Танцуй, пока можешь

      Эдварду так и не удалось узнать, что же произошло на аукционе в Роув-Хауз, и я часто задумывалась над тем, каких усилий ему стоило это расследование. Как он ни старался скрыть, но я сразу поняла, что мое решение не принимать более никакого участия в его делах явилось для него громадным облегчением. Я и сама была этому рада, с одной стороны. Но с другой – испытывала раздражение. Ведь с тех пор у меня не осталось шансов приобщиться к их семейному делу. И лишь много лет спустя мне довелось узнать, что же на самом деле произошло на том аукционе. А в течение этих лет в мою жизнь вновь вернулся Александр, причем не просто вернулся, а в корне изменил все, к чему я успела привыкнуть за эти годы. Точнее говоря, он просто перевернул мою наконец устоявшуюся жизнь.
      Где-то через неделю после аукциона мы все вместе снова сидели в гостиной Вестмура. Временами я начинала ненавидеть эту комнату. Казалось, все статуи и картины душат меня, так же как меня душила любовь Эдварда, несмотря на все мои попытки внушить себе, что именно он сделал меня счастливой. Я часами стояла у окна, глядя на дождь. И однажды Эдвард оторвался от «Тайме», которую читал, и спросил, все ли у меня в порядке.
      Наверное, я ответила немного резко, потому что он тотчас же отложил газету и подошел ко мне. Я отвела взгляд. Да и как бы я могла ему сказать, что не хочу лететь в Париж сегодня вечером? Я устала от Парижа, от Рима, от Нью-Йорка! Мне мучительно хотелось сделать что-то совсем другое, незапланированное, непредвиденное. Казалось, еще немного – и мое тело просто разорвется от неудовлетворенных желаний.
      – Господи, ну разве он не восхитителен? – воскликнула Кристина, предоставляя мне тем самым необходимый путь к отступлению. Дэвид весело подмигнул мне. – И от кого же мы в таком восторге на этот раз?
      – От Александра Белмэйна, естественно, от кого же еще?
      Я похолодела. Неужели Кристина проведала о той старой истории и решила таким образом надо мной поиздеваться? Да нет, не может быть! Кажется, у меня развивается паранойя. Она никак не могла об этом узнать. Я боялась взглянуть на Эдварда, хотя никогда не упоминала при нем фамилии Александра. И все считали, что Шарлотта похожа на меня. Эдвард подошел к своему креслу и снова сел.
      – Неужели он опять попал, в газеты? Что же на этот раз?
      – Здесь пишут, что отец отказался поручиться за него.
      – А в связи с чем он должен был за него поручиться? – Дэвиду была явно неинтересна эта тема.
      – В связи с карточным долгом. На этой фотографии он выходит из Аннабель с какой-то женщиной. Господи, как же он красив! Здесь еще пишут, что его брак на грани распада и его жена даже уехала из дому. Звучит обнадеживающе. Как ты думаешь, Эдвард, может, стоит пригласить его в гости, когда мы в следующий раз будем в Лондоне? Элизабет, с тобой все в порядке? Ты сегодня очень бледная.
      Эдвард тотчас отложил свою газету.
      – Дорогая, Кристина права. Иди сюда, садись. Дэвид, позови Мэри и попроси ее принести чаю.
      Я послушно дала Эдварду усадить себя в кресло. Он что-то говорил, растирая мне руки, но я почти ничего не слышала. Кристина и раньше читала статьи про Александра, но на этот раз я с пугающей отчетливостью поняла, почему иногда так плохо вела себя по отношению к Эдварду. Неужели я до сих пор люблю Александра? Неужели никак не могу забыть то, что произошло между нами в прошлом? Почему эти воспоминания все время преследуют меня? Я посмотрела на Эдварда. Что я делаю здесь с этим человеком? Ведь все, что окружает меня после замужества, мне абсолютно чуждо. А Александр где-то далеко и тоже одинок. Как и я сейчас в этой комнате. На несколько мгновений я перенеслась в гостиницу на Бейсуотер. Я снова сидела на кровати и слушала, как Александр клянется мне в любви, говорит, что я никогда не смогу вычеркнуть его из своей жизни, ведь как бы ни сложилось будущее, он всегда будет любить только меня.
      Я судорожно вцепилась в руку Эдварда. Я люблю своего мужа! Я никогда не сделаю ничего, что могло бы причинить ему боль. Он должен спасти меня от этого кошмара…
      За моей спиной открылась дверь, и я резко обернулась. Размахивая длинной тростью с приклеенной на конце звездой, в комнату вошла Канарейка. За ней, раздувая щеки, как будто играя на трубе, шествовал Джеффри. А замыкала эту своеобразную процессию Шарлотта. Ее личико обрамляли черные вьющиеся волосы, атласное платье было густо усыпано блестками, а на подушечке, которую она протягивала Эдварду, стоял хрустальный башмачок. И вот ее сияющие глаза – его глаза, – встретились с моими.
      Не сумев сдержать душивших меня рыданий, я выбежала из комнаты.

АЛЕКСАНДР

Глава 16

      Мы с Джессикой снова сошлись в тот день, когда Генри женился на Лиззи. До этого она жила в доме своих родителей, и мы не видели друг друга и не разговаривали больше шести недель. Я не слишком огорчился, когда она уехала. Хотя бы потому, что это означало освобождение от очередных жутких картин, которыми раньше сплошь были увешаны стены нашего дома. Лиззи осталась жить со мной, и, как ни странно, это не вызвало никаких кривотолков. Тем более что рядом практически постоянно находился Генри. Поэтому Лиззи прибегала к моим услугам, чтобы удовлетворить свой ненасытный сексуальный аппетит, лишь в те редкие часы, когда мы оставались наедине. Я постоянно корил себя за слабость, но поделать ничего не мог еще и потому, что Лиззи шантажировала меня, угрожая все рассказать Генри. И хотя я был почти уверен, что она этого не сделает, тем не менее продолжал снова и снова уступать этой женщине.
      Генри и Лиззи расписались в Челси, и после короткой церемонии был прием в «Риде». Там присутствовала и Джессика. Увидев ее, я удивился тем чувствам, которые она во мне вызвала. Джессика очень похудела, а глаза на бледном лице казались просто огромными. Наблюдая, как она общается с гостями, я вновь испытал жгучий стыд при воспоминании о том, что ей пришлось перенести по моей вине. Ведь я непрерывно заставлял ее страдать начиная с самой первой нашей встречи.
      Сначала мы оба испытывали неловкость, но потом, увидев, с какой готовностью Джессика покинула остальных гостей ради общения со мной, я понял, что она не меньше меня хочет хотя бы попытаться восстановить наши отношения. Она, правда, нарочито весело и беспечно рассказывала о своей новой, свободной жизни, громко смеялась и всячески делала вид, что ей абсолютно на все наплевать. Но я слишком хорошо ее знал. Она очень много пила, и я понимал, что в любой момент может произойти срыв. После приема я отвез ее домой и уложил в постель. На следующий день мы поехали к ее родителям и забрали вещи.
      И в недели, последовавшие за примирением, мы наконец сделали то, что следовало сделать много лет назад, – обсудили наши отношения и чувства. Я был потрясен, узнав, что весь последний год, вплоть до нашего разрыва, Джессика принимала наркотики. Она говорила, что лишь таким образом ей удавалось хотя бы на время забыть о том, что я ее не люблю.
      А жуткие картины, оказывается, символизировали ее матку, которая со временем сморщивается и теряет цвет, оставаясь бесплодной.
      – Хотя, конечно, – говорила она, – я одна виновата во всем случившемся. Но я так страдала! И хотела заставить страдать тебя. Я боялась, если ты узнаешь, что я не смогу родить тебе детей, то будешь постоянно попрекать меня этим, а потому старалась выразить свои чувства через картины, ничего не говоря тебе… Но ведь основная беда не в этом, а в том, что ты по-прежнему любишь Элизабет. Ты вообще можешь себе представить, каково это – жить с человеком, любить его и все время знать о его любви к кому-то другому.
      Я пришел в ужас от мысли, что прожил столько лет с Джессикой и даже не подозревал о тех мучениях, которые она испытывает. Хотя в этом, наверное, я был не до конца правдив с самим собой. Конечно же, я о них знал! Но мне просто было абсолютно на это наплевать. Ну что ж, теперь по крайней мере представилась возможность хоть чем-то искупить свою вину. И я старался. Все мое свободное время было посвящено Джессике. Мне очень понравилось часами сидеть в ее захламленной студии, которая снова наполнилась яркими и сочными красками. Сидеть и наблюдать, как обнаженная Джессика (почему-то она должна была делать это именно обнаженной) привязывает по кисти к каждой руке и водит ими по полотну. Я, правда, по-прежнему крайне скептически относился к ее своеобразному искусству, но теперь оно напоминало мне о днях, проведенных в Оксфорде, и эта легкая ностальгия очень сблизила нас.
      Очень скоро я заметил, что Джессика стала много пить, но она решительно пресекала любые разговоры на эту тему.
      – Могу я позволить себе небольшие радости? – икнула она, когда однажды я пришел домой довольно рано и застал ее лежащей на диване, рядом с почти пустой бутылкой джина.
      – Но, Джесс, милая, еще вчера вечером эта бутылка быда полной!
      – Оставьте меня в покое, Александр Белмэйн! И вообще, чего это вы сегодня заявились в такую рань?
      – Если ты помнишь, я здесь живу. Ну давай, вставай, попробуем влить в тебя немного кофе.
      – А больше ты ничего не хочешь в меня влить? – пьяно захихикала Джессика. – Что, все никак не можешь сделать мне ребенка?
      – Джесс, возьми себя в руки, прежде чем скажешь что-нибудь такое, о чем впоследствии будешь жалеть.
      Внезапно она разрыдалась.
      – Извини. Я не хотела тебя обидеть. Я сама не соображаю, что говорю и что делаю. Я совершенно запуталась. Раньше, когда ты не любил меня, все было проще. А что же нам делать теперь? Может быть, сходить к какому-нибудь врачу? Я же знаю, как ты хочешь ребенка. Так вот, знай: я не собираюсь его тебе рожать!
      Я понял, что продолжать какой-либо разговор бесполезно, и вышел из комнаты. Поговорим, когда она протрезвеет. Кроме того, в одном она совершенно права – нам действительно нужно сходить к специалисту. В конце концов мы уже довольно долго живем не предохраняясь, а результат нулевой. Хотя о каком ребенке может идти речь, когда Джессика пьет практически каждый день?
      И снова наша жизнь превратилась в вереницу сплошных ссор. Причем каждая последующая была еще более бурной, чем предыдущая. Хотя меня не покидала уверенность, что беременность все бы изменила. Тогда Джессика наверняка убедится в моей любви. И кроме того, нам просто необходимо существо, которое мы оба любили бы, о котором вместе заботились.
      Инструкции по делу Пинто я получил в тот самый день, когда мы с Джессикой все-таки набрались мужества и решили сдать все необходимые анализы на бесплодие. Сильнее меня этим делом был удивлен, пожалуй, только наш клерк Рэддиш. Я уже сталкивался с делом Рут Пинто раньше, и мне даже удалось добиться ее освобождения под залог. После этого ее поверенный сказал мне, что она настаивает, чтобы я и дальше занимался ее делом. Правда при этом он очень ясно дал понять, что ее желания в данном случае абсолютно не совпадают с его.
      Британское правительство, а точнее министерство обороны, обвиняло Рут Пинто в краже совершенно секретных документов и продаже их одному из ста пяти русских дипломатов, которые после этого случая были высланы из страны. Насколько я помнил, эти документы касались маневров Королевского флота в Балтийском море.
      Дело разбиралось четыре дня и очень широко освещалось в прессе. Мои отношения со стороной обвинения складывались непросто, но меня это даже забавляло, поскольку уверенность в собственной победе росла от заседания к заседанию.
      Вечером накануне последнего дня суда мы с Джессикой ужинали дома. Я немного нервничал из-за неожиданного поворота в деле, который произошел на сегодняшнем заседании. В тот день давал свидетельские показания близкий знакомый Рут, и они оказались самым настоящим подарком обвинению. Теперь мне приходилось резко менять линию защиты. В связи с этим настроение у меня было подавленное, и я даже не сразу заметил, что Джессика пьяна.
      Она сидела напротив меня и пыталась налить себе супу, но в результате большая его часть оказалась на скатерти. Заметив мой взгляд, Джессика демонстративно вылила следующий половник на соль и перец.
      С трудом сдержавшись, я протянул руку и как можно спокойнее сказал:
      – Дай мне, пожалуйста, половник. Я хочу налить себе немного супу.
      В какой-то момент мне показалось, что она швырнет им в меня. Но потом ее настроение вдруг резко изменилось, и она рассмеялась. Причем смех был настолько. заразительным, что я тоже не смог удержаться. Мгновенно оборвав смех, Джессика спросила:
      – Почему ты смеешься?
      – Наверное, потому же, что и ты.
      – Но ведь ты не догадываешься, над чем я смеюсь, не так ли? А я смеюсь над тобой, Александр Белмэйн. Над великим Александром Белмэйном, который знает все на свете. И конечно же, он знает, что со мной сегодня происходит, да? Ну как же может быть иначе! Но даже если бы ты действительно это знал, тебе бы было безразлично, разве не так? Ведь тебе безразлично все на свете, кроме собственной персоны.
      – Ради Бога, Джессика, у меня сегодня более чем достаточно проблем и без твоих детских выходок. Либо говори прямо, что ты имеешь в виду, либо заткнись.
      Мы со злостью смотрели друг на друга, и казалось, что даже воздух в комнате накалился. Наконец я не выдержал, положил салфетку и встал.
      – У меня сегодня еще много работы… Почему бы тебе не подняться наверх и не поиграть немного со своими кисточками и красками? Может быть, это улучшит твое настроение.
      В глазах Джессики вспыхнул нехороший огонек, а пальцы судорожно сжали рукоятку ножа. Я отвернулся и пошел прочь. В это время зазвонил телефон в холле, заглушив поток ругательств, которые неслись мне вслед. И я вдруг почувствовал усталость и отвращение. Я старался. Видит Бог, я старался. Но это ни к чему не привело. Что же ей нужно, что я еще должен сделать, чтобы она наконец была счастлива? Ведь она отказывалась принимать мою любовь.
      – Возьми эту чертову трубку! – завизжала Джессика.
      На том конце провода раздался голос отца:
      – Кажется, ты немного не в духе? Может быть, я не вовремя?
      – Напротив. Честно говоря, ты очень даже вовремя. Как у тебя дела?
      Мы еще немного поговорили, прежде чем я понял, что наш разговор, в сущности, ни о чем. Но подобные разговоры были совершенно не в духе моего отца. Стараясь ничем не выдать своего раздражения, я прямо спросил, что у него на уме.
      – Да так, ничего особенного. Я просто хотел немного расспросить тебя о деле Пинто. Ведь, кажется, завтра присяжные выносят решение?
      – Совершенно верно.
      – Ты позволишь мне дать тебе один совет?
      Если бы это было возможно, то я бы с радостью ему этого не позволил.
      – Не особенно усердствуй в своей последней речи.
      Я не мог поверить своим ушам и даже невольно посмотрел на трубку.
      – Боюсь, что я тебя не совсем понял.
      – Надеюсь, что ты понял меня совершенно правильно. В твоих интересах и интересах твоей клиентки не особенно усердствовать с защитой. Вот и все, что я хотел тебе сказать. Спокойной ночи. Привет Джессике. – И в трубке послышались короткие гудки.
      Я швырнул трубку и, обернувшись, увидел на пороге холла Джессику.
      – Чего он хотел?
      – Хороший вопрос. По-моему, вы сегодня сговорились изъясняться загадками. А теперь, если ты не возражаешь, я поднимусь к себе в кабинет и очень прошу, чтобы меня никто не беспокоил. Никто!
      – В таком случае пойду поиграю со своими кисточками, – огрызнулась Джессика и направилась к лестнице.
      Подготовка завтрашней речи была и так делом непростым, а тут еще звонок отца. «В твоих интересах…» Эти слова все еще звенели у меня в ушах. Но как мог быть в моих интересах сознательный проигрыш дела, которое я уже считал наполовину выигранным. Да и тюремное заключение тоже вряд ли входило в интересы моей клиентки. Кроме того, при таком повышенном внимании к делу со стороны прессы выигрыш сразу сделает меня знаменитым. А в двадцать четыре года это удается далеко не каждому адвокату.
      И вдруг меня осенило. Это же было самое настоящее давление со стороны правительства!.. В ярости я схватил телефонную трубку, собираясь позвонить отцу – точнее, в данной ситуации его правильнее было бы называть лордом-канцлером – и потребовать, чтобы он четко и внятно объяснил мне, чего он добивается. Но еще не закончив набирать номер, я понял, что это совершенно бесполезно. Отец все равно ничего мне не скажет. А потому следовало просто проигнорировать его звонок. Девушка явно была невиновна, и мое дело – позаботиться о том, чтобы справедливость восторжествовала.
      Но звонок отца все-таки растревожил меня, и я наконец задал себе вопрос, который до этого задавать не решался. По какой причине правительство так решительно приняло сторону обвинения? Ведь против Пинто фактически не было никаких улик. Этот вопрос теперь не давал мне покоя. Наверное, в деле все-таки было что-то такое, что я проглядел. Что-то очень важное. И очевидное всем, кроме меня. Естественно, осознание этого не прибавило мне хорошего настроения.
      – Ну как, мы уже наконец перестали злиться?
      Обернувшись, я увидел стоящую в дверях Джессику.
      – Кажется, я просил сегодня меня не беспокоить.
      – Мне просто стало скучно наверху. И кроме того, ты же знаешь, как меня заводят наши ссоры. Не хочешь немножко побаловаться? – Она провела рукой по белому шелку блузки, натянув ее на груди. Сквозь тонкую ткань соблазнительно проступил розовый сосок.
      Я вздохнул и отвернулся:
      – Джессика, я сегодня не в настроении.
      Она допила джин с тоником, и в пустом бокале звякнул лед. Пару секунд стояла тишина, и вдруг мимо меня просвистел бокал и со звоном разбился о стену передо мной. Подтаявшие кубики льда упали на мои бумаги, и чернильные строчки тотчас же начали расплываться.
      – Честно говоря, дорогой, мне абсолютно наплевать, в настроении ты или нет. В данный момент мне нужен настоящий мужчина.
      Я ничего не ответил. Мне казалось, что если я заговорю или пошевелюсь, то просто утрачу контроль над собой.
      – У тебя никого нет на примете? Может быть, кто-то из мужей тех сотен баб, которых ты перетрахал?
      – Джессика, убирайся вон!
      – Хорошо. Но я хочу, чтобы ты знал: в этом доме никогда не будут бегать маленькие белмэйновские ублюдки. – С этими словами она вылетела из комнаты.
      Я в несколько шагов нагнал ее:
      – Какого черта ты этим хочешь сказать?
      Она тотчас же остановилась, как будто только и ждала моего вопроса.
      – А сам не можешь догадаться, Александр, дорогой?
      В ушах шумела кровь, ладони моментально вспотели, но я заставил себя оставаться спокойным.
      – Ты получила результаты анализов?
      – Этих славненьких анализов, которые мы с тобой делали? Да, получила. – Джессика начала истерически смеяться.
      Схватив за запястья, я буквально пригвоздил ее к стене.
      – Ну и?.. – Продолжая хихикать, она отвела глаза. Я еще раз встряхнул ее. – Ну и?..
      Она все еще смеялась, но упорно избегала моего взгляда.
      – Судя по всему, Александр, твои результаты совершенно паршивые. Но ведь ясно было: причина в одном из нас, правда? Так вот, этот один из нас – ты! Но не бойся, дорогой, я тебя не брошу.
      – Ты что, хочешь мне сказать… – Я смотрел на нее и не верил своим ушам.
      – Что ты бесплоден? Да, именно это я и хочу сказать. У тебя не будет детей, Александр. Ты не способен иметь наследников.
      Я отпустил Джессику. Она лгала. Это просто не может быть правдой.
      – Что случилось? Надеюсь, ты не собираешься плакать? Ну, Александр, ты уже большой мальчик. И это совсем не конец света. Я ведь сказала, что твоя любящая женушка готова нести этот крест вместе с тобой. Вот она, настоящая преданность!
      Я медленно прошел в гостиную и тяжело опустился в кресло. Несколько минут спустя туда же вошла Джессика с очередным бокалом в руках. Она улыбалась и с нетерпением ожидала моей реакции.
      – Зачем, Джессика? Зачем тебе надо было сообщать мне это подобным образом?
      – Ты хочешь сказать, с презрением? А как ты сам постоянно со мной обращался? Правда, неприятно? Ничего! Наконец-то ты сполна получил за все, что сделал со мной и моей жизнью. – Она зло рассмеялась. – Ты только посмотри на себя, бледного и дрожащего. Интересно, что бы сказала твоя любимая Элизабет, доведись ей увидеть тебя сейчас? Уверена, она бы ушла от тебя! Ни одна женщина не станет жить с неполноценным мужчиной. Ты просто жалок. Слышишь, жалок!
      Я смотрел на Джессику, на ее покрасневшие и припухшие от алкоголя глаза, на красноватые пятна на обычно нежной коже, и чувствовал почти непереносимую боль за нас обоих и за то, что мы сделали со своей жизнью.
      – Хочешь услышать правду, Джессика? Хочешь узнать о моих истинных чувствах? Так вот, правда заключается в том, что я действительно всю жизнь любил только одну женщину. Элизабет. Она была для меня всем. Я умолял ее выйти за меня замуж, но она сказала, что я слишком молод. Но я продолжал умолять ее снова и снова, потому что мне казалось, если она оставит меня, я просто умру. И именно этим я занимался все последующие годы – медленно умирал. Но тут была лишь моя вина, потому что я отвернулся от нее в тот момент, когда она во мне больше всего нуждалась. Я никогда не смогу себе этого простить. Никогда. Но я за это непрерывно расплачиваюсь. И ты, Джессика, – цена, которую я плачу.

Глава 17

      После того вечера у меня уже не возникало никаких сомнений по поводу нашего брака. Конечно, я непростительно прибегнул к единственному оружию, которое способно было причинить Джессике настоящую боль. Но известие о том, что я стерилен, и способ, каким она мне это преподнесла, явились для меня самым настоящим шоком. Она назвала меня неполноценным мужчиной, но дело было даже не в этом. Я не мог забыть ее улыбку и выражение лица в тот момент. Оно буквально преследовало меня, превратившись в навязчивую идею. Казалось, я считаю его на лицах всех моих знакомых женщин. Выражение триумфа и презрения, рожденное желанием хоть как-то мне отомстить.
      Снова потянулись унылые и однообразные дни. Это была не жизнь, а существование. Рут Пинто оправдали, несмотря на последнее слово судьи, который был просто до неприличия предубежден против обвиняемой. Однако, подойдя поблагодарить меня после суда, она произнесла слова, смысл которых дошел до меня значительно позже.
      – Я не знаю, как дальше сложится моя жизнь, мистер Белмэйн. Но я вам очень признательна. Честно говоря, я боялась, что моя глупость в сумме с вашей неопытностью обязательно приведут меня в тюрьму.
      Почти все вечерние газеты были посвящены исходу процесса Рут Пинто. Я стал настоящим героем дня, и Генри по этому поводу устроил вечеринку в своей квартире на Итон-сквер.
      – Ну ладно, ладно, давай без ложной скромности, – перебил он меня, когда я попытался объяснить, что это дело было фактически беспроигрышным с самого начала. – Подожди до утра, и ты не сможешь увидеть старину Рэддиша из-за горы писем, которые придут на твое имя.
      Я рассмеялся и пообещал передавать ему дела, с которыми не смогу справиться. Затем меня поздравил Роберт Литтлтон. В последнее время мы довольно редко видели его – он очень много работал, стремясь скорее получить приличное место за границей. Когда же мы все-таки изредка встречались, то тщательно избегали разговоров, касавшихся его отношений с моей женой и моих – с его матерью. Я был рад, что все эти мерзкие события практически не отразились на нашей дружбе, хотя в то время еще понятия не имел, каким замечательным другом окажется для меня Роберт впоследствии.
      Роберт слегка сжал мою руку и, кивнув в сторону Лиззи, проносившей мимо нас поднос с закусками, ухмыляясь, спросил:
      – А ты знаешь, что она вообще не носит трусиков?
      – Господи, а откуда ты-то это знаешь?
      – Она мне сама показывала.
      Признаться, это меня совершенно не удивило.
      – Что, Генри не было нигде поблизости?
      – А вот здесь, старик, ты ошибаешься. Генри в этот момент стоял рядом со мной. Если честно, то именно он и попросил ее задрать юбку. Честное слово! – Роберт решительно пресек всякие возражения с моей стороны и окликнул Генри: – Эй, старина, подойди сюда! – Он решительно завладел рукой Генри, оторвав его от Каролины. – Сообщи своему недоверчивому другу, просил ты или не просил свою жену показать мне наиболее интимные части тела?
      – Виноват, – хмыкнул Генри и перевел взгляд на меня. – Только не говори, что ты тоже хочешь их увидеть! Уверен, если это так, Лиззи тебе ни в чем не откажет. Или ты хочешь, чтобы ее попросил я?
      Немного позже мне все-таки удалось отвести Генри в сторонку и поинтересоваться, что же все-таки происходит между ним и Лиззи.
      – Ничего особенного, – не задумываясь, ответил он. – Если не считать периодических оргий, конечно.
      – Но мне казалось, что вы счастливы вместе.
      – Я просто трахаю ее, но ведь ей большего и не требуется. Думаю, она уж точно вполне счастлива.
      Говоря это, Генри улыбался, но я его слишком хорошо знал.
      – Ты снова начал встречаться с Каролиной?
      – Да, как только у меня появляется такая возможность. – Улыбка Генри увяла, – Что теперь вспоминать? Мне вообще не следовало бросать ее.
      – В таком случае почему ты не разойдешься с Лиззи?
      – А почему ты не расходишься с Джессикой?
      Мы немного помолчали, прежде чем Генри снова заговорил:
      – Давай посмотрим правде в глаза, Александр. Мы оба сделали колоссальную глупость, когда начали спать с этими двумя. Так что теперь вопрос заключается в том, кто из нас не выдержит первым.
      На следующееутро, придя в адвокатуру, я обнаружил на своем столе огромную стопку газет. Кроме того, Генри оказался прав – писем оказалось гораздо больше, чем обычно, и я даже сам удивился, как это меня обрадовало. Мне было необходимо заняться чем-то, что могло отвлечь меня от семейных проблем.
      Рассортировав почту, я решил сперва приняться за газеты. Меня не оставляло смутное беспокойство, связанное с делом Пинто, хотя, по правде говоря, я не ожидал найти в газетах ответы на свои вопросы.
      – Вам телеграмма, сэр.
      Подождав, пока младший клерк уйдет, я вскрыл конверт, испытывая неясный трепет.
      Телеграмма состояла всего из двух слов, но их оказалось вполне достаточно, чтобы у меня подкосились ноги. Сказать, что я был ошарашен, – значит ничего не сказать. Я был просто потрясен. Прочитав телеграмму, я перевел взгляд на окно, как будто надеялся там найти ей объяснение. Уличные шумы отошли куда-то на задний план, и я слышал только незабываемый голос, произносящий эти два слова. Прошло столько лет, и вдруг сегодня, сейчас, так неожиданно… Я еще раз перечитал телеграмму, но не обнаружил ничего нового. В ней по-прежнему были два слова: «Поздравляю. Элизабет».
      Почти час я сидел за столом, уставясь в одну точку. На меня нахлынули воспоминания. Я вдруг так четко увидел Фокстон, словно уехал оттуда только вчера. Я слышал топот шагов и еще неокрепшие голоса мальчишек, спускавшихся в свои комнаты; видел старое здание, окруженное пустошами и великолепно оборудованными спортплощадками, классные комнаты, столовую, кабинет директора. Коттедж, кабинет младшей кастелянши и заброшенную станцию. Меня переполняло ощущение, что сейчас, вот сейчас я увижу ее… Увижу смеющиеся глаза и улыбку. Но. подняв глаза, я обнаружил перед собой лишь голые, казенные стены офиса. Господи, как же много лет прошло с тех пор, и сколько всего произошло! А если еще вспомнить боль последних двух дней…
      В этот вечер я встретился с Генри в «Эль Вино». К тому времени я был уже в полуневменяемом состоянии от отчаяния, разочарования и раскаяния.
      – Два слова! Ты представляешь, всего два чертовых слова! Ради всего святого, объясни мне, почему она не сообщила хотя бы свой адрес?
      Генри прочитал телеграмму и вернул ее мне.
      – Насколько я понимаю, ты хочешь знать, где она находится?
      – Господи, ты еще спрашиваешь! Конечно, хочу!
      Генри довольно долго молчал, прежде чем заговорить снова.
      – Александр, надеюсь, мне не нужно напоминать тебе, какую боль ты ей причинил. Может быть, она просто боится, что это повторится снова?
      – Тогда зачем было посылать телеграмму?
      – Думаю, на этот вопрос ты мог бы ответить и сам. Несмотря на социальную пропасть между вами, на разницу в уровне воспитания и образования, вы были просто идеально созданы друг для друга. И это прекрасно понимаем мы все – и ты, и я, и Элизабет, и все остальные. Это сразу поняла даже наша фантастическая мисс Энгрид, что совершенно недвусмысленно и дала тебе понять, когда приезжала в Оксфорд. Или ты забыл? Наверное, Элизабет таким образом хотела сообщить, что все еще думает о тебе. Может, даже хочет снова с тобой встретиться. И если ты ждешь моего совета, он будет совершенно однозначен: отправляйся и найди ее! Причем сделай это прежде чем успеешь причинить боль еще кому-нибудь. Думаю, уже достаточно женщин пострадали от твоего разбитого сердца.
      Моим первым побуждением было немедленно вскочить и высказать все, что я думаю о нем самом и его советах, но рука Генри крепко сжала мою:
      – И все-таки дослушай меня, Александр! Не ты один страдал после вашей разлуки. И не ты один скучал по ней. Я тоже до сих пор не могу забыть Элизабет. И я никогда не понимал, почему ты категорически отказываешься говорить о ней, особенно со мной. Ведь я же твой лучший друг, черт побери! А потому давай поговорим хотя бы сейчас. И может быть, ты наконец все-таки объяснишь мне, почему так легко позволил тогда произойти тому, что произошло?
      Мой гнев испарился бесследно и уступил место такой мучительной тоске, что она буквально съедала меня заживо. Вот уж не думал, что еще способен так глубоко чувствовать.
      – Генри, я не смог бы ответить на твой вопрос, даже если бы очень хотел. Единственное, что могу сказать в свое оправдание, – мой отец тогда был чертовски убедителен. По-моему, он даже сказал, что у него есть неопровержимые доказательства ее связи с теми идиотскими цыганами. И я почему-то поверил, что она действительно хотела поставить меня и мою семью в идиотское положение. Как-то оно все сошлось одно к одному. Но ведь я же пытался потом отыскать ее! Ты сам должен это помнить!
      Генри кивнул:
      – Но я также помню и гордыню, которая заставила тебя отказаться от этого замысла. Ту самую гордыню, что впоследствии причинила боль стольким людям. Скажи мне лучше, что ты собираешься предпринять сейчас?