Все, что нам дорого

      – Откуда это ты узнал?
      – Из твоей газеты, – сказал он, улыбаясь. – Некоторые из нас все еще читают ее.
      – Я, пожалуй, закажу утку, – сказала она.
      Остаток ужина они говорили о еде и о сделках с недвижимостью у друзей, о кинофильмах, по которым они не сошлись во мнениях, так увлекшись разговорами, словно это было их первое свидание. Сэнди пила больше, чем обычно, и к тому времени, как они залезли в машину Джона, чтобы ехать домой, у нее в голове все перемешалось и затуманилось, и она больше не могла говорить. Она щелкала металлической крышкой пепельницы, оттягивая и отпуская ее, снова и снова.
      – Перестань, – попросил он.
      Они не произнесли ни слова, пока он не вырулил на подъездную дорожку к ее дому.
      – Как ты можешь быть так уверен во мне, – тихо спросила она, когда машина остановилась, – в том, что хочешь быть со мной?
      – Просто уверен, вот и все.
      – Ты даже не знаешь меня. По-настоящему не знаешь.
      – По-моему, знаю. Кроме того, насколько вообще один человек может действительно знать другого?
      Она не ответила.
      От передних фар на стену дома падали расплывчатые круги света.
      Она нагнулась и поцеловала его на прощанье. О том, чтобы ему войти в дом вместе с ней, не было и речи.
      Няню Сэнди застала на кухне за бокалом вина, что та и не подумала скрывать.
      – Сколько я вам должна? – спросила она.
      – Не расплатитесь.
      Тем не менее Сэнди заплатила ей почасовую ставку, о которой они договаривались, и проводила. Она медленно поднялась по лестнице и пошла в свою комнату, не заглянув к девочкам, и забралась в постель, не раздеваясь.
 
      Ее туфли со стуком упали на пол, когда она подогнула ноги, свернувшись калачиком.
      Она никогда не знала первой любви, никогда не испытывала тех приступов душевного подъема и сердечных мук, что могут возникать только в особом возрасте или на особом уровне неопытности – ведь закон о сроках давности несомненно действует, и после определенного возраста, после определенного количества романов это уже невозможно. Возможно, такая любовь – та, напоминала она себе, которой она тогда не хотела, – требует степени невинности, какой она никогда не обладала.
      Только в последнее время случались минуты, когда она ощущала печаль утраты этой любви, которой у нее никогда не было, жажду той сладкой боли вместо одних цифр.
      Она плотнее прижала подушку к лицу.
      Впервые Джон сказал, что любит ее, когда они встречались уже три месяца. В тот вечер они сходили в кино и поужинали, и пока они сидели друг против друга в «Токио Инн», он все время смотрел на нее с такой странной улыбкой, что она в конце концов отлучилась в туалет, чтобы проверить, не застрял ли у нее между зубами кусочек суси или какой-нибудь водоросли. Позднее, после того, как они занимались любовью, обнимая ее, он и сказал: «Я люблю тебя». Слова прозвучали с коротким смешком облегчения и удовольствия.
      Ее тело напряглось, сначала она ничего не ответила. Наконец спросила:
      – Как ты думаешь, мне стоит в тебя влюбиться?
      – Что?
      – Я имею в виду, каковы шансы, что это сработает? Если бы ты был на моем месте, ты бы влюбился?
      Он засмеялся.
      – Разве это было бы так ужасно?
      Она снова опустила голову ему на плечо.
      Только услышав, как его дыхание начало замедляться и тяжелеть, она прошептала: «Я тебя тоже люблю», и он, засыпая, сжал ее в объятиях.
 
      Сквозь тяжелый, навеянный красным вином сон, она нашарила телефонную трубку.
      – Ну? – спросил он.
      – Как ты смеешь звонить мне так поздно? – пробормотала она. – Ты разбудишь девочек.
      – Ты говорила с ней? Говорила с Эйли?
      – Я работаю над этим, Тед. Мне нужно время.
      – Время – единственное, чего у меня нет, – сказал он. – Не води меня за нос, Сэнди.
      – Ты и сам это можешь сделать.
      – Что?
      – Ничего. Говорю тебе, я этим занимаюсь.
      – Перезвони мне. Не тяни.
      Телефонная трубка смолкла.
 
      – Защита вызывает Теодора Уоринга.
      Тед сел на свидетельское место и был приведен к присяге. Когда он клялся говорить правду, собственный голос отдавался у него в ушах далеким металлическим эхом, как может случаться при недосыпании или сильном потрясении, когда дыхание, звук и значение слов заглушает постоянный ток адреналина.
      – Для протокола, – начал Фиск, – назовите, пожалуйста, ваше полное имя.
      – Теодор Лайонел Уоринг.
      – Мистер Уоринг, в каких родственных отношениях вы состояли с погибшей, Энн Уоринг?
      – Она была моей женой.
      – Сколько лет вы были женаты?
      – Шестнадцать лет.
      – И на момент ее смерти вы жили раздельно?
      – Да.
      – Мистер Уоринг, я бы хотел получить некоторое представление о ваших взаимоотношениях с женой. Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились.
      – Мы познакомились в школе.
      – Вы поженились очень рано, не так ли?
      – Да. Ей было двадцать лет, мне – двадцать один год.
      – Не могли бы вы описать нам ваши отношения с ней на раннем этапе?
      – Это вообще единственное, что когда-либо имело смысл. – Он посмотрел мимо Фиска на ряды невзрачных лиц, наполнявших зал, потом вниз на свои сложенные углом пальцы, его веки чуть дрогнули. Слышно было, как две женщины из состава присяжных сочувственно цокали языками. – Я это говорю не для красного словца, – тихо продолжал он, – а имею в виду совершенно буквально, без всякого преувеличения. Пока я не встретил Энн, ничто для меня не имело ни малейшего смысла, и мне кажется, она чувствовала то же самое по отношению ко мне. Я это знаю. Может быть, именно это и имеют в виду, когда говорят о поисках своей утраченной половины. А все остальное – взлеты и падения, дурацкие мелочи, даже ссоры, – все это на самом деле ерунда. Во всяком случае, так было, когда мы познакомились. Именно так и было всегда. Мы не могли дождаться, пока поженимся. Конечно, мы были молоды, но, – он улыбнулся, несмотря на предупреждения Фиска не делать этого, поскольку Фиск считал, что улыбки Теда слишком смахивают на ухмылки, – мы, видите ли, оба были людьми не того склада, чтобы ходить на вечеринки или гулянки. – Тед заметил неодобрительный взгляд Фиска и согнал улыбку с лица. – Просто мы… – Его голос смолк. – Ничто с тех пор не имело особого смысла, – прошептал он.
      В зале стояла полная тишина. Даже судья Карразерс обнаружила, что сама выжидательно подалась вперед. Один из стариков на заднем ряду громко прочистил горло.
      – Наверняка эти первые годы были очень трудными. Не так много супружеских пар, вступающих в брак в столь раннем возрасте, справляются с этим. И все же вам удалось остаться вместе?
      – Да.
      – Вам с женой случалось спорить?
      – Разумеется. Невозможно, чтобы два человека жили вместе и не спорили, верно? Я никогда не верил тем, кто утверждает, будто у них нет никаких разногласий. Или они лгут, или у них мозги не работают.
      – Понятно. – Фиск оставил эту тему. – За все годы, что вы были женаты, не сомневаюсь, что вы переживали и тяжелые времена?
      – Да.
      – Вы хоть раз били свою жену, мистер Уоринг?
      – Никогда.
      – Даже когда ссорились с ней?
      – Я никогда бы не сделал ничего подобного.
      – Мистер Уоринг, к моменту ее смерти вы все еще любили жену?
      – Да. Очень, – в его голосе прозвучали виноватые нотки. – Как можно рассчитывать, что любовь исчезнет лишь потому, что какой-то клочок бумаги утверждает, будто так положено с определенного числа?
      – Вы хотели воссоединиться с ней?
      – Да. Больше всего на свете. И мы бы это сделали. Я в этом уверен.
      – Мистер Уоринг, за четыре дня до того, как вы повезли дочерей в горы, виделись ли вы с миссис Уоринг?
      – Да.
      – Можете рассказать, при каких обстоятельствах?
      – Мы встретились на школьном спектакле Эйли.
      – Эйли – это ваша младшая дочь?
      – Да.
      – И что произошло в тот вечер?
      – Вы смотрите на ребенка, которого произвели вместе, смотрите друг на друга… – Он помолчал. – Мы отправились домой вместе.
      – В дом на Сикамор-стрит, 374?
      – Да.
      – Что произошло потом, мистер Уоринг?
      – Мы занимались любовью.
      – Вы принуждали жену, мистер Уоринг?
      – Нет. Господи, конечно, нет. Между нами все еще существовала та удивительная связь, вы должны это понять. Она никогда не исчезала. Мы все еще любили друг друга. Это была самая естественная вещь на свете. А то, что мы разъехались, – ужасная ошибка. Нам нужно было всего лишь признать это. И мы были готовы это сделать.
      – Оба?
      – Да.
      – Вы могли бы назвать тот вечер романтическим?
      – Да. В некотором роде даже более романтический, чем в молодости. Мы были опытнее.
      – Вы ссорились?
      – Нет.
      – А когда вы увиделись с женой в следующий раз?
      – Когда забирал девочек на выходные.
      – Днем в пятницу, 20 октября?
      – Да.
      – Можете ли вы описать суду вашу встречу с женой в тот раз?
      – Я сказал ей, что хочу с ней помириться. Сказал, что люблю ее.
      – И что она ответила?
      – Она обещала подумать о том, чтобы нам снова жить вместе.
      – Вы думаете, она говорила серьезно?
      – Энн всегда говорила серьезно.
      – Итак, вы расстались в хороших отношениях?
      – Да, в очень хороших.
      – А потом вы повезли дочерей в горы. Мистер Уоринг, как бы вы охарактеризовали ваши отношения с Джулией за прошедший год?
      – Джулия очень злилась из-за нашего расставания. Что ж, я полагаю, ни одному ребенку не нравится, когда родители расходятся. Да и с чего? Дети любят порядок. Как бы то ни было, она винила меня, хотя мы с ее матерью оба старались объяснить ей, что, по сути, не виноват никто. Она ведь всего лишь ребенок. Она запуталась. Это можно понять. Но с тех пор она была на меня очень сердита.
      – И в чем это проявлялось?
      – Мрачное настроение, замкнутость, язвительность. Иногда она пыталась навредить мне.
      – Навредить?
      – Позже я выяснил, что случалось, я звонил домой поговорить с Энн, а Джулия ей ничего про это не сообщала.
      – Она лгала Энн?
      – Да. Нас с Энн это беспокоило. Нас обоих огорчали некоторые стороны в поведении Джулии. И ложь, конечно, была одной из них.
      – Понятно. – Фиск немного помолчал. Он не смотрел в глаза присяжным, но кивнул в их сторону – дескать, мы вместе слушаем. – Вы пытались поговорить с Джулией во время выходных, на горе Флетчера?
      – Да. Я старался еще раз объяснить ей, что в случившемся нет ничьей вины. Я хотел, чтобы она поняла, как сильно я люблю Энн, и ее, и Эйли. Я сказал, что хочу, чтобы мы снова жили одной семьей, безумно этого хочу. Я пообещал ей, что на этот раз все будет иначе.
      – Иначе в каком смысле?
      Тед опустил голову и вздохнул.
      – Между мной и Энн некоторое время были напряженные отношения. Все супружеские пары проходят через подобные периоды, когда все меняется. Гордиться тут нечем, но я не знаю никого, кто бы умер от болезни роста. В общем, мы не слишком старались скрыть это от детей. Если мы в чем и были виноваты, так только в этом. Возможно, они слышали больше, чем следовало бы. Как им было во всем этом разобраться?
      – Вы можете ответить на вопрос, мистер Уоринг? – вмешалась судья Карразерс.
      – Я сказал Джулии, что никаких криков больше не будет, – сухо проговорил Тед. – Мне не следовало этого делать. Это была ошибка, я признаю. Но именно так я сказал ей.
      – Почему же это было ошибкой, мистер Уоринг? – мягко спросил Фиск.
      – Потому что когда мы с Энн, к несчастью, повысили голос, это расстроило Джулию. Очень расстроило. Она неправильно восприняла это и, по-моему, запаниковала.
      Риэрдон встал из-за стола.
      – Возражение. Свидетель не может знать, о чем думала Джулия.
      – Возражение принимается. – Судья Карразерс обратилась к присяжным. – Не принимайте во внимание последний ответ.
      Фиск перевел дух и начал снова.
      – Давайте на минутку вернемся к вашей поездке. Вы приехали домой приблизительно в четыре часа дня в воскресенье, правильно?
      – Да.
      – А кто нес ружье?
      – Я.
      – Почему вы внесли ружье в дом, мистер Уоринг?
      – Я отдавал его Джулии. Мы так хорошо провели время в те выходные, что я подумал, мы могли бы съездить туда еще раз, прежде чем охотничий сезон кончится. Все вчетвером.
      – Как вы считаете, ружье в тот момент находилось на предохранителе?
      – Да. Между прочим, в то утро я как раз учил девочек, как проверять предохранитель.
      – Что случилось, когда вы вошли в дом?
      Темно-серые глаза Теда потемнели еще больше.
      – Мы с Энн повздорили, – тихо сказал он. – Лучше бы мы этого не делали, но так получилось. Однако ссора была не серьезнее прежних. Просто мы таким образом снова соединялись друг с другом, это всего лишь одна сторона нашей жизни. Но, видимо, после всех разговоров о том, насколько все изменилось, громкие голоса смутили Джулию.
      – И что она сделала?
      – Она закричала: «Перестань! Нет!»
      – Как вы думаете, почему она так крикнула?
      – Потому что хотела, чтобы прекратилась ссора.
      – Возможно, она крикнула «Перестань! Нет!», потому что вы вскинули ружье?
      – Нет. Ни в коем случае. Она терпеть не могла, когда мы ссорились. Она, знаете ли, может быть очень сурова.
      – Когда Джулия крикнула «Перестань! Нет!», как далеко она стояла от вас?
      – Примерно на расстоянии шага. Самое большее, двух.
      – И что случилось потом?
      – Совершенно неожиданно она набросилась на меня. Может, мне бы следовало это предвидеть, но я не сумел. Она просто выскочила ниоткуда и повисла у меня на правой руке.
      – На той руке, в которой было ружье?
      – Да.
      – Можете рассказать, что произошло дальше?
      Тед провел рукой по волосам. Черты его лица исказились, словно съежились, запали, и он помедлил, чтобы справиться с собой.
      – Ружье выстрелило, – тихо произнес он. – Джулия навалилась на меня в мгновение ока, прямо на предплечье, повисла всей своей тяжестью, и в следующее мгновение я услышал, как ружье выстрелило. Когда я поднял глаза… – он замолк, облизал губы, сглотнул комок в горле, – когда я поднял глаза, Энн привалилась к ступенькам, а ее голова… – Он прикрыл глаза, не в силах продолжать.
      – Вы уверены, что ружье выстрелило только после того, как Джулия повисла на вас?
      – Да.
      – Мистер Уоринг, вы хоть раз вскидывали ружье и целились в голову жене?
      – Нет. Я любил ее. Я любил ее больше всего на свете.
      – Вы нарочно спустили курок?
      – Нет. Ружье выстрелило, когда Джулия повисла на нем. Должно быть, давление ее тела на мою руку каким-то образом ослабило предохранитель.
      – Когда прибыла полиция, что вы велели сделать Джулии?
      – Я велел ей сказать им правду. Просто сказать правду.
      – И она сказала?
      – Нет, – тихо сказал он.
      – Значит, вы утверждаете, что Джулия солгала полиции?
      – Да. Если б я знал, почему. Господи, если бы я знал. Я могу лишь предположить, что она боялась признать, что произошло на самом деле.
      Риэрдон встал.
      – Возражаю. Это догадка.
      – Принято.
      – У меня больше нет вопросов, – спокойно сказал Фиск.
      Тед глубоко вздохнул, испытывая облегчение, что с ним закончили. Он вытер влажные ладони о брючины и поднял глаза на судью Карразерс. Точно как ее бывший муж, подумалось ей, наиболее заносчивый в минуты наибольшего уничижения. Она подняла молоток.
      – Заседание откладывается до завтрашнего утра.
 
      В шесть часов в доме было темно. Джулия слышала за прикрытой дверью бормотание телевизора, там Эйли играла с рисовальной доской и лишь изредка поглядывала на экран. Сэнди еще не вернулась с работы. Теперь она бывала дома гораздо реже, чем когда они только что перебрались сюда. И даже когда находилась дома, ее присутствие было неощутимо, она превратилась в загадку, бродила по коридорам и комнатам, почти не задавая вопросов, почти не разговаривая. Джулия, которая негодовала и возмущалась прежним пристальным надзором и заботой, теперь чувствовала себя одновременно освобожденной и растерянной в пришедшем им на смену молчании. Она стояла в ванной Сэнди перед зеркалом и просматривала содержимое аптечки. Остановилась на черном контурном карандаше для глаз и подвела веки черным. Положив карандаш точно на то же место, откуда брала его, дальше она воспользовалась сухими румянами, потом губной помадой кораллового цвета и черной тушью для ресниц. Закрыла зеркальную дверцу шкафчика и потянулась наверх за стеклянным флаконом с пульверизатором, оросив прохладными брызгами «Шанели № 19» кожу за ушами, как, она помнила это, делала ее мать по особым случаям. Под мини-юбкой на ней уже были надеты кружевные трусики-бикини. Она вернулась в спальню, где Эйли теперь сидела на полу, скрестив ноги, и рисовала цветными карандашами.
      – Я ухожу к Молли Кинан, – сказала Джулия, держась подальше от Эйли, чтобы та не заметила ее накрашенного лица.
      – Кто эта Молли Кинан?
      – Подруга.
      Эйли смотрела на нее с подозрением. У Джулии было не так уж много друзей.
      – Если Сэнди вернется, скажи ей, что я поужинаю там, ладно?
      Эйли кивнула.
      Джулия вышла из комнаты и сбежала по лестнице, перескакивая через ступеньку. На темные улицы ложились полосы света от фонарей, и Джулия торопливо бежала, перепрыгивая через них, от одного пучка света к другому.
      Добравшись до центра города, она замедлила шаг и решительно двинулась по Филдстон-стрит, пока не оказалась у дома № 54. Задрав голову, она увидела, что это старое желтое трехэтажное деревянное здание. Имя Питера Горрика стояло вторым в списке. Она нажала пластмассовую кнопку.
      – Кто там?
      – Джулия.
      Загудел зуммер.
      Он ждал ее на лестничной площадке.
      – Джулия, что ты здесь делаешь?
      Она, не отвечая, прошла за ним в квартиру.
      – Откуда ты узнала, где я живу? – спросил он, остановившись в гостиной.
      – Посмотрела в телефонном справочнике.
      Он кивнул, с любопытством глядя на нее, ожидая, что же она будет делать.
      Она осмотрелась. Большие окна в нише комнаты выходили на улицу, с карниза, словно сброшенные парики, свисали два засыхающих папоротника. Выцветший восточный ковер на полу, бюро с выдвижной крышкой и множеством маленьких ящичков и диван с покрывалом в сине-зеленую полоску. На кофейном столике радом со стопкой книг, блокнотов и бумаг стоял бокал красного вина. Она уселась на диван, не снимая куртки. Он сел в кресло напротив. Смазанный у нее под правым глазом черный контур оттенял бледную кожу.
      – Я не разрешала вам разговаривать с сестрой, – сказала она.
      – Я просто хотел с ней познакомиться.
      – Нет.
      – Почему?
      Она опустила глаза – ПОТОМУ ЧТО ТЫ МОЙ.
      – Она еще не готова разговаривать с вами, – сказала она.
      – Я никого не хотел обидеть.
      Джулия кивнула.
      Питер протянул руку и отпил вина.
      – Можно мне немножко? – попросила Джулия.
      Он засмеялся.
      – Тебе не кажется, что ты еще немного молода для этого?
      – Нет.
      – Ну, может, в другой раз.
      Она окинула комнату взглядом.
      – У вас есть подружка?
      Питер улыбнулся.
      – В данный момент нет.
      Она чуть наклонила голову, принимая эту информацию, усваивая ее, сопоставляя.
      – У Сэнди много приятелей. Вы с ней спали?
      – Нет, – спокойно ответил он.
      – Вы считаете, она симпатичная?
      – Сэнди?
      – Да.
      – Пожалуй.
      Джулия снова кивнула.
      – Как вы думаете, я симпатичная?
      – По-моему, не просто симпатичная. По-моему, ты эффектная.
      – Почему быть эффектной лучше, чем симпатичной?
      – Симпатичным может быть любой. Эффектными бывают только особенные люди.
      Джулия скрестила ноги.
      – С кем встречается Сэнди, кроме Джона Норвуда? – спросил Питер.
      Джулия уклончиво пожала плечами. Глядя на него в упор, она протянула руку и глотнула вино из его бокала. От непривычной горечи у нее на глазах выступили слезы, но она лишь изящно поджала губы и осторожно поставила бокал обратно.
      Он с интересом наблюдал за ней.
      – А Сэнди знает, где ты?
      – Нет. Я не обязана обо всем ей докладывать, – она нахмурилась. – Вы собираетесь оставаться в Хардисоне после суда?
      – Пока не знаю.
      – Я бы не осталась.
      – Понимаю. – Он наклонился вперед. – Наберись терпения, Джулия. Когда немного повзрослеешь, сможешь ездить куда захочешь.
      – Вы думали насчет того, о чем я вас просила?
      – О чем же?
      – О том, чтобы взять меня с собой в Нью-Йорк, – нетерпеливо выпалила она.
      – Видишь ли, Джулия, я сейчас очень занят на работе, ты же знаешь, этот процесс, – последнее слово он произнес осторожно, словно пробуя на вкус. – Мне кажется, сейчас не совсем подходящее время, чтобы уезжать.
      – Тогда попозже?
      – Посмотрим, – сказал он. – Поговорим об этом, когда наступит время, идет?
      – Обещаете?
      – Обещаю. – Он осмотрел ее длинные скрещенные ноги под мини-юбкой, ее лицо с яркой маской зрелости, размазавшейся только в уголках. – Как ты думаешь, когда Эйли будет готова поговорить со мной?
      – Не знаю.
      – Мне бы очень этого хотелось, Джулия.
      Она молча кивнула в ответ.
      – Тебе нужно было со мной еще о чем-нибудь поговорить сегодня вечером? Ты хотела мне что-нибудь сказать?
      Она чуть подалась ему навстречу, всего на какую-то четверть дюйма – расстояние между ними она делила на крошечные отрезки, – и покачала головой.
      – Тебе не кажется, что Сэнди будет беспокоиться о тебе?
      Джулия пожала плечами, снова взяла бокал и глотнула из него.
      – Можно мне иногда приходить сюда после школы? – спросила она, поставив бокал на столик. – Просто позаниматься. У Сэнди дома так шумно.
      – Но пока что становится слишком поздно. Что, если я отвезу тебя домой? Я тебя высажу за квартал, если ты беспокоишься, чтобы соседи о нас не узнали. – Он послал ей мимолетную кривую улыбку, и она опять не была уверена, что это означает.
      Она кивнула:
      – Хорошо.
      Она неохотно спустилась вслед за ним по лестнице. Его машина стояла напротив дома, и она ждала, пока он отпирал дверь и придерживал ее, чтобы она села. Она дотянулась до двери со стороны водителя и открыла ему – самый незначительный жест, но он каким-то образом вводил ее в мир взрослых женщин; ведь, в конце концов, так поступают женщины. Они выехали из притихшего центра с затемненными витринами магазинов, за исключением книжного на Мейн-стрит да двух ресторанов, и покатили по пустынным улицам Хардисона, безмолвно продвигаясь сквозь ночь. Джулия глубоко дышала, вбирая в себя запах автомобиля, близость его тела.
      Он остановил машину возле края тротуара у поворота к дому Сэнди, не выключая двигатель.
      – О поездке в Нью-Йорк мы скоро поговорим, – сказал он.
      Она слегка улыбнулась, потом вдруг потянулась к нему, поцеловала его в щеку и выскочила из машины.
 
      – Позвольте напомнить, что вы все еще находитесь под присягой, мистер Уоринг, – торжественно предупредила судья Карразерс.
      Тед кивнул. Он пришел к выводу, что не нравится судье. Своими аккуратно уложенными, покрытыми лаком волосами, с этим бесконечным множеством шелковых блузок и манерой четко выговаривать слова она напоминала ему некоторых более несговорчивых женщин, с которыми ему приходилось за все годы иметь дело в строительном бизнесе, высокомерных женщин с огромными счетами в банке, гордившихся тем, что им невозможно угодить. Он посмотрел вниз на судебного стенографиста, пальцы которого застыли над клавиатурой компьютера.
      Риэрдон медленно поднялся из-за стола, слегка оперся руками о его поверхность и долго в упор смотрел на Теда, прежде чем заговорить.
      – Мистер Уоринг, – начал он, его голос и манеры по сравнению с Фиском были медленны и вкрадчивы, – вчера вы показали, что вы с женой часто ссорились, но всегда мирились. Я немного сбит с толку. Это не может быть правдой, не так ли, иначе вы бы не находились в процессе развода к моменту смерти Энн Уоринг?
      – Мы собирались снова сойтись.
      – Вы сказали, что надеялись на это, но мы не получили никаких доказательств, что таково было и желание миссис Уоринг. Совсем напротив. Я думаю, предыдущее утверждение означает, что она предпринимала шаги, чтобы освободиться от вас, разве это не верно?
      – Я так не считаю.
      – Должно быть, это происходило очень болезненно?
      Тед не ответил.
      – Вы считаете себя ревнивым человеком, мистер Уоринг?
      – Никогда не желал ничего, что бы не было моим.
      – А Энн Уоринг вы считали частью своего имущества?
      – Я этого не говорил.
      – Вы показали, что провели все выходные на прогулке в горах за раздумьями о примирении и предполагали, что Энн занята тем же. Но когда вы вернулись в воскресенье вечером, разве Энн не сообщила вам, что вместо этого вечером прошедшей пятницы ходила на свидание с доктором Нилом Фредриксоном?
      – Да. Но это ничего не значило.
      – Вы утверждаете, что для вас ничего не значило то, что ваша жена встречается с другими мужчинами?
      – Это ничего не значило для нее.
      – Значит, для вас кое-что значило?
      – Не знаю.
      – Но ведь вчера вы показали, что, придя домой, вы с Энн начали ссориться, разве не так?
      – Да.
      – Разве вы ссорились не из-за того, что она встречалась с другим мужчиной?
      Тед бегло взглянул на Фиска, а потом снова на Риэрдона.
      – Мне не понравилось, что она ходила на свидание. Но я ее за это не убивал.
      – На самом деле вы пришли в ярость, выяснив, что она встречалась с другим как раз тогда, когда, как вы думали, она размышляет о том, чтобы снова соединиться с вами, разве это не правда, мистер Уоринг?
      – Она все равно собиралась соединиться со мной.
      – Мы ведь никогда этого не узнаем, не так ли, мистер Уоринг? Разве не правда, что, когда вы пришли домой, Энн заявила вам, что собирается и дальше встречаться с другими мужчинами, что собирается начать строить для себя новую жизнь?
      – Нет. Мы собирались строить нашу жизнь заново вместе, – настаивал он.
      – А разве не правда также и то, что вы крикнули: «Если ты думаешь, что я собираюсь допустить это, тебе придется об этом пожалеть»?
      – Не помню, что я говорил. Мало ли что люди говорят, когда ссорятся. Это ничего не значит.
      – Вы не могли смириться с тем, что ваша жена ускользает от вас, не так ли, мистер Уоринг?
      – Мы принадлежали друг другу, – он ощутил вскипавший гнев, неистовый и жгучий, и попытался подавить его. Однако его привкус все же прорвался в его голосе. – Возможно, вам этого не понять, но она понимала.
      – В тот воскресный день вы останавливались в «Берлз лаундж» по дороге домой и выпили несколько порций спиртного?
      – Я выпил одну порцию.
      – Разрешите напомнить, что вы находитесь под присягой. Уровень алкоголя в вашей крови в три раза превышал предельно допустимый. Это определенно больше, чем с одной порции, мистер Уоринг.
      – Не помню.
      – Не помните? Что ж, не удивляюсь, если ваши воспоминания о том вечере несколько ненадежны, с уровнем алкоголя в крови в 300 единиц. Насколько вы способны припомнить, мистер Уоринг, согласны ли вы, что находились в возбужденном состоянии, когда приехали домой?
      – Я приехал домой с единственным намерением – повести свою семью ужинать.
      – И разве не правда, что, находясь в состоянии опьянения, вы повели себя неразумно, когда поняли, что этому не бывать, когда Энн сообщила вам о своих намерениях?
      – Нет, – упорно твердил он.
      – Ведь вы вдруг сообразили, что ваш брак, единственное, что имело для вас смысл, как вы сами утверждали, разрушен окончательно и бесповоротно?
      – Я говорил вам, он не был разрушен. Вовсе нет.
      – Разве вы не поняли, что все, что вам было необходимо, вдруг развалилось, и разве это не привело вас в ярость?
      – Возражаю, – заявил Фиск. – Обвинитель давит на свидетеля.
      – Возражение отклонено.
      Риэрдон продолжал.
      – Разве на самом деле Джулия вскрикнула «Перестань! Нет!» не тогда, когда вы вскинули ружье и прицелились прямо в голову своей жене?
      – Нет, – лицо Теда побагровело, выступившие на шее толстые жилы заметно дергались. – Нет! Ничего подобного не было.
      – И разве она прыгнула на вас не после того, как вы выстрелили, в запоздалой попытке вырвать у вас ружье?
      – Нет. Я не понимаю, почему Джулия сделала то, что сделала. Но не потому, что я прицелился. Я бы никогда этого не сделал.
      – Вы предпочли убить свою жену, не так ли, мистер Уоринг, чем видеть ее с другим мужчиной?
      – Нет. Я же вам сказал, это был несчастный случай. Я любил ее, – вдруг пересохло горло, и слова еле продирались сквозь него.
      – Может быть, вы ее слишком любили?
      – Я считаю, что невозможно любить слишком сильно, – резко бросил он.
      – Даже когда смешиваешь любовь с обладанием?
      Тед глянул на него и ничего не ответил.
      – Мистер Уоринг, вы показали, что у вас были сложные взаимоотношения с дочерью, Джулией, что она считала вас ответственным за неблагополучие в доме?
      – Да.
      – Не может ли быть, что она реагировала таким образом, годами наблюдая, как вы жестоко обращаетесь с ее матерью?
      – Я не знаю, почему она так реагировала. Если бы я знал. Я никогда не поднимал руки на Энн.
      – Последний вопрос. С того момента, как вы приехали домой, и до того, как раздался выстрел, держал ли ружье кто-нибудь, кроме вас?
      – Нет.
      – Ни на минуту?
      – Нет.
      – Вопросов больше не имею. – Риэрдон не сделал от стола ни шагу. Спокойно убрал руки и уселся на большой деревянный стул за ним, держась совершенно прямо.
      – Можете сесть на место, – разрешила судья Карразерс Теду.
      Он не пошевелился и, по-видимому, ничего не слышал. Он все смотрел на Риэрдона с его прямотой, легкими ответами и легкой жизнью.
      – Это был несчастный случай, – сердито буркнул он.