Согласно условиям Москвы мы должны были каждые полчаса выпускать красные и зеленые ракеты, чтобы пилот за много километров мог видеть место посадки. Эти ракеты подвергали нас еще большей опасности.
      Все, однако, прошло благополучно. В час ночи мы услышали гул моторов. Подлили скипидару в костры, и они загорелись ярким пламенем.
      Посадка прошла превосходно. Радовались удаче не только мы, не было конца восторгам и жителей села, когда советский самолет пронесся над крышами их домов и побежал по полю, ярко освещая все вокруг огнями своих фар.
      Самолет пробыл у нас сорок минут. Оставил нам письма и подарки. Мы погрузили раненых, документы и письма родным. На этом самолете улетали в Москву Флорежакс и Пастаногов - им надо было еще лечиться, - а также и приемыш Пиня. Улетал и Александр Александрович Лукин для доклада о положении в тылу противника. Погрузилась также команда самолета, потерпевшего аварию при посадке. В Москву были отправлены ценности, отбитые у фашистов: мы вносили их на постройку нового самолета.
      Самолет зашел на старт, плавно поднялся в воздух, сделал два круга над поляной и, дружески покачав крыльями, улетел.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      На хуторе Вацлава Жигадло мы организовали "маяк". От города до лагеря было больше девяноста километров. Курьер связи мог проделать этот путь лишь за двое суток.
      Теперь, когда у нас появилась база на хуторе, дело облегчалось: курьер из Ровно шел только до "маяка", здесь его ждал другой, делавший на сытых и отдохнувших лошадях вторую половину пути - от "маяка" до лагеря.
      В конце декабря я вызвал в лагерь всех разведчиков. В Ровно и на "маяке" находились в то время Кузнецов, Николай и Жорж Струтинские, Приходько, Гнидюк, Шевчук, в общем человек двадцать.
      По нашим расчетам, они должны были прибыть в лагерь на рассвете. Но прошло утро, прошел день, а разведчики не появлялись. Я, Стехов и еще немногие, знавшие об этом, спать уже не могли и ночью сидели взволнованные у костра. Что могло случиться с людьми? Напоролись на карателей, попали в засаду бандитов? Предположения одно мрачнее другого.
      - Подождем до утра, - предложил я. - Если не придут, пошлем за ними.
      В три часа ночи является дежурный по лагерю:
      - Товарищ командир! Разрешите доложить - прибыл Кузнецов.
      - А где остальные? - вырвалось у меня.
      Дежурный не знал, что мы кого-то ждем. Он не понял моего вопроса и был крайне удивлен, что все сидевшие у костра в тревоге поднялись с места. Не успел он ответить, как к костру подошел Николай Иванович.
      - Разрешите доложить, товарищ командир. Разведчики прибыли.
      - Где же они?
      - Там, за постом. Охраняют пленных.
      - Каких пленных?
      - А мы разбили отряд карателей.
      Я передал дежурному распоряжение принять пленных и с облегчением вздохнул.
      - Ну, теперь спать уже некогда. Рассказывайте, Николай Иванович, что там с вами приключилось.
      К нам подошли разведчики, бывшие с Кузнецовым, поздоровались и тоже устроились у костра.
      - Путаная история, товарищ командир, - начал Кузнецов. - Не знаю, с чего начать. Собрались мы на "маяке" и направились в лагерь. По дороге встречаем Тарасенко. Бросается он нам навстречу. "Хорошо, - говорит, - что я вас увидел". - "В чем дело?" - спрашиваю. "Я узнал, - говорит, - что людвипольский гебитскомиссар в отпуск собирается. Скоро повезут на фурманках награбленное барахло - чемоданов десять, не меньше. Фурманки сопровождают жандармы. Сам гебитскомиссар выедет двумя часами позже на машине, погрузится со своими "трофеями" на поезд к Костополе". Как пропустить такой случай? - Кузнецов взглянул на меня. - Сообщать вам и просить разрешения поздно, никакой курьер не сможет обернуться. Посоветовался с ребятами. Сами понимаете, как они встретили это дело... Решили познакомиться с гебитскомиссаром. Залегли мы на шоссе Людвиполь Костополь. Место неудобное, голое, реденькие кустики и ничего больше. На шоссе Гросс заложил мину, шнур засыпал землей, протянул к Коле Приходько. Ждем час, другой, третий - ни багажа, ни гебитскомиссара. Вдруг видим километра за три впереди от нас клубы черного дыма, потом кое-где огонь показался. Слышим - пулеметная очередь. Догадались - каратели жгут село. Прошел после того час или немного меньше - появляется на шоссе обоз. Едет со стороны горящего села. Десятка два фурманок. На передней четыре гестаповца - их мы сразу узнали по черным шинелям. За ними жандармы, ну и еще всякий сброд, секирники. Это, конечно, не те, кого мы ждали, но надо было нападать. Деревню сожгли, негодяи. Дальше - понятно. Приходько дернул за шнур. Гестаповцы сделали сальто-мортале - и на землю. Тут мы давай резать из автоматов по колонне. Кто отличился, так это Жорж со своим пулеметом. Дело было в открытом поле, спрятаться гестаповцам некуда бегут куда глаза глядят, а мы по ним из их же винтовок. Пленных привели двенадцать человек, все полицаи, жандармов живых не осталось. Ну, трофеи, документы взяли... Я знаю, Дмитрий Николаевич, - Кузнецов усмехнулся, заметив мой нетерпеливый жест, - вы собираетесь пробирать меня, будете говорить, что у нас, разведчиков, другие задачи. Но вы подождите, я еще не кончил. По дороге допрашиваем пленных, оказывается, они нас искали. То ли кто-то следил за Тарасенко, то ли другое что, но только гебитскомиссару стало известно, что на него готовится засада. Он отложил поездку и выслал карателей. Они устроили на нас засаду около села Озерцы, а мы сами в засаде, в трех километрах от них. Они ждут нас, мы - гебитскомиссара. Стал холод их пробирать, они и разложили костры возле деревни. Крестьяне почуяли недоброе - и толпой в лес. Гестаповцы заметили это. У них явилось предположение, что крестьяне хотят предупредить партизан, а может, крови захотелось. Дали команду полицаям, те стали ловить и расстреливать перепуганных крестьян. И на этом не успокоились. Начали жечь дома. Убивали людей, бросали в горящие хаты... Все это мы узнали от пленных. Сами можете с ними поговорить... Думаю, мы правильно поступили, - закончил Кузнецов свой рассказ.
      Наступила тишина. Что я мог сказать Кузнецову, когда сам на его месте поступил бы точно так же?
      Николай Иванович подал мне какую-то вещичку:
      - Мой личный трофей.
      Это был жетон из белого металла на прочной цепочке. На одной стороне было написано: "Государственная политическая полиция" - и ниже: "4885". На обороте был изображен фашистский орел со свастикой.
      - Эта бляха, - пояснил Кузнецов, - была у старшего гестаповца, который сейчас валяется на шоссе. Мне она, пожалуй, пригодится.
      Диверсии, операции по взрыву эшелонов, мостов, различных предприятий противника стали неотъемлемой частью работы нашего небольшого разведывательного отряда. Обойтись без этого было невозможно хотя бы потому, что ни я, ни Стехов не могли противостоять напору наших партизан, жаждавших видеть реальные, физически ощутимые результаты своей работы в тылу врага.
      С другой стороны, появилась практическая необходимость в подобных операциях. По мере того как отряд рос, людей, свободных от разведки, становилось все больше и больше. Теперь мы могли позволить себе заниматься и чисто партизанскими делами.
      Кстати, чем дальше от нашего лагеря выбирались объекты таких дел, тем спокойнее мы могли заниматься нашей основной работой, зная, что диверсиями отвлекаем от нее внимание фашистов.
      Так сам собой разрешился наш давний спор со Стеховым.
      ...Однажды, при очередной встрече с Константином Ефимовичем Довгером, Виктор Кочетков узнал, что в Сарнах гитлеровцы освободили большой дом и спешно приступили к его оборудованию.
      Комендант города, члены городской управы и украинские полицаи разыскивали у населения лучшую мебель - зеркальные шкафы, никелированные кровати, мягкие кресла. Многие семьи лишились в этот день годами нажитого добра.
      - На ваших креслах будут отдыхать наши герои Восточного фронта, говорили фашисты жителям.
      Наши разведчики заинтересовались сообщением Довгера. Скоро они узнали, что здание переоборудуется под дом отдыха для старшего и среднего офицерского состава гитлеровской действующей армии и что в ближайшие дни ожидается прибытие в Сарны первого эшелона.
      Мы решили устроить достойную встречу "героям", приезжающим на отдых.
      К этому времени у нас сложилась крепкая группа подрывников - людей большой храбрости и исключительной любви к опасной профессии минера. Старшим в этой группе был инженер Маликов, человек скромный и отважный, наш лучший шахматист. Вместе с ним обычно ходили на операции командир взвода Коля Фадеев со своими ребятами и испанец Хосе Гросс.
      Еще в годы войны испанского народа против фашистов Франко Гросс отличился в минировании дорог. У нас Гросс работал по той же специальности и был непревзойденным мастером своего дела.
      Группа в сорок два человека во главе со Стеховым, не упускавшим случая пойти на интересную операцию, с вечера заняла позиции у полотна железной дороги. В полночь подул сильный ветер, сырой снег тяжелыми, липкими хлопьями стал застилать землю. Всю ночь, дрожа от сырости и холода, лежали бойцы, не имея возможности даже закурить. Мимо по полотну прошла группа немецких солдат с фонарями. Путевые обходчики. Мины они не заметили.
      Ночь была на исходе, а состав не появлялся.
      "Может быть, где-нибудь произошла диверсия и движения не будет, пока не расчистят путь?" - подумал Стехов.
      Ему было обидно уходить ни с чем. А уходить с рассветом надо обязательно: дорога оголена - гитлеровцы по обе стороны ее вырубили деревья и кустарники, - скрыться большой группе партизан днем будет невозможно.
      Но вот сигнальщики, выставленные вперед, дали знать, что с востока идет поезд. Вскоре послышался его характерный шум. Но уже по стуку вагонов было ясно, что идет порожняк.
      - Пропустим, - сказал Стехов.
      Через полчаса появился второй состав - и тоже порожняк. Впереди паровоза шли платформы, груженные балластом. Расчет у гитлеровцев был такой: если дорога минирована, взорвется балласт.
      Стехов догадался, что эти два поезда пущены для проверки.
      - Приготовиться! - приказал он.
      И вот показался груженый состав. За паровозом длинной лентой пассажирские вагоны. В окнах бледно мерцает синий маскировочный свет.
      Когда паровоз прошел линию засады и поравнялся с Маликовым, тот дернул шнур от мины. Мина взорвалась, паровоз дрогнул, остановился; вагоны образовали месиво лома, задние громоздились на те, что были впереди, давя и ломая их.
      Из уцелевших вагонов начали выскакивать фашисты.
      - Огонь! - скомандовал Стехов.
      Первым заговорил партизанский крупнокалиберный пулемет, снятый с разбившегося самолета и установленный на специально приспособленной для него двуколке. Пули изрешетили котел паровоза. Затем дуло пулемета ровной линией прошло по вагонам. Пулеметную стрельбу дополнял огонь из автоматов.
      Минут сорок продолжался обстрел эшелона. Маликов видел, как один офицер выскочил из вагона и начал громко смеяться: помешался со страху.
      Было уже совсем светло, когда группа отошла в лес.
      Через два дня Виктор Васильевич Кочетков доложил о результатах этой диверсии.
      Разведчики установили, что эшелон вез в Сарны на отдых офицеров летчиков и танкистов. Через час после отхода наших подрывников на место диверсии прибыли фашисты. Они оцепили район катастрофы, никого не подпускали к разрушенному составу. Убитых и раненых отвозили на автомашинах и автодрезинах в Сарны, Клесово и Ракитное. Сколько убитых, точно не было установлено, но только в Сарны привезли сорок семь трупов. Из Клесова и Ракитного несколько человек убитых отправили в Германию. Вероятно, то были важные персоны.
      Когда стало известно, что наши войска прорвали немецкий фронт на Волге и окружили 6-ю и 4-ю гитлеровские армии, мы испытывали чувство неизъяснимой гордости и счастья: пусть небольшая, скромная, но и наша доля есть в этом великом деле.
      Потерь при ликвидации офицерского эшелона у нас не было. В бою у бойца Ермолина пуля пробила каблук. Но с Ермолиным это случалось постоянно. Удивительно, до чего пули любили его! В любой стычке, самой короткой, пуля обязательно попадет в Ермолина, вернее - не в него, а в его одежду: то в шинель, то в фуражку, то вот как теперь - в каблук. После каждого боя Ермолину приходилось сидеть и штопать свое обмундирование. Только однажды за все время боев он был ранен - и то шутя, в палец.
      После операции на железной дороге авторитет Сергея Трофимовича Стехова в отряде поднялся еще выше. Прекрасный политработник, Стехов не пропускал возможности встретиться с врагом лицом к лицу. Он до педантичности тщательно готовился к боевым заданиям, старался предусмотреть каждую мелочь. Партизаны считали за счастье идти на операцию со Стеховым.
      Заслужить любовь партизан - дело не такое легкое, а Стехова любили и уважали. В нем сочетались качества партийной чуткости к людям, большой заботы о человеке, личной храбрости. Небольшого роста, стремительный, всегда по форме одетый, с автоматом-маузером и полевой сумкой, он выглядел, как на параде. В наших условиях постоянная подтянутость, четкость и дисциплинированность Стехова служили хорошим примером для партизан.
      Все свободное время Сергей Трофимович проводил среди бойцов. Придет в подразделение, сядет к костру и попыхивает трубочкой, служившей ему, некурящему, защитой от мошкары, ведет беседы, выслушивает просьбы и жалобы, дает советы.
      На сообщение Кочеткова о результатах диверсии Стехов заметил:
      - Что-то не верится мне, что так много убитых.
      Кочетков обиделся:
      - Вам всегда не верится. Я получил сведения от проверенных людей, все они показывают одно и то же. Долго не забудется гитлеровцам сарненский санаторий.
      Приближалось рождество. Готовясь к празднику, фашисты усиленно грабили крестьян. По дороге в Клесово группе подрывников во главе с тем же Стеховым, решившим под праздник взорвать склад с взрывчаткой, встретилась девушка-колхозница из села Виры. Ее послала в лагерь Валя Довгер. Девушка рассказала Стехову, что в село нагрянули гитлеровцы, они забирают у крестьян свиней, гусей, кур; на мельнице забрали всю крестьянскую муку. Стехов изменил маршрут. Он решил защитить село от грабежа.
      На дороге неподалеку от Виры партизаны увидели такую картину. Впереди группы солдат шествует офицер в эсэсовской форме и белых перчатках. Не идет, а именно шествует - торжественно, как на параде. Солдаты держат ружья наготове. Процессию замыкают четыре пары волов, запряженных в телеги. На телегах визжат кабаны, кудахчут куры, орут гуси, заготовленные к праздничному столу.
      Когда гитлеровцы поравнялись с партизанами, Стехов дал очередь из автомата. Вражеский офицер вскинул руки и рухнул на землю. Вслед за Стеховым открыли огонь и остальные бойцы. В течение нескольких минут фашисты были перебиты. Только двое из них залегли в кювет около дороги и открыли огонь.
      Пока возились с этими двумя, из Клесова на машинах подоспело подкрепление - взвод. Раздалась команда. Фашисты рассыпались в цепь и пошли в атаку на партизан. Стехов предусмотрел возможность того, что гитлеровцы получат подкрепление. В сторону Клесова, в нескольких сотнях метров от места засады, он выдвинул группу бойцов. Эта группа и решила дело. Мародеры были уничтожены, а награбленное добро возвращено крестьянам.
      Новый 1943 год мы отметили партизанской елкой.
      В предновогоднем номере стенгазеты появилось объявление: "Редакция готовит новогоднюю елку. От желающих участвовать требуются елочные украшения.
      Мы принимаем:
      1. Светящиеся гирлянды из горящих немецких поездов.
      2. Трофейные автоматы для звукового оформления.
      3. Эсэсовцев любого размера (желательно с дыркой в голове для удобства подвешивания).
      4. Каждый может проявить свою инициативу.
      Подарки сдавать до 31 декабря".
      Гирлянду из горящего поезда "преподнесла" тридцать первого декабря группа подрывников во главе с инженером Маликовым.
      Для охраны железной дороги от участившихся диверсий фашисты стали сгонять крестьян из ближайших деревень. Они расставляли людей вдоль полотна, предупредив, что если будет совершена диверсия, то их расстреляют как заложников. Хотя нам и не хотелось подвергать опасности население, но мы все же решили провести операцию, наметили время - в ночь под Новый год.
      Сарненскими лесами гитлеровцы с каждым днем интересовались все сильнее. Чтобы отвлечь их внимание в противоположную от нас сторону, мы решили взорвать поезд на участке Ковель - Ровно.
      Маликов с двенадцатью бойцами отправились на выполнение задания.
      Вдоль полотна железной дороги, метрах в пятидесяти друг от друга, были расставлены крестьяне. Время от времени для контроля проходила группа охранников солдат. Маликов повел своих бойцов к будке стрелочника.
      Старик стрелочник увидел вооруженных людей, перепугался, но потом, узнав партизан, успокоился и рассказал, что поезда здесь ходят часто, с большими грузами. В сторону фронта везут войска и вооружение, а обратно раненых, обмороженных и награбленное имущество. Партизанам не пришлось объяснять старику, зачем они сюда пришли.
      - Мне уж ладно, - сказал он, - только вот как быть с народом? Ведь их перестреляют!
      - Мы сами с ними посоветуемся, - ответил Маликов.
      Выждав, пока пройдут мимо очередным рейсом солдаты-охранники. Маликов, сопровождаемый двумя бойцами, подошел к крестьянам.
      - Мы партизаны, - без излишних церемоний открылся он, - намерены взорвать эшелон. Рассчитываем на вашу помощь, товарищи.
      Крестьяне ответили согласием:
      - Давайте, раз надо.
      Но шли они на это с нелегким сердцем. В случае взрыва поезда беда грозила всей деревне.
      - Как же нам задание выполнить? - задумался Маликов. - Может, лучше вас разогнать, чтобы не было на вас ответственности?
      Пожилая крестьянка предложила:
      - А вы свяжите нас и делайте свое дело. Рты нам заткните да вдарьте, чтоб синячок под глазом остался позаметнее.
      - Бить вас? Нет, не можем, - отказался Маликов.
      Крестьянка посмотрела на него и усмехнулась.
      - Да коли ж надо... Ну-ка, Степан, - сказала она соседу, - вдарь-ко, да покрепче...
      И смех и горе! Пока Маликов с товарищами закладывали мину, "сторожа" награждали синяками друг друга. Потом партизаны связали их и положили около костра, чтобы не мерзли.
      Вскоре показался поезд. Шел он в сторону фронта.
      Взрыв состава, груженного оружием, боеприпасами и другим военным имуществом, был произведен блестяще. Паровоз стал на попа. Все шестьдесят вагонов разбились и сгорели.
      Это и был наш елочный подарок стране.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      В январе ударили двадцатиградусные морозы. Наши чумы оказались мало приспособленными для зимы. Часто меняя место лагеря, мы не занимались строительством теплых землянок. Из тонких жердей строили основание чума, обкладывали его еловыми ветками, засыпали землей, и жилье было готово. Вместо дверей навешивали плащ-палатки. В середине крыши оставлялась дыра для дыма. Внутри горел костер. Люди укладывались спать вокруг него ногами к огню. От костра ногам жарко, а там, где голова, - мороз. Бывало так: проснется человек, хочет встать, а головы поднять не может - волосы примерзли. Ночью то один, то другой вскочит от холода, потанцует у костра, чтобы согреться, и, съежившись, снова укладывается.
      А тут еще беда. По всем законам физики дым из чума должен выходить в верхнюю дыру, а у нас не выходил, стлался внутри, разъедая глаза. Должно быть, в конструкции шалашей была какая-то неправильность.
      Словом, бед было достаточно. Пришлось подумать о надежном селе, где мы могли бы перезимовать.
      Лично я всегда стоял за то, чтобы жить в лесу. В лесу в случае опасности мы, если находили ненужным принимать бой, могли незаметными тропками покинуть лагерь. В лесных лагерях партизаны всегда находятся в боевой готовности, тогда как пребывание в теплых хатах - так по крайней мере казалось мне - размагничивает людей. Другое дело, что и в лесу мы должны создать себе нормальные, "оседлые" условия жизни. В лесу бойцы ограждены от эпидемий, с началом немецкой оккупации свирепствовавших в селах. Наконец, нельзя не учитывать и того, что, живя в деревнях, мы неизбежно подвергаем мирное население опасности налета карателей. Все эти соображения заставляли меня отнестись очень сдержанно к перспективе переезда на зиму в село. Но что было делать с таким морозом?
      Мы выбрали село Рудню-Бобровскую, решив, что пробудем там только то время, пока стоят лютые холода. Село было надежное. Там давно находился наш "маяк", разведчики организовали самооборону из крестьянской молодежи.
      Девятнадцатого января отряд двинулся из лесного лагеря в Рудню-Бобровскую.
      Огромная толпа крестьян встретила нас далеко за околицей, раздавались приветственные возгласы в честь Красной Армии. На площади, в центре села, у здания сельсовета, стоял покрытый красной материей стол. У стола, держа в руках поднос с хлебом-солью, стоял пожилой крестьянин.
      Когда колонна выстроилась на площади, крестьянин вышел вперед.
      - Хлеб да соль вам, дорогие гости, - сказал он. - Располагайтесь у нас, как у себя дома. Мы вас накормим и обогреем. Ваш отряд мы хорошо знаем и уважаем. Вы нас не обижаете и никому в обиду не даете. Ну а ежели теперь придется драться с заклятым врагом, будем драться вместе, закончил он и передал хлеб-соль Стехову.
      Стехов взял поднос в руки и сказал ответное слово, такое же простое и короткое.
      После митинга подразделения сразу разошлись по указанным квартирам.
      Увидев, как партизаны наши смешались с местными жителями, как те и другие, радостно взволнованные, вместе пошли к хатам, пошли как хорошие, давние друзья, я подумал: это, может быть, и неплохо, что мы будем здесь жить. Тесная связь и дружба с местным населением укрепят отряд, сделают его еще боеспособнее.
      С самого начала мы условились о безукоризненном поведении в селе, о том, что каждый из нас является здесь представителем Советской власти и потому должен быть образцом дисциплинированности, товарищеской спайки, чуткости к людям, культуры в быту. У нас жестоко преследовался мат, искоренялось все, что пахло "партизанщиной".
      Не успели мы как следует разместиться в штабной хате, как явились несколько мужчин - жителей села. Они просили использовать их по нашему усмотрению и, главное, обучить их обращению с оружием. Уже на следующий день начались в селе военные занятия. Постепенно в них втянулось все мужское население.
      Крестьяне села оказались нашими преданными помощниками. Мы начали посылать их на заставы и посты, расставленные вокруг села, назначали в состав патрулей. Зная в лицо местное население, они быстро распознавали и задерживали чужаков.
      "Столица" наша, как партизаны окрестили Рудню-Бобровскую, зажила новой жизнью. Воскресли давно забытые "посиделки", молодежь, собравшись вечером в какой-нибудь хате, проводила время за песнями и играми до рассвета. Энтузиасты художественной самодеятельности - Лева Мачерет, Валя Семенов, доктор Цессарский - привлекали крестьянских парней и девушек к участию в самодеятельных коллективах. На политинформации к Стехову являлось много крестьян. Бойцы рассказывали в селе о своих родных городах, о колхозном труде, о Москве, с которой связывались все наши думы о Родине. Порой казалось, что мы находимся не в глубоком тылу врага, а где-нибудь в Подмосковье или на Урале... Вокруг Рудни-Бобровской по крупным селам Сарненского, Ракитнянского, Березнянского и Людвипольского районов находились наши "маяки" - представители Советской власти в этих местах. Ежедневно из партизанского центра во все стороны отправлялись группы партизан: одни - с разведывательными и диверсионными заданиями, другие для связи с "маяками".
      Под контроль отряда были взяты все молочарни, работавшие на фашистов, и фашисты оттуда ничего уже не могли получить. Мы "оседлали" Михалинский лесопильный завод, посадили там своего коменданта и лесоматериалы выдавали отныне только крестьянам. Один за другим партизаны громили фольварки новоявленных немецких помещиков уже на западных берегах рек Случь и Горынь. К востоку от этих рек немецкие имения были разгромлены окончательно. Вся округа полностью стала нашей, партизанской.
      Из Ровно, из районных центров, с железнодорожных станций - отовсюду к нам в "столицу" стекались важные сведения и от нас передавались в Москву.
      В пятидесяти километрах к югу от Рудни-Бобровской находился "оперативный маяк" во главе с Фроловым. Там происходило формирование местных вооруженных отрядов.
      Оборудовав площадку около села, мы начали принимать самолеты. Вместе с нами местные жители раскладывали сигнальные костры. Самолеты из Москвы приходили почти каждую ночь, сбрасывали нам грузы. В воздухе раскрывались огромные парашюты, и у костров "приземлялись" тюки в мягкой упаковке с боеприпасами, обмундированием, теплой одеждой, шоколадом, папиросами и прочими нужными нам вещами.
      Бойцы отогрелись в хатах, привели в порядок свое обмундирование.
      Но все же долго не могли привыкнуть партизаны к хатам. До этого мы семь месяцев жили на свежем воздухе. В жару и мороз, в вёдро и дождь спали почти под открытым небом. Гостеприимные, натопленные дома казались теперь нестерпимо душными. И, за небольшим исключением, бойцы по нескольку раз за ночь выходили на мороз подышать свежим воздухом.
      Известия с фронтов прибывали все более и более отрадные. У стен волжской твердыни армии немецких захватчиков окружены кольцом наших войск. Это кольцо сжималось все теснее. Уничтожение врага на этом отрезке было теперь вопросом времени. В январе советские войска прорвали блокаду под Ленинградом. На Северном Кавказе началось стремительное наступление Красной Армии.
      Хорошие известия вызывали необычайный подъем духа у партизан и всего населения.
      Не было, пожалуй, более радостного события в нашей жизни, чем хорошая сводка, и то, что эти хорошие сводки приходили теперь каждый день, создавало особое, постоянно приподнятое настроение. Мы жили в предчувствии праздника.
      Наступление Красной Армии вносило растерянность в среду оккупантов, вызывало у них новые и новые приступы бешеной злобы.
      ...Кузнецов, вернувшись из Ровно, сообщил о приказе Эриха Коха очистить Полесье от партизан.
      Надо сказать, что к этому времени прибыло в наши районы два батальона из партизанского соединения Героя Советского Союза генерала Сабурова. Кроме того, в селе Вороновке стоял отряд подполковника Прокопюка.
      Скопление партизан поблизости от Ровно беспокоило фашистов. Во исполнение приказа гаулейтера шеф ровенской полиции Питц сосредоточил в городе тысячи две эсэсовцев, прибавил к ним группы украинских националистов и расставил гарнизонами по районным центрам вокруг нас.
      Получив эти сведения, мы приняли контрмеры. Через местных жителей, ходивших по нашим заданиям в разведку, распространили слух, что партизаны собираются нападать на районные центры. Слухи дошли до фашистов, и, вместо того чтобы наступать на нас, они стали готовиться к обороне. В помещениях, где они расквартировались, гитлеровцы обили толстым железом двери, на окнах из такого же железа сделали ставни с амбразурами для пулеметов и пушек. Вокруг помещений отрыли окопы, поставили проволочные заграждения. А мы тем временем, пока враги сидели в ожидании партизан, продолжали свою работу.
      Не проходило дня, чтобы наши радисты не передали в Москву очередное сообщение из Ровно, из Луцка, из Сарн, со станции Здолбунов. Разведчики трудились на славу. Они были гордостью отряда, его золотым фондом. Но не меньше уважались у нас и связные, эти скромные люди, изо дня в день совершавшие свой подвиг.
      Воистину подвигом был их опасный путь из города на "маяки", с "маяков" в отряд. Одним из этих скромных героев все считали Николая Приходько. Никто не знал, когда он отдыхает, как не знали и того, каким неожиданностям подвергается он в пути. Кое-что смутно доходило до нас о его приключениях, сам же он молчал, иногда лишь выдавая себя озорным блеском глаз. Этого он скрыть не мог.
      Число связных мы собирались увеличить - этого требовали растущие размеры работы. Группа бойцов, тщательно отобранных, проходила специальные занятия. В этой группе обращал на себя внимание одиннадцатилетний мальчуган по имени Коля, по прозвищу Коля Маленький. В отряд он попал недавно, но все уже хорошо знали его историю.
      Один из наших разведчиков - Казаков - отбился от своей группы, направлявшейся к станции Клесово. Казаков, разведчик молодой, не умел как следует ориентироваться. Целые сутки бродил он по лесу и не мог найти дороги к лагерю. Куда бы ни пошел, через час-два снова оказывался на старом месте.
      Ночь он провел в лесу, утром снова начал поиски. Но все старания его были напрасными.
      Под вечер Казаков услышал мычание коров. Осторожно, избегая наступать на валежник, он направился в ту сторону, откуда доносилось мычание.
      Казаков вышел на лесную полянку. На пеньке сидел мальчуган, усердно строгавший ножиком палку.
      Партизан подошел к мальчугану.
      - Как тебя звать, хлопчик?
      - Коля.
      - Ты здешний?
      - Тутешний.
      - Из какого села?
      - Из Клесова.
      - А далеко отсюда до Клесова?
      - Та километров двадцать пять буде.
      - И ты так далеко гоняешь скот? - удивился Казаков.
      - Та я ж тут роблю. У одного хазяина. Його товар пасу. А ты, дядечку, часом, не партизан? - спросил мальчуган, показывая глазами на винтовку за плечами у Казакова.
      - А ты встречал здесь партизан? - поинтересовался Казаков.
      - Та ни. Люди кажуть, що километров за тридцать партизаны, а я их не найшов.
      - А зачем ты их искал?
      - Я теж хочу в партизаны, - решительно заявил пастушонок.
      Так они познакомились.
      Колиного отца замучили фашисты. Мать и старшего брата угнали в Германию. Раньше мальчик учился в школе, теперь школы закрыты, он пошел в пастухи, чтобы как-нибудь прокормиться.
      - Вот что, Коля, - сказал Казаков. - Время позднее. Ты гони скот в деревню и принеси чего-нибудь поесть.
      Коля защелкал кнутом, засвистел и погнал свой "товар". К ночи он вернулся, принеся с собой кринку молока, лепешки и сало.