Елисеев окончательно вынырнул из гипнотического сна и осознал все. До дрожи в мышцах и спазма в горле. Хищно ощерился.
Максимов, полностью контролировавший его состояние, почувствовал, как и в его теле нарастает взрывная сила, подстегиваемая изнутри ужасом. Еще немного, и страх растопит разум…
Странник закрыл глаза и вновь увидел серебристый кокон. Теперь он превратился в светящуюся гантелю, в одной сфере был заключен сам Странник, в другой — насмерть испуганный человек. Контакт между ними был настолько полным, что Странник без труда унял бешеный ритм сердца человека, заставив его биться в такт со своим. Странник сделал шаг вперед. И человек, запутавшийся в искристых нитях, развернулся и сделал шаг…
Первые несколько шагов дались ему с большим трудом. Мышцы задеревенели. Хотелось бежать, по-звериному путая следы. Замирать на секунду, прислушиваясь к погоне, делать выстрел на звук и вновь бежать. Бежать, бежать, захлебываясь сырым воздухом. Но ноги едва волочились по липкой грязи.
Он шел по укатанной тягачами колее. В глаза лезли зеленые пятна травы, ноздри забивал запах мокрых сосновых иголок и растревоженной болотистой земли. Хотелось надышаться до одури, закинуть голову и насмотреться до светлячков в глазах на низкое серое небо. Потому что понимал, что дорога упирается в котлован и назад пути нет. Елисеев размазывал по щекам слезы, тихо всхлипывал, но ничего не мог с собой поделать. Даже страх, до боли сосущий нутро, был бессилен. Непреодолимая сила толкала его вперед.
Он сам не понял, как оказался на краю котлована. С рваной кромки вниз сползали комья жирной земли, громко шлепались в жижу, залившую дно. Заглянув в слизкий черный зев разверзшейся земли, Елисеев отпрянул назад. Поскользнулся. Взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. И только в этот момент обратил внимание, что в правой руке сжимает что-то тяжелое. Пистолет. Попробовал разжать пальцы. Но, показалось, металл намертво вплавился в кожу.
Елисеев всхлипнул. Оглянулся назад. Никого. Только грязно-серые тучи скребут брюхом по верхушкам сосен.
Пистолет в руке вдруг сделался невесомым, сам по себе поплыл вверх, прижался холодным дулом к виску. Евсеев вскрикнул, как от ожога. И небо дрогнуло…
Над лесом с криком взметнулась стая птиц. Распластав черные крылья по ветру, петлями стали набирать высоту, уносясь подальше от места, где сухо ударил выстрел.
«Вижу — „двести“», — просипела рация в руке Смотрителя. Наблюдатель подтвердил, что Елисеев с простреленной головой свалился в котлован дачи Черкасова.
— Принял, — ответил Смотритель. — Седьмой, готовься. В редком тумане, выползшем на дорогу, вспыхнули два желтых шара. Свечение все нарастало, пока не прорвав серую кисею, к отвилке не подкатил джип. Проехал мимо никому теперь не нужной машины Елисеева и затормозил, не выключив двигатель.
— Вот и все. — Навигатор поднял воротник плаща. — Пойдемте, Черкасов. Нам еще о многом надо поговорить.
Черкасов стоял, вжав крупную голову в плечи. Руки все так же были заведены за спину Казалось, он не замечает, что пальцы совершенно одеревенели от напряжения.
— Что это было? — глухо выдавил он. Навигатор посмотрел на Максимова, вытиравшего испарину с висков.
— «Вождение воли», как говорят экстрасенсы. Абсолютный контроль, подавляющий даже инстинкт самосохранения. — Он сделал паузу, скользнув взглядом по лицу Черкасова. — Мы используем этот прием только в крайних случаях. Обычно предпочитаем, чтобы решения принимались осознанно и без давления. Пойдемте, Игнат Петрович, время поджимает, — закончил он другим тоном.
Черкасов повернулся к Максимову. К своему удивлению тот увидел, что в глазах Черкасова кипят мутные слезы. По толстокожему, заветренному лицу то и дело пробегала гримаса боли.
В Орден ведут разные пути. Странник пришел победителем, преодолев смерть и предательство. Черкасову выпало испить горечь унижения. Сможет ли перенести он это испытание, насколько хватит сил идти открывшейся перед ним дорогой, никто не знает. Главное, он сумел сделать первый шаг через порог.
— Все в порядке, товарищ контр-адмирал. Мы еще повоюем, — прошептал Максимов тихо, чтобы не услышал никто из стоящих рядом.
Черкасов взял себя в руки. Откашлялся, прикрыв рот кулаком. Потом им же растер глаза. Зачем-то одернул полы бушлата.
— Спасибо тебе, сынок, — буркнул он. И, грузно ступая, пошел вслед за Навигатором к дороге. Максимов встряхнул кистями, окончательно выгоняя из тела напряжение. Закурил сигарету Ничего кроме усталости сейчас не чувствовал. Хотелось скорее попасть в тепло, сбросить пропитавшуюся влагой одежду и заснуть.
* * *
«Бог ты мой, нельзя же быть таким идиотом! Даже У зверя есть „кольцо безопасности“. Можно сколько угодно маячить перед его носом, но на известном расстоянии. Если зверь сыт, он тебя не тронет. Но как только пересечешь невидимую черту — он моментально бросится. Что это: беспечность или привычка к безнаказанности? Ведь в берлоге медведя или перед прайдом львов вел бы себя иначе. Так почему же ты, „майор“, забрался на
нашутерриторию и так хамишь? На самоубийцу вроде бы не похож», — думал Максимов, помахивая веером.
— Почему вы на меня так смотрите? — напряженным голосом спросил «майор».
— Если честно, жду, когда вы уйдете. — Максимов кивнул на коридор, из которого доносились звуки льющейся в ванной воды. — Как видели, мне есть чем заняться. Если больше нет вопросов, давайте закончим.
— А я, грешным делом, думал, вы у меня кое-что хотите спросить.
— Н-да? И что именно?
— Ну, как же! — «Майор» всплеснул руками. — На вашей лестничной клетке обнаружен труп, милиция ведет следствие… Не делайте вид, что вам это безразлично.
— Абсолютно. Репортаж по телевизору полностью удовлетворил мое любопытство. Личность потерпевшего мне не знакома. Он мне не друг, не родственник и даже не приятель. Что мне из-за него переживать?
— Странно, — задумчиво протянул «майор». — Даже подозрительно. Все-таки погиб человек… Знаете, такое наплевательское отношение к окружающим характеризует вас не лучшим образом.
— Можете также занести в протокол, что я ни разу не голосовал. — Увидев, как еще больше вытянулось лицо собеседника, Максимов рассмеялся: — Клянусь! Я, конечно, знаю, что демократия без голосования не доставляет никакого удовольствия. Но в этом празднике маразма участвовать не имею никакого желания. Подумайте, если мне и этому собаководу-алкоголику Коле импонирует один и тот же кандидат, то это не есть нормально. Кто-то из нас троих явно не адекватен, как говорят психиатры. Я уж молчу, что у Коли порой глупо спрашивать, который час, а выбирать кандидата ему почему-то можно. Или еще пример, вам он будет ближе. — Максимов придвинулся. — Представьте, что в институте Сербского на психиатрической экспертизе находится еще один Чикатило. Допустим, в его виновности у вас сомнений нет. Экспертиза — пустая формальность. Невменяемым и не подлежащим ответственности может признать только суд. А до него еще далеко. Зато на носу выборы. И парадокс демократии в том, что вы, опер, обезвредивший этого маньяка, и он, пока по закону считающийся дееспособным, поставите крестики в типовом бюллетене и с чувством выполненного гражданского долга опустите их в ящики с гербом. Как вам это нравится?
— Действительно, маразм, — покачал головой «майор», не спуская с Максимова взгляда. — Странный вы тип.
— Вы только что сказали «подозрительный», — напомнил Максимов.
— Да, так точнее, — кивнул «майор». — Уж больно вы… Самобытный, что ли. Сами по себе, себе на уме. Таких не любят. Слушаю вас и невольно подозреваю, уж не по вашу ли душу приходил этот человечек. Кстати, вы знаете, что на нем нашли ствол с глушителем?
— Вот как! А в репортаже об этом ни слова.
— Только особо не распространяйте. Пока это тайна следствия, — предупредил «майор», понизив голос. — Вы же умеете хранить тайны, да? Я слышал, в ГРУ болтунам язык под корень режут.
«Глубоко копает. Как могилу», — заметил Максимов, Веер в его руке вновь ожил.
— У вас неверная информация. В Управлении я не служил, застрял на должности офицера разведотдела округа.
— Тем не менее, тем не менее. — «Майор» хитро подмигнул. — Подготовочку прошли, не отрицайте. Думаю, вам не составило бы труда тихо убрать человека, пусть даже и вооруженного.
— Еще раз неверно. Я демобилизовался в девяносто первом. Так что растренирован жутко, как спортсмен, вышедший в тираж. Любой щегол после Чечни стоит больше, чем я сейчас.
— Не сказал бы. — «Майор» с сомнением окинул взглядом фигуру Максимова. — Что-то осталось.
— Ай, одни остатки, — махнул веером Максимов. — Пока нет дамы, признаюсь — одна видимость. Нет уже того, что толкает вперед прямо на ствол. Нет, и слава богу.
— Иными словами, если бы вам, безоружному, встретился вооруженный человек…
— Я бы поставил мировой рекорд по бегу на короткие дистанции, — закончил он за «майора». — Только опять прошу: информация не для дамских ушек. Теперь я мягкий и пушистый, но ей знать об этом не обязательно.
— А как же быть с жестокостью, которая должна положить конец человеческому насилию? — У «майора» оказалась прекрасная память. Главное, не машинальная, а злая.
— Уже не по адресу. Вы при удостоверении, вы и лютуйте. — Максимов сдержал зевок. — А мне мир переделывать не хочется. Бесперспективное занятие.
— Однако собачку пристрелить обещали, — напомнил «майор».
— Не ловите на противоречиях, — снисходительно усмехнулся Максимов. — Доберман — не Ильич, а я — не Фанни Каплан. Мир от моего выстрела не изменится. Разве что станет меньше собачьего дерьма под окнами.
— М-да, тот вы еще тип…
«Майор» вытащил из кармана пачку сигарет.
— Извините, курить здесь нельзя, — остановил его Максимов. — Девушка еще молода, ей вредно дымом дышать.
«Майор» хмыкнул и указал на пепельницу с окурками и пачку «Лигерос» на подлокотнике кресла Максимова.
— Поясню для невоспитанных. — Максимов сделал непроницаемое лицо. — Сигарета курится десять минут. Которых у меня, увы, нет. По этой же причине не предлагаю кофе.
«Майор» скрыл досаду. Убрал сигареты.
— Ладно. В другой раз попью. — Он приготовился встать. — Кстати, Максим Владимирович, вы не планируете уехать?
— Желаете взять подписку о невыезде? — с неприкрытой иронией поинтересовался Максимов.
— Боже упаси! — деланно ужаснулся «майор». — Мне бы еще разок с вами побеседовать.
— Ну, свидетель из меня никакой. Ничего не видел, ничего не слышал, ничем следствию помочь не могу. Зато меня весь двор видел. И Арина Михайловна. Но побеседовать — с удовольствием. Звоните и заходите.
Максимов встал первым, дав понять, что разговор закончен.
«Майор» пожевал нижнюю губу. Она была слегка припухшей, видимо, такой у него нервный тик — задумавшись, прикусывать губу.
Встал, похлопал себя по карману пиджака, проверяя, на месте ли удостоверение.
— Так, вроде бы ничего не забыл. — Он направился к дверям и вдруг обернулся:
— Кстати! Вам ничего не говорит фамилия Елисеев? Федор Елисеев. — «Майор» сделал такое бдительное лицо, будто позировал для фотоплаката, посвященному Дню чекиста.
Максимов сделал вид, что задумался. Сам при этом старательно умножал в уме семьдесят шесть на триста пятнадцать. Знал, что «майор» сейчас внимательно отслеживает движения его глаз. На вид «майору» было за сорок, значит, после окончания Высшей школы КГБ успел не раз побывать на курсах повышения квалификации оперсостава. А там, худо-бедно, но учат определять, каким полушарием думает человек, подбирая ответ. Скосил глаза вправо — работает левое, аналитическое, где хранится долговременная память. Влево — на полных оборотах работает правое, образное, с оперативной памятью: значит, клиент лихорадочно придумывает, как бы выкрутиться.
«Двадцать три тысячи девятьсот сорок», — закончил подсчет Максимов.
— Евсеева знал. Степана Федоровича. Был такой крупный специалист по Зарубенецкой археологической культуре. Умер три года назад, земля ему пухом… А Елисеева — нет. Стойте! Убитого Елисеев звали? — Максимов кивнул на дверь.
«Майор» продолжал шарить по его лицу взглядом.
— Только я вам этого не говорил, — понизив голос, произнес он.
— А я и не просил, — равнодушно ответил Максимов. Распахнул дверь.
— Тем не менее, — пробормотал «майор». И шагнул через порог.
Прошел к лифту. Нажав кнопку, оглянулся. Максимов все еще стоял в дверях, вежливо улыбаясь.
— Приятно было познакомиться, Максим Владимирович.
— Взаимно, товарищ Андреев, — уколол его напоследок Максимов.
Глава одиннадцатая. Документы прикрытия
Спецоперация
Фамилия «Андреев» на удостоверении была образована по старому чекистскому принципу — от отчества. У кого совсем туго с памятью, использовали имя. И само удостоверение было «липой», но качественной, сработанной по госзаказу для государственных же нужд. Поэтому пафосно именовалось «документом оперативного прикрытия».
Юрий Андреевич Николаев в МУРе бывал лишь от случая к случаю, по крайней служебной необходимости. Всю жизнь провел на Лубянке и как всякий ее обитатель с пренебрежением относился к работникам милиции. В последние годы к пренебрежению еще прибавилось раздражение, вызванное жуткой конкуренцией. Если раньше, при социализме, МВД и КГБ соревновались между собой в игре «Кто больше любит родину» (Политбюро считало, что любят одинаково, но по-разному, поэтому конкуренция идет на пользу общему делу), то с победой демократии любить стало нечего.
С тех пор много воды утекло и пролилось крови. Только полный идиот с мозгами замполита мог воспевать произошедшие перемены. Страна ужалась до размеров петровской империи, развалена экономика и население в нищете. Зато чиновников стало в три раза больше, чем в бывшем Союзе. Управлять этой геополитической аномалией, утыканной шахтами баллистических ракет и опасными производствами, всерьез из них никто не хотел. Все самозабвенно хапали бесхозное добро, бывшее народное, пока не было Хозяина. Люди не глупые отлично понимали — придет Хозяин, объявит корыто коллективного пользования государственным, сиречь — государевым и заставит отрабатывать хозяйские харчи. И опять придется к кормушке выстраиваться по ранжиру. А кого к себе приблизит Хозяин? Только сильных, на кого опереться можно. А в чем сила? Это только дуракам внушают, что сила в правде. Сила — она в оружии и деньгах. Как встарь: тот князь, у кого казна и дружина. Вот и стали плодиться «силовые ведомства» со скоростью раковых клеток. У нас сейчас только Министерство культуры спецназом не обзавелось. И превратился КГБ, изнасилованный перестройкой, из преторианской гвардии ЦК в отощавшего ландскнехта периода демократической междоусобицы. Не до внешнего врага, дай бог мечом отмахаться от соратников-конкурентов, они же тоже жрать хотят.
«Японский бог как в воду глядел!» — проворчал Николаев.
Стоило выйти из двора, как сразу же попал в клоаку конкурентной борьбы. Машину оставил на парковке перед универмагом, и сейчас к ней вразвалочку приближался затянутый в камуфляж детина бандитских габаритов.
«РУБОП, ОМОН, СОБР, наши? Черт их разберет, развелось, как собак нерезаных» — подумал Николаев, ускоряя шаг.
В машине сидел Леша Парамонов, «конторское» удостоверение у него имелось, но, зная характер напарника, Николаев счел за благо поспешить.
У дверей магазина стоял еще один спецназовец, он тихо свистнул, привлекая внимание своего пятнистого дубликата. Тот резко развернулся, и короткий ствол «Кедра» нацелился на подошедшего сзади Николаева.
— Что надо? — процедил спецназовец.
В его глазах было столько ненависти, что Николаев едва сдержался, чтобы не вскинуть руки вверх.
«Стрелять, конечно, не будет. Но врезать сапогом по яйцам — это у них легко».
Заставил себя улыбнуться.
— Все в порядке, командир. Это моя машина.
Спецназовец молча перемалывал челюстями жвачку и никаких попыток разрядить ситуацию не предпринимал.
Николаев двумя пальцами достал из нагрудного кармана красную книжечку.
— МУР. И спецталон на машину.
Три магические буквы и запрет на досмотр машины не произвели на спецназовца никакого впечатления. Вернее, на его лице не отразилось никакого движения мысли.
— Все, проблем нет? — поторопил его Николаев. Спецназовец нехотя, как пес, остановленный командой «фу», отступил.
Только Николаев взялся за ручку дверцы, как Леша организовал проблему. Опустив стекло со своей стороны, он высунулся наружу и запустил в спину спецназовцу:
— Слышь, ты, бык пятнистый! Иди подсобки шмонай.
Спецназовец развернулся и набычился.
— Ты чо сказал?
— Ладно, ладно, не напрягайся! — махнул рукой Николаев, прыгая в салон.
Надо было срочно уносить ноги от греха подальше, пока их не переломали, несмотря на документы прикрытия. Скандальная натура Леши делала такую перспективу вполне реальной.
— Все приключения на свою задницу ищешь? — процедил Николаев, выруливая со стоянки.
— Да пошел он! — презрительно скривился Парамонов.
— Это же налоговая. Приехали бабки с магазина вышибать.
— Угу, заодно тебе бы мозги вышибли.
— Не пугай, пуганые! — Парамонов сунул в рот пригоршню чипсов, захрумкал, блаженно закатив глаза.
Характер у Парамонова необратимо испортился после командировки в Приднестровье. На запах пороховой гари к югу потянулись не только романтики войны, но и криминальные таланты со всех уголков СНГ. Война, как известно, все спишет. А списать собирались многое. Прежде всего, самое ценное в условиях передела собственности — оружие. Генерал Лебедь, надо отдать ему должное, вцепился мертвой хваткой в имущество своей Сороковой армии. Интеллигентности в генерале было не больше, чем в римском легионере, такой запросто даст в зубы со смертельным исходом любому. Но на танки и самоходные гаубицы никто и не посягал. Кому они нужны при захвате завода или обороне банка? А вот стрелковое, мины и толовые шашки — это святое. В любом бандитском хозяйстве пригодятся.
На Лубянке здраво рассудили, что оружейный бизнес в Приднестровье расцветет маковым кровавым цветом и очень скоро в Москве следует ждать первых подарков с молдавских полей. Как гласит старая истина: не можешь подавить процесс, надо его возглавить. И Парамонов был направлен в край дешевого вина с заданием организовать сеть по скупке оружия. Операцию засекретили по максимуму, потому что деньги крутились только «черные», нет же такой статьи в бюджете — «скупка оружия у бандформирований», и с конкурентами разбирались по законам военного времени.
Всю малину изломал все тот же Лебедь. Взял да и арестовал начальника особого отдела. Повод был — не придерешься. Особист вербанул местную журналистку, чтобы она собирала компромат на Лебедя. А девочка все засняла на пленку и передала любимому командарму. Конфуз вышел изрядный!
Лебедь уже вошел во вкус публичной политики, да и в закулисных интригах хорошо ориентировался. Вызвал он не только наряд комендантской роты, но и съемочную группу. Репортаж об аресте провалившегося особиста тем же вечером показал Первый канал ЦТ. Кося лиловым глазом в камеру, генерал прорычал: «Отправляйтесь под арест, товарищ полковник. На гауптвахте у вас будет время подумать и все вспомнить. Например, сколько оружия ушло через вас по линии ФСБ». Последняя фраза в некоторых головах произвела эффект разрывной пули. Генерал ясно и недвусмысленно давал понять: будете копать мне яму, утоплю в дерьме. Сигнал приняли и операцию свернули. Благо дело, что большую часть уже скупили, осталась мелочевка.
Вернулся Парамонов в Москву героем. Нет, Героя России ему не дали, ограничились повышением по службе. И стало тянуть Лешу на героические поступки. Как сегодня, например.
Наличие в своем отделе еще одной контуженной головы Николаева ничуть не радовало. И без Леши безмозглых хватало. Три сосунка, только что выпорхнувших из Вышки, два бывших старлея — один сапер, второй — танкист, бедолаги помыкались на гражданке да и пошли в чекисты, еще, один, вернувшийся из заштатного состояния, так до сих пор работать не начал, и предпенсионного возраста ветеран, которого работать можно и не заставлять, все равно не будет. Николаев числился начальником этого сводного отряда недоделанных, а Леша — его замом.
— Похоронная команда, — прошептал Николаев. Имел в виду, что рано или поздно подчиненные загонят-таки его в могилу.
— А? — встрепенулся Парамонов. — Хочешь пожевать?
Он протянул Николаеву пакет чипсов.
— Не, я такое не ем.
— И я не ем, но жрать хочется. — Парамонов забил рот новой порцией. — М-м, слушай! — едва прожевав, продолжил он. — Время есть, давай тормознем где-нибудь и перекусим. От нашей столовки уже тошнит.
Николаев бросил взгляд на часы и кивнул.
— Тогда, Юрка, сворачивай на следующем перекрестке. Я на Октябрьском поле классную забегаловку знаю. Дешево и вкусно.
Николаев перестроился в правый ряд и притормозил у обочины. Мимо них по Ленинградке полз плотный поток машин, увязая в пробке на Соколе. Николаев машинально следил, не вильнет ли кто, как они, к обочине, — значит, нацепили «хвост».
— Ты чего? — удивился Парамонов.
— Все, выходи. Приехали.
Николаев указал на белый киоск фирмы «Стефф». Полез в карман за деньгами.
— С ума сошел. Бешеные деньги за тощие сосиски! Да в моей обжорке мы за те же бабки лопнем. Поехали, Юрка.
— Нет, — отрезал Николаев. — Тебе сегодня, видимо, шлея под хвост попала. Не с ментами, так с черными сцепишься.
— Как скажешь.
Такой случай имел место всего два дня назад, и Парамонов понял, что спорить бесполезно. Взял деньги и вышел из машины.
«Черт, сорок лет мужику, а все дурак дураком», — подумал Николаев, наблюдая за своим замом.
Леша молодился из последних сил, стригся по последней моде почти налысо, до короткого, как поросячья щетина, ежика. Пальто предпочитал куртки, партикулярному пиджаку — разноцветные свитера, а обувь носил на толстой подошве. В одежде он сохранял фигуру бывшего кандидата в мастера спорта по современному пятиборью, но по совместному посещению сауны Николаев знал, что тело у Леши поросло плотным кабинетным жирком.
У самого, от рождения долговязого, с годами образовались только дряблые складки вокруг талии, все не хватало воли и времени согнать их в спортзале. Залысины от висков уже добрались к макушке. Бреясь по утрам, Николаев все чаще замечал, что курение и кабинетный труд на цвете лица благосклонно не сказываются. Но хватило ума и вкуса не броситься на битву с возрастом, как Парамонов. Просто стал подчеркнуто консервативен в одежде и научил себя не суетиться. Благопристойная степенность ему самому нравилась, и Николаев стал все чаще ловить на себе оценивающие взгляды молодящихся женщин.
Парамонов сразу же сунулся к окошку, проигнорировав студенческого вида парочку и деда ветеранской наружности. Дед возмутился, Парамонов вяло отругивался, при этом успевал руководить работой девочки в ларьке.
Вдруг Николаеву пришло на ум, что напарник не просто ел чипсы, а закусывал. Сунул руку под сиденье. Так и есть — банка пива. Парамонов успел отхлебнуть половину.
— Паразит! — процедил Николаев, пряча банку в кармашек сзади сиденья.
Его больше возмутило не то, что напарник баловался пивком, пока он мучался с Максимовым. Просто после Приднестровья Парамонов приобрел еще один недостаток. Теперь ему хватало полета водки или бутылки пива, чтобы уйти в состояние глубокомысленной задумчивости. После этого следовали либо полуобморочный сон, либо сомнамбулическое блукание по окрестностям. И то, и другое пагубно сказывалось на работе.
Парамонов вернулся, тяжко плюхнулся в кресло, протянул Николаеву коробку.
— На, травись на здоровье. — И первым откусил булку, из которой торчал хвостик тонкой сосиски.
Николаев жевал сочную сосиску и безвкусный, как промокашка, хлеб и думал, стоит ли посвящать напарника в суть операции или, пока не поздно, лучше отодвинуть в сторону. Пришел к выводу, что больше ему работать не с кем.
— Положение — хоть вешайся, — пробормотал он вслух.
— Ты о клиенте? — спросил Парамонов.
— И о нем тоже. — Николаев слизнул каплю майонеза, выползшую из булки. — Прижать нечем. Уголовке на него наплевать. Там чистой воды самострел. Киллер лопухом оказался. Засовывал пистолет в сумку и сдуру нажал на курок.
— А к кому приходил, выяснили? — спросил Парамонов с набитым ртом.
— Черт его знает! У мертвого же не спросишь. На четвертом живет коммерсант, импортной мебелью торгует. Под коптевской бригадой ходит. После дефолта все долги вытрясают, могли и заказать. На пятом, соседняя дверь с Максимовым, проживает теща начальника оперчасти Бутырки. Бабка, конечно, не при делах. А зять ее навещает. Кстати, вчера на полчаса опоздал. На радостях пьет до сих пор, даже больничный по такому поводу оформил.
— Правильно делает, — кивнул Парамонов. — Кто еще?
— Да черт их знает, Леша! Может, этот лох вообще заскочил в подъезд малую нужду справить? Пробило его, козла, от волнения, вот и не дошел, куда хотел.
— Бывает, — авторитетно заключил Парамонов. — Не к столу будет сказано, мог бы и поносом изойти на огневом рубеже, такое тоже часто случается. Ладно, ладно, не морщь нос, к слову пришлось! А Максимов как отреагировал?
Николаев проглотил кусок, помолчал.
— Понимаешь, ему все по барабану. Если разобраться, алиби у него стопроцентное. Мы с участковым соседку, Арину Михайловну, первым делом прощупали. Кстати, бабка — ветеран внешней разведки… Да, получается, Максимов не врет. Пришел, попил кофейку, поболтал со старушкой. Ничего подозрительного. Никаких признаков, что он кого-то замочил.
— Юра, алиби бывает в уголовном деле, — назидательно произнес Парамонов. — А тут, насколько я понял, насильственная смерть не вытанцовывается. Но с другой стороны, ЧП — лучший повод для знакомства.
— На этом его не взять, — убежденно заявил Николаев.
— Придумаем другое. — Парамонов принялся за новую сосиску — А лучше всего ударим в лоб. Так и спросим: где вы, гражданин, были в ночь с субботы на воскресенье? Какое отношение имеете ко взрыву на даче у вашего любимого дедушки? А чтобы поджилки тряслись, предварительно смажем ему дверную ручку пластитом. Он его по всей квартире разнесет. А мы заявимся с газовым анализатором, который загудит на запах взрывчатки. И мышеловка захлопнется. Закрывай клиента в камеру и прессуй, сколько душа пожелает.
— Фантазии у тебя, Леха! — поморщился Николаев.
— Не фантазии, а план оперативных мероприятий. Который я предлагаю тебе на утверждение.
Николаев проводил взглядом девчонку, спешащую к подземному переходу. Несмотря на прохладное утро, одета она была по-летнему, и что хотела предоставить на всеобщее обозрение, то и оголила по максимуму.
— М-да, растут детки-конфетки, — задумчиво протянул Николаев. — Ты бы видел, Леха, девку Максимова. Малолетка, но все при ней. И с норовом.
— Да, школьницы сейчас пошли… Читать-писать не умеют, но такому научат! — Парамонов даже перестал жевать, поедая глазами девчонку.
— Тебе лучше знать. Сколько раз за прошлую неделю твоя дочурка дома не ночевала?
Парамонов подвоха не почувствовал и даже не обиделся.
— Всю неделю и не ночевала. Ничего, к первому сентября найдется. — Он вдруг оживился. — Слушай, лично меня жаба душит! Мы тут геморрой себе наживаем, а клиент кувыркается с малолеткой, дрыхнет до обеда и плевать на все хотел. Давай ему жизнь испортим!
Голод притупился, и Николаев без всякого желания посмотрел на две котлетки в коробке, к ним прилагались несколько пакетиков приправ. Без них эти пережаренные комочки мяса, очевидно, внутрь было не протолкнуть.
Приспустил стекло, достал сигареты.
— Не в службу, а в дружбу, Леша. Сходи, купи что-нибудь попить. У меня эта сухомятка колом встала.
— Во! А в моей обжорке суп-харчо подают. За пять рублей, кстати, — проворчал зам, пристраивая коробку на панель.
Николаев загадал, что если Леха вспомнит о пиве, или принесет из ларька новую бутылку, то разговора не получится. Лучше уж использовать «втемную» молодняк отдела, чем подключить к делу алкаша и вместе с ним сгореть синим спиртовым пламенем. Нельзя доверять человеку, которому бутылка заменила ум, честь и совесть. Перефразировав таким образом партийный лозунг, он немного успокоился и стал ждать.
Вопреки всем прогнозам, Леша вернулся с двумя картонными стаканчиками кофе. Сел в кресло и никаких попыток вытащить из-под него заначку не предпринимал.
«Случай трудный, но жить будет», — подвел итог Николаев, пряча улыбку.
Кофе оказался прекрасным, жена, после дефолта помешанная на экономии, готовила в сто раз хуже.
— Кстати, Леха, обрати внимание. Если в сосиски класть мясо, а кофе не варить из цикория, то получается очень вкусно. И денег не жалко.
— М-м, буржуазная пропаганда, — с набитым ртом возразил Парамонов. — Нам так не жить. Мы сосиски как делали из бумаги, так и будем делать. На том стоим и стоять будем.
Николаев, которому в квартире Максимова так и не удалось покурить, жадно затянулся сигаретой.
— Слушай, Леша, — выдохнул он вместе с дымом. — Информация сугубо конфиденциальная. То есть в отделе касается только тебя и меня.
Парамонов отложил недоеденную котлету, вытер рот и приготовился слушать.
— Мы разрабатываем версию хищения из спецфонда в связи с пожаром на даче профессора Арсеньева. Максимов пристегивается стопроцентно. Согласись, бывший офицер спецназа вполне мог культурно подорвать дачку деда.
— Без проблем, — согласился Парамонов. — Причем, с предварительного согласия деда.
«Соображает, когда не пьет», — мимоходом отметил Николаев. Выдержал паузу, последний раз взвешивая все «за» и «против».
Частное расследование существует только в кино. В реальной жизни, чтобы всюду поспеть, приходится доверяться подчиненным. А опыт Николаева подсказывал, что нет несовершенней материала, чем тот, из которого Господь лепит подчиненных. Правда, Сын его всех честно предупредил: «нет у человека врага хуже, чем ближние его». Чем дольше живешь, тем больше убеждается, — сие есть истина, альфа и омега.
