– Проводишь меня до машины? – спросила Сэнди.
      Джулия вышла на улицу вслед за ней.
      – Тебе здесь хорошо? – спросила Сэнди.
      Джулия неопределенно пожала плечами.
      – Я понимаю, что у тебя нет особой причины доверять мне, – сказала Сэнди, прислонившись к машине, скрестив руки, – но, если тебе когда-нибудь что-то понадобится, хоть что-нибудь, надеюсь, ты знаешь, что можешь мне позвонить.
      Джулия не ответила, только отложила эту информацию подальше вместе с другими своими последними спасительными средствами.
      В следующий раз, отвезя их домой, Сэнди не вышла из машины.
      Она так и не узнала, сообщали ли девочки Теду о ее визитах, хотя и подозревала, что нет.
      Внизу музыка кончилась, а Джон не шел сменить диск. Сэнди представила, как он дочитывает газету, непроизвольно потирая рукой левое ухо. Иногда чтобы остановить его, она захватывала мочку его уха ртом и тихонько кусала. Она еще несколько минут лежала неподвижно, а потом пошла вниз, к нему.
 
      Как только они вернулись с озера домой, Джулия тут же ушла в свою комнату, закрыла дверь и заперлась. Сбросила обувь и села за стол, выдвинула верхний ящик, вынула тот же самый коричневый пакет, что прятала у Сэнди. Она приоткрыла его ровно настолько, чтобы достать письмо, которое получила на прошлой неделе от Питера Горрика.
 
       Дорогая Джулия!
       Привет. Извини, что так долго не отвечал на твое письмо, но моя мать не сразу передала его мне. Я больше не живу вместе с ней, нашел себе квартиру на другом конце города (см. адрес на конверте). Я работаю в «Нью-Йорк глоб», пишу статьи и внештатно сотрудничаю с некоторыми журналами. На прошлой неделе прокатился в Лас-Вегас взять интервью у Сильвестра Сталлоне о его новом фильме. Я говорил с ним лично ровно десять минут, вклинился между доброй сотней других репортеров. По правде говоря, десять минут со Сталлоне – это чересчур, минут на девять больше, чем достаточно. Во всяком случае, мне повезло на обсуждении, редактору материал понравился. Мне очень жаль, что ты так несчастна. Конечно, я бы хотел повидаться с тобой, но в связи с новой работой мне приходится много ездить, и, пожалуй, нам придется на некоторое время отложить твой визит. Что касается твоего вопроса насчет Санта-Фе, нет, я там не бывал. Джулия, я вполне верю тебе, когда ты говоришь, что не можешь дождаться, чтобы выбраться из Хардисона. Не знаю, насколько я могу помочь, но своего обещания я не забыл. Ну, мне пора идти. У меня срочное задание – статья о разводе Петры Гаррисон. Ты вряд ли о ней слышала, но здесь это очень важная персона в обществе, и она согласилась дать мне эксклюзивное интервью.
 
       Береги себя.
       Питер
 
      Джулия сложила письмо и собиралась было положить его обратно в пакет, но передумала и порвала его на четыре, а потом на восемь частей. Она понимала, что он никогда ей не поможет. Тем не менее она засунула клочки письма обратно в пакет, вместо того чтобы выбросить их в мусорную корзинку возле ног.
      Она закрыла ящик и, осторожно подойдя к двери, чуть-чуть приоткрыла ее. Из кухни доносился запах гамбургеров, которые Тед готовил на ужин. Хотя за последние месяцы его кулинарное искусство заметно улучшилось, Джулия все еще считала за правило есть с подчеркнутым безразличием и, как только заканчивала, тут же спешила уйти из-за стола.
      Его глаза, когда он наблюдал за ней через стол, терпеливый и мечтательный взгляд, словно она останется здесь, будет принадлежать ему вечно.
      Она закрыла дверь, заперла и включила стереосистему на предельную громкость.
      На следующий день Сэнди сидела на своем месте с ворохом разложенных на столе макетов, приводя в порядок свои мысли после ежедневной планерки в час дня по поводу содержания первой полосы завтрашней газеты. С тех пор как ее назначили заместителем ответственного секретаря, она стала бояться этих совещаний, где Рэй Стинсон, сидя во главе длинного стола из красного дерева, безжалостно терзал четырех своих редакторов, с пристрастием допрашивая, почему они считают, что их материалы важнее других и достаточно ли в них остроты. Сэнди, которая раньше всегда высказывала свое мнение спокойно и уверенно, теперь стремилась готовиться чересчур тщательно и свои аргументы выдавала с излишним напором, ожидая критических замечаний, настроенная не соглашаться. Ее отношения с коллегами, прежде обострявшиеся лишь временами, с момента ее повышения в должности заметно испортились. Сначала она просто приписывала это новым полномочиям, которые теперь были ей даны, – сокращать материалы, заменять их, предлагать, снимать. Но потом она поняла, что дело не только в этом, что все связано с судом, с Тедом, с ней самой. Она знала, что им было нужно, чтобы она расплатилась за все – расплатилась так, чтобы они могли это видеть и оценить. Вместо этого сегодня она снова выиграла, и серия из трех статей о бюджетных проблемах штата в последующие дни появится на первой полосе.
      Она еще раз просмотрела первую статью, помечая знаком вопроса те положения, которые, по ее мнению, корреспондент мог бы сформулировать яснее. Никто не спрашивал ее, хочет ли она кофе, никто не интересовался, как она провела выходные. Единственным человеком в редакции, который изо всех сил старался быть с ней любезным, была женщина, занявшая место Питера Горрика.
      Она только взялась за вторую статью, как ее телефон зазвонил.
      – Алло?
      – Сэнди?
      Сэнди мгновенно выпрямилась.
      – Джулия?
      – Да.
      – У тебя все нормально?
      Долгое молчание.
      – Я могу с тобой встретиться?
      – Конечно. У тебя действительно все нормально?
      – Да.
      – Куда мне подъехать за тобой?
      – К школе, – ответила Джулия и повесила трубку. Она откладывала этот звонок, откладывала даже мысли о нем, сколько могла. Но больше она не видела иного выхода. Она вышла на улицу дожидаться Сэнди.
 
      Крыло старенькой «Хонды» цвета морской волны дребезжало, пока они отъезжали от школы и добирались до проселка. Джулия поставила ноги на брошенный на пол школьный рюкзак, подняв обтянутые леггинсами колени до груди. Она смотрела на мелькавшие за окном сосны и снежные сугробы. Стекла были плотно закрыты, и она слышала, как Сэнди дышит, сглатывает комок в горле, ждет. Джулия облизала потрескавшиеся губы.
      Сэнди вела машину медленно, растягивая время, что они были вместе, пытаясь превозмочь молчание Джулии, но опасаясь, что, если надавить, Джулия снова замкнется в себе. Проехали еще четыре мили.
      – Что-нибудь случилось? – наконец спросила она.
      Джулия скрестила ноги. Она смахнула с оконного стекла каплю грязи и вытерла палец о сиденье.
      – Ты можешь поговорить за меня с отцом?
      – О чем?
      – Меня собираются оставлять на второй год. У меня неуспеваемость по четырем предметам. Но миссис Мерфи нашла эту школу, Академию Брандстона. Она находится всего в сорока милях отсюда. Они сказали, что возьмут меня на весенний семестр. Это школа для таких, как я.
      – Для таких, как ты?
      Голос Джулии стал тихим и язвительным.
      – Для детей, которым нужно особое внимание. Ну знаешь, для трудных детей.
      – Понятно, – Сэнди на мгновение растерялась. – А ты трудный ребенок?
      Джулия пожала плечами.
      – Они мне выделят какую-то денежную помощь.
      – А твой отец не хочет, чтобы ты ехала?
      – Он мне не дает никакого ответа. Он встречался с миссис Мерфи и ей тоже ничего не сказал. Дело в том, что занятия начинаются на следующей неделе.
      – А ты хочешь поехать?
      – Да, – просто ответила Джулия.
      Сэнди свернула на дорогу в сторону Кендл-хилла.
      – Джулия, – тихо начала она, – твой отец и я…
      Глаза Джулии сузились.
      – Ну, скажем просто, что он не слишком ценит мое мнение.
      Джулия повернулась к ней, положив ногу на сиденье.
      – Но ты по крайней мере попытаешься?
      Сэнди въехала на пустую подъездную дорожку. Джулия никогда раньше ни о чем ее не просила, и даже сейчас она ни о чем не умоляла, а лишь прикидывала шансы.
      – Попытаюсь, – сказала Сэнди, – но на многое я бы не рассчитывала.
      Джулия кивнула и вышла из машины, не сказав спасибо.
 
      Сэнди смотрела, как Джулия вошла в дом и закрыла за собой дверь. Она медленно выехала с подъездной дорожки задним ходом и спустилась с Кендл-хилла. На дороге попадались обледеневшие участки и какое-то время она осторожно вела машину, не думая ни о чем другом.
      В городе она очутилась за квартал от дома на Сикамор-стрит, и хотя тщательно избегала его целый год, на этот раз свернула и медленно проехала мимо. Перед домом не стояло машин. На окнах гостиной висели кричащие ярко-желтые шторы. На стеклах окон верхнего этажа были наклеены самодельные снежинки.
      Когда-то во время Теда (она никак не могла думать об этом по-другому, не могла подобрать этому подходящее название) она все время тайком проезжала мимо этого дома по дороге на работу, по дороге домой, иногда даже специально ради этого ездила среди дня, хотя и стыдилась этого непреодолимого влечения. Тогда ей казалось, что дом словно раздался в высоту и ширину, вырос наглядным укором, и она тщетно пыталась догадаться, что творится внутри. Возможно, ей просто нужно было напоминать себе о его существовании.
      Она проехалась вокруг квартала и отправилась в центр, оставила машину за магазином стройматериалов на Мейн-стрит. Заперев дверцу, она прошла пешком два квартала до бара, где впервые встретила Теда в одиночестве. Ее глаза не сразу привыкли к полутемному помещению, наполненному дымом от сигарет. Она села у стойки, заказала водку со льдом и, получив ее, немедленно сделала большой глоток. Она больше не думала об отъезде из Хардисона, больше не покупала кассет с курсами иностранных языков и газет, выходивших за его пределами, больше не придумывала в четыре часа утра объяснения своему бездействию. Она теперь смотрела на город с чувством собственнической ностальгии, которую другие приберегают для мест, которые оставляют, и бывали минуты, когда это чувство действовало на нее почти успокаивающе. Как бы то ни было, она знала, что это ее дом. Она быстро допила водку и заказала еще одну порцию, алкоголь уже ударил ей в голову, одновременно обостряя и затуманивая сознание. Она взяла бокал, направилась к телефонной кабинке в конце бара и, прежде чем набрать номер офиса Теда, отпила еще глоток.
      – Подождите, – сказала секретарша, – он как раз собирался уходить.
      Сэнди ждала, накручивая на палец телефонный провод.
      Она отбросила его, как только услышала его голос.
      – Да?
      – Тед, это Сэнди.
      Он не произнес ни слова. Музыкальный автомат выдал старую песню, не то «Четыре вершины», не то «Соблазны», она не разобрала.
      – Я по поводу Джулии.
      – Что по поводу Джулии?
      – Ты можешь встретиться со мной? – Она окунула палец в бокал и облизала его. – Пожалуйста.
      – Что по поводу Джулии? – повторил он.
      – Я не хочу говорить об этом по телефону, – ответила она и объяснила, где находится.
      Она пила третью порцию, когда он приехал.
      Он сел рядом с ней. Здороваясь, они оба смогли только кивнуть друг другу.
      – Я буду пить содовую, – сказал Тед бармену.
      Когда ему подали заказ, Сэнди посмотрела на шипучий напиток.
      – Не пьешь?
      Он пожал плечами, не желая объяснять ей, что бросил давно, словно это было бы признанием прошлой ошибки.
      – Прежде чем ты что-то скажешь, – резко начал он, – позволь сказать тебе, о чем бы ни шла речь, я приехал сюда по единственной причине – сообщить тебе, что не желаю, чтобы ты совала нос в мои семейные дела.
      – Они и моя семья тоже, – тихо произнесла она. Она ощущала, как спиртное – для нее непривычно большая порция – разливается внутри. – Они – это все, что мне осталось от нее.
      Он ничего не сказал.
      Она выпрямилась.
      – Послушай, мне это нравится не больше чем тебе.
      – Давай к делу, Сэнди.
      – Как я понимаю, у Джулии неприятности.
      – В этом возрасте у всех неприятности.
      – Дай же мне сказать, черт побери, а? Дай мне сказать. Джулия попала в беду, Тед. Давай, по крайней мере, честно признаем это.
      Он ничего не ответил, только вертел соломинку в бокале.
      Она глянула на его лицо сбоку, на склоненную голову. Она вдруг вспомнила отстраненное выражение его лица, когда он, кончая, мощными толчками сотрясал ее тело, глубоко внутри нее что-то дрогнуло.
      – Почему ты не хочешь, чтобы она поехала в этот Бранстон? – резко спросила она.
      – Я никогда не говорил, что не хочу, чтобы она ехала.
      – Значит, ты отпустишь ее?
      – Просто не хочу, чтобы другие принимали решения за меня, – ответил он.
      – По-моему, ты в одиночку с этим не слишком справляешься.
      Он резко обернулся к ней.
      – Вот как тебе кажется?
      Сэнди откинулась на спинку.
      – Может быть, ей нужно уехать подальше от всех нас, – тихо сказала она.
      – Каким образом это что-то решит?
      – Там будут люди, которые знают, как ей помочь.
      – Она в них не нуждается.
      – Ей нужны не только мы, еще что-то. Послушай, мне больше неважно, что произошло, мне на все наплевать. Отпусти ее и все, идет? Дай ей этот шанс. По крайней мере это ты ей должен.
      – У тебя это выходит так просто.
      – Я не нарочно.
      Тед провел руками по волосам и посмотрел на Сэнди. Она встретила его взгляд, и оба поняли только одно – они никогда до конца не освободятся друг от друга. Оба отвели глаза в сторону.
      – Ты все еще с Джоном? – спросил он.
      Она кивнула.
      – Тебе нужно позвонить ему и попросить заехать за тобой. Тебе нельзя вести машину в таком состоянии.
      – Все нормально.
      Тед больше ничего не сказал, а выложил на стойку деньги.
      – Окажите мне услугу, – обратился он к бармену, – позвоните в магазин спорттоваров Норвуда и скажите, чтобы Джон Норвуд забрал ее.
      Он еще раз взглянул на Сэнди и ушел.
      В тот вечер, после того как девочки давно отправились спать, Тед долго лежал в постели, разглядывая узоры, образовавшиеся у него на обнаженной груди от света настольной лампы. Случалось, что его тело буквально изнывало, стремясь ощутить прикосновение. После суда ему звонило множество женщин, некоторые даже появлялись у него в офисе, делая вид, что им нужно поговорить о строительстве, любопытные женщины, дерзкие женщины, женщины, каких он презирал.
      Он перекатился на правый бок и, просунув руку между пружинами и матрасом, осторожно вытащил фото, снятое «Полароидом». Энн на их кровати, голая, на четвереньках, округлые груди висят, зад высоко поднят, голова запрокинута назад в приступе смущенного смеха.
      Они тогда прибегали к любым попыткам, раскрепощенные собственной несчастливой жизнью.
      Она хватала камеру, придвигала ее близко к нему, слишком близко, на фотографиях вышли расплывчатые пятна из волос и пор, он их порвал. Сохранилась лишь эта.
      Он провел пальцами по контурам ее тела на маленьком глянцевом снимке, поднес его к самому лицу, словно если бы очень постарался, то ощутил бы ее запах. А вторая его рука медленно опустилась по телу вниз.
 
      Джулия услышала, как уже далеко за полночь он бродил по дому, как делал часто, шлепая босыми ногами по деревянному полу. Она прислушивалась, когда он открыл дверь комнаты Эйли и вошел туда, потом тихо вышел спустя несколько минут. Затем он подошел к ее комнате, и она притворялась, что спит, наблюдая сквозь прищуренные глаза, как он стоял в дверях, глядя на ее неподвижное тело, словно вечность прошла, прежде чем он медленно повернулся, спустился вниз и принялся вышагивать взад-вперед по гостиной.
      А еще позже ночью она слышала, как он плакал, звуки его глухих рыданий, отдаленные и чужие.
      Она наконец уснула перед самым рассветом, и во сне до нее смутно доносилось, как Тед варил себе первый кофе в этот день.
 
      Тед провел рукой по небритому лицу и прикрыл утомленные глаза. Крепкий кофе урчал в животе, и он отодвинул от себя третью чашку. Пасмурное утро тускло освещало кухню. Он услышал, как наверху в туалете спустили воду, дверь открылась и закрылась. Он уже приготовил девочкам миски и два стакана апельсинового сока.
      Они спустились вниз вместе и сели на свои места за столом.
      Он наблюдал, как Эйли насыпала хлопья, а потом наливала молоко в белую фарфоровую китайскую миску. Джулия, месяцами отказывавшаяся от завтрака, просто потягивала сок.
      Он встал, переложил со стола на стойку нераскрытую газету, посмотрел, как она теребит бумажную подставку, салфетку.
      – О'кей, – произнес он устало, глядя прямо на Джулию.
      Она обернулась к нему.
      – О'кей, и что?
      – О'кей, можешь ехать.
      Она с подозрением смотрела на него, отыскивая в его лице признаки того, что он дразнит ее, или устраивает проверку, или следы слабости.
      – Ты уверена, что хочешь именно этого? – спросил он.
      Она кивнула:
      – Да.
      – Я позвоню миссис Мерфи сегодня немного позже и узнаю, что надо делать, – сказал он ей. Он заметил, что до нее наконец дошло, по выражению, мелькнувшему на ее все еще заспанном лице, и отвернулся.
      Миски он засунул в посудомоечную машину.
      – Поторапливайтесь, – резко бросил он. – Школьный автобус будет здесь с минуты на минуту.
 
      В ночь перед тем, как Джулии надо было уезжать, она дождалась, пока Тед отправился спать, и тихо встала с постели. Дверь в комнату Эйли была закрыта; в доме царила тишина.
      Она спустилась вниз в кромешной тьме, сжимая в руке коричневый бумажный пакет, вынутый из ящика стола. Сначала она сходила за лопатой и сапогами, стоявшими у двери, а потом вышла на улицу. Бледная полная луна освещала ей дорогу.
      Она прошла в дальний конец двора и положила пакет на землю за самым большим кленом. Почва промерзла, и она потратила много времени, чтобы расковырять ее хотя бы на несколько дюймов.
      Перед тем как сунуть пакет в неглубокую ямку, она в последний раз открыла его, коснулась пальцами записки матери: ДЖУЛИЯ, ДОРОГАЯ, Я УЖЕ СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ, первой записки Питера с номерами телефонов и клочков его письма, коричневой вьющейся ленты от коллажа Эйли, коротеньких кружевных трусиков Сэнди.
      Ежась от холода, она свернула пакет, положила на дно ямки и аккуратно прикрыла землей, камнями и льдом.
 
      Эйли в ночной фланелевой рубашке в цветочек, босоногая, наблюдала из окна своей комнаты, как Джулия шла обратно к дому, волоча за собой лопату.
      После того как Джулия скрылась внутри, она еще минуту вглядывалась в темноту и пустой двор, потом опустила тонкие белые тюлевые шторы и тихонько забралась обратно в постель.