньги, а настоящие чиновники ворочают миллиардами. Как ты думаешь, легко из бюджета или по президентскому указу получить выделенные деньги? Вот и не отгадал. То, что положено, это еще ничего не значит. Пока не пришлешь назад пятнадцать -- двадцать процентов от выделенной суммы, никогда не получишь своих денег. Даже если у тебя в крае, области из-за этого остановятся заводы или без зарплаты голодают люди. Пришли -- получишь, а попытаешься вякать, права качать или вернуть на копейку меньше, чем требовали, -- себе дороже станет. В глазах других еще и дураком выставят: не можешь, мол, получить всенародно выделенные деньги из бюджета. А пятнадцать--двадцать процентов от триллионов, дорогой Тоглар, это не миллионы, а миллиарды! Вот что значит сегодня чиновник при российской демократии.
      -- Неужели это все творится на самом деле? -- Тоглар не переставал удивляться крутости новой жизни. Но и Городецкий зря не скажет. Скорее всего так оно и есть.
      -- Да, брат, отстал ты от жизни... -- Городецкий удобно развалился в кресле, грея в руках бокал с искрящимся вином. -- Ты думаешь, с кем я нынче катаю в карты: с банкирами, предпринимателями, оптовиками, нефтяными магнатами, ворами в законе, аферистами или ювелирами? Нет, ошибаешься... Эти уже из серьезной игры выпали, с ними я не играю уже года два-три. Сегодня я катаю только с государственными чиновниками. Впрочем, -- он хохотнул довольно, -- и меня за оного по легенде выдают. Я вроде как сосу бюджет за счет топливно-энергетических ресурсов -- тут самый жирный кусок выпадает из казны, -- оттого я всегда желанный гость в их компании. Правда, ради этого время от времени приходится посещать с умным видом соответствующие министерства, чтобы примелькаться в глазах у тех, с кем буду завтра катать. Тут у меня режиссеры-постановщики почище Мейерхольда и Таирова... и ассистенты все сплошь гениальные. Ты бы видел, как в нужный момент появляется служивый человек и хорошо поставленным театральным шепотом, слышным за квартал, сообщает мне: через полчаса вас ждет министр или же вам назначил встречу Владимир Виноградов из "Инкомбанка" или, скажем, Юрий Агапов из "Кредобанка". Впечатление, скажу я тебе, что надо, особенно среди чиновничьего люда, -- они должность уважают, у них кресло -- синоним денег. Я своим режиссерам и ассистентам двадцать процентов отстегиваю от выигрыша, и не приведи Господь что-то утаить или запамятовать -- долго будешь ждать следующей игры, еще и штраф навесить могут. Ох и трудно стало катать в карты, скорей бы на пенсию отвалить, жить с ренты, -- мечтательно вздохнул Аргентинец. -- Но скоро, чтобы не потерять работу и кусок хлеба, мне придется дом за рубежом приобрести -- на Кипре или в Англии. Они, гады, туда косяками собираются переезжать, селятся кучно, чтобы друг дружки держаться на всякий случай, да и водку в компании слаще пить. Они и мне предлагают поселиться рядом, как своему, -- придется раскошелиться. Представляешь, какие деньги они туда перегнали?!
      -- Тебе не угодишь: не воруют -- играть не с кем. Воруют -- Россию разграбили, -- пошутил Тоглар, и оба от души расхохотались.
      Постоянно, едва ли не каждый день, Тоглар встречался с Георгием-Эйнштейном; после поездки на фестиваль и особенно после того, как Георгий рассказал о своем увлечении балетом, они очень сблизились, хотя Константин Николаевич и словом не обмолвился о своей бывшей жизни. У них было для этого и без того достаточно точек соприкосновения -- искусство во всех его проявлениях.
      Конечно, бывал Тоглар с Эйнштейном и на балетных спектаклях. После многолетнего затянувшегося скандала в Большом театре российский балет распался на несколько частных коллективов, а некоторые талантливые танцовщики уехали на Запад, где без особых усилий стали прима-звездами в знаменитых европейских театрах. Но даже такие, казалось бы, невосполнимые для другой страны потери не стали для России роковыми. Словно по волшебству, появилась новая плеяда талантов, и Георгий, хорошо ориентировавшийся именно в балете, водил Тоглара на такие спектакли, где на афишах значились не затасканные имена, а выступали завтрашние Улановы, Плисецкие, Нуриевы, Барышниковы, Лиепы...
      На одном из таких представлений сидевший рядом Эйнштейн молча подал Тоглару предусмотрительно захваченную пачку бумаги и угольный карандаш, и Константин Николаевич, увлекшись, сделал несколько рисунков с натуры. В рисунках этих Тоглар легко схватывал движение, жест, пластику тела -главные элементы в балете, составляющие его суть, красоту, грацию. Чуть позже Константин Николаевич, увлекшийся погоней за жестом, движением, стремительным пируэтом, попросил Георгия устроить ему возможность побывать в балетном классе, в репетиционном зале, где сделал еще десятки разных рисунков.
      Иногда Фешина неудержимо влекло к природе, на пленэр, на зимние пейзажи, и тогда он один или опять же с Георгием уезжал в свой загородный дом в Переделкино. Особняки в Переделкино, когда-то возведенные по сталинскому приказу для писателей, были построены с размахом, и неплохие архитекторы приложили к ним руку. Поговаривали, что дом, приобретенный Тогларом, выстроен по проекту Курбатова, одного из любимых учеников знаменитого Шехтеля. Эту версию подтвердил и Виленкин, часто бывавший в Переделкино, -- ему тоже нравилось вычурное, с претензией на тогдашнюю моду каменное строение. Правда, он, имевший на все свой собственный взгляд, уже видел, что следовало бы убрать, добавить, сломать, перестроить, и обещал после окончания работ на Кутузовском, которые близились к завершению, заняться и загородным домом в сосновом лесу.
      Писательский городок, где разместились также дачи крупных военачальников, маршалов, адмиралов флота, с первых лет существования был подключен к центральному отоплению, и жить в нем можно было круглый год. Зимой он был так же прекрасен, как и весной, летом и осенью. Тоглару нравилось, затопив камин в угловой комнате второго этажа, подолгу сумерничать у пляшущего огня -- в эти удивительно уютные часы, когда так легко и светло думается у весело пылающих смолянистых сосновых чурок. В Переделкино, где в зимнем лесу из-за поворота неожиданно может появиться медлительно-вальяжный лось, Тоглар впервые, после давних уроков отца в районном Доме пионеров, попытался писать маслом. Но эти этюды на свежем воздухе, в заснеженном лесу, давались ему трудно, наверное оттого, что перед глазами всегда стояли полотна деда, непревзойденного мастера зимних пейзажей. Вот это-то и не давало Тоглару радости: умом, эстетически до понимания творений деда он дошел, но добиться успеха в своих работах, после того как много лет не брал кисть в руки, он пока не мог, хотя интуитивно чувствовал, что все еще впереди.
      Женя Виленкин, забравший по просьбе Константина Николаевича из антикварной лавки в Замоскворечье старинные гравюры с видами Санкт-Петербурга, высоко оценил покупку хозяина квартиры.