Странник - Тотальная война

Олег Маркеев
Тотальная война
(Странник — 4)

      Эта война началась не здесь, не здесь ей и окончиться.
Мигель Серрано

 

      И произошла на небе война:
      Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон, и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для Них места на небе.
Иоанн Богослов (XII, 7–8) Апокалипсис

 

Глава первая. Эффект присутствия

Черное солнце

Подмосковье, август 1998 года

      Тихие сумерки выползли из леса и затопили поселок. В загустевшем сиреневом воздухе вязли звуки. Где-то совсем близко играла музыка, но сюда, к дому на самом краю поселка, доносились лишь глухие удары барабанов.
      Вальтер Хиршбург приоткрыл окно и невольно поморщился. Показалось, что по лицу скользнула чья-то холодная рука, пахнущая мокрой землей.
      «Нервы. Истрепанные нервы старого человека, — сказал он сам себе. — Близость опасности уже не будоражит кровь, от нее лишь вяло трепещет сердце. Изношенное и больное».
      — Что там за праздник? — спросил Хиршбург, чтобы отвлечься от неприятных мыслей.
      Вопрос был задан тоном начальника, инспектирующего работу подчиненного. Сзади, в глубине комнаты, погруженной в темноту, скрипнуло кресло. Подчиненный невольно подобрался, услышав командирские нотки в голосе пожилого абсолютно лысого мужчины. Из кресла ему были видны только контур сухопарой фигуры и светлое пятно головы, Курт Лебер не смог определить, смотрит старик на него или все еще уставился в окно, но счел за благо сесть прямо, сложив руки на коленях.
      — Там загородный дом главного редактора одной влиятельной газеты. Сегодня у него юбилей. Дом набит журналистами. Надеюсь, не все упились до потери сознания, кто-нибудь обязательно среагирует. И, возможно, даже вызовет бригаду с ТВ. Так или иначе, инцидент попадет в сводку новостей, герр Хиршбург.
      — Это совпадение или расчет? — спросил Хиршбург.
      — Расчет, — с ноткой гордости в голосе ответил Лебер. — Мне сказали, что акция должна состояться в течение пяти дней. О юбилее газеты было известно давно, и я намеренно выбрал сегодняшнее число.
      — Прекрасно. — Хиршбург неожиданно зашелся сухим кашлем.
      Курт Лебер проворно вскочил. В темноте тихо тренькнуло стекло, заплескалась жидкость, перетекая из бутылки в стакан. Лебер прошел к окну.
      — Прошу вас, герр Хиршбург. — Он протянул старику стакан из толстого стекла.
      — Что это? — Хиршбург принюхался к тягучему острому запаху, поднимающемуся со дна стакана.
      — Джин. Хороший английский джин.
      — Надеюсь, не русского разлива, — проворчал Хиршбург, принимая стакан.
      Лебер ответил коротким смешком, показав, что оценил шутку шефа.
      Хиршбург пригубил джин, почмокал губами и вновь уставился в окно.
      В темноте призрачно отсвечивали мокрые крыши домов, тусклое небо отражалось в стеклах, лишь на том конце поселка, где шел праздник, то и дело вспыхивали яркие цветные огни.
      — А там что? — спросил Хиршбург, указав на зарево над лесом.
      — Еще один поселок. Для тех, кого называют «новыми русскими». Днем я бы вам показал бывшую дачу Галины Брежневой, а потом мы бы сравнили домик дочки генерального секретаря КПСС с дворцами, что возвели те, кто считает себя новой элитой. Поверьте, зрелище весьма поучительное.
      Хиршбург промолчал, и Лебер решил продолжить вводить шефа в специфику местных условий.
      — Взять, кстати, сам поселок. В девяностом году один пройдоха, назвавшись фермером, взял поле в аренду у развалившегося колхоза. На пятьдесят лет, кстати. Пахать и сеять, естественно, не собирался. Разбил поле на участки по гектару и продал желающим вложить деньги в загородные дома. Таковых нашлось немало, потому что Москва всего в полусотне километров. Через неделю на поле уже вовсю кипели строительные работы. А пройдоха пришел к председателю колхоза, выложил на стол триста тысяч долларов и показал пункт договора, по которому он имеет право выкупить землю, взятую в аренду. Что он как честный человек и предлагает сделать. Председатель быстро сообразил, что владельцев новостроек уже с земли не согнать, скорее они его самого в землю вгонят, и деньги взял. Сколько он присвоил, а сколько внес в колхозную кассу, история умалчивает. А фермер, не смыв с ботинок колхозную грязь, прямиком отправился в аэропорт с десятью миллионами долларов в кармане.
      — Откуда информация? — спросил Хиршбург, стрельнув взглядом в Лебера.
      — О, в этих вопросах русские не таятся. У них считается хорошим тоном в кампании рассказать о том, как надул родное государство. Я знаю тысячи подобных историй. А того, что пишут в их газетах, в нормальной стране хватило бы на то, чтобы устроить еще один Нюрнбергский процесс.
      Хиршбург хмыкнул, брезгливо скривив губы.
      — Мы свой Рейх проиграли в войне, а они… — Он отвернулся к окну.
      Лебер невольно поежился. Который раз за день он, уверенный в себе, крепкий сорокалетний мужчина, почувствовал себя крайне неуютно рядом с этим сухопарым стариком.
      Должность Лебера звучала крайне расплывчато — «менеджер по региональным связям компании „Хофаккерк Гмбх“». Сама компания была малозаметным и малозначимым узелком в паутине корпорации «Магнус». Лебер знал, что благополучие нижестоящего напрямую зависит от настроения, мнения и каприза стоящего на ступень выше в бюрократической иерархии. Стоит чем-то не понравиться начальник у, вмиг окажешься в малярийной Венесуэле или до конца дней будешь ковырять палочками тухлятину где-нибудь в Бирме. И, как детский сон будешь вспоминать бесконечные пьянки с очумевшими от безнаказанности русскими бизнесменами и чиновниками с бегающими вороватыми глазками. Но стоя рядом с Хиршбургом, он кожей ощущал, что от этого старика зависит не благополучие его, Курта Лебера, а сама жизнь.
      Старик, это чувствовалось в каждом жесте и слове, был привычен к власти. Но не ко всевластию столоначальника над младшим писарем, а к той высшей ее ипостаси, когда в цепких пальцах держишь нить жизни подчиненного. И никакие гуманистические бредни не остановят, если потребуется эту ниточку оборвать. Привычка к власти так укоренилась в Хиршбурге, что стала его сутью, выпирающей наружу, как из породистого добермана прет желание рвать и терзать добычу.
      Лебер считал себя профессиональным разведчиком.
      И привык считать свое ремесло интеллектуальной игрой, сродни отгадыванию кроссворда на языке, который только взялся изучать. Тут требуются кропотливость, терпение и интуиция. И, конечно же, удача. Ему ни разу не доводилось бегать по крышам, устраивать гонки по ночному городу и забираться в офисы через канализационную трубу. Насколько знал, работа девяноста девяти процентов разведчиков ничем не отличается от серых будней любого конторского клерка. Оставался еще один процент «чернорабочих» разведки, о приключениях которых и пишут в дешевых детективах. Но ни один серьезный интеллектуал, к которым себя относил Лебер, руки «чернорабочему» не подаст. Потому что руки по самый локоть в крови.
      Приказ лично организовать и возглавить силовую акцию он поначалу расценил как недоразумение, потом — как оскорбление. Но, закусив губу, приказ выполнил, сделав все, чтобы акция выглядела как тонкая интрига. И ничего более.
      Но неожиданно прибывший из штаб-квартиры «Магнуса» сухопарый старик с цепким взглядом и такими же цепкими сухим пальцами взял руководство на себя. И дело сразу же приобрело нехороший кровавый привкус.
      Первое, что сделал Хиршбург, ознакомившись с подготовкой операции, — потребовал немедленно устранить непосредственных исполнителей, отработавших свое. И произнес «устранить» с такой привычной небрежностью, что у Лебера прошел холодок по спине. Тем не менее трое польских уголовников, приехавших в Москву по украинским паспортам, были немедленно перехвачены на территории Белоруссии. Сейчас их тела, наверняка, уже пожирают болотные черви. Второй жертвой станет сапер, заложивший мину под домом. Ровно через час после взрыва. Лебер был уверен, если не будет взрыва, через час не станет его самого.
      Он невольно посмотрел на часы. Минутная стрелка на два деления не доползла до двенадцати. До взрыва оставалось ровно сто двадцать секунд.
      А старик продолжал стоять у окна, задумавшись, взбалтывая остатки джина в стакане.
      «Окно открыто, стекла, конечно же, выдержат взрывную волну. Но чем черт не шутит. Проклятый маразматик, наверняка, относится к тем занудным начальникам, которые считают своим долгом лично присутствовать на операции».
      Лебер лихорадочно соображал, как оттащить старика от окна и при этом, упаси господь, не задеть генеральской спеси. Он почему-то сразу же присвоил старику чин генерала, хотя доподлинно не знал, какие погоны носил Хиршбург в вермахте. Но в том, что Хиршбург поднаторел в хладнокровном распоряжении чужими жизнями на войне, Лебер не сомневался.
      Наконец, он нашелся и самым нейтральным тоном, на который был способен в эту минуту, произнес:
      — Я читал, что Юнгер, стоя у окна с бокалом шампанского в руке, наблюдал за бомбежкой Берлина. Довольно странный вкус, вы не находите, герр Хиршбург? — Он чуть было не сказал «глупое позерство», но вовремя спохватился.
      Хиршбург хмыкнул, покосился на Лебера и пригубил джин.
      — Эти писаки думают, что войны начинают только для того, чтобы тешить их больное самолюбие. — Хиршбург облизнул губы и неожиданно задал вопрос:
      — Для чего начинают войну, Лебер?
      Лебер пожал плечами, решив не высказывать вслух мнение, способное ему навредить. Его военный опыт ограничивался двумя годами службы в танковом полку рейхсвера. И за все два года вверенный ему танк, надраенный до полной стерильности, ни разу не покинул ангара. Домой Лебер вернулся, поправившись на десять кило и с твердой уверенностью, что полюбить войну способен только полный кретин.
      — Войну начинают, чтобы победить, — отчеканил Хиршбург, со стуком поставив стакан на подоконник.
      В этот миг, словно по команде Хиршбурга, в глубине поселка низко ухнуло. Тугая волна ударила в стекла. В небо взметнулся яркий язык пламени, сразу же опал, и над крышами задрожало оранжевое марево. Неожиданно проснувшийся ветер донес запах близкого пожара.
      Хиршбург хищно потянул носом. Губы растянулись в сладострастной улыбке.
      — Неплохо, Лебер, очень неплохо, — пробормотал он.
      Лебер понял, что более высокой оценки он не удостоится, и изобразил на лице благодарную улыбку.
      «Яволь, майн фюрер, — мысленно произнес он и добавил: — Чертов наци. Давно не видел, как горят дома, взорванные по твоему приказу?»
      Хиршбург еще немного полюбовался на языки пламени, пляшущие в темноте, и закрыл окно. В поселке уже тревожно вспыхнули окна и разноголосый гул покатился от дома главного редактора к пожарищу.
      — Ну, думаю, этот фейерверк к празднику они не забудут, — сказал Хиршбург. — Может, и нам включить свет, как считаете? Иначе будет несколько неестественно.
      Лебер достал из кармана пульт, нажал на кнопку. На газон перед домом упал яркий прямоугольник, высветив каждую травинку. Свет Лебер включил на первом этаже, не хотел, чтобы Хиршбург сейчас видел его лицо. Он знал, что его операция закончена, осталось только дать команду устранить сапера. Но та операция, что закрутил Хиршбург, только началась. И кто знает, в какой форме решили устранить самого Лебера.
      Хиршбург протянул ему пустой стакан.
      — Получите подтверждение, что о сапере позаботились, и можете укладывать чемоданы, Лебер. Вы назначены генеральным представителем «Хофаккерк Гмбх» в Лос-Анджелесе. Факс получите утром. Калифорния — прекрасное место, чтобы отогреться после пяти русских зим, не так ли?
      Лебер кивнул, спрятав улыбку. Про себя он отметил, что старик не сказал «походатайствую» или «порекомендую». А сразу — «назначен». Словно владельца «Хоффаккерка» и не существует в природе. Причем, Лебер точно знал, что никакого представительства в Калифорнии у фирмы до сего дня не было. Значит, открыли, никого об этом не спросив.
      За такую награду стоило из благородного промышленного шпионажа погружаться в жижу уголовщины. Стоило рисковать и стоило испачкать руки. Три поляка и сапер-азиат — не в счет. Это расходный материал в любой серьезной игре. Но какие же в ней должны быть ставки, подумал Лебер, если ему, промежуточному звену, выплачивают такой гонорар.
      — Вы что-то хотели сказать, Лебер? — Хиршбург все это время внимательно следил за лицом собеседника, освещенным всполохами пожара.
      — Благодарю, герр Хиршбург, — выдавил Лебер. Хиршбург вскинул голову, уперся взглядом в переносицу Лебера. Помолчав, коротко бросил:
      — Можете идти.
      Лебер, стараясь в темноте не задеть мебель, пошел к двери.
      — Курт, пошлите водителя, пусть послушает, что говорят люди. — Команда догнала его на самом пороге.
      Лебер, неожиданно для себя самого вспомнив армейские навыки, развернулся на каблуках.
      — Да, герр Хиршбург.
      Старик все еще стоял у окна, барабаня пальцами по стеклу какой-то марш.
      Вальтер Хиршбург, штандартенфюрер СД, личный номер СС 3072, за свою долгую жизнь провел сотни спецопераций — во время войны и после. Он вообще не разделял время на мир и войну. Только слюнявые идеалисты считают, что войны заканчиваются подписанием акта о капитуляции. Нет, война, раз начавшись, не заканчивается никогда.
      В небе над поселком полыхало зарево. Сквозь плохо прикрытое окно в комнату тянуло гарью.
      Над почерневшим остовом дома поднимался пахнущий химией чад. Хлопья белой пены, шипя, растекались по траве. Увязнувшие в пене, как в сугробе, пожарники заливали из брандспойта последние языки огня, то и дело выбивающиеся из-под груды обломков.
      Три стены дома уцелели, и сейчас на них плясали гигантские тени, высвеченные ярким светом софитов. Зевак от пожарища отогнать не удалось, и теперь они лезли вперед, загораживая собой прожекторы, что вызывало очередной поток мата у пожарных. Люди уже поняли, что их имуществу ничего не угрожает, огонь на соседние дома не перекинется, и, как принято, стали громогласно выражать сочувствие погорельцам и давать ненужные советы пожарным. Откровенно веселились лишь те, кто прибежал на пожар с праздника. Крепко выпившие поденщики пера и жрицы свободы слова то прорывались на помощь бравым брандмейстерам, то, отогнанные матюгами и пожарными баграми, сбивались в кучки и пытались песнями и шутками подбодрить жителей поселка.
      Пожар на Руси, как всякое стихийно возникшее народное гуляние, без жертв не обходится. Одной девице ветром швырнуло горящий уголек на голову, о чем она тут же оповестила всю округу, издав отчаянный визг. Бросившийся ей на помощь худосочный корреспондент «МК» запнулся о шланг и сильно повредил лицо о колесо пожарной машины. Кто-то в темноте наступил ногой на гвоздь и теперь истошно требовал врача и водки.
      От пожарища, шкрябая тяжелыми штанинами по траве, прошел пожарник. Снял каску с пластиковым забралом, вытер горячее лицо, огляделся и с досадой сплюнул.
      — Слышь, Палыч, кончай бардак! — гаркнул он, ориентируясь на фары «уазика».
      — А что я могу? — философски изрек толстый, как Будда, прапорщик, восседавший на капоте «уазика». Он обвел рукой море голов вокруг себя, показав, что такую толпу легче передавить, чем успокоить.
      Пожарник, чертыхаясь, перебрался через поваленный забор, цепляясь штанинами за переломанный штакетник. Бросил каску на колени прапорщику. Принял у того из рук прикуренную сигарету.
      — Ну как, капитан? — поинтересовался прапорщик.
      — Бардак, — ответил капитан, подразумевая неизвестно что. Он через плечо посмотрел на пожарище, потом поднял глаза к небу, в черный зев которого засасывало спираль серого дыма. — Бардак, — повторил капитан.
      Прапорщик промолчал, потому что полностью разделял пессимистический взгляд начальника на мироздание.
      — Из ментов кто-нибудь есть? — спросил капитан, щурясь от дыма.
      — Участковый.
      — Не пойдет. — Капитан сплюнул. — Может, из прокуратуры кто?
      — Ага, бегал тут один малохольный, — отозвался прапорщик. Обернулся и, приложив руку ко рту, гаркнул: — Прокуро-ор!!
      Капитан поморщился.
      Из темноты вынырнул молодой человек в сером пиджаке. Если бы не папочка под мышкой, по возрасту его можно было принять за одного из гостей в доме главреда.
      — Харитонов. Следователь одинцовской прокуратуры, — сразу же представился он, чтобы снять ненужные вопросы. — Что там произошло?
      Капитан осмотрел юного борца с преступностью с ног до головы, потом перевел взгляд на прапорщика.
      — Слышь, Палыч, оторви одно место от машины. Сходи, что ли, посмотри, чтобы эти придурки нам шланги не попортили. И так как сито.
      Он дождался, пока прапорщик свалит грузное тело с капота и унесет его в темноту, и лишь после этого придвинулся к следователю.
      — Значит так, мужик. Это взрыв. Стопудово. Баллоны с газом целы. Значит, рвануло что-то другое.
      — Ну, эксперты скажут… — авторитетно начал следователь, распахнув папочку.
      — Я тебе говорю, подрыв. Профессионально сняли одну стену. А потом вспыхнуло что-то легко горючее. Не бензин. Химия какая-то.
      — Уже интересно. — Следователь сделал строгое лицо.
      Он сразу же сообразил, что взрыв дома в элитном поселке — это не пьянка бомжей с последующим тушением пожара и вывозом обгоревших трупов. Это минимум двести пятая статья УК РФ — «терроризм», со всеми отсюда вытекающими следственными действиями и служебными перспективами. И сразу же решил брать быка за рога.
      — Так, трупы есть? — строгим голосом спросил он.
      — Слава богу, обошлось, — ответил капитан, суеверно сжав кулак в толстой защитной перчатке. — Хотя и не без сюрпризов.
      Он разжал кулак. На ладони загорелись яркие шарики. Один, самый крупный, был в форме человеческой головы.
      Следователь взял его, покрутил в пальцах. Одна сторона едва сплавилась, и в свете фар он отчетливо увидел лицо старика. Огонь исказил черты, и показалось, что старик хитро ухмыляется, прищурив один глаз. По лбу шли странные клинописные знаки.
      — Божок какой-то, — высказал догадку следователь, пытаясь вспомнить, где он видел такие же письмена. — Не китайский, это точно.
      — Ну, не знаю, не знаю, — протянул капитан. — Но сдается мне, что это золото. И такого добра там, — он махнул рукой за спину, — на два пальца. Весь пол залит. Замки еще какие-то уцелели. Значит, все в ящиках лежало. Ну, типа, армейских.
      — Ого! — выдохнул следователь, но тут же вернул себе степенность. — Хотя, если учесть, какой контингент здесь живет…
      Он сунул божка в пластиковый пакетик, туда же собрал остальные шарики с рукавицы пожарного.
      — Дай-ка сюда. — Капитан сбросил перчатку, взял у него папку. На чистом листе быстро нацарапал схему. — Смотри. Вот подвал. Вот комнатка, где расплав сейчас остывает. Взрыв открыл одну стену дома, огонь шел вот отсюда. Тяга образовалась жуткая. Короче, в комнатке получилась форменная доменная печь. Именно в ней. Остальное барахло в доме только слегка попортило огнем.
      — Хочешь сказать, что целью было выжечь все, что находилось в этой подвальной комнате? — быстро сориентировался следователь.
      — Ну, если они этого хотели, то у них получилось. Как в аптеке.
      — Туда сейчас можно? — спросил следователь.
      — Нет. Через полчасика. Пусть проветрится, а то угоришь. — Он посмотрел на ноги следователя. — Пойду обувку тебе подберу В таких туфельках только за девками бегать…
      Он взял с капота каску и перчатку, зажал их под мышкой и, тяжело раскачиваясь, пошел к пожарной машине.
      Из темноты тут же вынырнул молодой человек, точная копия следователя, только более наглый и одет посвободнее. Все это время он стоял, спрятавшись за капотом, и прислушивался к разговору.
      — Один вопрос для нашей газеты, — скороговоркой произнес он, подсовывая диктофон под нос следователю. — Жертвы есть?
      По молодости лет следователю еще льстило внимание прессы, поэтому он, вздрогнув от неожиданности, машинально ответил:
      — Нет. Жертв, насколько мне известно, нет. — Справившись с волнением, вспомнил стандартную фразу: — Причины пожара установит следствие. Другой информации у меня нет.
      Он попытался отстранить журналиста, но тот поймал его за локоть.
      — Еще один вопросик. Кому принадлежит дача?
      — Вы хотите, чтобы я делал за вас вашу работу? — иронично усмехнулся следователь.
      Журналист сделал жалобное лицо.
      — Бог с тобой, — сжалился следователь. — На даче проживал профессор Арсеньев с женой. Как видишь, дома их не оказалось. Можешь дать заголовок «Профессору крупно повезло».
      — Спасибо за идею, — благодарно закивал журналист.
      Следователь помахал на прощанье папкой и пошел вслед за капитаном. Идти старался так же — в солидную развалочку, как мужик, возвращающийся с трудной работы.
      Журналист, стрельнув глазками по сторонам, метнулся к «уазику». Прижался щекой к капоту, стал осторожно шарить по влажной поверхности, тихо поскуливая от нетерпения.
      — Есть! — пискнул он, нащупав несколько мелких шариков, скатившихся с рукавицы пожарного и прилипших к капоту.
      Он сдернул пленку с пачки сигарет, послюнявил палец и осторожно переложил шарики в кулечек.
      — Пейте, пейте, козлы, — прошептал он и, злорадно усмехнувшись, бросил взгляд на коллег, гомонивших вокруг пожарной машины. — Терентий Малышев еще себя покажет.
      Терентий Малышев, публиковавшийся под псевдонимом «Тереньтев» и известный в московских редакциях под прозвищем Малек, был уверен, что сейчас в его кармане лежит «бомба».
      Он спрятал находку в карман джинсов, откуда она ни за что не вывалится, достал мобильник. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, дождался соединения.
      — Але, Варя? Терентий говорит. Как какой Терентий? Ну Малек. — Он подозрительно осмотрелся и прикрыл трубку ладошкой. — Да и черт с ним, что поздно… У меня сенсация! Слушай, Варька, и не бурчи, У тебя концы в Институте стали и сплавов есть? Дура! В смысле — связи. Еще раз — дура! Нормальные деловые связи. Ну, слава богу, доперла! Слушай, мне надо завтра организовать экспертизу одного сплава. За деньги, естественно… Только быстро. Все, до завтра!
      Терентий сунул мобильный в карман курточки. Посмотрел на остов дома. Как ни хотелось, но шансов пробраться на пепелище и пошарить как следует не было. По периметру выстроились пожарные, наверное, по приказу своего капитана.
      Терентий скрестил руки на груди и, оттопырив губу, задумавшись, уставился на дымящиеся руины. Как-то само собой получилось, что он вполголоса затянул:
      «Шумел, ревел пожар московский».
      Неожиданно у машины дружно вдарил мужской хор прессы:
      «Шумел камыш, дере-е-евь-йя гну-лись! А ночка лунная был-а-а».
      Женская часть сводного ансамбля московской прессы почему-то вывела в ответ, по-кошачьи подвывая:
      «Я-а, искал-ла тебя-я, ночами темными-и». Концерт оборвал ревун милицейской машины. Кто-то, наконец, вызвал подкрепление.
      Человек, все это время скрытно наблюдавший за корреспондентом, бесшумно отступил в темноту.
      Через пять минут Хиршбургу доложили, что пресса след взяла и можно играть дальше.

Глава вторая. Деловое предложение

Спецоперация

Берлин, четыре дня спустя

      Ярослав Садовский прогулочным шагом шел по улице, время от времени косясь на свое отражение в витринах. Делал он это по двум причинам. Во-первых, он нравился себе и знал, что нравится женщинам. Во-вторых, так проще проверить, не идет ли кто следом или параллельным курсом по противоположному тротуару.
      Этим утром он был доволен жизнью. Полковник в сорок с небольшим, конечно, не бог весть что. Но когда большинство полковников подрабатывает частным извозом, или продажей армейского имущества, или, что еще хуже, месят грязь в Чечне, прогуливаться в летнем костюме в самом центре Европы, согласитесь, не плохо.
      С карьерой у Садовского все сложилось отлично. Началось все с далекого прадеда, гонористого польского шляхтича. Бес его попутал с криком «Еще польска не сгинела» помахать саблей на очередном восстании против русского царя. За антирусские настроения и вооруженный дебош царь законопатил шляхтича Садовского в Сибирь. Оттуда прадед вернулся с чахоткой и целым выводком шляхтичей. Один из них, гордо заломив гимназистский картуз, сразу же принялся швырять в казаков булыжники и подносить патроны пролетариям на Красной Пресне. За что тут же был взят на заметку Охранным отделением и впечатлительными курсистками.
      Вышибленный из гимназии за революционные настроения и выдающуюся тупость, отпрыск шляхетского рода примкнул к социал-демократам и стал в доле с еврейскими контрабандистами таскать через границу ленинскую «Искру». Тяга к авантюризму и умение выходить сухим из воды пригодилась, когда революция все-таки победила и поляк Дзержинский возглавил ВЧК. На царских сатрапах дед отыгрался, когда вместе с Бела Куном «зачищал» Крым от остатков врангелевцев. За заслуги перед революцией и знание иностранного языка (родного польского) его направили в ИНО ГПУ, где, женившись на машинистке пролетарского происхождения из Бердичева, он и положил начало чекистской династии Садовских.
      Ярослав Садовский был искренне благодарен предкам.
      Во-первых, за благородную внешность, шляхта — это тебе не шахтер из Донбасса. И в то же время — кристально чистая анкета. Во-вторых, за надежный фундамент из достатка и связей, что выдержал все перестроечные бури. В лихую годину перестройки отец вышел на генеральскую пенсию, но тут же трудоустроился в советско-мальтийское СП, чем обеспечил благосостояние внуков и правнуков на ближайшие полвека. Сыну же категорически запретил покидать серые стены родного «объекта» в Ясеневе, что бы там ни происходило.
      — Знаю, что дурдом, — упрямо твердил он на все жалобы Ярослава. — А где сейчас не дурдом?! Ты сообрази, дурья башка, страна, как ее ни назови, без разведки все равно жить не сможет. Да и мы, Садовские, без разведки — никто. Так что иди и служи, как мы с дедом служили. Думай о родине, но не забывай о себе, — переиначил на свой лад бодрую комсомольскую песенку.
      Генерал Садовский, как все долгожители Лубянки, был ярым патриотом, преданным коммунистом и тайным юдофобом. Это не помешало ему сменить отечественную «волгу» на «мерседес», перекачать через СП в Швейцарию фонды пяти оборонных предприятий и стряпать аналитические справки для банкира с местечковой фамилией. Сына он тоже воспитал патриотом, обеспечив дипломом журфака МГУ (плюс спецкурсы при Краснознаменном институте им. Андропова) и местом в западноевропейском отделе ПГУ. Ярослав здраво рассудил, что родину он, конечно, любит, но пока она точно не сказала, что ей от него требуется, он, Ярослав Садовский, офицер берлинской резидентуры СВР, имеет полное право жить в свое удовольствие.
      В понятие удовольствия от жизни входил и риск, без него закисает кровь. Но Ярослав точно знал разницу между кайфом от легкого опьянения и тяжелым алкоголизмом. Поэтому давно для себя решил, что рисковать он любит и будет, но до известного предела. Подвиг — это крайняя форма острых ощущений, как правило, с трагическими последствиями. Такого наплевательского отношения к себе, как безрассудный героизм, Ярослав в силу происхождения и воспитания позволить не мог.
      Он спохватился, вспомнив, что гуляет не сам по себе, а идет на встречу с информатором. И сразу же нырнул в первый попавшийся магазинчик. Успев проделать маневр прямо перед носом у гомонливой стайки японских туристов. У каждого узкоглазого как неотъемлемая часть национального костюма на груди болтался фотоаппарат. Меньше всего Ярославу хотелось, чтобы в кадр с видами Берлина затесалась его физиономия.
      В магазинчике, выслушав положенную порцию «данке шен, битте шен» от крашеной немки с лошадиными зубами, он немного успокоился, вдоволь насмотрелся на свое отражение в зеркале и вышел, ничего не купив.
      На перекрестке стоял безликий «рено». Солнцезащитный щиток на лобовом стекле был опущен. Это молодой опер, недавно прибывший в резидентуру, подавал сигнал, что объект в адресе, а подозрительной активности вокруг не замечено. Для парня это было первое «обеспечение спецмероприятия», значит, стараться будет вовсю, скорее, со страху перебдит, чем проморгает «наружку».
      Ярослав взялся за ручку двери, в стекле, как в зеркале, последний раз осмотрел улицу и себя. Сегодня утром, бреясь, обратил внимание, что на висках прибавилось седины. Но сейчас, в ярком свете дня, оценил, что так даже неплохо, подкрашивать еще рано.
      Уверенной походкой вошел в кафе.
      Как и договаривались, за угловым столиком у окна, (стекла темные, с улицы посетителей не видно) его уже ждали Эрика и ее друг.
      При желании Эрика могла легко сбросить с подиума Клаудию Шиффер. Двадцать пять лет, спортивная фигура, точеные кисти рук, копна волос цвета пшеницы, забранных в задорный хвост, полное отсутствие косметики, не из экологической моды, а из-за ненадобности, и бесшабашный взгляд васильковых глаз.
      «Черт возьми, порода», — сглотнул слюну Садовский при первой встрече.
      Впечатление оказалось верным, Эрика доводилась родственницей какой-то графине фон Вестарп и по праву крови вполне могла скакать на дерби с принцессой Анной или плескаться в одном бассейне с наследницей престола Монако. Это не могло не льстить самолюбию Ярослава Садовского, никогда не забывавшему, что его ясновельможный предок некогда владел землями в Речи Посполитой. И самомнение взлетело до заоблачных высот, когда прямо с приема, где их представили друг другу, Эрика без лишних слов увезла его в загородную гостиницу. Сладкий плен длился трое суток. Резидент, скрипнув зубами то ли от ярости, то ли от зависти, поздравил с удачным вербовочным подходом.
      Эрика считала себя свободным журналистом очевидно, потому что в деньгах не нуждалась — ее отец владел несколькими типографиями в Восточных землях и тремя газетками в Баварии. Жизнь она прожигала, как и полагалось «инфант терибль» увядающего аристократического рода, — весело и беззаботно.
      Ярослав на правах старого знакомого с годичным стажем интимных встреч чмокнул Эрику в щечку, пахнущую зеленым яблоком, и протянул руку мужчине. При этом Ярослав сделал твердый взгляд и чуть выставил вперед челюсть, придав себе еще более мужественный вид. Он знал, что если женщина в первые тридцать секунд подсознательно оценивает мужчину как вероятного сексуального партнера, то мужики, как псы, прицениваются друг к другу, выясняя шансы противника в драке за самку и кусок мяса.