С успокоенной душой, переполненная чувством благодарности, Светлана обняла и расцеловала Ольгу Матвеевну. Она стала ей теперь еще ближе и роднее.

Укрепив свою волю и решимость в этом разговоре, Светлана сочла, что пора сообщить все матери. Вера Петровна с утра уехала на прием к врачу, но к обеду, как всегда, должна быть дома.

Сославшись на нездоровье, Света пораньше освободилась от занятий в консерватории. В последние недели ей приходилось усиленно работать – на носу выпускные экзамены. Домой она приехала к – обеду: мать уже вернулась, накрывает на стол. Света быстро привела себя в порядок; и они, сидя друг против друга за столом на кухне, принялись за еду.

– Что-то в последнее время у тебя неважный аппетит, доченька, – обеспокоенно заметила Вера Петровна. – А вчера тошнило... И вообще ты... не так выглядишь: побледнела, круги темные под глазами... С желудком что-нибудь или все по Мише тоскуешь?

Обед подошел к концу, и Светлана, отодвинув тарелку, решила выложить матери всю правду.

– Со здоровьем у меня все в порядке. – Ей казалось, что она говорит спокойно. – А выгляжу так и тошнит, потому что это положено женщине в моем положении.

– Ты о чем это, доченька? – встревожилась Вера Петровна, начиная понимать, что с ней случилось; побледнела, испытующе подняла на дочь чистые серые глаза. – Не пугай меня так... Неужели успели? Ты что... беременна?.. – Голос у нее прервался, и она умолкла, все еще надеясь, что это розыгрыш.

– Вот именно, – так же спокойно, даже равнодушно подтвердила ее догадку Света. – Я вас с папой предупреждала, что люблю серьезно и не могу так просто расстаться с Мишей. Мы решили пожениться – так и сделали. Пришлось встречаться тайно, чтобы не было скандалов. – Светлана умолкла, из глаз у нее потекли слезы, но она их вытерла и бросила матери гневный упрек:

– Это вы с отцом во всем виноваты! Не дали нам сыграть свадьбу по-человечески. А наша с ним вина только в том, что мы больше не могли друг без друга жить. Теперь давайте вместе расхлебывать!

Все, главное сказано. Она успокоилась, встала из-за стола, взяла заварной чайник и налила себе и матери по полной чашке.

Вера Петровна долго сидела молча, воззрившись на дочь скорбным взглядом. Не узнает она свою тихую, добрую Светочку... Перед ней была новая Светлана – взрослая женщина, защищающая свою любовь и своего еще не родившегося ребенка... Наконец она тихо, горестно промолвила:

– Значит, не послушала отца и мать, поступила по-своему. Мы ведь желали тебе добра – не хотели, чтобы ребенок рос без отца.

Тяжело вздохнула, но вопреки ожиданиям Светланы ни ругать ее, ни упрекать ее больше не стала. Говорила как бы сама с собой, печально жалуясь на судьбу: – Видно, у нас на роду написано – страдать по вине любимых мужчин. Не похожа ты на меня внешне, доченька, но гены у тебя мои, по моей дорожке ведут.

Светлана ничего не поняла – о чем это мать? – но ясно, что она уже примирилась с происшедшим, она на ее стороне. Ей стало невыносимо больно: не оправдала надежд матери, отплатила злом за все добро, любовь и заботу, что видела от нее с самого рождения... Бросилась к ней, обняла и, глотая слезы, стала утешать:

– Ну не надо так расстраиваться, мама, мамулечка! Миша любит меня. Он сумеет вырваться к рождению сына! Должны ведь его отпустить по такому случаю?! Люди же, а не звери! – Горячо расцеловала мать и пообещала, сама стараясь поверить в то, что говорит: – Вот увидишь, все кончится хорошо! Миша приедет, и мы с ним обвенчаемся. У ребенка будет отец!

Однако Вера Петровна подавленно молчала, и ее мрачный вид показывал, что не очень-то она надеется на счастливы" исход. Понимая, о чем думает мать, и желая показать ей, что взвесила все обстоятельства, Света тихо заключила:

– Если же Миша не вернется – у меня на всю жизнь останется живая память о человеке, сильнее которого уже не полюблю никого. Неужели, мамулечка, мы с тобой не сможем вырастить моего сына?! – И с мольбой во взоре подняла заплаканные глаза на притихшую мать.

«Ну вот, моя история повторяется... Не в точности, но похоже...» – думала Вера Петровна, вновь вспоминая пережитое когда-то потрясение. Тяжело вздохнула, тряхнула головой, будто сбрасывая груз прошлого, и спокойно произнесла:

– Делать нечего, дочка, – будешь рожать! Отца я беру на себя. Ребенка мы, разумеется, вырастим сами, если с Мишей что, не дай Бог, приключится. Но зачем предполагать худшее? Помолчала, с грустью глядя на свою красавицу дочь, и добавила покаянным тоном: – Напрасно мы с отцом препятствовали вашей воле. Забыли, что молодые все равно поступают по-своему, – может, и более верно. Будем надеяться, что ты, доченька, сумеешь устроить свою жизнь и будешь счастлива!

Заметив, что Светлана сидит с просветленным лицом, наполненная радостным ощущением материнской поддержки, и сама испытывая счастье от установившегося взаимопонимания, Вера Петровна перешла на деловой тон:

– Теперь ты меня постоянно держи в курсе своих дел и самочувствия. Проблемы будут с отцом: уж очень общественным мнением дорожит. Но вместе-то мы с ним справимся, как считаешь? – И улыбнулась впервые за все время разговора. – Иван Кузьмич – реалист и смирится, когда поймет, что ничего изменить нельзя. С ним я поговорю завтра, когда вернется со своей любимой охоты.

После этого разговора Светлана вздохнула свободнее. Почувствовала себя уверенно и перестала опасаться предстоящих осложнений, готовясь стать матерью.

Иван Кузьмич вернулся домой из охотничьего хозяйства только на третий день, после обеда. Там проходила очередная неофициальная часть важных переговоров; он изрядно утомился от чревоугодия и разного рода увеселений: даже его железный организм уже не выдерживал такой нагрузки.

– А у нас что, гости? – спросил он у жены, войдя в холл и услышав громкие голоса, доносившиеся из столовой.

– Это Варенька с мужем. Пригласила их поужинать с нами. Думала, ты и сегодня не вернешься.

– Гости – это хорошо! – бодро отозвался Григорьев, но в душе подосадовал: «Опять их черти принесли! Не дадут спокойно отдохнуть дома!» – И объяснил:

– Только мне есть совсем не хочется – нас просто перекормили. Зарубежные друзья па-адки на халяву! Столько жрут и пьют – будто голод у них. – Презрительно хмыкнул и пошел умываться.

Однако аппетит приходит во время еды: за столом он отдал должное вкусному домашнему жаркому – произведению умелых рук Веры Петровны. Такого не только в охотхозяйстве – ни в каком ресторане не подадут!

За ужином завязался оживленный разговор. Никитины только что вернулись из Болгарии – отдыхали на курорте вместе с детьми – и охотно делились впечатлениями. Планы провести отпуск на теплоходе, в плавании по Волге, не осуществились. Председатель горкома профсоюза, хороший знакомый Никитина, – не сумел сделать путевки с детьми, а просьбу жены как она и предполагала, Иван Кузьмич проигнорировал.

Зато мучимый совестью профсоюзный босс – Никитин успешно прооперировал его ребенка – изловчился и достал его семье путевки в Болгарию. Первый их выезд за границу был очень удачен; вернулись прекрасно отдохнувшими, в восторге от «ненашенского» сервиса и уровня жизни.

– Знаешь, Веруся, я просто поражена чистотой, уютом, культурой обслуживания в этом пансионате, где мы жили! – рассказывала Варя. – Просто здорово! Чудесные песчаные пляжи, всякие там зонтики от солнца – сколько хочешь. – инвентарь разный... развлечения – и для взрослых, и для детей. Нам бы такое!

– Все это хорошо, – заметила Вера Петровна, – но, говорят, черноморский берег Болгарии довольно голый, растительность скудная, погулять негде, – не сравнить с Кавказским побережьем. Совсем не то, что в Сочи или Гаграх.

– Не могу согласиться, Верочка, – добродушно возразил Никитин. – Возьми, к примеру, Рижское взморье: тоже довольно голое место, одни сосны. А какой популярностью пользуется Юрмала, как там уютно! Так же и в Болгарии: чистота, порядок, но главное – культура обслуживания! – Он обвел глазами собеседников. – Ну вот куда деваться вечером в Адлере или Хосте? Кроме замызганного ресторана, кино или танцплощадки. Некуда! А там – любые развлечения, на любой вкус. Рестораны все стилизованы, в каждом свое шоу – «Ханский шатер», «Пиратский корабль», – чего только не придумывают, чтобы было интересно и весело.

– А как там народ живет? Обратил внимание? – поинтересовался Иван Кузьмич – он не бывал в Болгарии. – Очень ведь отсталая страна. Неужели лучше, чем у нас?

– Даже сравнения нет! – решительно заявил Никитин. – В магазинах полно товаров. Толпятся, закупают оптом и наши коммерсанты, и другие иностранцы. Особенно много поляков. И все же Болгария страна в основном сельскохозяйственная. Какие ухоженные поля, сады! А изобилие овощей и фруктов...

К концу ужина разговор, как всегда, перешел на свои, отечественные дела и неурядицы.

– Интересно, Ваня, почему у нас постоянно плохо с продуктами? – простодушно задала вопрос Варя. – Ну сравнения нет с той же Болгарией!

– Будто сами не знаете почему, – поморщившись, грубовато ответил Григорьев. Постоянный этот вопрос – все задают! – набил оскомину. – Хрущев своим волюнтаризмом подорвал наше сельское хозяйство. Насаждал повсюду кукурузу. Сколько лучших пахотных земель погубил! А пресловутая целина? Дает урожай раз в пять лет. Только пастбища зря распахали, поголовье скота снизили.

– Ну, Ваня, ты и демагог! – не выдержала Вера Петровна. – Извини меня за резкость, но тут все свои. Долго я молчала, а сейчас вот – скажу. Когда Хрущев свою кукурузу всюду сажал и целину распахивал, кто громче всех кричал «ура!», – разве не ты? А теперь на него одного все сваливаешь! Вы что же, высокие руководители, ни за что не отвечаете? Не вы ли эти годы управляли страной? А если нет – так вы просто бездельники и вас надо гнать в шею!

Григорьев обомлел и испугался; подумал даже – сейчас инфаркт хватит... эк ее прорвало... Да это же сущий бунт на корабле! Безумная, по его мнению, выходка!

Однако, верный себе, Иван Кузьмич сдержал гнев и, не выказывая озлобления, с деланным добродушием обратился к притихшей Светлане:

– Что это с матерью сегодня, доченька, уж не заболела ли? Тут трудишься по двенадцать часов в сутки – и вот тебе благодарность от народа.

Приосанился и тоном, не терпящим возражений, снисходительно заметил:

– Так кажется только тем, кто ничего не видит и не понимает. Вот таким домохозяйкам, как моя благоверная. Разве дело в отдельных ошибках, которые неизбежны? Да никогда мы не будем жить как в Европе! Потому что мы – азиаты, лентяи! Над нами еще вековое рабство тяготеет. Вы сравните, как работают люди у них – и у нас, а потом уж судите!

Не спеша приложил к губам чистую салфетку, встал из-за стола и как ни в чем не бывало распрощался:

– Благодарю хозяек за вкусный ужин и всех – за компанию. А мне перед сном надо еще просмотреть сегодняшнюю прессу. – Повернулся и с важным видом вышел из столовой.

– Зачем ты с ним так, мама? – мягко упрекнула Света Веру Петровну. – Обиделся, только виду не показывает.

– Верно Света говорит, – присоединилась к ней Варя, – уж очень резко ты... Но если по-честному – молодец! Здорово врезала! Кому-то надо сказать ему правду. Ладно уж, вы тут сами меж собой разберетесь. А нас дети ждут!

Никитины засобирались домой, и Вера Петровна со Светой вышли в холл их проводить.

– Ну, мамочка, теперь держись! Папа тебя пополам перепилит. Он весь внутри кипел, когда ушел из-за стола, – я по глазам видела. Будет тебе взбучка, – посочувствовала дочь.

Вера Петровна совершенно спокойно посмотрела на Свету и честно призналась:

– А я даже довольна, что закусила удила. Довел он меня! Я уж давно, доченька, на пределе. Не могу видеть, как он и другие высокие руководители живут только для себя, а людям становится все хуже. Сама пользуюсь всеми благами и льготами, а на душе муторно. Надоела их демагогия! – Она остановила себя. – Ну ладно, иди отдыхать. – Поцеловала дочь и направилась в спальню к мужу – как на Голгофу.

Лежа в постели и делая вид, что просматривает газеты, Григорьев с нетерпением ожидал прихода Веры Петровны. Давно уже он не был так взбешен, все внутри у него кипело от злости. «Уж я ей задам! Что это она о себе возомнила? При людях мне возражать, да еще в такой форме! Что это с ней происходит? Так оставлять нельзя! Дальше уж ехать некуда!»

Необычное поведение жены за ужином вывело Ивана Кузьмича из равновесия. Да, последние годы между ними произошло охлаждение; из-за ее болезни и вечных недомоганий редкими стали интимные отношения. Годы дают о себе знать...

Но до сих пор его верная жена, добрая и внимательная, всегда была послушна, не выходила из подчинения. Разве мог он подумать, что она способна на такое неприличие? Еще немного – станет совсем неуправляемой! «Отношения между нами могут быть любыми, но она обязана соблюдать внешние приличия, и я ее заставлю!» – твердо решил Григорьев, готовясь к серьезному разговору.

Когда в спальню вошла Вера Петровна, не спеша причесалась перед зеркалом, аккуратно повесила в шкаф одежду и облачилась в ночную сорочку, Иван Кузьмич терпеливо ждал, не говоря ни слова. Но стоило ей устроиться в постели с книгой в руках, повернувшись к нему спиной, – сразу перешел в наступление.

– Отложи, пожалуйста, книгу, Вера! – обратился он к ней непривычно резким тоном. – Нам нужно объясниться. Так продолжаться не может!

Вера Петровна, демонстративно зевнув, повернулась на спину, показывая всем своим видом, что готова слушать, хотя ничего хорошего и не ждет. Книга с ее стороны лишь дипломатическая уловка: знала, что читать он ей не даст, да и сама жаждала поговорить с мужем начистоту.

– Наши отношения подошли к критической черте. До сих пор я со многим мирился, надеясь на твой здравый смысл. Но сегодня убедился, что ты и его лишилась. – Иван Кузьмич сердито умолк, ожидая протеста с ее стороны, но она молчала, и он продолжал, стараясь сдерживать накопившуюся злость: – Ты давно уже ко мне неласкова, всегда отказываешь, ссылаешься на болезни, но я не жалуюсь, терплю. Потому что ты по-прежнему прекрасная хозяйка и вела себя всегда умно и достойно. Что с тобой, Вера? Ты стала другой! На этот раз Вера Петровна не смолчала: – Ты сам давно уже стал другим, Ваня. Черствым, грубым. Не жалеешь никого, даже меня. Больно делаешь, вот у меня все и пропадает. И еще спрашиваешь, почему отказываю... болею. – Смущенная, замолчала, но его лицемерие помогло и она добавила с презрением в голосе: – А что до твоего терпения, так не лги и не считай меня дурой. Скажу: мне от доброжелателей давно известно о твоих... подвигах на охоте. Да и без них я догадалась, какая у тебя там «охота» – духами от тебя разит, когда возвращаешься домой.

«Вот так раз! Да она, оказывается, все знает!» Григорьев боязливо и уважительно покосился на жену, но смутить его не так легко.

– Ну и что же? Я здоровый еще мужик, и мне требуется. Ты должна быть только довольна. Ведь я больше к тебе не пристаю. Лечись себе на здоровье! – И сменил тон на более мягкий, миролюбивый. – Ладно, послушай, что тебе скажу. – Разоблачение его измен явно подействовало на него охлаждающе. – Я знаю, ты, несмотря ни на что, ведешь себя как порядочная женщина – по-прежнему безупречно. У нас спецслужбы хорошо работают. – Усмехнулся, бросил на нее иронический взгляд. – Тоже скажу правду: мне не по себе стало, когда появился рыжий профессор. Но былое не взыграло – вот и хорошо!

Он снова сделал паузу и, серьезно глядя ей в глаза, мягко произнес:

– Давай договоримся по-доброму. Мне от тебя нужно одно: чтобы, как прежде, вела себя достойно, вызывая уважение и симпатию всех, кто нас знает. Ведь ты сумеешь? Болезни, думаю, явление временное. Буду нужен – к твоим услугам. А нет – не вини! Быль молодцу не в укор!

Впервые за все время разговора прикоснулся рукой к ее плечу, осторожно развернул к себе, просительно завершил. – Ну разве много я от тебя требую ? Всего-то пустяки – не перечить, быть уважительной, соблюдать внешние приличия. Поздно ведь нам что-либо менять – у нас взрослая дочь. Что она нам скажет, если дурить начнем? – И умолк, ожидая реакции на свои слова, чувствуя, что сумел довести свои доводы до ее сознания.

Вера Петровна долго молчала, размышляла над словами мужа. Нарисованная им перспектива семейных отношений, конечно же, ее не устраивала, с ее-то прямой, честной натурой, но она понимала, что требовать от него большего бесполезно, – он уже не изменится. Очевидно, ей остается только делать что он хочет. Особенно теперь, когда Света беременна... Что ж, пора обсудить с ним и это.

– Ладно, Ваня, – молвила она примирительным тоном. – Ты прав в одном – нам поздно что-либо менять. Давай доживать век вместе. Тем более с дочерью у нас возникла проблема, которую мы же сами с тобой создали. Нам вместе и расхлебывать!

– Это какая еще проблема у Светы? – встрепенулся Иван Кузьмич. «Похоже, меня ждет еще один сюрприз», – мелькнуло у него в голове.

– Не послушались они нас с Михаилом, не стали ждать его возвращения. Словом, внук у тебя будет, Ваня.

– То есть... как это? Беременна она, что ли? – пробормотал ошеломленный Григорьев. – Хороша же наша тихая, послушная дочь!

– А чего ты ждал? – перешла в наступление Вера Петровна. – Сам их толкнул на это. Разве не ты запретил им пожениться? И меня втянул, – побоялась я, убьют его и Света рано овдовеет. Все твоя черствость, нежелание понять и пожалеть других, даже собственную дочь!

– Опять ты за свое! – вновь вскипел Иван Кузьмич, но тут же сдержался, боясь испортить с трудом вроде налаженные отношения с женой. – Не знаешь ты меня до сих пор, хоть и прожили мы вместе долгие годы. Я ведь смотрю на вещи намного глубже, чем ты, и вижу дальше. Разве стал бы я тем, что есть, если б был как все?

И объяснил самодовольно:

– Хотел только оттянуть, ну и по возможности разрушить их союз, потому что люблю дочь и хочу дать ей все лучшее в жизни. Вот с Олегом не было проблем! Выйди она за него – помог бы ему подняться как можно выше, с его-то биографией и данными. Михаил – дело другое: у меня на него имеется вся информация, только не говорил. – Лицо его приняло скорбное выражение. – Отец его имел небольшие заслуги, погиб при исполнении служебного долга; но дед – бывший белогвардеец, расстрелян в тридцать седьмом. – Сделал паузу и продолжал так же враждебно: – Да это еще полбеды. Михаил правду сказал о своем происхождении: он действительно со всех сторон потомок самых аристократических фамилий России. Это установлено точно.

– И что же? Что в этом плохого? – как эхо отозвалась Вера Петровна.

– Все-таки дурочка ты у меня, непрактичная, – без злой бы обругал ее Иван Кузьмич – Ну как ты не понимаешь? У него же куча родственников за границей! Эмигрировали от революции и отнюдь там не бедствуют на фамильные капиталы. Даже в Америке полно! А тут и одного достаточно, чтобы повсюду красный свет зажгли! Даже я ничем помочь не смогу. Поняла теперь, какая их жизнь ожидала?

– Все, значит, рассчитал. Только их чувства не учел. Доволен? – горько упрекнула его Вера Петровна.

Ум ее воспринимал практический смысл доводов мужа, но душа категорически их отвергала.

– Опять не поняла ничего! Теперь ясно, почему дочку не сумела воспитать. В тебя она такая распущенная! – разъярился Григорьев – он не мог больше владеть собой. Годами сдерживаемая, загоняемая в глубь горечь прорвалась наружу. – Душа у тебя нежная, отзывчивая. Это ты так считаешь. А я говорю – слаба на передок! И дочь вся в тебя! По твоим стопам пошла! – И умолк, кипя и негодуя.

Когда остыл немного, почувствовал недовольство собой и горечь: выдал себя и прощен вряд ли будет.

Веру Петровну потрясло сделанное открытие. По некоторым признакам она и раньше подозревала, но теперь убедилась: муж знал, знал все с самого начала...

Немного придя в себя, прошептала едва слышно:

– Так ты столько лет прикидывался... а сам обо всем догадался?..

– А мне и догадываться нечего было! – признался запальчиво. – Ты что же, шило в мешке думала утаить? В деревне секретов нет! Старик Ларионов видел, как он к тебе бегал. И я не дурной – сразу понял; бросил он тебя, вот ты ко мне и прибежала. А потом мне и Дешка Савельев рассказал.

– Так как же, Ваня, ты меня принял, ни словом не попрекнул? Это при твоем-то самолюбии!

– Что ж, растолкую тебе, раз на то пошло. Может, поумнеешь. Баба ты совестливая, с душой, из себя видная, мне пришлась по душе. Хозяйка хорошая. Зачем рисковать? Вон сколько карьеристок, нерях, ну и... всяких там распущенных кругом вертится... Разве наперед их разгадаешь? А тебя я знал. – Перевел дыхание и со спокойным цинизмом продолжал саморазоблачение: – Чужой ребенок мне был не помеха. Знал – привяжет он тебя ко мне намертво. Вообще-то я не люблю сопливое племя, но без ребенка нет семьи. А мне нужна была семья – крепкая, образцовая. – Снова умолк, поглядел на нее с саркастической усмешкой.

– Да ты... не человек ты, Ваня, ты... компьютер, – произнесла Вера Петровна как-то отчужденно, бесстрастно. – Неужели никогда не любил Свету, раз знал, что она не твоя дочь, а только разыгрывал... и отца образцового?

– Нет! Никогда не поймешь ты мою душу! Видно, тебе это не дано, – с грустным самодовольством возразил Григорьев. – Разве отец ребенка – кто зачал? Нет! Всем известно – кто воспитал. А Светочку люблю как родную дочь. И ничуть не ревную ни к тебе, да и ни к Розанову. Знаю – я лучше его, во всех отношениях. Вон – мыкается один. Меня-то бабы любят!

Высказав все, что накопилось за долгие годы, Иван Кузьмич, почувствовал облегчение и успокоился. Для его холодной, расчетливой натуры главное – сохранить видимость мира в семье. Подавленное молчание жены он расценивал как полную утрату способности к сопротивлению; теперь он и воспользуется трудным положением, в котором оказались его женщины. Покровительственно взял притихшую Веру Петровну за руку, заключил со спокойной уверенностью:

– В отношении Светы никакой трагедии не вижу. Во-первых, есть отличный выход – медицинское вмешательство. В Кремлевке прекрасные условия, избавиться от ребенка можно совершенно безопасно для здоровья. Во-вторых, если захочет – пусть рожает! Ребенок наш, и никому нет дела, что у него в жилах голубая кровь. Огласки я не боюсь, сейчас не патриархальные времена. А Светочка без хорошего мужа не останется. Ты нашла, а она – тем более. Давай-ка лучше спать, завтра все-таки рабочий день. – С этими словами Иван Кузьмич слегка пожал ей руку, повернулся на бок и быстро уснул – будто и не было нервного, тяжелого объяснения.

Вера Петровна долго лежала с открытыми глазами, печально размышляя над своей неудачной, несмотря на все внешнее благополучие, личной жизнью. Она совершенно по-новому смотрела на спящего Григорьева: вот лежит рядом, мерно дыша и похрапывая во сне, абсолютно чужой, незнакомый человек...