Максимов уронил руку с дивана, на ощупь нашел пиликающий мобильный.
      Протер глаза и уставился на дисплей.
      — Ненормальная, — недовольно пробормотал Максимов, разобрав цифры номера.
      — Да, Лиза, слушаю.
      В трубке слышалось дыхание. На заднем фоне на полных оборотах низко гудел движок автомобиля.
      Максимов отчетливо представил себе приплюснутый «мицубиси эклипс» Лизы, торпедой несущийся по ночному городу. Невольно поежился.
      «Нет, не везде хорошо, где нас нет. Если гонит, как тогда, с похорон Матоянца, да еще так же „под шафэ“, может легко оказаться без башни. В прямом смысле», — подумал Максимов.
      — Слушаю!
      — Максим, я хочу вас видеть, — после паузы промяукала Лиза.
      — Законное желание, но не вовремя.
      — Ты не один?
      — Какая разница, если я уже сплю!
      — Могу объяснить. Вот приеду… И объясню.
      Максимов промолчал, закусив губу, чтобы не сказать все, что подумал.
      — Хочешь меня, Максим? Я тебя — очень, очень, очень!
      «Так, пол-литра как минимум приняла, — определил по придыханиям и шепелявости Максимов. — Выросли девочки, нечего сказать».
      — Ну, давай адрес, Максим! — потребовала Лиза.
      — Карина с тобой?
      — А-а-а. А я губу раскатала! Карина, как же… Пять «лимонов» наследства.
      — Слушай, девочка, я же и по попе ремнем дать могу!
      — Пра-а-вда-а? Как мило! Я уже штанишки снимаю.
      — Так, овц… девочка, — с трудом поправил себя Максимов, — Карина с тобой?
      — Козел! — выплюнула Лиза. — А насчет Карины позвони Глебу Лобову. Семьсот сорок пять, пятнадцать пятнадцать. Он как раз сейчас на ней лежит. А я…
      Связь оборвалась.
      Максимов нажал на повторный набор. Но Лиза трубку не взяла. Терпения Максимова хватило дождаться десятого гудка.
      Он потер переносицу. Потом поскреб затылок.
      Прошел к столу, включил настольную лампу. Из стаканчика для карандашей вытряс пластинку сим-карты.
      «Биплюсовская» ни разу не задействованная карта — гарантия сохранения инкогнито.
      Заменив сим-карту в телефоне, Максимов набрал номер Лобова.
      Абонент на связь выходить не захотел. После десятого гудка Максимов нажал на кнопку отбоя.
      Отложил телефон. Сел, подперев голову руками.
      Часы равнодушно показывали пятнадцать минут второго. Им, железным, было все равно, как и на что убивают время люди.
      За неполных три часа глубокого забытья, в которое погрузил себя Максимов, организм едва успел прийти в себя. Но грозился объявить лежачую забастовку, стоило подумать, что надо встать и действовать.
      Максимов отлично знал себя. Будет надо, встанет, никуда не денется, и сделает, что требуется. И еще чуть-чуть сверх того. Но сейчас отчетливо чувствовал, что надо сидеть неподвижно и слушать себя.
      Что-то явно изменилось в мире. Произошло что-то чрезвычайно важное. И незримые волны изменений уже покатились, круша и опрокидывая планы одних, неожиданно вознося к вершине других и безжалостно сталкивая в бездну третьих.
      Надо только подождать. Не тревожить себя. И обязательно, если не услышишь, то почувствуешь накат невидимой волны.

      Наташа показала Владиславу номер, высветившийся на дисплее мобильного.
      — Ничего не говорит. Ладно, потом «пробьем». Продолжай.
      Они работали в паре, как и было приказано, удалив всех, не посвященных в подробности операции.
      Не их вина, что вместо живого Лобова на «спецобъект» пришлось везти его труп. Их дело довести операцию до логического конца. До финального укола в живот. Рано или поздно это все равно произошло бы.
      Так рассудил Владислав. Он позволил себе лишь одно отступление от плана. Вместо объекта «Раздолье», куда пришлось бы пилить через весь город, загнал машину в гараж типографии. Сторожу дал на водку и объяснил по-мужски прямо: негде бабу оприходовать. Сторож внял и испарился.
      Наташа отбросила мобильный Лобова на кучу его одежды. Присела рядом с полураздетым трупом. Скальпелем распорола белье. Выдернула, скатала в ком, отбросила за спину.
      Владислав, прокручивая, снял с мизинца Лобова перстень с черным камнем.
      — Так, почти все.
      Он встал, прошел к машине. Нагнулся в салон.
      Вернулся, опустился на одно колено, протянул Наташе флакончик с водой и пузырек с белым порошком, шприц.
      Она осторожно взяла их. Пальцы от белесой резины хирургических перчаток казались мертвыми.
      — Куда колоть? — спросила она.
      — Лучше в живот.
      Владислав встал, отступил, ногой сдвинул в сторону кучу одежды. Присел на корточки над люком в бетонном полу и засунул палец в дырку в центре крышки. Натужно всхлипнув, потянулся, как штангист, вверх. Оторвал люк и, качнув, сдвинул в сторону.
      По гаражу поползло облако канализационных миазмов.
      Владислав ногой сдвинул крышку, полностью открыв зев люка.
      — Сделала?
      — Да, в живот. Четыре «кубика».
      — Помоги. Берись за ноги.
      Вдвоем они подтащили труп к люку.
      — Дальше я сам.
      Владислав отстранил Наташу. Подхватил труп под мышки и ногами вперед медленно опустил в люк. Разжал борцовский захват, и Лобов ухнул в удушливо воняющую преиподню.
      Владислав отряхнулся и молча пошел к машине.
      Наташа сгребла одежду, разбросанную по полу, в большой черный пластиковый мешок. В другой, обычный, какие выдают в супермаркетах, сложила документы и мелкие личные вещи Лобова. Покрутила в пальцах перстенек и тоже бросила в пакет.
      Владислав ждал ее, облокотившись на капот машины. Курил, устало щуря стального цвета глаза.
      — Что дальше? — спросила Наташа, уронив пакеты себе под ноги.
      — Подождем час. Проверим, как он там растворился, и отвалим спать.
      — Я не о том спрашивала. Нас за провал на конвейер швырнут, да?
      Владислав посмотрел ей в глаза. Усмехнулся.
      — Не сегодня. Начальство еще спит.
      — Да пошел ты!
      Наташа махнула рукой, открыла дверцу, забралась в салон, легла на заднее сиденье, вытянув ноги наружу.
      «Толк из девки будет, — отметил Владислав. — Только прическу сменить надо».
      Он затоптал окурок. Открыл дверцу. Лег на водительское сиденье, закинув руки за голову. Ноги, как и Наташа, выпростал наружу.
      С минуту Владислав разглядывал обшивку на потолке салона. Потом закрыл глаза и забылся чутким сном сторожевого пса.

      В подъезде глухо грохнула дверь. Стальное эхо волной покатилось по этажам.
      Ожил и заскрежетал на стыках лифт.
      «Раз, два, три, четыре, пять, шесть», — считал Максимов клацающие удары.
      На шестом, его этаже, лифт замер. Со скрипом разъехались створки.
      По бетону неверной походкой процокали каблучки. Замерли у двери Максимова.
      Он прошел в прихожую. Свет включать не стал. Посмотрел в глазок. Быстро провернул ключ в замке, сбросил цепочку, распахнул дверь.
      Карина со слабой улыбкой на лице стала оседать. Максимов успел подхватить ее. На руках отнес в комнату. Уложил на диван.
      Вернулся, прислушался к гулкой тишине подъезда, закрыл дверь.
      Карина успела распахнуть плащ и широко разбросать руки. Максимов с неодобрением покосился на ботфорты, удобно устроившиеся на спинке дивана. Наклонился над Кариной. Уловил свежий коньячный перегар, слетающий с ее раскрывшихся горячих губ.
      Поправил медальон с руной, скатившийся под мышку.
      Повел носом, принюхиваясь. Сквозь цветочный аромат духов и горячую испарину Карининого тела проступал хорошо знакомый, опасный, как сама смерть, запах.
      Он осторожно поднял правую кисть Карины. Поднес к носу.
      Пороховой нагар. Ошибиться было невозможно.
      Максимов отступил. Беззвучно опустился в кресло.
      В призрачном свете, просачивающемся в квартиру сквозь черные ночные стекла, лицо Карины на секунду показалось ему необратимо изменившимся.
      Так выглядят любимые, которых слишком долго ждали из дальних странствий.
      Вместе со знакомыми чертами они приносят на своем лице загар чужих солнц, удары чужих ветров и ласки чужых рек. В их сердцах еще звучит эхо проклятий, предсмертных стонов и слов любви совершенно нам незнакомых людей. И в зрачках их глаз навсегда отпечатались карты чужих стран, названий которых мы даже не знаем.
      И эти едва заметные следы Дороги делают их для нас чужими и чуждыми. Существами другой породы. Странниками.

      Невыспавшаяся Москва погружалась в осатанелую суету дня. Нового в нем был лишь число в календаре. Обычный серый день в бесконечной череде будней, безликих, как толпа в метро. Все, что творилось, случилось и планировалось вчера, сегодня, в сумерках нудного дождя, казалось смазанным, пресным и вовсе не важным.
      Даже вчерашний порнорепортаж с телом, очень похожим на тело Генерального прокурора страны, на граждан, едущих на машинах и бредущих по тротуару по своим делам, особо шокирующего впечатления не произвел. Жизнь от этой новости не стала ни лучше, ни веселее.
      Злобина с Сергеем интимные похождения Генерального касались самым непосредственным образом. Но даже они, работники Генеральной прокуратуры, ограничились лишь понимающими взглядами и сочувственными вздохами. Перемывать косточки — недостойно, строить версии — напрасная трата времени, возмущаться кремлевскими — попросту глупо. Какие времена, такие и нравы. Если призадуматься, то еще по-божески обошлись. Лучше уж увидеть по телику себя, любимого, без трусов, чем рассматривать фотографии расстрелянной жены и дочки.
      Как известно, когда дерутся паны, чубы трещат у мужиков. Но пока Кремль пробовал на крепость шейные позвонки непосредственно Генерального, в прокуратуре возникла тактическая пауза. Мужики для драки и мальчики для порки были временно предоставлены самим себе. Шеф с такой легкостью дал отгул Злобину с Сергеем, что сразу стало ясно — на работу в ближайшее время можно вообще не ходить. Не до них, рядовых служак. Потребуется пушечное мясо — вызовут.
      Ленинградское шоссе было забито, казалось, до самого Питера. Плотный поток машин едва полз мимо обшарпанных домиков старых Химок.
      Сергей нервно барабанил пальцами по рулю, долго и натужно выдыхал, старательно артикулируя матерные выражения. Но вслух при начальнике не выражался.
      Злобин сидел насупившись, вперив взгляд в алые стоп-сигналы ползущего впереди «жигуленка». На заднем сиденье лежал букет белых хризантем. Студеный хвойный запах цветов щекотал ноздри и навевал грустные мысли. На сердце у Злобина с утра лежал пудовый камень, а от похоронного запаха хризантем, заполнивших салон машины, тяжесть и вовсе сделалась невыносимой.
      — Неправильные мы прокурорские, — с грустной усмешкой произнес Сергей.
      — Это почему? — Злобин не без труда оторвался от невеселых мыслей.
      Сергей заметно оживился, как актер, поймавший внимание зала.
      — Правильный «важняк» Генеральной, он как работает? Живет в «Рэдиссон-Лазурной», пьет красное сухое, бабы к нему в номер косяком валят, на диванчике у него непохмеленный замначальника МУРа отсыпается, клиенты у него сплошь умницы, но сами в тюрьму просятся. Смотрит он на мир голубым взором мудрого алкоголика, сохраняет чувство юмора и высокую потенцию, несмотря на общее запустение в государстве.
      — Ты где такого следака видал?
      — По телику.
      — Понятно. — Злобин поморщился.
      — Я понимаю, нам так не жить. Но хочется. Сказали же, мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
      — Это мы были рождены, чтобы сказку делать. А вас вообще неизвестно для чего рожали, — проворчал Злобин.
      Сергей согнал с лица улыбку. Глаза на секунду словно запорошило пеплом.
      — Больно, но правда, — тихо произнес он.
      — Извини.
      — Вы-то тут при чем, Андрей Ильич?
      — Как знать…
      Сергей вдруг круто вывернул руль, ударил по педали газа и рывком выбросил машину на обочину.
      — Мне это надоело, — объявил он. — Держитесь, Андрей Ильич.
      С ревом «Волга» понеслась мимо замершего стада машин, рискуя каждую секунду свалиться в кювет.
      У Злобина перехватило дыхание. Но осаждать Сергея он не стал. Похороны Барышникова были назначены на десять тридцать. И вряд ли родственники станут их ждать. Тем более никто не знал, что Злобин придет проводить друга в последний путь.
      Жил подполковник запаса КГБ Барышников в пятиэтажке и упокоиться ему предстояло на запущенном кладбище на окраине подмосковных Химок. Когда Злобин узнал, где будут хоронить друга, подумалось, что если уж каждому свое и так, то ну эту жизнь на фиг.
      Машина сорвалась с шоссе в отвилок, нырнула под эстакаду и понеслась по пустой однорядной грунтовке.
      Сергей расслабленно откинулся на сиденье, но скорость не сбавил. Дорога вела прямо к кладбищу.
      — Будем вовремя — произнес он, покосившись на Злобина.
      Злобин в который раз подумал, что с помощником ему повезло. Хотя Барышникова Сергей, конечно же, не заменит. Совершенно другое поколение.
      На площадке перед воротами кладбища стоял автобус ритуальной службы в окружении нескольких легковушек. Солидная «вольво» держалась в стороне от отечественных машин, как выбившийся «в люди» отпрыск на поминках дальнего родственника.
      Машинально скользнув взглядом по номерам иномарки, Злобин невольно сжал кулаки.
      Сергей чутко уловил напряжение, сковавшее тело шефа.
      — Что-то не так, Андрей Ильич?
      — Этого я и ждал, — обронил Злобин.
      Сергей, описав полукруг, припарковал машину у автобуса.
      — Проблемы? — поинтересовался он, поправив что-то тяжелое под курткой.
      Лобовое стекло стоявшей в двадцати метрах от них «вольво» отливало черным, высокомерно и равнодушно, как глаза царедворца.
      — Тебя они не касаются.
      Сергей пожал плечами.
      — Возьми цветы и иди к могиле, — распорядился Злобин. — Я догоню.
      — А если…
      Злобин отрицательно покачал головой.
      — Не-а. Не тот уровень.
      Сергей перегнулся через спинку, взял с заднего сиденья букет. Вопросительно посмотрел на Злобина. Тот не пошевелился.
      — Ключи я оставлю в замке, Андрей Ильич.
      — Хорошо. Иди.
      Злобин проводил взглядом его ладную, подтянутую фигуру. Сергей ни разу не оглянулся.

      Салин уперся взглядом в тугой затылок Владислава, покрытый густым бобриком седых волос.
      «Пепел с солью», — поправил себя Салин.
      Болезненно поморщился. Под языком стояла вязкая нитроглицериновая горечь. Таблетка рассосалась, оставив после себя мерзкий вкус болезни. Но на сердце по-прежнему была тяжесть, а в теле — предательская слабость.
      Доклад Владислава поднял с постели в такую рань, что сначала показался продолжением душного ночного кошмара. Несколько часов ушло на то, чтобы прокачать ситуацию и выработать экстренные меры. Салин не без удовольствия отметил, что мозг, несмотря на шок, работал безупречно, но тело… Оно, казалось, износилось до предела.
      Решетников тоже выглядел далеко не молодцом. Под глазами залегли свинцового цвета тени. Кожа на лице от напряжения натянулось так, что разгладились мелкие морщинки, но все равно смотрелось нездорово. Как после неудачной пластической операции.
      — Начали, — ровным голосом обронил Салин, увидев, что Злобин вышел из своей «Волги».
      Они выбрались из машины почти одновременно. Но Решетников пристроился на полшага сзади. Так решили заранее. Идея делать Злобина принадлежала Салину, ему, стало быть, и работать первым номером.
      Салину подумалось, что со стороны они смотрятся как парламентеры двух враждующих армий.
      — Здравствуйте, Андрей Ильич, — первым поздоровался Салин.
      Решетников ограничился кивком.
      Злобин прошил взглядом сначала Салина, потом его партнера, выдержав паузу, произнес:
      — Чем обязан?
      В чем в чем, а в интонациях Салин разбирался, как настройщик роялей в гармонии. Интонация Злобина, ничего хорошего не предвещала.
      Салин покатал языком комок горькой слизи во рту, с трудом сглотнул.
      — Андрей Ильич, здесь нет дураков. Если я, человек, проведший миллион бесед, выбрал именно такое неподходящее место и время, значит, на то есть особые причины. И особые обстоятельства. Так что отбросим эмоции и поговорим о деле.
      — Я приехал хоронить друга, — глухим от напряжения голосом произнес Злобин.
      — Ах, да… Конечно. — Салин посмотрел на кладбищенские ворота. — Барышников работал на нас. И вы напрасно упрекаете меня в бездушии. Павел Степанович, будь добр, просвети Андрея Ильича, пока он не сорвался.
      Решетников вышел из-за спины Салина.
      — Семье сейчас не до нас. Они, я уверен, даже не подозревают о нашем существовании, но это не повод умыть руки. Во общем так… Дочь Барышникова на следующей неделе получит предложение о работе в крупной фирме с хорошим окладом. Полторы тысячи долларов в месяц для экономиста ее уровня — манна небесная. Безусловно, девушку никто и никогда уволить не посмеет. Это я гарантирую. Племянник служит в ФАПСИ. Там он и останется. В наши времена в семье кто-то должен иметь «красные корочки» солидной государственной конторы, согласны? — Он не стал дожидаться злобинского подтверждения столь простой истины. — Вот и я так думаю. Повысим парня в должности, получит майора. Это не трудно. Вдове, увы, ничем помочь не можем.