Как-то в первых числах января Иван Кутковец навестил своего отца в городе Корец, где тот работал на почте. Иван сказал, что он пробудет дома с неделю. Причиной приезда явилось, между прочим, и то, что с некоторых пор Кутковца очень заинтересовала почтовая работа. "Если вскрыть письмо, думал он, - вписать туда несколько слов и потом отправить адресату, это будет очень действенный и очень верный способ донести к людям правдивые слова". Кутковец открыл этот свой план отцу.
      - Что ты! Бог с тобой! - взмолился старик, выслушав предложение сына. - Как мы можем вскрывать чужие письма? Кто тебя надоумил?
      - Отец, - почтительно, но твердо настаивал Иван, - ничего зазорного в этом нет. Письма идут из Германии, с каторги. Их читают целыми селами. Представь только, если будет хоть по одной строчке приписано в каждом письме, какое это произведет действие на народ. Надо не боясь открывать людям глаза.
      - Нет! - отрезал старик. - Не могу!
      - Боишься, значит, - со вздохом констатировал Иван.
      Старик вспылил, что с ним редко случалось. Он наговорил сыну самых обидных слов, не давая себя перебить.
      Кутковец понял причину отказа. Прослужив всю жизнь на почте, старик усвоил известные правила и обязанности человека, которому доверяются тысячи чужих тайн, он боялся нарушить почтовую неприкосновенность. Он, благословивший сына на опасную борьбу с врагами, готовый сам лечь костьми за жизнь и счастье своей Родины, теперь отступал перед формальностью, перед традицией, которую привык считать священной.
      С большим трудом Ивану все же удалось добиться своего. На глазах у отца он распечатал письмо и вписал в него несколько строчек своих, а заодно восстановил и то, что было зачеркнуто немецкой военной цензурой. О смысле зачеркнутых строк догадаться было нетрудно.
      Второе письмо они обрабатывали уже вместе.
      Так стали появляться эти разящие письма. Старик теперь смело вписывал то, что было у него на сердце. Так он работал изо дня в день, но ворчать не переставал: не мог забыть о "почтовой неприкосновенности".
      На отлете от Гощи, близ асфальтового шоссе Ровно - Киев, находилась ветеринарная больница. Здесь, в просторном особняке, жил, почти никуда не отлучаясь, районный ветеринарный врач Матвей Павлович Куцын. Человек он был уже пожилой, с солидным брюшком, туго обтянутым жилеткой. Он принадлежал к типу тех людей, при первом взгляде на которых можно догадаться об их профессии. Нельзя было и представить того, что этот человек, с лица которого, кажется, никогда не сходила добродушная улыбка, мог отважиться на грозное дело подпольной борьбы. А Матвей Павлович Куцын был одним из первых и самых активных членов гощанской группы.
      Он сам предложил план уничтожения скота в немецких животноводческих хозяйствах и сам же в широких размерах осуществлял его. Докладывая о результатах, он смотрел на Соловьева и Кутковца такими добрыми, смеющимися глазами, как будто говорил не о серьезной и тяжелой операции, а о чем-то легком и веселом, не имеющем отношения к диверсии. Он выполнил задуманный план, но, рассказывая об этом, не открыл, чего стоила ему каждая отравленная лошадь. Он страстно любил животных, охране которых посвятил свою жизнь, и лишь ненависть к врагу смогла побудить его нарушить то, что он считал святым долгом врача.
      Начали работу Василий Марыщенко и Казимир Горский. Они поставили задачей помешать оккупантам вырастить урожай сахарной свеклы. Фольварки и экономии немецких помещиков, захвативших земли на Украине, готовились к посевной. Семена перед посадкой предварительно просушивались на сахарном заводе, где работали Марыщенко и Горский. Там они сумели по-своему организовать это дело. Сушили семена свеклы до тех пор, пока они не перегревались, становились негодными.
      Оккупанты провели "посевную", не подозревая о том, какие она даст результаты.
      Агрономы ездили по селам, выполняя свои обязанности с такой педантичной точностью, что крайсландсвирту решительно не к чему было придраться. Шеф был доволен. Не менее его удовлетворен был работой своих помощников и районный агроном Кутковец. Он аккуратно подшивал в пачку многочисленные акты на вымокшие и выгоревшие участки земли, так что Кригеру оставалось только "подмахнуть" резолюцию об освобождении владельцев этих участков от поставок.
      Агрономы оказались популярными и уважаемыми людьми в районе. Крестьяне часто видели их у себя в селах, сами ходили к ним за различными советами по самым неожиданным делам.
      Однажды пришел к Кутковцу старый крестьянин Прищепа из села Чудница.
      - Как быть, агроном? Бандеровцы житья не дают. Велел станичный отвезти его к невесте в Липки, а я не отвез.
      - Что ж так? - поинтересовался Кутковец.
      - Хай его бис на дрожках возит, а я ему не слуга.
      - Что ж он вам на это сказал? - усмехнулся Кутковец.
      - Та что сказал - присудил, гадюка, двадцать пять шомполов. А я сбежал. Неделю сидел в хате у кума, а как вернулся, слышу - мне уже сто сорок пять шомполов следует. Говорит: "Это за то, что сбежал". И еще провинность вспомнил, кровопийца: сухарей когда-то моя баба не насушила ему.
      - Сухарей? - удивился Кутковец. - Запасы, что ли, он делает? Удирать, наверно, собрался.
      - Та я уж не знаю, - простодушно ответил старик, - удирать чи що... Помолчал и добавил со вздохом: - Дай совет, агроном! Знаем тебя как своего человека, а то б и не пришел. Скажи, ради господа бога, что делать?
      - Ну а сам как считаешь?
      - Мы дома рассудили своей семьей и так считаем: сам я один сто сорок пять не выдержу, а если эти шомполы разделить на семью, то на каждого не много придется. Семья у меня большая. Три хлопца, дочка взрослая, зять...
      - Как же это вам в голову взбрело! - возмутился Кутковец. - Пороть всю семью...
      - То не мне, - сказал старик. - Сыны так думают.
      - А ты скажи своим сынам: если они люди, то пусть не дают ни тебя, ни себя в обиду! Понял? Не можете сопротивляться - так ступай опять до кума и там у него сиди, пока не забудет про тебя негодяй станичный. Что хочешь делай, но в руки ему не давайся! И сынам передай: агроном, мол, так советует.
      - Добре, - согласился Прищепа. - Спасибо тебе, агроном, за совет. Так и передам.
      Через несколько дней Кутковец приехал в Чудницу. Старика Прищепы там уже не было. Разыскав станичного, человека лет под сорок, из кулаков, Кутковец поговорил с ним с полчаса, вспомнил общих знакомых из бандеровского "начальства" и наконец, запросто хлопнув станичного по плечу, - он с этой публикой не церемонился, - попросил за Прищепу. Станичный пообещал, что из уважения к "пану агроному" перестанет преследовать старика. Это было пока все, что мог сделать для Прищепы Кутковец.
      Конечно, ни он, ни Соловьев, ни другие подпольщики, оказывая помощь крестьянам, не открывались никому из них. Про агрономов в деревне шла слава, что они хорошие люди, всегда идут крестьянам навстречу и, видимо, фашистов не любят, хотя и работают у них.
      Впрочем, вскоре люди начали кое о чем догадываться. Произошло это после того, как Кутковец, приехав в село с крайсландсвиртом Кригером, стал переводить его речь, обращенную к крестьянам.
      Перевод стоило послушать:
      - Палач Эрих Кох заявил, что вытянет из Украины последнее, чтобы обеспечить фашистских солдат и их семьи, - переводил Кутковец. - Для этого и приехал к вам сюда герр крайсландсвирт Кригер. Он хочет, чтобы вы сдавали ему сало, яйца, масло. Они нужны для спасения подыхающей империи Гитлера. Но сало, яйца и масло лучше есть самим...
      Кригеру решительно не к чему было придраться. Все знакомые ему слова стояли на месте: "крайсландсвирт", "гебитскомиссар", "гер Кригер", "гер Кох", "Адольф Гитлер", "нойес Эуропа". Если бы Кригер понимал по-украински или по-русски, он услышал бы отборную ругань по адресу этих имен, с торжественным пафосом и внушительной жестикуляцией передаваемую его личным переводчиком. Кригеру нравилась манера, с какой говорил Кутковец. Он сидел, удовлетворенно кивая головой всякий раз, когда переводчик упоминал его имя или называл Гитлера. А Кутковец, чувствуя себя хозяином положения, честил почем зря, не стесняясь в выражениях, и новую Европу, и Кригера, и наместника Украины, и самого Гитлера. В заключение он заявил крестьянам, чтобы те поступили "як сами знають".
      Иногда слушатели не выдерживали, слышался смех. Переводчик этого не терпел. Он сердился, требовал внимания и, успокоив слушателей, продолжал "перевод".
      Людей Кутковец знал хорошо и знал, где можно допустить "вольный перевод". Попутно он давал и "агрономические советы" крестьянам. Сводились они опять-таки к тому, чтобы не сдавать продуктов оккупантам, - указывал на возможность получения "акта на выгоревший участок". Кутковец и агрономы - его помощники - в разговорах с крестьянами рекомендовали задерживать молотьбу, держать хлеб в снопах, чтобы оккупанты не могли его вывезти. Агрономы, рассказывая об ужасах фашистской каторги, призывали крестьян всеми силами саботировать немецкую "мобилизацию". В беседах с агрономами крестьяне узнавали правду о событиях на фронте, о битве на Волге. Публично, при Кригере, говорить об этом Кутковец не рисковал.
      Все было бы хорошо, если бы ко всему Кутковец обладал еще и оружием. Рано или поздно оно могло пригодиться.
      Он долго ломал голову над тем, как достать пистолет. Просить у Новака не хотелось - ровенские товарищи сами с трудом добывали оружие. Обезоружить какого-нибудь гитлеровца? Но этого тоже голыми руками не сделаешь. Наконец случай пришел Кутковцу на помощь.
      Как-то он был в гостях у шефа. Кригер человек умеренный, он не расточал своих доходов на кутежи, а находил им более удачное применение: менял продукты на барахло (специальный денщик ездил по этим делам в Ровно) и отсылал своей Эльзе бесчисленные посылки, содержимое которых со временем должно было составить кругленький капитал. Но на этот раз Кригер расщедрился и позвал гостей: был его "гебуртстаг" - день рождения. На столе были расставлены бутылки, украшенные елочной зеленью, румянился пирог с сорока пятью свечами. Гости произносили прочувствованные тосты с упоминанием господа бога и Адольфа Гитлера, славили хозяина дома как примерного христианина и преданного слугу фюрера, - в общем, все шло так, как желал Кригер.
      Весь вечер он был в прекрасном расположении духа. Проводив гостей, Кригер даже мурлыкал что-то себе под нос, довольный неограниченной "властью над русскими мужиками", которыми он "управлял" по милости фюрера, и тем, что благодаря этой власти увеличилось содержимое сундучка с инкрустациями в спальне у Эльзы. Он уже разделся, когда вдруг вспомнил о том, что не положил под подушку свой "вальтер". Мало ли какие неожиданности могут ждать его в этой стране! Кригер поднялся, вышел в переднюю и принялся обшаривать карманы своей шинели. Пистолета не было. Кригер перетряхнул всю одежду, осмотрел мундир, заглянул в ящики стола, даже посветил карманным фонарем под вешалкой. "Вальтер" исчез. Он стал вспоминать лица гостей, все, что было в тот вечер. Вспомнил, что Дуль, его заместитель, уроженец Баварии, не раз уже завистливо любовался "вальтером" своего шефа. "Неблагодарная тварь!" - выругался про себя Кригер.
      Утром первой его мыслью было вызвать и допросить Дуля. Но, подумав, Кригер решил, что допрос бесполезен. "Эта свинья все равно не признается, - подумал он. - Не знаю, где есть воры хитрее баварцев". Кригер сделал то, что подсказала "возмущенная совесть". Он сел и написал приказ о смещении своего заместителя.
      Неприятности Дуля на этом не кончились. В Ровно после знакомства с его характеристикой, составленной Кригером, Дуля понизили в чине и отправили на фронт.
      Иван Кутковец был вне подозрений. Больше того - Кригер сам поведал ему историю с "вальтером", высказав при этом свою уверенность в том, что кража - дело рук Дуля.
      Кутковец выразил шефу глубокое сочувствие и возмущение поступком неблагодарного баварца.
      Соловьев и Кутковец задались целью добыть бланки документов. "Хорошие" паспорта, мельдкарты, аусвайсы являлись делом первой необходимости для успешной работы организации. До тех пор пока не налажено снабжение всеми этими документами, рискованно было посылать людей на важные объекты, можно было провалиться.
      Соловьев занялся "районной управой". В этом учреждении можно было заполучить все необходимые бланки. Он стал выслеживать, как и где они хранятся.
      Соловьев стал часто наведываться в управу. Он познакомился с сотрудником - Георгием Якимовичем Сытем, ведавшим выдачей документов. Однажды, улучив момент, когда Сыть вышел из комнаты, Соловьев взял со стола несколько мельдкарт с печатями, прихватил бланки паспортов и спрятал в карман. Когда Сыть вошел, агроном, весело насвистывая, ходил по комнате.
      Так повторялось несколько раз. Однако Соловьев отдавал себе отчет в том, насколько ненадежен этот способ и какими опасностями он чреват. Документы могли быть заранее подсчитаны, исчезновение замечено и тогда ничто не спасло бы его - ни знакомство в управе, ни дружба с самим крайсландсвиртом.
      - Не нарвитесь! - предупредил его Новак при очередной встрече. - Вы лучше подберите человека, который мог бы все это делать более безопасно.
      Соловьев вспомнил о своем новом знакомом в управе. Он назвал его Новаку.
      - Георгий Якимович Сыть, - повторил Новак, припоминая. - Так, так. Сын учителя?
      Он знал в Гоще чуть ли не всех поименно.
      - Как будто так, - подтвердил Соловьев. - Такой, среднего роста, шатен, серые глаза... У него приятный взгляд - прямой и открытый.
      - Помню, хорошо помню, - сказал Новак. - Хлопец как будто должен быть надежный, только вот почему он у гитлеровцев стал работать, да еще в отделе труда, при документах?
      - В отдел труда он попал случайно, а почему вообще стал работать, это попытаюсь проверить. Все-таки мне кажется, что он неплохой человек!
      - Что же, проверьте, - сказал Новак. - Это не помешает.
      После нескольких бесед с Георгием Сытем Соловьев пришел к мнению, что тому можно довериться. Однажды, заглянув в управу, он предложил Сытю пойти вместе купаться. Тот охотно согласился. Они переплыли Горынь и улеглись на лугу, скрытые густой травой.
      - Люди на фронте воюют, бьют фашистов, а мы с тобой здесь отсиживаемся! - повернувшись к приятелю, вдруг сказал Соловьев. - Совесть мучит, - добавил он с досадой.
      - Да, - задумчиво протянул Сыть и замолк.
      - Если бы хоть чем-нибудь помочь, сделать бы что-нибудь такое... Как ты думаешь, Георгий?
      - Я бы с удовольствием, - доверчивее взглянул тот на Соловьева, - но как поможешь?
      - А что бы ты сказал, если бы понадобилось достать некоторые документы?
      - Немецкие? В отделе труда?
      - Да.
      - Любые, - сказал Георгий. - Кстати, их у меня уже кто-то таскает...
      Так у Соловьева появился новый помощник.
      Георгий Сыть оказался славным, умным юношей, человеком преданным и скромным. Никто и никогда не знал, каких трудностей стоит ему добыть тот или иной документ, он об этом не рассказывал. Свое дело выполнял с большим старанием.
      Организация получила множество разных немецких документов. У всех ровенских и гощанских товарищей теперь оказались запасные паспорта на случай, если бы пришлось скрываться, менять место жительства.
      Соловьев с Кутковцем завели себе даже по три паспорта со своими фотокарточками, но выписанными на разные фамилии.
      В это время Соловьев жил в новом месте, на хуторе, у богатого крестьянина, к которому устроил его Кутковец. На хуторе было спокойнее. В Гоще Соловьев бывал, однако, каждый вечер - ездил туда на своем велосипеде. Временами он отлучался в Ровно, но и тогда никто не замечал его отсутствия.
      Иногда, впрочем, на хутор наведывался сам крайсландсвирт Кригер.
      Случалось, что Соловьева он не заставал. Тот в это время сидел в Ровно и намечал с Новаком планы подпольной работы или участвовал в очередной диверсии - такой возможности он старался не упускать. Кригеру в этом случае говорили, что Соловьев уехал по своим "агрономическим делам".
      Адресованной ему посылки Кригер так и не получил. Очевидно, она действительно взорвалась где-то в дороге.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      Худой, обросший человек, весь в пыли, ступил на крыльцо сельской школы и на вопрос сторожа ответил, что ему нужна Ольга Петровна Солимчук.
      Учительницу вызвали. Она взглянула на пришедшего и всплеснула руками, потом увела его с собой в школу.
      - Это мой двоюродный брат, - сказала она сторожу.
      На самом деле человек, вид которого ее так удивил и с которым ей хотелось поговорить наедине, вовсе не приходился ей родственником. Это был старый товарищ Оли Солимчук по подполью - Александр Гуц.
      Как он изменился! Исхудалое лицо, морщины, седые виски. А глаза... Ясные, веселые глаза Александра Гуца, светившиеся надеждой и бодростью даже в тюрьме, к которой он был приговорен на двенадцать лет, - теперь эти глаза выражали неуемное горе.
      Да, большое горе, великую беду пережил Гуц. Его семью и еще несколько семей села Деревян расстреляли фашисты.
      Сам он был в числе пленников и ожидал смерти, но палачи, прежде чем расстрелять Гуца, решили сделать его свидетелем смерти жены и ребенка. Жену раздели, нагую, с ребенком на руках, вывели на сельскую улицу, поставили над ямой и расстреляли.
      В ту минуту Гуц, уже готовившийся принять смерть, вдруг понял, что он должен жить, жить во что бы то ни стало, жить ради того, чтобы отомстить за жену, за своего ребенка, за кровь невинных людей.
      Он бежал. Бежал, преследуемый пулями, мог каждую минуту упасть. Но, видимо, ему сопутствовала счастливая звезда - он ушел из-под пуль.
      Гуц добрался до Ровно, здесь с трудом, рискуя каждую минуту быть схваченным, разыскал Новака, получил помощь, получил задание и теперь идет его выполнять. К Оле Солимчук он зашел во дороге. Адрес дал ему Новак.
      Страшный рассказ Гуца о том, что произошло в Деревянах, глубоко взволновал Олю. Гуц говорил прерывисто, на глаза его против воли то и дело навертывались слезы. Было видно, что до сих пор он не переставал горевать о жене и ребенке. Оля даже не пыталась его утешать. Чем могла она утешить! Она думала о великих страданиях людей, ее соплеменников, ее братьев и сестер, замученных фашистами. За эти муки нужно мстить. Оля не могла даже представить предела неоплатного счета человеческих бедствий, слез и крови, что должен быть предъявлен фашистским палачам.
      Гуц пробыл в селе день. Он направлялся в Володимерецкие леса, где, по всем данным, стоял со своим отрядом подпольный обком. Новак не сомневался, что Бегма посылает к нему связных, но те гибнут в пути или, добравшись до Ровно, не могут найти подполье.
      Новак решил сам послать людей на связь с подпольным обкомом. С таким заданием и шел Александр Гуц.
      Вскоре Олю вызвали в Ровно.
      К школе подъехала бричка. Вышел человек, не знакомый Оле, и, извинившись, спросил у нее имя, отчество и фамилию. Получив ответ, сказал:
      - Вам записка.
      Оля узнала почерк Новака. "Приезжай ко мне поговорить", - писал Терентий Федорович.
      - В выходной день я приеду, - сказала Оля. - Раньше никак невозможно.
      - Хорошо, я передам. Давайте, кстати, уж познакомимся. Захарьев, инженер.
      Они пожали друг другу руки и расстались.
      Оля ушла в Ровно, как и обещала Захарьеву, под выходной день, в субботу. Идти пришлось пешком, так как по шоссе курсировали лишь военные машины и мотоциклы.
      У ворот фабрики валенок, когда к ней подошла Оля, стояла легковая машина. Двое грузчиков, открыв дверцу кабины, вытаскивали какой-то тяжелый ящик с окантовкой из жести. Из щелей торчали стружки. Плотный человек во всем кожаном, судя по виду - шофер, распоряжался разгрузкой.
      Уже в кабинете Новака, когда Терентий Федорович познакомил Олю с шофером, она узнала, в чем дело.
      Шофера звали Григории Ломакин. До войны он заведовал гаражом в Баку. В Гощу попал как военнопленный. Здесь познакомился с Кутковцем и Соловьевым. Стал работать шофером у крайсландсвирта Кригера. Сейчас приехал на фабрику валенок с грузом от Кутковца. В ящике были противотанковые гранаты. Где и как они ему достались, Кутковец не сообщал.
      То, ради чего Новак вызвал Олю в Ровно, она узнала, когда в кабинете директора собрались товарищи, приехавшие из других мест. Приехал из Гощи Соловьев, пришли Луць, Настка и Федот Шкурко, пришла Раиса Митиченко, красивая смуглолицая девушка с большими черными глазами. Раиса работала в немецком Красном Кресте и была связана с организацией недавно. Прибыли и другие подпольщики.
      Соловьев явился не один, а в сопровождении Николая Ивановича Самойлова, того самого, который в свое время вызволил его из немецкого плена и пристроил в деревню. Самойлов по-прежнему работал сторожем на кладбище, но теперь к его добровольно взятой на себя обязанности устраивать бегство военнопленных прибавились и другие, возложенные подпольным центром. С организацией связал его Соловьев. Русское кладбище у стратегического асфальтового шоссе Ровно - Киев стало и местом встреч подпольщиков, и местом архива, и важным разведывательным пунктом.
      Место было очень удобно. Кладбище напоминало собой зеленую рощу, в которой легко было укрыться, а главное - сюда постоянно заходили люди. Доступность кладбища служила и надежной маскировкой.
      На первых порах, будучи связан с одним Соловьевым, Самойлов выполнял отдельные его поручения: прятал документы организации, устраивал встречи. Когда же подпольный центр прикрепил его к группе Шкурко, Самойлов серьезно занялся и разведывательной работой: дежурил у своего окна, выходившего на шоссе, и аккуратно отмечал, сколько и куда проследовало машин.
      Поздоровавшись с товарищами и коротко расспросив каждого о положении на местах, Новак приступил к делу.
      - У меня будет не очень веселое сообщение, товарищи, - сказал он. Судьба Гуца, который пошел на задание в Володимерецкие леса для связи с секретарем подпольного обкома, сложилась так же трагически, как и судьба его семьи. Александр Гуц задержан врагами в местечке Деражно, опознан ими и зверски убит...
      - Жаль его, - сказала Оля. - Погиб, не отомстив за близких...
      - Почтим его память, товарищи, - предложил Новак.
      Все встали.
      Наступила минута скорбного молчания. Но вот Новак поднял голову, постучал по столу тупым кончиком карандаша и сказал:
      - Установлена связь с партизанским отрядом, товарищи!
      Если бы дело происходило не в кабинете директора фабрики валенок и не надо было бы соблюдать осторожность, то, вероятно, в этот момент загремели бы аплодисменты. Лица людей посветлели. Всем хотелось говорить, хотелось смеяться... Когда волнение несколько улеглось, Новак смог сообщить подробности.
      - Отряд находится в Цуманских лесах, - сказал он. - Надежно связан с Москвой и имеет полномочия связаться с нашей организацией. Вчера у меня был товарищ Спокойный, который по заданию командования работает в Ровно... Этот товарищ нас и нашел. Мы договорились о следующем. Отряд посылает нам оружие, взрывчатку, литературу. Мы им - медикаменты, бланки немецких документов, образцы печатей, разведывательные данные.
      - Вот это новость! - воскликнула Оля. - Ведь это значит, что мы тоже будем связаны с Москвой. Как это хорошо!
      - Оля права, это замечательно, но нам, товарищи, придется перестроить нашу работу, - сказал Новак. - Перестроить таким образом, чтобы приносить максимум пользы. Задачи наши становятся шире. И первое дело - всех наших товарищей, которые не могут принести существенной пользы на месте, надо отправить в отряд, там нужны люди. Человек сто придется еще подобрать дополнительно. В нашем подполье останется небольшая, хорошо замаскированная группа из крепких работников, связанных с немецкими властями. Остальные уйдут к партизанам.
      - Направьте меня в отряд, Терентий Федорович! - попросил Соловьев.
      Вступить в партизанский отряд было его давнишней мечтой.
      - Хорошо, после поговорим, - неопределенно ответил Новак и, не задерживаясь, начал давать задания. Они у него были подготовлены для каждого.
      Оле он сказал:
      - У вас в Тучине нет ячейки. Нужно создать. Организуйте сначала тройку - ты, инженер Захарьев, третьего подыщите. Возьмешь у Настки литературу, газеты. Захарьев работает на текстильной фабрике. Будь готова при надобности отправиться в отряд, поведешь туда врачей, которых тоже нужно подыскать. Пока все. Да... - Новак внимательно поглядел на Олю. - Ты как сюда добиралась? На шоссе только немецкие машины. Пешком, что ли? - И, по взгляду Оли поняв, что она прибыла пешком, добавил решительно: Обратно возьмешь у меня велосипед...
      Раисе Митиченко он поручил:
      - Передайте Дубровскому и сами имейте в виду: отряду нужны медикаменты, нужны в неограниченном количестве.
      - Понятно, - коротко ответила Раиса.
      Николаю Ивановичу Самойлову поручалось, во-первых, усилить разведку на шоссе Ровно - Киев, во-вторых, организовать у себя сборный пункт для тех, кто отправляется в отряд.
      В конце совещания Новак задержал Соловьева.
      - Выкинь из головы мысль о том, чтобы бросить тебе работу здесь и идти в отряд. Из отряда направляют людей сюда, устроить каждого человека стоит огромных трудов, а ты сидишь здесь крепко, имеешь хорошие документы, хорошо знаком с местными условиями... Как ты можешь все это бросить? Я думаю, командир отряда тоже не похвалил бы и тебя и нас за такое легкомыслие! Твое дело - руководить группой. Если уж так хочешь связаться с партизанами, возьми на себя подбор и отправку людей в отряд. Кстати, подыщи и надежного проводника.
      ...Наутро, перед тем как идти на фабрику, Новак встретился с Николаем Струтинским - товарищем Спокойным. Тот выслушал его сообщение о мероприятиях, проводимых подпольной организацией, к обещал обо всем точно сообщить командиру отряда.
      Работа подпольная оживилась. Не прошло и недели после собрания в кабинете Новака, как Раиса Митиченко доложила Ивану Ивановичу Луцю, что медикаменты для отряда заготовлены.
      Еще более отрадные вести пришли из Тучина. Виталий Захарьев, работавший инженером на ткацкой фабрике окружного комиссара Вейера, собрал боеспособную группу из таких же бывших военнопленных, каким являлся он сам. Группа эта развернула большую агитационную работу среди населения. Активнейшим работником в группе Захарьева стала Оля Солимчук.
      Не удовлетворяясь этим, тучинские товарищи начали планомерно вредить гитлеровцам на фабрике, где работали, и в конце концов окончательно вывели ее из строя.
      Установление связи с партизанским отрядом позволяло подпольщикам острее почувствовать полезность своей работы. Работа их стала напряженнее и, пожалуй, осмысленнее, так как люди видели практические результаты своего дела. Подбирались товарищи для отправки в отряд, добывались медикаменты, разведывались новые и новые данные в немецких учреждениях, данные о движении на шоссейных дорогах.
      Новак готовил к отправке в отряд автомашину. Первый рейс должен был сделать бакинский шофер, член партии Григорий Ломакин. На предложение Новака он ответил, как отвечал всегда:
      - Сделаем. Подбросим!
      Терентий Федорович Новак прибыл на "зеленый маяк" первой же машиной, за рулем которой сидел Григорий Ломакин. На "маяке" дежурил Валя Семенов с группой бойцов. Машину быстро разгрузили и тут же отправили обратно в город. Новак и приехавшие с ним освобожденные из лагеря военнопленные двинулись в отряд пешком. Группа Семенова сопровождала их.
      Невысокий лысоватый человек со спокойным, вдумчивым взглядом голубых глаз, с медлительной, тихой, почти вкрадчивой речью, в которой причудливо смешивались украинские, русские и польские слова, менее всего походил на того мужественного и многоопытного руководителя подполья, какой рисовался воображению многих из нас. Во всем облике Новака не было решительно ничего, что отличало бы его от людей, прибывших вместе с ним в отряд. Та же скромная, как будто неуверенная манера держаться на людях, то же выражение радости на просветлевшем лице, тот же молчаливо-почтительный и в то же время ненасытный интерес ко всему, что происходит в отряде... Но если все остальные новички сразу же, как только ближе познакомились с партизанами, засыпали их, как водится, множеством вопросов, то Новак на вопросы был неизменно скуп; он осведомлялся лишь о том, что имело непосредственное отношение к подпольной работе. В нем говорил старый подпольщик, человек, прошедший суровую школу революционной борьбы.
      С полуслова понял он обращенную к нему просьбу - никому в отряде не называть своей настоящей фамилии и не говорить, откуда он прибыл. "Прибыл из Житомира!" - тут же предложил он сам.
      Вопросы Терентия Федоровича были точны и поэтому немногословны. Как отряд связан с Большой землей? Где Василий Андреевич Бегма, секретарь подпольного обкома партии, и как с ним связаться? Какую работу ведет отряд в Ровно, в частности, распространяет ли по городу листовки?
      Шаг за шагом Новак выяснил для себя все, чем так жадно интересовался. У Стехова он сразу же набросился на московские газеты - их была целая кипа. Это служило лучшим ответом на вопрос, тесно ли связан отряд с Москвой. От радистов он узнал, что у отряда с Москвой ежедневная радиосвязь. О секретаре обкома Новак получил исчерпывающие данные. Василий Андреевич в тылу врага. Он формирует и вооружает отряд, с которым должен прийти сюда, в леса под Ровно. До его прихода осведомлять ровенскую подпольную организацию поручено отряду. О деятельности отряда в городе Терентий Федорович получил хотя и краткую, но достаточно ясную информацию. Одна деталь при этом не на шутку его озадачила: разведчики отряда никаких листовок в городе не распространяют.
      - Как же так? - недоуменно проговорил Новак. - Чьи же это листовки? Под Первое мая вышли наши товарищи клеить, а листовки тут как тут - кто-то уже постарался... Да вот совсем на днях у себя на воротах фабрики обнаружил... Значит, кто-то помимо нас работает в городе...
      - Вполне возможно, - последовал уклончивый ответ Лукина.
      - Значит, надо искать связей с этими людьми, - решил Новак.
      - Нет, Терентий Федорович, никаких связей с ними искать не надо. Действуйте обособленно. Так вернее будет.
      - Да, вы правы, - согласился тот.
      Новак пробыл в отряде трое суток. На четвертые он собрался в обратный путь: его могли хватиться на фабрике. Как назло, дорога между лагерем и "маяком" оказалась перекрытой: у единственного брода через речушку, которую нужно было переходить, в засаде сидел целый батальон "шуцманшафт".