В холодном свете утра изначальная неловкость первой встречи после длительной разлуки вернулась снова, но на этот раз для Элизабет она усугублялась еще и чувством вины за то, что она оставила дочь. Во время нашего короткого полета на Герсни она изо всех сил пыталась не показать мне, как переживает, но к моменту посадки я и без всяких слов чувствовал, что она вот-вот разрыдается. Мне было так больно это видеть, что, обняв ее, я пообещал взять обратные билеты на первый же рейс до Лондона.
      – Я хочу быть с тобой, – просто ответила она.
      – А ты и будешь. Мы всегда сможем увидеться и в Лондоне, как только у тебя появится такая возможность. Пойми, мне больно видеть, как ты несчастна, и знать, что это по моей вине.
      – Что ты такое говоришь? Я отнюдь не несчастна. И я знаю, что с Шарлоттой все будет в порядке. Она окружена любящими людьми и скорее всего даже не успеет соскучиться. – Элизабет попыталась рассмеяться, но это у нее плохо получилось. – Я сама не понимаю, что со мной. Я так долго ждала этого момента и вот теперь…
      – Это ваши, мистер?
      Мы обернулись и увидели, как грузчик снимает наши чемоданы с транспортной ленты. Оглянувшись по сторонам, мы обнаружили, что остались в одиночестве, – все остальные пассажиры давно ушли. Я поблагодарил его, взял чемоданы и снова повернулся к Элизабет.
      – Я боюсь, Александр. Боюсь самой себя. Своих чувств. Но больше всего боюсь снова потерять тебя.
      – Ты не потеряешь меня, любимая. Обещаю, что ты никогда больше не потеряешь меня. И если ты хочешь сейчас вернуться домой, то просто скажи мне об этом, и мы вернемся.
      Долгое время Элизабет стояла молча, засунув руки в карманы пальто и опустив глаза. Ее черные волосы были распущены и свободно обрамляли любимое мною лицо. Наконец она подняла на меня полные слез глаза и твердо сказала:
      – Наверное, нам лучше поторопиться, а не то мы опоздаем на паром.
      От этих слов я почувствовал такое колоссальное облегчение, что бросил чемоданы и крепко прижал Элизабет к себе.
      – Тебе не кажется, что мы ведем себя, как страшные эгоисты? – спросила она немного позже, когда мы уже были на борту парома.
      – Просто чудовищные, – охотно согласился я. – А кроме того, как безответственные, потворствующие своим желаниям и…
      – Ты сейчас напоминаешь мне одного ужасно несносного мальчишку, которого я когда-то знала.
      – … И в твоем присутствии он всегда вел себя наихудшим образом! – Элизабет рассмеялась и отвернулась, но я успел заметить, что она слегка покраснела, и весело добавил: – Так же, впрочем, как и ты – в его.
      К тому времени, как мы подплыли к бухте Сарка, утренний барьер между нами окончательно исчез. На лошадиной упряжке мы доехали до нашей гостиницы, которая находилась на самой вершине крутого холма.
      Элизабет радовалась, как ребенок, окружавшей нас красоте, Между деревьями и каменными изгородями росли луговые весенние цветы, и этот фиолетово-синий ковер колыхался от легкого бриза. В высокой траве терялись извилистые тропинки. По обе стороны дороги буйно цвели примулы, как будто улыбались навстречу яркому солнцу. Глаза Элизабет светились от радости.
      – Ой, Александр, – воскликнула она, – здесь так прекрасно!
      Я сжал ее в объятиях… Целуя Элизабет, я почувствовал, что внутри лопнул какой-то тугой узел, освободив то единственное, неповторимое во мне, что всегда принадлежало только ей и спало мертвым сном долгих семь лет. Я снова оживал. Когда я смог наконец оторваться от ее губ, щеки Элизабет пылали, а у дороги стояло несколько местных жителей, с интересом наблюдая за этой сценой и ухмыляясь до ушей. Наша гостиница на вершине холма была построена еще в семнадцатом веке, и от нее вела крутая тропинка к бухте Дикскарт. Портик украшали корзины с цветами, а на пороге лежал и мирно подремывал на солнышке старый бассет.
      Вслед за одним из служителей мы поднялись по старой скрипучей лестнице в нашу комнату, и я уловил быстрый взгляд, который бросила на меня Элизабет, когда я записал нас под именем мистера и миссис Белмэйн.
      После того как служитель наконец, оставил нас, предварительно продемонстрировав все углы и потайные щели комнаты, Элизабет подошла к окну и раздвинула шторы. Я встал рядом с ней, обнял за талию и сразу понял, что она очень нервничает. Особенно теперь, когда мы остались одни. Я взял ее за руку, и мы долго стояли рядом, глядя на изумительный по красоте вид, открывающийся из окна.
      Я предложил прогуляться и физически почувствовал облегчение, которое испытала Элизабет. Во дворе, на ярком майском солнце, к ней быстро вернулось прежнее беззаботное настроение. Мы спустились к бухте по крутой, бегущей между деревьев тропинке и оказались почти у самой кромки прибоя, разбивающегося о скалы. На горизонте виднелись пять или шесть яхт, но больше вокруг не было заметно никаких признаков других людей, и казалось, что мы одни в мире… Рука Элизабет скользнула в мою. Я улыбнулся.
      – Это действительно ты? – прошептала она.
      Я нежно отвел упавшие ей на лицо волосы и поцеловал в нос.
      – Да, любимая. Это действительно я.
      В гостиницу мы вернулись уже в сумерках. Я вынес наши бокалы во дворик, и мы еще долго сидели в полутьме, глядя на мелькающие тени и прислушиваясь к ночным шорохам.
      Тем вечером мы очень много говорили друг другу о своей жизни. Я рассказал ей о телеграмме Лиззи, о том, как я думал, что это от нее.
      – Жаль, что она действительно была не от меня, – сказала Элизабет, и я увидел на ее глазах слезы. – Ты не говорил, – вдруг сменила она тему, – а я не спрашивала. Может быть, это действительно не мое дело, но все же… Как ты объяснил свой отъезд Джессике?
      – Просто сказал, что уезжаю.
      – Но разве ей не было интересно узнать, куда ты едешь?
      Если и было, то она этого ничем не выдала, Я не счел нужным рассказывать Элизабет о скандале, который устроила мне Джессика в тот вечер, когда я явился поздно и без подарка. А ведь именно благодаря этой ссоре мне не пришлось объяснять причины своего отъезда. Я просто упаковал чемодан и сказал, что вернусь через неделю, на что услышал злобный ответ: «Можешь вообще не возвращаться!»
      – А ты? – В свою очередь, поинтересовался я. – Что ты сказала мужу?
      – Мне не пришлось ничего ему говорить. Он сейчас в Нью-Йорке.
      Я почувствовал, как она сразу закрылась при упоминании о муже. Это была та часть ее жизни, которая касалась только ее одной. Но уже через минуту она снова улыбалась и расспрашивала меня о Генри.
      Она весело посмеялась над невероятной историей его женитьбы, но потом тихо добавила:
      – Зато теперь у них наконец все хорошо. Когда он женится на Каролине?
      – Наверное, даже быстрей, чем собирался. Она беременна. По крайней мере, так он мне сказал вчера вечером.
      – Так ты говорил с ним вчера вечером? А ты ему сказал о…
      – Да.
      Элизабет вздохнула:
      – Значит, Генри Клайв будет отцом. С трудом в это верится. Ведь я привыкла видеть в нем того мальчика, которого знала по Фокстону. Надеюсь, что он будет счастлив. А ты? – внезапно повернулась она ко мне. – Ты счастлив, Александр?
      Я взял ее руку в свои:
      – Теперь – да!
      – Я тоже.
      Несколько минут мы оба молчали.
      – О чем ты задумалась? – наконец спросил я.
      – Извини, но я просто все время думаю о Шарлотте. Не могу ничего с собой поделать. Хочу, чтобы она была здесь, со мной. А сейчас, когда ты заговорил о Генри… И я вдруг… Извини, не спрашивай меня об этом.
      – Хорошо, не буду. – Я нежно сжал ее руку. – Расскажи мне лучше о Шарлотте. Какая она? Сколько ей лет?
      Элизабет перевела взгляд на наши сплетенные руки и долго смотрела на них.
      – Она красивая, она избалованная. Она самое дорогое, что есть у меня в жизни, не считая… – Она осеклась и, улыбнувшись, резко сменила тему. – Кажется, твой желудок хочет сказать нам, что пора ужинать?
      Я рассмеялся и легонько потрепал ее по щеке. Мне было стыдно за то облегчение, которое я почувствовал, когда Элизабет не стала больше рассказывать о Шарлотте. Я понимал, что нелепо ревновать к ребенку, и тем не менее ничего не мог с собой поделать. Но наибольшие страдания мне доставляли мысли об отце Шарлотты. Я постоянно представлял себе их втроем, и эта мука съедала меня изнутри, как рак. Но еще горше была мысль о том, что он дал Элизабет нечто такое, чего я сам бы дать ей никогда не смог.
      Когда мы поднялись наверх, Элизабет бросила пальто на кровать и задернула шторы. Обернувшись, она невольно застыла на месте при виде выражения моего лица. Я же стоял у двери и не мог насмотреться на нее. Она начала что-то говорить, но тут же осеклась, и мы просто стояли молча, глядя друг на друга.
      Наконец Элизабет первой нарушила молчание. Ее голос слегка дрожал.
      – Сейчас ты напоминаешь мне того Александра, которого я знала, когда ему было семнадцать.
      Я не ответил, и она неуверенно рассмеялась, закрыв лицо руками.
      – Господи, я не могу поверить, что все это про исходит на самом деле! Скажи мне, что я не сплю. Обними меня. Пожалуйста, обними меня.
      Услышав нотки отчаяния в ее голосе, я крепко прижал ее к себе.
      – Любимая, ты не представляешь, как мне не хватало тебя! Как я хотел, чтобы ты была рядом!
      – Не позволяй мне уйти, – шептала Элизабет. – Никогда больше не позволяй мне уйти!
      Наши губы сомкнулись, и я почувствовал, что она дрожит.
      Когда несколько минут спустя она наконец оказалась обнаженная в моих объятиях, я испытывал такое сильное желание, что всякие страхи, связанные с моей импотенцией, растворились как дым. Подняв Элизабет на руки, я перенес ее на кровать.
      Медленно наши тела начали двигаться в унисон. Она целовала меня и шептала слова любви, я бормотал что-то в ответ, наверстывая упущенное за все те годы, когда я не мог сказать ей о своих чувствах. Кожа Элизабет была такой гладкой, и я невольно прижимал ее покрепче к себе, словно опасаясь, что она ускользнет. Я уже забыл, что значит по-настоящему заниматься любовью с женщиной, когда страсть рождается из любви, а не из похоти. Когда губы, которые ты целуешь, – единственные, которые ты хочешь целовать. Когда тело, сливающееся с твоим, – единственное, без которого ты всегда будешь чувствовать какую-то ущербность. Я снова и снова шептал ее имя и приникал к ее губам.
      Уже светало, когда мы наконец заснули, усталые и счастливые.
      Конечно, было бы нелепостью ожидать, что, за все эти годы мы не изменились. Но, вопреки всякой логике, нам казалось нереальным время, проведенное вдали друг от друга. И возможность рассказать друг другу о том, что мы чувствовали, когда расстались, какой представляли себе новую встречу, стала настоящим даром небес. Элизабет, конечно, изменилась. Я тоже. Некоторые перемены друг в друге восхищали нас, некоторые огорчали. Но между нами не было ни малейшей неловкости, все получалось так же легко и естественно, как если бы мы никогда не расставались. Разумеется, при этом ни Элизабет, ни я не забывали о том, что осталось позади. Но это время, нынешнее, принадлежало только нам. Я смотрел на нее и все отчетливее вспоминал и эту легкую улыбку, и нежную округлость груди, и манеру отбрасывать волосы с лица, и грациозные движения ее длинных ног. Момент узнавания завораживал. Звуки ее голоса, ее смех – все пробуждало во мне давно забытую нежность и теплоту.
      Мы взяли напрокат велосипеды и объездили весь остров. Дорога, приспособленная исключительно для конных повозок, оказалась очень плохой, да и Элизабет никак нельзя было назвать искусной велосипедисткой, и я весело смеялся, когда она запустила велосипедом в изгородь и заявила, что лучше будет кататься на трехногом верблюде. Спрыгнув со своего велосипеда, я в два шага нагнал ее и повернул лицом к себе. Поблизости никого не было. Я нежно погладил ее бедра и спину, поинтересовавшись, лучше ли она чувствует себя теперь. Ответом мне были ее сияющие глаза.
      Мы поехали дальше, прислушиваясь к пению птиц и шуму моря. Иногда бриз доносил легкий кокосовый аромат, и какая-нибудь пасущаяся корова удостаивала нас ленивым взглядом. Время от времени мы останавливались, якобы для того, чтобы размять ноги, но на самом деле, чтобы лишний раз коснуться друг друга и поцеловаться.
      Мы забирались в пещеры на побережье и сидели там, глядя на волны. Казалось, нас все время окружала атмосфера мистической романтики. Я говорил Элизабет, что если она надолго зажмурит глаза, то услышит голоса призраков контрабандистов, которые обитают в здешних местах. Элизабет честно пыталась что-то услышать и несколько минут стояла с закрытыми глазами. Я же, приоткрыв один глаз, наблюдал за ней и старался не рассмеяться.
      – Ага! Вот так добыча попалась нам на этот раз! – просипел я своим самым «контрабандистским» голосом и, схватив Элизабет, поволок ее в пещеру.
      – На помощь! Отпустите меня! Немедленно отпустите!
      Я послушно разжал руки, и Элизабет в притворном изнеможении привалилась к стене пещеры.
      – Только не насилуйте меня, умоляю вас!
      – Хорошо, – приподнял я невидимую шляпу. – Если вы, миледи, не желаете быть изнасилованной, то я не буду настаивать.
      – Александр!
      – Вы звали меня, миледи? Если я правильно понял, то вы все-таки хотите, чтобы вас изнасиловали?
      Элизабет кивнула и, задыхаясь от смеха, упала в мои объятия.
      Держа туфли в руках, мы бродили по пляжам, названия которых я уже забыл, и ледяная вода лизала наши ноги. Часто я чувствовал на себе ее взгляд и оборачивался. Тогда, весело смеясь, она обвивала руками мою шею. Порой она убегала вперед и оглядывалась, нет ли меня поблизости. Я же внезапно выскакивал из какого-нибудь убежища в скалах и валил ее на песок, заглушая крики поцелуями.
      Мы совершали прогулки верхом, туда, где с утесов открывался вид на бухту Дикскарт. Далеко внизу сверкало на солнце море, а позади одиноко возвышался дом Джеспилье. Мы подъезжали к нему и заглядывали в окна. Казалось, он необитаем уже целую вечность. Мы решили обязательно купить его и стали мечтать о том, что сделаем, когда он будет нашим. Купим два кресла-качалки для веранды и будем сидеть в них долгими тихими вечерами, слушая, как шумит море, и любуясь закатами. А кровать поставим наверху, прямо перед средним окном, тогда, просыпаясь, сможем наблюдать рождение нового дня. Элизабет хотела пестрые ситцевые занавески, я – одноцветные. Она хотела дубовые панели, я – ореховые. Она хотела серый ковер, я – зеленый. Она хотела четверых детей, я хотел…
      Я замолчал и направил лошадь к краю луга. Обнаружил там старую каменную скамью, вырезанную в скале, и опустился на нее.
      Милые игры с планами на будущее закончились для меня горьким напоминанием о моей ущербности. Господи, что же я здесь делаю? Я уже причинил Элизабет столько боли! Неужели мне предстоит сделать это еще раз? Может быть, сказать ей все сейчас, прежде чем она окончательно поверит в наши мечты? Но как это сделать? То, что происходит сейчас между нами, так прекрасно! Я не могу нарушить этой гармонии. Кроме того, мне самому нравится мечтать о детях, которые бы играли на веранде, катались по лугу на пони, окликали нас звонкими голосами… И пусть этого никогда не будет, я имею право хотя бы на мечты. И не могу лишить их Элизабет.
      И хотя я ненавидел себя за эту ложь, я отложил всякие объяснения на потом. Когда мы будем далеко отсюда.
      Облизав губы, я почувствовал горьковатый привкус соли, принесенной ветром с моря. Ну за что мне эта ущербность, которая заставляет мужчин плакать от жалости к самим себе?
      Элизабет подошла, присела рядом и взяла меня за руку. Где-то вдали залаяла собака, и это прозвучало нелепым диссонансом к тихому шуму волн. Закричали чайки, послышался шум моторной лодки;'и снова все стихло.
      – Александр, с тобой все в порядке?
      – Конечно! О чем это ты?
      В бухте под нами двое людей подплыли на лодке к своему тримарану и поднялись на борт.
      – Ты так внезапно замолчал…
      – Просто на меня подействовала здешняя атмосфера.
      Элизабет ждала.
      – Александр, ты не откровенен со мной.
      Я повернулся к ней. Господи, ну как я мог подумать, что смогу провести ее какими-то нелепыми отговорками? Накрутив на палец черный локон, я посмотрел ей в глаза и увидел боль и страх там, где только что светилась любовь. Я улыбнулся.
      – Я же чувствую, что что-то не так. Любимый, не обманывай меня! Скажи.
      Я нежно обнял ее и прижал к себе:
      – Все так. Просто я так люблю тебя, что иногда это меня пугает.
      Элизабет долго смотрела мне в глаза. Собрав всю свою волю, я заставил себя выдержать ее взгляд. Потом очень медленно она подняла руки, обняла меня и поцеловала с такой нежностью, что все печальные мысли растворились в ней без остатка.
      На следующий день мы отправились в Маленький Сарк. Туда вела очень крутая тропинка, сбегавшая вниз по почти отвесной скале. Но, спустившись наконец вниз, мы поняли, что сделали правильный выбор. Здесь у нас будет свое, особое место рядом с крохотным прудом Венеры – глубокой выемкой в скале, скрытой от посторонних глаз нависающим над ней валуном. Голубая вода была такой чистой и прозрачной, что отчетливо виднелся каждый камушек на дне. А за спиной у нас шумело море. Светило яркое солнце, было жарко, и мы легли на спину, подставив лица прохладному бризу.
      Через некоторое время я открыл глаза и по ровному дыханию Элизабет понял, что она спит. Повернувшись на бок, я стал рассматривать ее лицо. Оно было прекрасно. Проведя пальцами по гладкой смуглой щеке, я подумал, что Элизабет всегда будет для меня самой прекрасной женщиной в мире. Эта особенная, одухотворенная красота делает ее неповторимой. Я вспомнил Джессику. Она никогда не сможет понять, почему я так люблю Элизабет. Интересно, ищет ли она меня сейчас? Думает ли вообще о том, где я? Наш брак изначально зиждился на лжи, и, конечно, я был полным идиотом, рассчитывая, что он поможет мне забыть Элизабет. Господи, что же я сделал со своей жизнью! С нашими жизнями.
      – Александр, слезай оттуда!
      Пока Элизабет спала, я забрался на верхний валун, нависающий над прудом, и лежа смотрел в небо.
      – Не слезу!
      – Пожалуйста, слезай, – рассмеялась Элизабет.
      – Я не могу. Прилив уже поднялся очень высоко, и все пути к тебе отрезаны. Так что, боюсь, ты в ловушке.
      – Что?!
      – Я пытался разбудить тебя, но ты так громко храпела, что заглушала мой голос.
      – Я не-храплю. – 'Элизабет с трудом сдерживала смех. – И ни в какой я не в ловушке.
      – Откуда ты знаешь?
      – Потому что будь прилив действительно таким высоким, ты бы не оставил меня здесь.
      – Не оставил бы? – Я приподнялся на локте. – А почему ты в этом так уверена?
      – Потому что ты слишком меня любишь, вот почему!
      – Ты так думаешь?
      – Да, – кивнула Элизабет. – Я думаю даже больше: если я сейчас попрошу тебя прыгнуть в пруд полностью одетым, ты это сделаешь.
      – Попроси.
      Она попросила.
      – Нет, на это я все-таки не согласен, – рассмеялся я и спустился обычным, сухим путем.
      – Я соскучилась по тебе, – сказала Элизабет, когда я ее обнял.
      Дотронувшись до ее подбородка, я нежно погладил смуглую кожу и прошептал:
      – Перечислить тебе десять причин, по которым Элизабет Соррилл самая лучшая в мире? Во-первых, у нее потрясающая улыбка. Во-вторых, она иногда говорит совершенно нелепые вещи. В-третьих…
      Увидев выражение ее лица, я захохотал.
      – Откуда… откуда ты об этом знаешь?
      – Как же я могу не знать, если сам это писал.
      – Ты! Но я всегда была уверена, что это Марк Девениш! Почему же ты ни разу…
      – Ш-ш-ш, – перебил я ее. – Просто поцелуй меня.
      Глядя мне в глаза, Элизабет начала расстёгивать платье. Раздевшись, она, полностью обнаженная, подошла к краю пруда. На фоне бесформенного нагромождения скал ее точеный силуэт казался особенно хрупким. Оглянувшись через плечо, она улыбнулась мне, и у меня просто перехватило дыхание от этого восхитительного зрелища. Потом Элизабет грациозно скользнула в воду. Когда она снова вынырнула и легла на спину, я не мог отвести глаз от шелковистых мокрых волос, от полной груди, которую омывала легкая рябь, от черного треугольника внизу живота, от длинных стройных ног. Быстро сбросив одежду, я присоединился к ней.
      Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что мы оба понимали всю призрачность своего счастья. Но наша любовь была так велика, что все остальное просто отступило на задний план. Я часами слушал ее рассказы о ярмарке и о Вайолет Мэй, сам увлеченно рассказывал о выигранных мною процессах и, подстегиваемый ее восторгами, безбожно преувеличивал собственные успехи. Элизабет это понимала, но до поры до времени позволяла мне наслаждаться этим невинным хвастовством. А потом вдруг я слышал насмешливое фырканье и снова спускался с небес на землю.
      Каждый день мы прогуливались по узкой крутой улочке, наблюдая за местными женщинами, делающими покупки и обсуждающими последние сплетни. Элизабет часто останавливалась поболтать с ними, и я откровенно гордился тем, какое удовольствие получали они от этих бесед. Ведь Элизабет интересовалась всем совершенно искренне, без малейшего притворства.
      – Она. сказала, что у нее сегодня день рождения, и она поехала за новым рецептом, – радостно сообщала мне Элизабет, попрощавшись с какой-то пухленькой, улыбающейся женщиной, уже катящей прочь на своем велосипеде.
      – Я слышал, – сухо реагировал я.
      – Только не говори, что тебе было скучно, – поддразнивала она меня.
      – Не то слово! – продолжал я дуться.
      Элизабет смеялась и убегала вперед. Я догонял ее только у стены, где она, поудобнее устроившись, поджидала меня, и молча садился рядом.
      – Тебе действительно было скучно?
      – Конечно, нет! Интересно, довольны ли эти женщины своей жизнью?
      – Что ты имеешь в виду?
      – Ну, действительно ли они счастливы, живя здесь, на острове? Может, они хотят от жизни чего-то большего, чем постоянный поиск подходящего мужчины?
      – Александр! Только не пытайся убедить меня, что ты тоже стал феминистом!
      – Если это вдруг когда-нибудь произойдет, меня следует сразу убить, – рассмеялся я. – Скажи мне лучше другое. Вот ты – жена и мать. Тебе никогда не хотелось чего-нибудь большего?
      – Другими словами, тебе хочется знать, не отношусь ли я к той шайке лесбиянок, как ты презрительно окрестил подруг Джессики?
      – Да.
      – Нет, не отношусь. Но это отнюдь не значит, что я не согласна со многими из их требований. Я просто считаю, что они не совсем правильно подходят к некоторым вопросам.
      – А как бы ты сама подошла к этим вопросам?
      – Я?! Дорогой мой, я не имею ни образования, ни ораторских способностей, а потому никак не гожусь для роли женского лидера. Могу сказать тебе только одно. То, чего они добиваются в материальном и социальном плане, просто замечательно. Но их излишняя напористость и агрессивность невольно вызывает к ним отрицательное отношение, и со стороны женщин в том числе. Это всегда напоминало мне старую притчу о ветре и солнце, помнишь? Ведь именно ласковое теплое солнце заставило мужчину снять пальто.
      – И кто-то еще говорил, что у него не хватает ни образования, ни ораторских способностей!
      – Но главная проблема, как ты понимаешь, не в этом. – Элизабет шутливо ткнула меня в бок. – Я не подойду им по одной простой причине: я давно и безнадежно влюблена в мужчину. А уж это совершенно недопустимо!
      Даже понимая, что еще никогда в жизни не был так счастлив, я не мог избавиться от черных мыслей. Нужно обязательно рассказать ей о своей беде, внушал я себе, она поймет, непременно поймет. И все равно трусил. Я слишком хорошо помнил лицо Джессики, когда она сообщала мне эту новость, и знал, что не переживу, если Элизабет оставит меня по причине моего бесплодия. Я ненавидел себя за то, что строил вместе с ней несбыточные планы, давал клятвы всегда оставаться вместе, прекрасно зная: как только мы покинем этот остров, все будет кончено. Иногда, занимаясь с Элизабет любовью, я был слишком груб, но ничего не мог с собой поделать. Меня мучило сознание бесплодности нашей связи. И еще я понимал: Элизабет тоже чувствует – у нас что-то не так. Но едва она пыталась заговорить об этом, я смеялся и переводил разговор на другую тему. Шло время, и постепенно моя любовь к ней оборачивалась мучительной болью.
      И вот наконец у нас остались только один день и одна ночь, после чего сказка должна была навсегда уступить место реальности. Элизабет не захотела идти к пруду Венеры, сказав, что тогда боль от расставания станет еще острее.
      Бухта Дикскарт была совершенно безлюдной, и мы присели на гальку, наблюдая за яхтами, скользящими где-то на горизонте. Мы молчали: слишком угнетала нас обоих мысль о предстоящей разлуке. Чуть позднее на пляж спустилось еще несколько человек – пожилая пара с собакой, стайка подростков, семья с двумя детьми. Мужчина моего возраста подошел к берегу, закатал джинсы и, попробовав воду ногой, помахал детям. Мальчик и девочка лет пяти тотчас же устремились к нему в сопровождении своей матери. Она улыбалась, глядя, как дети виснут на шее у отца. Затем они все очень осторожно вошли в воду. Дети сперва визжали, но быстро освоились и полностью залезли в море, стараясь как можно сильнее забрызгать своих родителей. Какое-то время все четверо играли в волнах, не замечая ничего вокруг. Потом малыш упал, и я почувствовал, как напряглось мое тело. Я готов был в любую секунду броситься на помощь ребенку, но рядом с ним был его отец… Я расслабился, снова лег на спину и только тут почувствовал, что все это время Элизабет пристально наблюдает за мной.
      – Александр, почему ты не хочешь мне рассказать, что делает тебя таким несчастным?
      – Почему ты так решила?
      – Я постоянно чувствую это с первой же минуты нашего пребывания здесь.
      Я попытался было подняться, но Элизабет решительно усадила меня обратно.
      – Александр, прошу тебя, не уходи от ответа. Если ты хоть на минуту предполагаешь, что у наших отношений есть будущее, то должен рассказать мне все.
      Я понимал, что она права. Я видел слезы на ее глазах, и сам готов был в любую минуту расплакаться. Оглянувшись по сторонам, я решил, что, если уж нам суждено навсегда распрощаться, пусть это лучше произойдет здесь, где мы снова обрели нашу любовь.
      – Дорогая, – начал я, но голос изменил мне. Элизабет ничего не сказала, лишь взяла меня за руку и стала терпеливо ждать. Какое-то время я боялся заговорить, боялся признаться в том, что давал ей обещания, не будучи в силах их исполнить. Меня охватывал ужас от мысли, что, едва обретя, я должен потерять ее. Но я знал, что это неизбежно при моей неспособности иметь детей и при той ревности, которую я испытывал к ее ребенку от другого мужчины. Счастливое семейство тем временем уже вышло из моря и направилось к так называемой «арке контрабандистов». Элизабет мягко заставила меня снова повернуться к ней и ждала продолжения моей исповеди.
      – Я, конечно, должен был сказать тебе правду с самого начала, но я просто трус. Я так хотел тебя, что позволил обманываться нам обоим. Но чудес не бывает. Мы никогда не сможем быть вместе. Это просто невозможно.
      – Из-за Джессики? – немного погодя спросила Элизабет.
      Я отрицательно покачал головой.
      – Из-за того, что я замужем?
      – Нет. Хотя, видит Бог, и одной из этих причин было бы вполне достаточно.
      – Но тогда в чем же дело, Александр? Расскажи мне. – В ее голосе звучало неподдельное отчаяние.
      Я взял ее лицо в свои ладони, и на какое-то жуткое мгновение мне почудилось, что я вижу искривленные в недоброй улыбке губы Джессики, насмехающейся и издевающейся надо мной. Я опустил руки.
      – Элизабет, дело в том, что я бесплоден. Вот почему Джессика так и не смогла зачать ребенка. Называй меня как хочешь – стерильным, никчемным, пустым, но со мной ты никогда не сможешь иметь детей. Я знаю, ты скажешь, что это не имеет значения, но это будет неправдой. Я не смогу жить с тобой бок о бок, видеть тебя каждый день и знать, что я…