- Скоро уйдем отсюда, Николай Иванович. Еще неделя - и вы в Ровно.
      - Я-то буду в Ровно, а вот гаулейтер...
      С этими словами он достал из кармана шинели две сложенные вместе газеты и протянул их мне. Это были номера "Правды" за восемнадцатое и девятнадцатое декабря, которые накануне сбросили Карасеву с самолета.
      В обоих номерах содержались сообщения, представлявшие для нас чрезвычайный интерес.
      Я невольно представил себе заснеженную московскую улицу, людей, столпившихся у газетной витрины. Миллионы наших соотечественников, миллионы людей во всем мире прочли или услышали по радио эти короткие телеграфные сообщения. От этой мысли захватывало дух.
      "Стокгольм, 17 декабря (ТАСС). Немецко-фашистская газета "Минскер цейтунг" сообщила, что на днях в своем служебном кабинете был убит один из гитлеровских главарей в городе Ровно - обер-фюрер СС Альфред Функ".
      Казалось бы, что особенного! Прочли в газете о факте, который кому-кому, а уж нам достаточно хорошо известен. Но особенное было. Сознание, что этот факт - убийство палача Функа - стал предметом широкой гласности, наполняло сердце гордостью. Я не видел лица Кузнецова - он молча стоял поодаль, развернув газету и читая что-то совсем другое, - но я знал, что и он испытывает такое же, как и все мы, чувство.
      Второе сообщение, помещенное в "Правде" от девятнадцатого декабря, гласило:
      Заявление Рузвельта на пресс-конференции
      "Лондон, 17 декабря (ТАСС). По сообщению вашингтонского корреспондента агентства Рейтер, президент Рузвельт на пресс-конференции сообщил, что он остановился в русском посольстве в Тегеране, а не в американском, потому что Сталину стало известно о германском заговоре.
      Маршал Сталин, добавил Рузвельт, сообщил, что, возможно, будет организован заговор на жизнь всех участников конференции. Он просил президента Рузвельта остановиться в советском посольстве, с тем чтобы избежать необходимости поездок по городу. Черчилль находился в британском посольстве, примыкающем к советскому посольству. Президент заявил, что вокруг Тегерана находилась, возможно, сотня германских шпионов. Для немцев было бы довольно выгодным делом, добавил Рузвельт, если бы они могли разделаться с маршалом Сталиным, Черчиллем и со мной в то время, как мы проезжали бы по улицам Тегерана.
      Советское и американское посольства отделены друг от друга расстоянием примерно в полтора километра..."
      Лицо Кузнецова сияло счастливой улыбкой. Да, он имел право гордиться. Он был одним из тех, кто разрушил злодейский план гитлеровцев. Не могло быть сомнения, что гитлеровские агенты, о которых шла речь в телеграмме, в том числе, конечно, и фон Ортель, занимавший среди них не последнее место, вовремя найдены и обезврежены.
      - Поздравляю вас, Николай Иванович!
      - Ну, я-то, может, здесь и ни при чем, - ответил Кузнецов. - Тут ведь, надо думать, десятки людей потрудились... Впрочем... - проговорил он задумчиво и хитро прищурился, - впрочем, я-то, пожалуй, один из них. Приятно знать, что и твоя работа пошла на пользу...
      В этот день на очередной политинформации Стехов прочитал партизанам сообщение о провале гитлеровского заговора в Тегеране. Разумеется, имя Кузнецова не было при этом упомянуто.
      Дежурный доложил, что к нам едут гости. Я вышел навстречу. Человек десять верховых медленно приближались к лагерю.
      - Бегма, - отрекомендовался спешившийся коренастый человек.
      - Милости прошу, Василий Андреевич!
      Василий Андреевич Бегма до войны был секретарем Ровенского обкома партии и теперь оставался на своем посту, являясь членом подпольного ЦК КП(б)У, начальником штаба партизанского движения Ровенской области и командиром партизанского соединения.
      До этого дня я не был знаком с Василием Андреевичем, но много слышал о нем и долго ждал встречи с ним. Как кстати его теперешний приезд! Мы сможем познакомить Бегму с подпольной организацией Новака, свяжем его людей с нашими!
      Василий Андреевич прибыл издалека - с северо-востока области. После деловых разговоров, за обедом, Бегма стал рассказывать о том, что какой-то партизан, переодетый в форму немецкого офицера, наводит ужас на всех гитлеровцев в городе Ровно, что он убивает крупных фашистских заправил среди бела дня прямо на улице, что он захватил фашистского генерала.
      Рассказывая, Василий Андреевич и не подозревал, что этот партизан сидит за нашим обеденным столом. Лукин порывался перебить рассказчика, но я дал знак, чтобы он молчал. А Николай Иванович бесстрастно слушал рассказ Бегмы.
      - Вот это дела! Не то, что мы с вами делаем, - закончил Василий Андреевич.
      - Дела замечательные, - подтвердил я и представил Василию Андреевичу того партизана, о котором он с таким восхищением рассказывал...
      В лагере под Целковичи-Велки мы задержались значительно дольше, чем предполагали. Ожидаемый из Москвы груз все не прибывал, да и командование не разрешало пока возвращаться на старое место.
      Больше того, когда мы, гонимые нетерпением, снялись и двинулись к Цуманским лесам, от командования последовал короткий приказ:
      "Немедленно вернуться и ждать прихода маневренной группы Черного".
      Непосредственно с Черным мы связи установить не могли. Он связывался с нами через Москву.
      Делать нечего, вернулись в Целковичи-Велки.
      - Разрешите с группой отправиться к Берестянам, - обратился ко мне Лукин. - Разведчики нервничают. Рвутся в дело.
      Я согласился, и Александр Александрович с ротой пеших бойцов и группой конных разведчиков направился в Цуманские леса. С ним пошли также трое связных и радист.
      Уже через три дня мы получили через Москву радиограмму от Лукина. Он сообщил, что после перехода железной дороги неожиданно столкнулся с большой колонной противника и здорово расчесал ее.
      Через неделю было получено разрешение на переход в район Ровно всего отряда. Добрались мы туда благополучно, без единого происшествия.
      На одном из привалов в небольшой деревушке, расположенной среди огромного соснового леса, Лида Шерстнева подала мне радиограмму из Москвы. Командование поздравляло нас с успехами и сообщало, что Указом Президиума Верховного Совета награждено орденами и медалями Советского Союза до ста пятидесяти партизан нашего отряда. Орденом Ленина были награждены Кузнецов, Николай Струтинский, Стехов, Ян Каминский и я; Шевчук и Жорж Струтинский - орденом Красного Знамени. Цессарский и Валя Семенов получили ордена Отечественной войны I степени. Радисты, все без исключения, были награждены орденами. Более двухсот партизан наградили партизанскими медалями. Получил партизанскую медаль I степени и Коля Маленький.
      Весть об этом молниеносно облетела отряд. Начались поздравления.
      - Вы, Николай Иванович, больше чем кто-либо заслужили эту награду, сказал я Кузнецову, поздравляя его.
      - Теперь я еще в большем долгу перед Родиной, - ответил он.
      Так празднично закончилась временная передышка.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      В середине декабря имперский комиссар Украины Эрих Кох отдал приказ о начале эвакуации немецких учреждений. Вскоре после этого гаулейтер, следуя своему же приказу, сам покинул "столицу" и уехал в Берлин.
      Приказ Коха оказался несколько запоздалым. К тому времени город Ровно являл собой картину повального бегства или, выражаясь языком имперского комиссара, тотальной эвакуации фашистских оккупационных чиновников и офицеров. По улицам, волоча тюки и чемоданы, набитые награбленными вещами, шли и шли наспех одетые господа "завоеватели". Весь этот поток был устремлен к одному месту в городе - к вокзалу. У вокзального здания часовые с трудом сдерживали напор толпы, потерявшей всякое руководство, панически настроенной и охваченной одним лишь животным страхом и стремлением бежать.
      "Улетел мой германский коршун, - писал в отряд Николай Иванович, подразумевая Эриха Коха. - События на фронтах и шум, поднятый нами в городе, здорово напугали этого хищника. Он и рождественский вечер, не дождавшись 25 декабря, устроил 22-го и уже на следующий день - был таков. Посылаю Вам газету с отчетом об этом вечере. Обратите внимание на строчки, которые я подчеркнул".
      "Гаулейтер сказал, - гласил газетный отчет, - что как свет побеждает темноту с рождением Христа, когда день становится длиннее ночи, так и великая Германия победит в этой войне большевистскую тьму".
      "Этот "победитель" перед своим бегством врал, как видите, не совсем удачно, - писал Кузнецов дальше. - Он не учел, что гитлеровская Германия напала на нас 22 июня, а этот день знаменует удлинение ночи. Тьма нападает на свет... Не могу простить себе, что я опоздал на этот вечер. Кажется мне, что Кох больше сюда не вернется. Удастся ли вообще поймать его, чтобы наконец он ответил за все свои злодеяния?.."
      С этим же письмом Николай Иванович посылал ценные разведывательные данные, добытые им за короткий срок пребывания в Ровно. Он сообщал о переброске частей с востока на запад, о передвижении штабов, о панике, царящей в "столице", о том, что гитлеровцы минируют в городе крупные дома.
      Кузнецов писал также об усилившемся в Ровно терроре. С востока, с территорий, освобожденных Красной Армией, продолжали прибывать в огромном числе гестаповцы и жандармы. Ежедневно происходили аресты. На улице Белой, где обыкновенно совершались расстрелы заложников, теперь каждую ночь, с вечера до утра, шло беспрерывное уничтожение советских людей. Крытые грузовики вывозили за город горы трупов.
      В числе арестованных был и наш подпольщик Казимир Домбровский.
      - Видимо, кое-что стало о нас известно гестаповцам, - заключил Александр Александрович Лукин, докладывая об этом аресте.
      Его предположение вскоре подтвердилось.
      На улице был схвачен Иван Иванович Луць. Он знал, что за ним следят, но продолжал оставаться в городе, хотя и имел полную возможность уйти в отряд. Эта неосторожность стоила ему жизни.
      За провалом Луця последовал новый: гестапо арестовало Марусю Жарскую, смелую советскую девушку, комсомолку, настоящего патриота. До войны Маруся работала трамвайным кондуктором в Минске. В Ровно она попала по принуждению - была увезена фашистами. Как только ей представилась возможность участвовать в подпольной борьбе, Маруся вступила на этот путь. Она прошла его достойно. Десятки секретных квартир обеспечил подпольной организации хозяйственный отдел, возглавляемый Марусей Жарской. А сколько было добыто документов, сколько сделано по налаживанию питания подпольщиков, какой трогательной заботой окружались семьи погибших товарищей!
      Почти одновременно с Марусей был арестован и Николай Поцелуев. Его предал сосед - украинский националист. Гестаповцы осадили квартиру Поцелуева. Он отстреливался, был тяжело ранен и в бессознательном состоянии увезен в ровенскую тюрьму.
      Смертельной опасности подвергся Коля Струтинский. Всегда бдительный, строго соблюдавший конспирацию, он был все-таки выслежен.
      Струтинский пришел на одну из своих явок. Спустя четверть часа он услышал, как за окнами остановилась машина. Затем раздался громкий стук в дверь.
      - Иди в другую комнату! - сказал Коле хозяин квартиры.
      Струтинский скрылся за дверью.
      - Где он? - потрясая оружием, кричали ворвавшиеся гестаповцы.
      - Кто?
      - Не притворяйся! - И гестаповец замахнулся на хозяина револьвером.
      Но в то же мгновение в дверях появился Струтинский и двумя выстрелами уложил непрошеных гостей.
      Струтинский и хозяин квартиры выскочили на лестницу. С площадки второго этажа они увидели, что в кузове стоявшего у дома грузовика находятся жандармы.
      - Хайль, гады! - крикнул Струтинский и открыл по ним огонь.
      Жандармы начали прыгать с машины, сбивая один другого с ног. Тем временем Струтинекий и Хозяин квартиры скрылись.
      Такова была обстановка, создавшаяся в городе. С каждым днем она становилась тяжелее. С каждым днем все больше и больше опасностей подстерегало наших людей.
      Ровенские товарищи знали, что в любой момент они могут уйти в отряд. Но никто из них не хотел воспользоваться этой возможностью.
      - Наше место теперь в городе! - сказал Терентий Федорович Новак, покидая отряд уже через месяц после своего приезда.
      Надо было устроить оккупантам "достойные" проводы.
      Было время, когда гитлеровцы верили в непобедимость своей армии, в то, что они навеки закрепились на завоеванной земле. А теперь им надлежало бежать, бежать без оглядки. Этим желанием - поскорее унести ноги - было охвачено все немецкое "население" города Ровно, а также и лакеи оккупантов - украинские националисты.
      За машину до Львова платили по пятнадцати тысяч марок. Но и за эти бешеные деньги ее нелегко было найти.
      Новак и Струтинский во многих гаражах имели своих людей и дали им задание любыми средствами задерживать машины. Шоферами у гитлеровцев сплошь и рядом работали советские военнопленные. Они с радостью принимали предложение подпольщиков. Каждый старался как мог: подсыпали в горючее песок, портили моторы, обрывали электрооборудование, уносили ключи от машин, а иногда просто жгли их. Подступы к некоторым гаражам были минированы.
      Более или менее надежным путем, которым можно было выбраться из Ровно, оставалась железная дорога. Фельджандармы оцепили вокзал и стали наводить там порядок. Первый класс "власти" предоставили исключительно старшим офицерам и генералам; там же в ожидании поездов сидели со своими "трофеями" насмерть перепуганные фрау. Во втором и третьем классах скучилась сошка помельче, но тоже с большими чемоданами. Попасть в вокзальное здание можно было только по специальному пропуску. А Шевчук и другой партизанский разведчик, Будник, пропуска не имели. Тем не менее они хотели во что бы то ни стало очутиться на вокзале. У них на двоих был один чемодан, небольшой, но тяжелый.
      - Пропуск! - остановил их при входе жандарм.
      Пришлось отойти.
      - Так ничего не выйдет, - сказал Шевчук, бормоча проклятия по-украински. - Нужно поискать попутчика. Бачишь, сколько офицеров прут на вокзал пешком?
      Под вечер Шевчук ехал к вокзалу в фаэтоне. Будник сидел за кучера. Ехать приходилось медленно, так как Вокзальная улица была полным-полна гитлеровцев. Шевчук внимательно присматривался, подыскивая "попутчика".
      Наконец он увидел, как, изнемогая под тяжестью двух больших чемоданов, обливаясь потом, тащится фашистский подполковник. Вот он поставил чемоданы, вынул платок и, сняв фуражку, начал вытирать красное от натуги лицо.
      - Пан офицер! - почтительно окликнул гитлеровца Шевчук. - Изволите идти на вокзал?
      - Вокзаль, - подтвердил подполковник.
      - Ну, ты, помоги! - крикнул Шевчук на "извозчика".
      Тот выпрыгнул, поставил на фаэтон чемоданы, услужливо подсадил самого офицера и тронулся вперед.
      - Спасибо, спасибо! - бормотал подполковник, облегченно вздыхая и не переставая вытирать пот, ливший с него градом.
      Как только подъехали к вокзалу, Шевчук и Будник, не дав своему пассажиру опомниться, подхватили его чемоданы, а заодно и свой.
      - Не беспокойтесь, пан офицер, мы поможем.
      - Пропуск! - потребовал жандарм.
      - Со мной, со мной! - отстранил его подполковник.
      Шевчук с Будником вошли в первый класс, с трудом нашли место, куда поставить багаж подполковника. С трудом отыскали его и для своего чемодана.
      - До свидания, пан офицер! - весело крикнул Шевчук. - Счастливого пути!
      Шевчук и Будник вскоре находились в одной из квартир. Из окон ее был хорошо виден вокзал. Усевшись у окна, они ждали, когда сработает тридцатикилограммовая толовая мина, искусно вмонтированная в чемодан партизанским мастером Ривасом.
      Взрыв произошел в два часа ночи. Рухнула стена первого класса, провалился потолок, придавив около сотни офицеров вместе с их фрау и чемоданами. Но этим дело не кончилось. В момент взрыва к перрону подходил воинский эшелон. Поезд остановился, и из вагонов в панике стали выпрыгивать и разбегаться фашисты. Они решили, что попали под бомбы советской авиации. Фельджандармы и гестаповцы, оцепившие вокзал, заметив бегущих, решили, в свою очередь, что это советские диверсанты, и открыли по ним стрельбу. К вокзалу была вызвана еще рота гестаповцев, которая тут же включилась в бой с "диверсантами". Перестрелка длилась с полчаса и закончилась большими потерями для "обеих сторон".
      Наутро в городе только и было разговоров, что о взрыве вокзала. Гитлеровцы пришли в смятение.
      И вот среди бела дня раздается новый взрыв - в центре города.
      Накануне в седьмом часу вечера к прилавку специального продовольственного магазина, предназначенного "только для немцев", помещавшегося на "Немецкой" улице, в первом этаже здания ортскомендатуры, подошел человек в темных очках. Человек был почтенный и солидный, всем своим видом внушавший доверие и потому пропущенный в магазин охранявшим вход солдатом. Посетитель довольно долго рассматривал полки гастрономического отдела. Судя по строгому взгляду, он понимал толк в гастрономии. Затем посетитель обратился к продавцу, разбитному молодому человеку с пробором, попросив его завернуть двести граммов сыра поострее.
      - Слушаюсь, - с готовностью отвечал продавец.
      - Желательно с червями, - объяснил требовательный покупатель.
      - Не могу предложить, - сказал продавец с сожалением. - Зайдите завтра пораньше.
      - Когда у вас открывается магазин?
      - В девять, пан, в девять.
      Назавтра, в половине восьмого утра, продавец, выходя из дому, столкнулся в парадном со своим вчерашним покупателем - человеком в темных очках. Тот передал ему плетеную корзину с уложенным в ней пакетом. Они обменялись рукопожатием и расстались.
      Фамилия продавца была Тищенко. С Шевчуком он познакомился через военнопленного Козлова, служившего рабочим при ортскомендатуре. Сам Тищенко тоже был военнопленным. Он мучился тем, что вынужден работать у гитлеровцев, и горел желанием уйти в партизанский отряд.
      - Я тебе помогу, - обещал Козлов, давно уже связанный с Шевчуком. Но ты должен делом доказать, что ты наш.
      - Давайте любое задание! - горячо потребовал Тищенко.
      Шевчук предложил ему через Козлова помочь в организации взрыва ортскомендатуры. Тищенко охотно согласился.
      Они выбрали день, когда Тищенко надлежало явиться в магазин первым для приемки товара. Пакет, переданный ему Шевчуком, Тищенко положил на верхнюю полку. В начале рабочего дня он отлучился и больше в магазине не появлялся.
      В полдень мина замедленного действия сработала. Оглушительный грохот потряс ортскомендатуру. Рухнули пол и стены. Загорелись перекрытия. Под обломками лежали гитлеровцы, раздавленные камнями и досками.
      А Шевчук не успокаивался. Он искал объект, где мог бы применить имевшуюся у него противотанковую гранату. Эта граната не была похожа на обычные, ее "переконструировал" изобретательный Ривас, одев гранату в оборонительную рубашку из толстых гвоздей, надрезанных в нескольких местах.
      Граната была одна, и Михаил Маркович хотел использовать ее с толком. Несколько раз в день его подмывало бросить гранату то в подъезд рейхскомиссариата, откуда непрерывно выносили тюки, то в толпу фашистов на вокзальной площади. Проходя по Железнодорожной улице, он вспомнил об одной столовой, в которой всегда находилось много офицеров. На эту столовую Шевчук давно обратил внимание. Было около шести часов вечера. В столовой, как и предполагал Шевчук, находилось много обедающих. На улицу доносились звуки оркестра. Шевчук прошел мимо столовой, но от угла быстро повернул обратно и, поравнявшись с ней, швырнул гранату в окно. Раздался взрыв.
      С трудом заставляя себя не оглядываться, Шевчук вошел в ближайший подъезд, поднялся по лестнице. Переждав некоторое время, он вышел на улицу и скрылся. По дороге у него проверили документы, все оказалось в порядке, и наутро Михаил Маркович просто и весело рассказывал об этой истории в отряде.
      Вечером в тот же день Шевчук встретился со своим товарищем подпольщиком Серовым. Серов по заданию Шевчука переоделся в женское платье и назавтра под видом уборщицы явился в помещение штаба генерала авиации Кицингера.
      Этот генерал к фронту не имел никакого касательства. Свою авиацию он использовал иначе. Кицингер посылал самолеты на "непокорные" села.
      В штабе Кицингера, как и всюду, спешно готовились к эвакуации. По коридорам сновали солдаты с тюками бумаг. Столы в комнатах были оголены. Какой-то рыжий ефрейтор бросал в печку папки с документами.
      Серов явился с намерением убить Кицингера. Но ему не повезло генерала в Ровно не оказалось. Этот "герой" успел удрать на запад на одном из своих самолетов.
      Серов не желал уходить "с пустыми руками". Он вошел в кабинет начальника штаба, подполковника авиации. Тот как нагнулся к камину, где жег штабные бумаги, так больше и не встал...
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Новак, вернувшись в Ровно, развил лихорадочную деятельность.
      Несмотря на повальное бегство, гитлеровцев в Ровно было не меньше, а, пожалуй, больше прежнего. На смену тем, кто успел унести ноги, в город прибывало великое множество "эвакуированных" с востока. Накануне Нового года появились беглые офицеры и чиновники из Житомира; этих нетрудно было отличить в толпе на вокзальной площади: багаж у них весьма скудный, им было не до чемоданов. Вслед за "житомирскими" прибыли "шепетовские", "новоград-волынские". Все они рвались дальше на запад, но из Ровно не так-то легко было выбраться. И с каждым днем сюда наплывало все больше и больше гитлеровцев.
      Гостиницы были переполнены: приезжих размещали в коридорах. Столовые, казино, при большом их количестве в Ровно, едва справлялись с людским потоком. В эти дни на "Немецкой" улице, в первом этаже офицерской гостиницы, открылось новое казино с надписью у входа "Только для офицеров" и с особой комнатой для генералов и полковников.
      Вот это заведение, в особенности генеральская комната, и привлекло к себе внимание Новака. У него были все основания интересоваться офицерским казино еще и потому, что здесь в числе персонала находилось трое верных ему людей - члены подпольной организации: Галя Гнеденко, Лиза Гельфонд и Ира Соколовская.
      План взрыва казино, разработанный Новаком, был прост. Надлежало подвесить мины под обеденные столы - одну в офицерском зале, другую в комнате для генералов.
      Мины Новак монтировал в квартире Гали Гнеденко. Он достал две большие жестяные банки и, помимо тола, вложил в них по магнитной мине замедленного действия, по одной противотанковой гранате и по три лимонки; все это обложил гвоздями, гайками, обрезками железа. Для большей уверенности он решил положить в банки по толовой шашке со взрывателями.
      В это утро, пятого января, Новак узнал, что фашисты расстреляли его отца.
      Девушки ожидали, когда Новак закончит работу. Они знали о вести, полученной Терентием Федоровичем, и не тревожили его расспросами. В первую мину Новак поставил взрыватель с расчетом, чтобы она сработала в три часа дня - в то время, когда офицеры обедают. Он начал ставить взыватель во вторую мину, как произошла неожиданность - тол стал гореть. Пламя ударило Новаку в лицо. Комната наполнилась дымом. Кто-то из девушек бросился в комнату.
      - Не открывать! - крикнул Новак. Он опасался, что на улице могут обратить внимание на дым.
      - Не открывать! - повторил Новак, оттаскивая в сторону готовую мину.
      Огонь был потушен.
      Девушки наскоро забинтовали Терентию Федоровичу ожоги. Затем, обернув банки бумагой, уложили их в ведра, сверху покрыли тряпками и вышли из дому.
      - Пойдем разными улицами, - предложила Галя. - Если одну остановят, другая дойдет. Хоть одна мина взорвется... - Слово "остановят" она произнесла так, словно речь шла о какой-нибудь пустяковой встрече на улице, о разговоре с кем-либо из знакомых, кто может задержать ее лишь на несколько минут.
      Но Галя Гнеденко знала, на что идет. Фронт проходил в двадцати километрах, город был на осадном положении, на улицах на каждом шагу жандармы проверяли документы.
      До войны Галя учительствовала на селе. Она внушала своим юным ученикам высокое понятие о долге, о чести, о морали человека советского общества. В числе тысяч других женщин фашисты вывезли Галю на принудительные работы. Бежав и найдя дорогу к подпольной патриотической организации, девушка вступила в ее ряды. И вот теперь она, гордясь сознанием своего долга, идет на дело, грозящее ей смертью, идет с миной в руках через весь город, мимо сторожащих каждый шаг жандармов.
      Отдельно, в сумочке, у Гали лежала граната. В случае чего... она не хотела сдаваться врагу живой.
      Гранату имела при себе и Лиза Гельфонд - хрупкая, с бледным лицом, казавшаяся старше своих лет. Лиза была женой офицера Красной Армии. О муже она не знала ничего с первого дня войны, как не знал о ней и муж, если только он был жив. В казино Лиза Гельфонд работала уборщицей. В организацию она вступила еще прошлой весной. Теперь, когда Новак предложил ей опасное задание, она согласилась не поколебавшись. Подумала ли она в этот момент о трех малышах, которые оставались у нее дома? Подумала, конечно! И, конечно, в этот момент мелькнула у нее мысль и о том, что она рискует своей жизнью ради счастья своих детей и миллионов чужих, ради того, что свято и дорого для матери!
      Девушки не ошиблись, рассчитав, что на путь от квартиры Гали, где Новак монтировал и передал им мины, до офицерской столовой на "Немецкой" улице сегодня понадобится не меньше часа. На углу "Немецкой" девушки, шедшие каждая своей дорогой, неожиданно встретились. Лизу задержал жандармский патруль. Не успела она показать документы, как подвели Галю.
      У них проверили документы. Жандармам не могло не броситься в глаза, что у обеих девушек одинакового вида ноша. Неизвестно, чем окончилась бы эта история, если бы лейтенант-эсэсовец, к которому подвели задержанных, не оказался завсегдатаем казино. Он узнал Галю.
      - Фрейлейн идет в казино?
      - В казино, господин лейтенант! - обрадовалась Галя. - Нас задержали! Мы опаздываем на службу...
      - Эта фрейлейн тоже работает в казино? - спросил лейтенант, оглядывая Лизу.
      - В казино, - улыбнулась Галя. Она была действительно рада встрече с узнавшим ее лейтенантом, так как это давало надежду, что они благополучно избавятся от жандармов.
      Лейтенант отпустил их и даже пообещал сегодня обязательно обедать в казино.
      - Пожалуйста, господин лейтенант! К трем часам! Мы будем вас ждать.
      Неизвестно, пришел ли этот эсэсовец в казино к назначенному сроку. Впрочем, если и не пришел, не беда. И без него там было много народу. Офицеры заполнили зал. В комнате для высших чинов, той самой, что выходила окнами на "Немецкую" улицу, появился генерал в сопровождении двух подполковников. Их привез мышиного цвета БМВ, пришедший прямо с линии фронта.
      Обед был в разгаре, когда в генеральской комнате раздался оглушительный взрыв. В общем зале поднялась паника. Никто не понимал, что происходит. Голоса тонули в шуме. Не прошло и минуты, как взорвалась мина и здесь. Взрывом разворотило потолок, стены, пол. Гул перерос в общий истерический вопль... Вопль оборвался - наступила тишина.
      Паника перекинулась на второй этаж, в гостиницу. Перепуганные гитлеровцы бросились к лестнице, но она была завалена кирпичами, обломками деревянных балок. Гитлеровцы прыгали в окна, вываливаясь на мостовую, давили и калечили друг друга.
      Полуразрушенное здание офицерской гостиницы оцепили, но едва ли была нужда в этом оцеплении. Улица опустела с невероятной быстротой. Гитлеровцы метались по городу. Прошел слух, что в других казино и прочих местах скопления фашистов последуют взрывы.
      Лишь к вечеру паника несколько улеглась. В шесть часов был объявлен приказ гестапо: к семи часам согнать население на площадь перед главным судом.
      В городе знали, какое зрелище готовят оккупанты в эти последние часы своего хозяйничания...
      Накануне ровенская подпольная организация понесла тяжелые потери. Вслед за арестом Ивана Ивановича Луця, Поцелуева и Маруси Жарской гестапо арестовало Федора Шкурко и Николая Ивановича Самойлова. Провалы произошли в разное время и носили случайный характер: организация не пропустила в свои ряды ни одного провокатора, ни одного изменника. Арестованных подпольщиков, замечательных патриотов, намеревались публично казнить гитлеровцы.
      Несмотря на все старания и угрозы жандармов и полицейских, на площади собралась реденькая толпа. В начале восьмого подъехала крытая машина. Арестованных вывели и, подталкивая прикладами, погнали к виселицам.
      Палачи торопились.
      Впереди, прихрамывая, шел Иван Луць. Лицо его было спокойно. Он обвел глазами толпу, кому-то кивнул и продолжал идти. Вслед за Луцем шел сильно исхудавший, мертвенно-бледный Федор Шкурко. Твердой походкой шел Николай Поцелуев. Самойлов поддерживал Марусю Жарскую. Он хромал на левую ногу, и правое плечо его казалось от этого выше.
      - Товарищи! - закричал Самойлов.
      - Товарищи! - повторил Николай Поцелуев. Лицо его горело. Он задыхался от волнения. - Товарищи! Наши близко!
      Его схватили и поволокли к виселице. Он отбивался руками, ногами, головой. Он плевал в лицо палачам, ругался. Уже в петле он крикнул во всю силу легких:
      - Прощайте, товарищи! Победа будет за нами!
      Очередь была за Луцем.
      - Гады! - крикнул своим тонким голосом Луць. - На что рассчитываете? Нас миллионы! Наши идут!
      Новаку спазмой сдавило горло. Он и Соловьев пришли на площадь проститься безмолвно с товарищами. Как им хотелось в эту минуту ответить на призыв Луця и броситься его выручать! Новак изо всей силы стиснул руку Соловьева, то ли его удерживая, то ли сдерживая себя.
      А в центре площади раздавались возгласы:
      - Смерть фашистским палачам!
      - Да здравствует коммунизм!
      Кричал Самойлов, кричал Шкурко, кричала Маруся Жарская. Кричали не переставая, не делая пауз, кричали все громче и громче, желая, чтобы как можно больше людей слышало их в эти последние минуты.
      Горячая слеза скатилась по щеке Новака. Он в последний раз взглянул на виселицу, и ему показалось, что он встретился глазами с Федором Шкурко. Не в силах больше выдержать тяжелого зрелища, Новак пожал руку Соловьеву и ушел.