– Потому что это не соответствует твоей натуре.
      – Может быть. Но не теперь, когда моя жена стала калекой по моей вине. Если бы я тогда не…
      – Александр, не надо преувеличивать. Потеря трех пальцев на руке еще никого не делала калекой. А хромота сейчас уже вообще незаметна.
      – Если бы ты жил с ней, тебя бы просто заставили замечать эту хромоту, равно как и все другие недостатки, уж можешь мне поверить! И не только замечать, но и искупать свою вину по десять раз на дню.
      На этом месте мы разошлись в разные стороны, и я отправился искать свой мяч.
      По правде говоря, наша жизнь с Джессикой стала еще хуже, чем до аварии. Теперь был надломлен ее основной стержень – уверенность в себе. И что бы я ни делал, мне не удавалось ее восстановить. Я, конечно, не мог винить Джессику за то, что она не доверяла мне, но иногда из-за нее моя жизнь становилась совершенно невыносимой. Хотелось только одного – убежать как можно дальше из дому и больше никогда туда не возвращаться. Хотя я прекрасно понимал, что совесть никогда не позволит мне так поступить. А если бы даже на какой-то момент я смог ее усыпить, Джессика быстро ее разбудит, в очередной раз напомнив мне, что, если бы я тогда не сбежал со своей «шлюхой», ей бы не пришлось ездить по всей округе, пытаясь меня разыскать.
      – Ведь я была за рулем, когда тот грузовик в нас врезался. Грузовик, который убил твою мать! И твоего ребенка! Ты ничем не лучше водителя этого грузовика!
      Теперь я знал, почему она лгала насчет моего бесплодия. Как всегда, ее логика была извращенной и совершенно непостижимой для меня – она, видите ли, хотела, чтобы было хоть что-то в жизни, чего бы я не смог получить. Ей нужно было заставить меня страдать так же, как я заставлял страдать ее все годы нашего брака. И мое желание иметь детей оказалось для нее самым настоящим подарком, потому что нельзя больнее ранить мужчину, чем заставить его усомниться в собственной полноценности. Я попытался ей объяснить, что таким образом можно и вообще убить в человеке мужчину, но она тотчас же отпарировала: мол, такого мужчину, как я, не грех и убить… Но однажды она почувствовала неумолимое приближение окончательного разрыва и поняла, что беременность – единственный способ меня удержать. Когда же я сделал тактическую ошибку и поинтересовался, мой ли это был ребенок, она набросилась на меня, шипя и брызжа слюной, как взбесившаяся кошка.
      Все эти милые диалоги происходили еще в клинике, где она лечилась от нервного срыва, последовавшего за аварией. Доктор объяснил мне, что психическое состояние Джессики объясняется двумя вещами: страхом, что она больше никогда не сможет рисовать, и переживаниями из-за моей неверности. Теперь же первая причина окончательно отпала. Она рисовала каждый день, и главной работой ее последней выставки, состоявшейся после выхода из клиники, стало совершенно жуткое импрессионистское полотно, изображавшее катастрофу. Это было отвратительное зрелище, и Джессика, конечно, не устояла перед искушением посвятить картину мне.
      Меня также удивляли и раздражали отношения, которые наладились между нею и моим отцом, после того как он вышел в отставку и переехал к нам на площадь Белгрэйв. Они могли часами говорить о моей матери, о том, как они оба ее любили. Прекрасно зная, что в глубине души Джессика и мама всегда терпеть не могли друг друга, я презирал свою жену за лицемерие, хотя и понимал: для нее эти беседы – своего рода отдушина и они ей просто необходимы.
      В конце концов присутствие Джессики стало настолько утомлять меня, что я приобрел привычку допоздна засиживаться на работе. Я готов был заниматься чем угодно, лишь бы оттянуть момент возвращения домой. Не далее как неделю назад моя эксцентричная женушка преподнесла мне мой портрет. Это было действительно трогательно, но уже на следующий вечер, вернувшись домой, я обнаружил, что он весь размалеван чудовищными шрамами, а в горле торчит кинжал. Тоненькая струйка крови стекала из ранки на раму. И пока я в ужасе смотрел на это жуткое зрелище, из комнаты вышла мило улыбающаяся Джессика, размахивая большим коричневым конвертом.
      – А я как раз тебя жду. Ты мне, случайно, не дашь адресок твоей подружки? Я подумала, что ей может понравиться портрет. В качестве небольшого сувенира.
      Прошло уже три года с тех пор, как мы с Элизабет были на Сарке, а эта женщина по-прежнему заставляла меня каяться. Слава Богу, что она хотя бы ничего не знала о Шарлотте. Но зато я почти все время думал о своей дочери. Это усугубляло мою тоску по Элизабет, по ее искренней, беззаветной любви, и жизнь казалась еще более невыносимой…
      – Эй! – Из задумчивости меня вывел оклик Генри. – Мы сегодня будем играть в гольф или нет? Ты же витаешь неизвестно где. Давай скорее закончим этот круг, а то я уже совершенно околел и, кроме того, отнюдь не прочь выпить.
      Мы закончили игру вдвое быстрее, чем обычно, и направились к зданию клуба.
      – Генри, – обратился я к другу, когда мы проходили мимо семнадцатой лунки. – Я тебе сейчас кое-что скажу, только обещай, что не будешь смеяться надо мной.
      – Валяй!
      – Это касается Элизабет.
      Генри резко остановился:
      – А что с ней?
      – Ты, наверное, подумаешь, что у меня крыша поехала, но я уверен, что сейчас она очень нуждается во мне.
      Генри не ответил, и я продолжил свою мысль:
      – Не знаю, что это такое. Словами не объяснишь… Но у меня такое чувство, что она… Хотя, может быть, это только мое больное воображение.
      Генри снова начал медленно подниматься на холм.
      – И что же ты собираешься предпринять? – наконец поинтересовался он.
      – А что я могу предпринять? Помнишь, я уже однажды пытался найти ее? Я ведь даже не знаю ее нынешней фамилии.
      В раздевалке клуба Генри разулся и неторопливо произнес:
      – Думаю, стоит прибегнуть к телепатии.
      – Ты что, издеваешься? Что ты хочешь этим сказать?
      – Да так, ничего. Просто предложил тебе попробовать еще и это.
      Хлопнув меня по плечу, он направился в бар, чтобы заказать нам выпивку.
      Во время подготовки к суду над Годвином я часто виделся с Розалиндой Блейк. Это была очень своеобразная женщина с копной рыжих волос и ярко-синими глазами, чрезвычайно уверенная в себе и даже несколько надменная. Мне было приятно ее общество, и я гордился тем, что наконец-то смог завязать такие отношения с женщиной, при которых ни один из нас не пытался затащить другого в постель.
      Навязчивое, мучительное ощущение того, что Элизабет нуждается во мне, исчезло, а когда порой и появлялось снова, я старался поскорее загнать его на самое дно души. В конце концов, если рассуждать логически, в случае чего она бы всегда смогла сама разыскать меня.
      После первого дня суда, когда были произнесены все вступительные речи и допрошены первые свидетели, мы с Розалиндой отправились в бар немножко выпить. Я был слегка расстроен тем оборотом, который сразу приняло дело, и сердился на Годвина за то, что он явно недооценивал серьезности ситуации. Может быть, по его мнению, то, что он сделал, и было эвтаназией, но на юридическом языке это называлось убийством. Розалинда пыталась меня успокоить, но это только ухудшило мое настроение, и я даже огрызнулся.
      После бара мы оказались у нее в квартире. И хотя к тому времени выпитого мной было достаточно, чтобы потопить любой крейсер, я оставался относительно трезвым, хотя и мрачным, как туча. Мы весь вечер проговорили о Годвине и о том, через что пришлось пройти ему и его жене, прежде чем он решился на последний шаг. Тема, которая вряд ли способствует хорошему настроению.
      Квартира Розалинды явилась для меня полнейшей неожиданностью. При ее прерафаэлитской внешности я ожидал увидеть ее в соответствующем антураже – окруженную старинными вещами и дорогим антиквариатом. Однако она неплохо смотрелась и в суперсовременном окружении. Простучав каблучками по белым плиткам пола, она направилась в кухню, являвшую собой настоящую выставку достижений бытовой техники. Я последовал за ней.
      – Я знаю, о чем ты думаешь, – вдруг сказала она. – Как женщина, живущая на мою зарплату, может позволить себе такую роскошь.
      – Да, должен признать, что…
      – Дело в моем муже. Бывшем муже. Все здесь принадлежит ему. Точнее, принадлежало бы, если бы он решил это забрать.
      – А где он сейчас?
      Розалинда пожала плечами:
      – Не имею ни малейшего понятия. Однажды, три года назад, он ушел на работу и больше не вернулся.
      – Но разве он тебе ничего не сказал?
      – Сказал. Через неделю он позвонил и сообщил, что ему надоело быть женатым и он предпочитает холостой образ жизни. Я страшно переживала тогда. Причем не столько из-за себя, сколько из-за сына.
      – Я не знал, что у тебя есть сын.
      – Он учится в закрытой школе. В Чартерхаузе, в Суррее. На следующей неделе ему исполнится тринадцать. Я, конечно, поеду навестить его, хотя прекрасно понимаю, что лучшим подарком для него было бы возвращение отца. Слава Богу, этот мерзавец оставил мне достаточно денег, и я могу дать сыну достойное образование. С паршивой овцы хоть шерсти клок или я не права?
      Я вздохнул:
      – Интересно, в наше время вообще бывают счастливые браки?
      – Наверное. – Розалинда повернулась ко мне и удивленно приподняла брови. – Неужели ты хочешь сказать, что и у тебя?..
      – Давай лучше не говорить о моей семейной жизни. У меня и без того плохое настроение.
      Мы взяли свои чашки с кофе и перешли в гостиную.
      – Твоя жена феминистка? – спросила Розалинда, усаживаясь на белый кожаный диван и поджимая под себя ноги. – Кажется, в конце семидесятых – начале восьмидесятых ее имя часто мелькало в газетах. Ну, и как ты относился к этому ее увлечению? Оно тебя раздражало?
      – Не то слово! Пойми меня правильно, я ничего не имею против равенства полов. Просто для Джессики феминизм был чем-то вроде оружия против меня. Хотя, может быть, она и сама этого не понимала.
      – Оружия? А если это был всего лишь щит?
      Я посмотрел прямо в синие глаза Розалинды:
      – Неужели я похож на человека, против которого нужно использовать щит?
      – Именно на такого человека ты и похож. Могу себе представить, каким ты был в студенческие годы! Честно говоря, по-моему, Джессика – отважная женщина, если она решилась связать свою жизнь с тобой.
      – Несомненно. Особенно если учесть, что она знала о моей любви к другой женщине.
      – А ты был влюблен в другую женщину?
      – Я и сейчас в нее влюблен…
      – Бедная Джессика! Наверное, ей было очень тяжело. – Розалинда сделала небольшую паузу. – А она знает, что ты до сих пор любишь ту, другую женщину?
      – Знает.
      – Я бы очень хотела познакомиться с ней. Я имею в виду Джессику.
      – Тогда тебе придется подыскать кого-нибудь другого, чтобы он представил вас друг другу. – С этими словами я демонстративно посмотрел на часы. – Извини, но мне, кажется, пора.
      – Зачем? Ты можешь остаться ночевать здесь.
      Эти слова, признаться, удивили меня, но потом я подумал, что она предлагает мне переночевать в комнате для гостей. И лишь взглянув ей в лицо, я понял, что это не так.
      – Тебя это шокирует? – спокойно спросила Ро-залинда.
      – Признаться, да. Немного. То есть я хочу сказать, что шел сюда без всяких…
      – Я знаю.
      Она поставила чашку с кофе на стол, и я, придвинувшись, обнял ее и начал целовать, ожидая, когда возникнет желание. Немного погодя Розалинда взяла меня за руку и по темному коридору повела в спальню. Она сразу начала раздеваться, а я по-прежнему стоял одетый и наблюдал. Желание не возникало. Когда Розалинда уже лежала обнаженная в постели, я окончательно убедился, что не смогу переспать с ней.
      Я умолял ее простить меня. Я пытался объяснить: это не потому, что я считаю ее недостаточно привлекательной, а просто потому, что… Я не мог заставить себя посмотреть ей в глаза и, как обиженный школьник, в отчаянии бил кулаком по дверному косяку. А потом, к своему великому ужасу, понял, что рыдаю в ее объятиях.
      Это быстро привело меня в чувство. Я пробормотал еще одно последнее извинение, что-то насчет большого количества выпитого, и поспешил убраться восвояси.
      Было уже начало второго, когда я наконец вернулся домой и не обнаружил ни Джессики, ни ее вещей. Прекрасно понимая, что это не более чем очередная демонстрация, которая, как всегда, ничем не кончится, я поднялся наверх, собрал чемодан и рано утром отправился в Саффолк, чтобы разобраться с последствиями самого сильного за последние годы снегопада. Джессике я оставил записку, зная, что она приедет вслед за мной, как делала это всегда.
      В следующий понедельник, когда я снова увидел Розалинду, она тщательно избегала малейшего намека на случившееся во время нашей последней встречи. Я был очень благодарен ей за это, хотя по-прежнему испытывал неловкость. Я настолько привык к постоянным жестоким насмешкам Джессики, что доброта Розалинды очень тронула меня, напомнив об Элизабет.
      Годвин был признан виновным и получил два года условно. После суда я и Розалинда пригласили его с дочерью немного выпить.
      После их ухода я неожиданно для самого себя предложил Розалинде сходить в галерею, где вечером открывалась очередная выставка Джессики. Она согласилась. Я позвонил Генри и попросил его сделать вид, что Розалинда пришла с ним и Каролиной, ведь, появись она со мной, Джессика обязательно устроила бы очередной скандал.
      Когда я появился в галерее, Джессика в прекрасном настроении заканчивала последние приготовления. Отец тоже уже приехал и, как всегда, всем раздавал советы, которых у него никто не спрашивал. Мне было делать абсолютно нечего, а потому я просто взял бокал вина и спокойно наблюдал за царящей вокруг суетой.
      Выставки Джессики всегда пользовались успехом, и картины раскупались практически сразу. Сдержанный стиль нынешней выставки был не свойствен Джессике, особенно если учесть ее недавние увлечения абстракционизмом и сюрреализмом. Этой весной мы около месяца провели в Тоскане, и ее живописные холмы и долины вдохновили Джессику на создание серии работ под названием «Ребенок, потерявшийся в Тоскане». Сам ребенок, неизменно присутствовавший на каждой картине, везде был удивительно похож на Джессику, за исключением одного или двух полотен, где он изображался в виде зародыша. На тот случай, если я вдруг не уловлю скрытого смысла ее полотен, несколько недель назад Джессика не преминула мне его разъяснить:
      – Мне нравится думать, что наш ребенок находится где-то в красивом месте. А тебе, дорогой?
      И сейчас, когда я наблюдал за возбужденной Джессикой, обходящей гостей, мною вдруг овладело непреодолимое желание уйти отсюда куда-нибудь подальше. Я был абсолютно чужд ее миру, сейчас даже больше, чем когда бы то ни было. Я ненавидел фарсы, которые она устраивала на каждом открытии своих выставок. Неудивительно, что о нас говорили и даже писали как о любящих супругах. Ведь только считанные люди знали, насколько это далеко от истины. Единственное, что удерживало меня сейчас рядом с ней и привязывало крепче любви, – это чувство вины. Не будь его, я бы никогда больше и близко не подошел к этой чужой мне женщине…
      Наконец Джессика, видимо, решила, что пришло время разыграть очередной фарс. Улыбаясь и протягивая руки, она подошла ко мне, прошептала что-то, чего я не расслышал, и нежно поцеловала в щеку.
      – Я совсем забыла о тебе, дорогой. Но в этом ты должен винить только своего отца. Он пригласил столько людей и захотел обязательно меня со всеми познакомить. Как прошел день? Хорошо?
      Я механически кивнул и посмотрел ей в глаза. Да, Джессика несомненно добилась успеха и известности, но я-то знал, что она по-прежнему остается очень легкоранимой. Пройдет еще много времени, пока ей удастся восстановить былую уверенность в себе. И на данном этапе я ей был нужен больше, чем когда бы то ни было. Причем совсем по-иному, чем раньше. Несмотря на то, что она постоянно унижала и оскорбляла меня, казалось, она не может и шагу ступить, если меня нет рядом.
      – Джесс! Наконец-то я тебя нашел! – На плечо Джессики легла рука отца. – Приехал репортер из «Таймс». Пойдем, он хочет с тобой поговорить.
      Увлекая ее прочь, он повернулся ко мне и добавил:
      – Тебя ищет Генри.
      Генри и Каролина стояли рядом с импровизированным баром. Каролина была снова беременна – уже в третий раз. Я оглянулся по сторонам в поисках Розалинды.
      – Пошла в туалет, – шепотом сообщил мне Генри. – Она безумно хочет познакомиться с Джессикой. Ты не боишься, что это может плохо кончиться?
      – Во-первых, мне нечего скрывать. А во-вторых, я думаю, Розалинда даже не подаст вида, что мы знакомы.
      – Понятно. В таком случае, с кем же она знакома?
      – С тобой, естественно…
      Полчаса спустя я заметил, что Розалинда стоит, в углу с Джессикой. Они рассматривали одну из картин. Казалось, я даже слышу, как Джессика объясняет, что именно она хотела этим сказать. Я еще некоторое время понаблюдал за ними и впервые задумался, насколько схожи судьбы этих двух женщин. И одной, и другой пришлось немало страдать по вине мужчин, которых они любили. Мне очень хотелось надеяться, что они подружатся – это было бы хорошо для обеих.
      После выставки мы вшестером – Генри, Каролина, Розалинда, Джессика, отец и я – поехали в ресторан. Джессика и Розалинда почти не принимали участия в застольной беседе – они были слишком поглощены друг другом.
      С тех пор Розалинда стала частым гостем на Белгрэйв-сквер. Они с Джессикой настолько сдружились, что я постоянно чувствовал себя третьим лишним. Правда, мы с Розалиндой иногда обедали вместе, но она упорно избегала разговоров о Джессике, заметив лишь, что та наконец начинает снова обретать уверенность в себе. Я не мог с этим не согласиться. Во-первых, благодаря Розалинде у Джессики снова пробудился интерес к женскому движению. Я понятия не имел, на какие именно сборища они ходят, но каждый раз, возвращаясь с собрания или демонстрации, Джессика словно становилась другим человеком. Ее борьба за равноправие полов уже не имела привкуса горечи. В ней появилась какая-то новая, не свойственная ей прежде мягкость, которая отражалась и в картинах.
      Эта полузависимость-полунезависимость Джессики оказывала на меня странное воздействие. С одной стороны, я наконец смог вздохнуть спокойно и свободно, а с другой – мне стало ее не хватать. Мне недоставало даже наших ссор и скандалов. Когда я приходил с. работы, дом казался пустым. Мне не хватало ее прежних отношений с отцом. Но больше всего мне, пожалуй, не хватало ее неожиданных жестоких шуток, пьяной агрессии и разных садистских штучек, на которые она была так щедра раньше. Теперь, возвращаясь с работы домой, я часто обнаруживал поспешно нацарапанную записку: «Буду через несколько дней». Или Джессика звонила от Розалинды и говорила, что останется ночевать у нее. По мере того как она крепче становилась на ноги, я начинал чувствовать себя все более ненужным. Собственно говоря, теперь я в некоторой степени ощутил то, что испытывала Джессика все годы нашего брака; При всем при этом она и не думала уходить от меня. Мы по-прежнему спали в одной постели, иногда ели за одним столом, а изредка даже уезжали вместе куда-нибудь па уик-энд. Но теперь я все сильнее чувствовал, что она как бы переросла наш брак, научилась жить независимо от него.
      – Тебе не кажется, что сейчас наши отношения лучше, чем когда бы то ни было? – спросила она однажды. – То есть я хочу сказать, мы больше не ссоримся, а я перестала тебя ненавидеть, и мне уже почти безразлично, что ты меня не любишь.
      – В самом деле?
      – Ну хорошо, я покривила душой. Конечно, мне это небезразлично, но теперь я гораздо лучше могу владеть собой. Розалинда так помогла мне! Благодаря ей я снова пришла в норму и начала воспринимать себя как индивидуальность. Теперь я просто Джессика, а не Джессика-и-Александр, как это было раньше.
      – А для меня найдется местечко на этой идиллической картине?
      – Перестань. Ты больше не проймешь меня сентиментальностью. Слишком часто я раньше попадалась на эту удочку и прекрасно знаю, чем это все всегда заканчивалось.
      – Я никогда не причинял тебе боль сознательно.
      – Знаю.
      – Ты любишь меня, Джесс?
      – Ты же знаешь, что да. А вот как насчет тебя? Теперь ты наконец смог бы полюбить меня?
      – Я всегда тебя любил. Но просто не совсем так…
      – Хватит! Не надо больше ничего говорить.
      – Мне недостает тебя. Когда ты уезжаешь, я по тебе очень скучаю.
      – Я тоже по тебе скучаю. Но пусть уж лучше будет так, чем как раньше.
      Лишь после этого разговора, когда они с Розалиндой на несколько дней улетели в Рим, я понял, что все время обманывал себя. Я совершенно не скучал по Джессике. Я скучал по Элизабет, и только по ней. Я убедил себя, что дело в Джессике, потому что в течение последних трех лет запрещал себе думать об Элизабет. Иначе тоска по ней стала бы совершенно нестерпимой. Просто последнее время мне нечем было заполнить долгие часы одиночества, никто не требовал моего внимания, не напоминал постоянно о том, как я разрушил его жизнь. Наконец у меня появилось время для спокойных размышлений, но все мои мысли крутились вокруг Элизабет.
      В тот день Джессика и Розалинда прилетели из Рима. Отец встретил их в аэропорту и повез к Генри, где мы все должны были ужинать. Когда туда приехал я, Розалинда уже ушла – ей сообщили, что ее сына увезли в больницу с приступом аппендицита. Генри рассказал мне, что поначалу Джессика хотела поехать вместе с ней, но потом передумала.
      – Кстати, приготовься. Она выглядит просто потрясающе!
      – А у тебя небось один секс на уме.
      – У меня?!
      – А у кого же? Трое детей за три года.
      – Двое, – поправила меня Каролина, заходя в комнату. – Третий все никак не соберется появиться на свет. Я бы чертовски хотела, чтобы он собирался побыстрее, мне порядком надоело расхаживать в таком виде. Кстати, не хочешь пожелать спокойной ночи своему крестнику?
      Рассказав две обязательные сказки на ночь, я снова спустился вниз, где стол уже был накрыт к ужину. После рождения Сары – второго ребенка – Генри с Каролиной переехали с Итон-сквер в собственный дом в Челси. И мой отец, Джессика и я были там частыми гостями.
      Генри оказался прав: Джессика действительно выглядела потрясающе. В Риме она коротко подстриглась и немного осветлила волосы. Я впервые видел ее с короткой стрижкой, и она ей очень шла. Глаза казались еще больше, а губы – полнее. На ней были самые обычные джинсы и свитер, но сегодня даже они смотрелись по-другому. Мы обнялись и поцеловались.
      – У тебя усталый вид, – сказала Джессика, обвивая руками мою шею. – Надеюсь, пока я была в, Риме, ты не слишком поздно ложился спать?
      Я довольно резко высвободился.
      – Давай есть.
      Лицо Джессики сразу помрачнело, но тут вмешался мой отец, попросив ее продолжить рассказ, прерванный моим приходом. Насколько я понял, они с Розалиндой собирались на следующий день поехать в Олдермастон, чтобы присоединиться к пикетированию управления Центра разработки ядерного оружия.
      – Туда едут многие из нашей группы, и мы на четверг назначили собрание, чтобы обсудить результаты. Честно говоря, мы с Розалиндой вообще собираемся присоединиться к движению за ядерное разоружение. Кому же, как не нам, женщинам, заботиться о безопасности будущих поколений?
      Произнеся эти слова, она выразительно посмотрела на меня, но я никак не прореагировал.
      После ужина Генри под предлогом того, что он хочет знать мои соображения по поводу какого-то письма, попросил меня уединиться с ним в его кабинете. Когда мы выходили, я заметил, как он обменялся взглядами с Каролиной.
      Придя в кабинет, Генри вместо письма достал бутылку бренди. Он не торопился перейти к делу, и мы немного поболтали о Николасе, о том, что он делает в детском саду, и о разных житейских мелочах. Наконец я не выдержал:
      – Так где же письмо?
      – Никакого письма нет, – коротко ответил Генри. – Зато есть кое-что другое. Не знаю, стоит ли тебе это говорить, но иначе поступить не могу. Речь идет об Элизабет.
      Я оцепенел.
      – Что с ней?
      – Я достал ее адрес. Он здесь, в этом конверте.
      В ответ я даже не смог пошевелить рукой. Тогда Генри сам протянул мне письмо.
      – Как ты его узнал? Она звонила тебе? – с трудом выдавил я.
      – Нет. Просто пару дней назад я забирал Николаса из детского сада и увидел ее. Она меня не видела. Села в машину, припаркованную перед моей, и тронулась с места. Я поехал следом.
      Я, как завороженный, смотрел на конверт.
      – Тебе следует знать еще кое о чем, Александр. О ребенке, которого она забирала из детского сада. Это был маленький мальчик такого же возраста, как Николас. Его зовут Джонатан. Если бы ты его видел…
      – Продолжай. – Я сам не узнавал своего голоса.
      – У меня, по крайней мере, нет на этот счет никаких сомнений. И потом возраст…
      Ему не было нужды развивать свою мысль. Я уже и так все понял. Несколько минут мы просто сидели молча. Потом Генри снова заговорил:
      – Теперь все зависит только от тебя, Александр.
      – Что зависит от меня? Она же прекрасно знала, где найти меня!
      – Ради Бога, Александр, постарайся рассуждать разумно. Ведь инициатива вашего разрыва исходила только от тебя. Как ты думаешь, каково ей было, когда ты передал, что не можешь оставить Джессику после катастрофы?
      – Но она могла бы дать мне знать. Если это мой сын…
      – А что предпринял ты, Александр? Ты же мог найти ее, когда все снова встало на свои места. Но ты этого не сделал. Ты вообще ничего не сделал…
      – Но, Генри, как ты можешь говорить, что все встало на свои места? Джессика по-прежнему еще не пришла в себя. И как я могу бросить ее теперь, после всего, что она уже перенесла по моей вине?
      – У тебя там двое детей. Тебе не кажется, что им ты тоже кое-что должен? Сейчас твой брак стал еще большим фарсом, чем раньше. Мне хочется расхохотаться каждый раз, когда я наблюдаю, как вы оба делаете вид, что все ваши трудности наконец позади… И если хочешь знать мое мнение, тебе давно пора перестать упиваться чувством собственной вины и зажить нормальной жизнью.
      Я в ярости вскочил с кресла, но сказать ничего не успел: распахнулась дверь, и в кабинет вбежала Джессика.
      – Генри! У Каролины начались схватки!
      Прежде чем направиться к жене, Генри рассерженно посмотрел на меня и зло сказал:
      – Советую тебе серьезно подумать над этим, Александр!
      – Только не говори мне, что у вас была маленькая любовная ссора, – хихикнула Джессика, но, увидев выражение моего лица, осеклась.
      – Меня тошнит от тебя, Джессика! Меня тошнит от одного твоего вида! Я-то думал, ты изменилась, но даже сегодня ты не смогла удержаться от того, чтобы лишний раз ударить меня по самому больному месту. Ты достаточно долго этим занималась, а потому сейчас советую тебе навсегда исчезнуть из моей жизни, прежде чем я сделаю нечто такое, о чем нам обоим потом придется жалеть.
      – Слишком поздно спохватился, Александр. Ты уже сделал это три года назад.

ЭЛИЗАБЕТ