Все, что нам дорого

      – Можете сесть на место, мистер Уоринг, – повторила судья Карразерс.
 
      После долгого сидения в полутемном, выкрашенном в защитный цвет зале суда у Сэнди заслезились глаза от дневного света. Ее пальцы все еще ныли оттого, что, слушая показания Теда, она стискивала кулаки. Она поспешно сбежала по лестнице, подальше от него. Подойдя к своей машине, припаркованной за полквартала от здания суда, она остановилась и, чтобы успокоиться, оперлась одной рукой о капот, пока рылась в кошельке в поисках ключей. Но, только найдя их среди скомканных салфеток и рассыпавшейся мелочи, она вдруг тряхнула головой и снова закинула сумку на плечо. Оттолкнувшись от машины, словно пловец от бортика бассейна, она снова двинулась прочь размашистой, стремительной походкой. Она никогда не любила бродить без цели, без смысла – не совершала прогулок, – но сейчас просто шла, шла быстро, эта быстрота была самоцелью. Она прошла мимо библиотеки, откуда как раз высыпала стайка ребятишек, и направилась к началу Мейн-стрит, перейдя улицу прямо на загоревшийся красный свет.
      Она сбавила шаг, лишь когда вышла к последнему большому участку земли в самом дальнем конце улицы, где городские дома начинали редеть. Много лет минуло с тех пор, как здесь снесли старое, бежевого цвета здание школы, где они с Энн учились, чтобы освободить место для супермаркета «Гранд Юнион». До сих пор, проходя мимо, она задавалась вопросом, что стало с выщербленным фасадом, возле которого они обычно встречались с Энн.
      Именно там она дожидалась Энн в тот день, когда они сбежали из дома.
      Нетерпеливо засигналил автомобиль, и она обнаружила, что стоит на выездной аллее супермаркета.
      Разумеется, это была идея Сэнди, выношенная и взлелеянная в тесной душной спальне в доме на Рафферти-стрит, когда им было по восемь и десять лет. Она думала об этом с тех пор, как помнила себя, – жажда побега возникла одновременно с зарождением самосознания, памяти, – но понимала, что ей никогда не удастся убедить Энн присоединиться к ней, Энн, видевшую лишь его романтическую сторону, но никогда – неизбежность. Что же заставило Энн передумать?
      Джонатан в тот вечер приготовил ужин, сосиски с картофельным пюре, и выставил на стол разномастные тарелки, приобретенные, когда они только что поженились, и теперь изрядно оббитые. Эстелла утомленно улыбалась ему, благодарная за его заботу, ведь она так уставала. Она ткнула вилку в картофельную массу, которую он положил ей на тарелку. Он смотрел, как она отправляет ее в рот, зажав вилку, словно ребенок, в пухлом кулачке.
      Внезапно ее лицо покраснело и скривилось. Она засунула в рот пальцы и вытащила шуруп длиной в дюйм, облепленный студенистой белой массой. «Ты пытаешься убить меня! – крикнула она Джонатану. – Я всегда была для тебя обузой, а теперь ты нашел способ меня убить».
      Сначала он просто рассмеялся. «Не глупи. Я понятия не имею, каким образом это оказалось здесь». На самом деле удивляться тут было нечему, учитывая порядки в доме.
      Но ее уже захватило и понесло, и разумные объяснения не действовали. «Ты хочешь избавиться от меня! Ты всегда хотел от меня избавиться. Убийца!»
      Он подошел к ней, сидевшей с мокрым от слез, искаженным лицом, сгреб ее в объятия, крепко прижал к себе. «Мне бы никогда не пришло в голову избавиться от тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя», – твердил он снова и снова, пока рыдания не стихли и она не взглянула на него снова, придя в себя, измотанная собственной истерикой. «Для меня в целом свете существуешь только ты», – прошептал он.
      Он наклонился, поцеловал ее, и она раскрыла ему губы жадно, бесконечно, а Энн и Сэнди сидели за столом, сложив руки на коленях, и смотрели. Джонатан и Эстелла ни разу не обернулись, не сказали им ни слова, лишь вышли из комнаты, обнявшись, ненасытно поглаживая, тиская и сжимая друг друга, отправились в глубь дома, к себе в спальню. Энн и Сэнди слышали, как плотно закрылась дверь, потом они встали и вывалили все содержимое тарелок в мусорное ведро. Именно в тот вечер Энн наконец согласилась: да, давай уйдем.
      На следующее утро они взяли с собой в школу все деньги, что смогли набрать, четыре доллара и тридцать два цента. Свои завтраки они не съели, а оставили на потом, когда понадобятся позже. В три часа дня Сэнди и Энн встретились у школы и пошли из города, мимо заправочной станции и методистской церкви, на шоссе.
      – Куда мы идем? – спросила Энн.
      – Не знаю.
      Они шли по старой 93-й трассе в горы, постепенно взбираясь все выше. Становилось холодно, и вскоре они проголодались. Сделав привал на обочине, они быстро съели сандвичи и снова пошли, и с каждым шагом минувший вечер и его решения отодвигались все дальше и дальше.
      Еще не было шести часов, когда Энн спросила:
      – Где мы будем ночевать сегодня?
      – На земле.
      – Холодно.
      – Не особенно.
      Они шли и шли по неосвещенной дороге.
      – По-моему, нам надо вернуться домой, – наконец сказала Энн. Она остановилась и не хотела идти дальше. Внизу, под ними были видны огни города, свет и тени чередовались более равномерно, чем представлялось прежде. Энн решительно развернулась и направилась назад.
      И Сэнди последовала за ней, последовала без единого звука. Не пытаясь спорить, убеждать или слабо протестовать. Она просто повернулась и молча пошла за ней назад.
      Сэнди давно уже ушла со стоянки супермаркета, не замечая, куда идет. Вот чего она никогда не знала, не знала до сих пор – Энн всерьез считала, так же как Сэнди, что они уходят из дома по-настоящему, или Энн пошла с ней, просто чтобы удовлетворить ее прихоть, и для нее это была просто шалость. В последующие годы она часто задумывалась над этим и однажды даже спросила у Энн. Энн засмеялась: «Боже, я и забыла об этом. Что ж, далеко бы мы ушли на четыре доллара и тридцать два цента, а?»
      Но Сэнди никогда не забывала тот день, миллион раз мысленно проигрывала его, потому что в тот день она узнала нечто, так поразившее и испугавшее ее, что эта ослепительная вспышка озарения ни за что не померкла бы до конца. Тогда впервые она лицом к лицу столкнулась с собственной робостью, и привкус ее, привкус собственного малодушия там, где прежде сидела лишь безграничная храбрость, остался у нее во рту предостережением, сомнением, навязчивый отвратительный привкус, от которого ей никогда не избавиться полностью.
      Она нарочно пнула камень, отбросив его с пути, и направилась обратно к своей машине.
 
      В тот вечер, когда после ужина Сэнди убирала со стола картонки с остатками китайских блюд, Джулия повернулась к ней и спросила:
      – Как по-твоему, что будет?
      – С чем?
      – С папой. С процессом. Он выйдет на свободу?
      Сэнди вздохнула и отвела глаза.
      – Не знаю.
      – Но он может выйти?
      – Может.
      – Нам придется жить с ним?
      – Не знаю, Джулия.
      Джулия ушла с кухни и в тот вечер больше не появлялась.
 
      Джулия прокралась по коридору к комнате Сэнди, заглянула внутрь, посмотрела, как она спит, так тихо и неподвижно. Она сделала еще один шажок, прислушалась к дыханию Сэнди, увидела, что ее тонкая обнаженная рука соскользнула с кровати. Волосы темной массой спадали на лицо и спину. На пальцах ног, высунувшихся из-под одеяла, облупился красный лак. Джулия тихонько отступила и, не отрывая взгляда от Сэнди, прикрыла дверь.
      Она вернулась к себе и опять уселась на подоконник, так крепко притянув колени к груди, что заныли суставы. Ночь продолжалась, часы то словно растягивались, расползались, то сжимались, спрессовывались. Раньше она никогда не засиживалась так поздно, но сейчас она ощущала только непрерывное биение собственных мыслей.
      В шесть часов утра она встала, скинула длинную белую ночную рубашку и принялась копаться в своей одежде, рубашках, штанах, носках, путаясь в них, выкидывая их из комода. Существовало только одно: вихрь идей, сталкивающихся друг с другом, разлетающихся в стороны, отскакивающих от стен мозга, заглушающих все мысли, кроме одной – «Нет».
      Она как раз натягивала через голову тяжелый свитер, когда Эйли открыла глаза.
      – Тс-с-с-с, – прошептала Джулия. – Послушай, Эйли. Мне нужно рано выйти. Когда спустишься вниз, скажи Сэнди, что я пошла в школу поработать перед уроками над докладом.
      – Но школа не открывается так рано.
      – Она не узнает.
      – Куда ты идешь?
      – На улицу.
      – Ты вернешься?
      – Да.
      – Когда?
      – Не знаю.
      – Ты не бросишь меня, нет?
      – Нет, Эйли.
      – Пожалуйста, скажи хотя бы, куда ты идешь?
      – Не могу. Потом узнаешь.
      – Можно мне с тобой?
      – Нет.
      Джулия тихонько прокралась мимо комнаты Сэнди, заглянув туда в последний раз, а потом осторожно спустилась по лестнице и вышла из дома.
      На пустынных улицах занималось промозглое утро. На первых этажах домов, мимо которых проходила Джулия, только начинал вспыхивать свет в кухонных окнах; то тут, то там на подъездные дорожки нехотя выползала машина, а Джулия бежала, останавливалась перевести дух и снова бежала. Когда она добралась до центра, ей попалась пожилая супружеская пара в спортивных костюмах и пуховых куртках, выходившая из магазина с утренней газетой в руках. Она свернула за угол на Филдстон-стрит.
      Он как раз выходил из душа, когда услышал, как она постучала.
      – Джулия.
      Она разглядывала его худое, но мускулистое тело, гладкое и безволосое, он начал застегивать рубашку.
      – Разве тебе не нужно идти в школу?
      – Мне нужно кое-что сказать вам.
      – Хорошо. – Он всмотрелся в ее взволнованное лицо, ее лоб был усеян каплями пота. – Садись.
      Она пристроилась на краешке стула за кухонным столом, пока он наливал себе кофе и усаживался напротив.
      – Что случилось?
      Джулия почувствовала, как ее лицо вспыхнуло, загорелось. Она глянула мимо него на кухонную тумбочку, где стояла початая коробка глазированных хлопьев. Она долго не отводила от нее глаз, прежде чем медленно перевести взгляд на него.
      – Мой отец спал с Сэнди.
      Питер поставил чашку на стол, расплескав кофе.
      – Стоп, полегче. Где ты слышала об этом?
      Глаза Джулии заблестели, и она отвела их в сторону, прежде чем ответить.
      – Нигде я не слышала. Я их видела, – ее голос срывался, и ему пришлось нагнуться над столом, чтобы разобрать ее слова.
      – Ты их видела?
      Она подняла голову и посмотрела прямо на него, ее лицо попеременно выражало то страх, то вызов.
      – Да.
      Он снова устроился на стуле, провел языком по зубам и прищурился.
      – Когда?
      – Некоторое время назад.
      – Когда твоя мама была еще жива?
      Джулия кивнула.
      – Твой отец тогда еще жил с вами?
      У нее чуть дрогнула губа.
      – Угу.
      – Джулия, – Питер подался вперед, отодвинув чашку с кофе, – как ты их увидела?
      – Однажды вечером я возвращалась домой от подруги, Дженни Дефо. Она живет рядом с Сэнди. Пошел дождь, и я подумала, что Сэнди могла бы подбросить меня домой, поэтому и прошла напрямик к черному ходу. – Джулия закусила губы.
      – Продолжай.
      Она комкала подол юбки.
      – Я увидела их через окно на кухне. Они лежали на полу, – она смотрела на Питера, ее глаза расширились, решительные, негодующие. – Голые.
      – Ты уверена, что это был твой отец?
      – Да.
      – Это мог быть кто-нибудь другой.
      – Нет. Я говорю правду, – упорствовала она.
      Питер в раздумье потер рукой свежевыбритый подбородок.
      – Почему ты рассказываешь мне об этом, Джулия?
      – Разве это не доказывает, что он это сделал?
      – Нет.
      – Но он лгал моей маме. Он ей лгал. – Она повысила голос. – Разве вы не можете написать об этом?
      – Ты понимаешь, чем это обернется для Сэнди?
      – Ну и что?
      – Ты никогда никому не рассказывала об этом? Никогда не говорила маме?
      Ее мать, такая чувствительная, ранимая. Джулия мотнула головой.
      – Ты согласна сделать официальное заявление? – спросил он.
      – Что это значит?
      – Это значит, что в настоящий момент ты мой единственный источник информации. Мне понадобится сослаться на тебя.
      Джулия колебалась, то скрещивала, то вытягивала ноги, и наконец ответила:
      – О'кей.
      – Сиди здесь, – велел он. – Не вставай.
      Он вышел в гостиную и через минуту вернулся с маленьким черным магнитофоном.
 
      Снаружи на улицах кипела утренняя жизнь. Он в последний раз прослушал запись и выключил магнитофон. Несмотря на ранний час, вынул из холодильника пиво. С самого начала он каким-то образом внушил себе, что все будет, как на современной войне, что ему не придется непосредственно сталкиваться со своими жертвами лицом к лицу, что он сумеет нанести удар и исчезнуть до наступления последствий.
      Он прошелся к окну, выглянул из-за шторы и рухнул на диван с банкой пива в руках. Она славная девочка, действительно славная. Потом он поможет ей, поможет ей осуществить самое горячее желание – выбраться, бежать, – поможет рекомендациями, связями, советом, всеми нитями, что скрепляли его старый мир, но принесли ему так мало пользы. Он сделает это для нее. Он залпом допил пиво. А сейчас он должен работать.
 
      «Хардисон, штат Нью-Йорк, 24 февраля. «Кроникл» обнаружила новый важный аспект судебного процесса над Теодором Уорингом по обвинению в убийстве. Из эксклюзивного интервью ваш корреспондент узнал о наличии неопровержимых доказательств факта супружеской измены обвиняемого с собственной свояченицей. По утверждению его тринадцатилетней дочери, Джулии Уоринг, у мистера Уоринга в период брака был роман с Сэнди Ледер, сестрой его погибшей жены. Джулия Уоринг, которой тогда было двенадцать лет, стала свидетелем этого романа, когда случайно застала своего отца и тетку во время полового акта. Девочку это потрясло настолько, что она до сих пор не решалась открыться. Давая свидетельские показания в суде, Сэнди Ледер ничем не выдала характер своих отношений с обвиняемым. Многочисленные просьбы к мисс Ледер, а также к мистеру Уорингу дать пояснения остались без ответа. Выступающий в качестве обвинителя на процессе Гэри Риэрдон передал через свой аппарат, что на этот раз он воздержится от комментариев. Представитель защиты Гарри Фиск по поводу этих новых утверждений сказал: «Они неуместны. Это ложные сплетни, не имеющие абсолютно никакого отношения к требованиям закона по данному делу». Слушание завершится в понедельник утром, когда свидетельское место займет младшая дочь, Эйли Уоринг».
 
      Джон зажал газету в руке. Влажные коричневые пятна от пролитого кофе покрывали нижюю часть аршинного заголовка. Он в третий раз разложил ее на столе, пристально вгляделся, а затем сердито скомкал в большой шар и отшвырнул подальше. Хряснул кулаком об стол, больно отбив ребро ладони. Наконец он взялся за висевший на стене телефон и набрал номер Сэнди. Она сняла трубку на четвертом гудке.
      – Скажи мне только одно, – произнес он. – Это правда?
      – Да, – быстро ответила она.
      Она услышала, как он выдохнул, сглотнул.
      – Джон? Позволь, я объясню.
      Но он уже повесил трубку.
 
      Она медленно опустила трубку на рычаг. С тех пор как она два часа назад проснулась и открыла входную дверь, чтобы забрать газету, – точь-в-точь как делала каждое утро, зевая, когда наклонялась за ней, с еще заспанными глазами, – все вокруг словно утратило вес, силу тяжести. Почва под ногами была зыбкой и неверной, проваливалась и ускользала от нее.
      Она поднялась наверх, где девочки только начали вставать и одеваться в выходное платье.
      – Джулия, пойди сюда.
      Джулия вышла в коридор, нервно шаркая ногами.
      Сэнди сунула ей газету.
      – Как ты могла сделать это?
      Джулия бегло глянула на нее и снова подняла глаза на Сэнди.
      – Как ты могла?
      Сэнди застыла, потрясенная, лишившись дара речи. Наконец она пробормотала:
      – Извини.
      Джулия не сводила с нее глаз, и все, что она собиралась сказать с того самого вечера за дверью в кухню, все слова, что она отрепетировала и затвердила, улетучились. Осталось лишь тупое чувство облегчения, которое она испытывала с тех пор, как поговорила с Питером.
      – Если бы ты пришла ко мне. Поговорила со мной, – добавила Сэнди, пытаясь смотреть в малахитовые глаза Джулии, но не в силах выдержать их взгляда.
      Джулия не двигалась, не отвечала.
      Сэнди провела рукой по своим растрепанным волосам.
      – Но пойти в газету…
      Повисшее между ними молчание сгустилось, и весь гнев – ОНИ ЛЕЖАЛИ ГОЛЫЕ НА ПОЛУ, – копившийся в душе Джулии за последний год, снова вскипел в ней. Она отпрянула и бросилась к себе в комнату, с грохотом захлопнув дверь.
      Сэнди долго стояла, слушая доносившиеся из-за закрытой двери приглушенные рыдания Джулии. Дважды она бралась за ручку, дважды принималась стучать, чтобы войти, но не вошла. Не в силах двинуться с места, она могла лишь беспомощно слушать, как отчаянные всхлипы наконец стали стихать.
      Она спустилась вниз и взялась за телефон.
      – Джон, ты дома? Господи, я не хочу разговаривать с твоим автоматом. Я знаю, что ты здесь. Пожалуйста, Джон. Нам надо поговорить. Я бы дала что угодно, лишь бы ты не узнал таким образом. Я понимаю, что обязана дать тебе объяснение. Не знаю, существует ли оно, но, пожалуйста, хотя бы поговори со мной. Нет? Ну ладно.
      Она еще немного вслушивалась в слабый механический шорох на линии, потом повесила трубку. На секунду застыв, не отнимая руки, снова сняла ее, набрала цифры сердитыми, резкими рывками и нетерпеливо выслушала бодро-безжизненный голос Питера Горрика, исходивший от автоответчика. Дождавшись сигнала, она выпалила: «Ты, ничтожный кусок дерьма!» – и с такой силой швырнула трубку, что на верхней ее стороне образовалась тоненькая трещина.
      На кухне вдруг воцарилась полная тишина. Пространство сжалось, стены надвигались все ближе и ближе. Она распустила пояс халата, но от этого ей не стало легче дышать. Воздух словно застрял у нее в горле, его накопилось так много, что он не проходил внутрь, а, наоборот, закупоривал пути. Холодная влага покрыла ее лоб и грудь.
      Она привалилась к стене и, потеряв сознание, рухнула на пол, широко раскрыв глаза.
 
      Только в два часа дня Сэнди сумела одеться и отправилась в магазин спорттоваров Норвуда.
      Магазин наполнял непрерывный поток субботних покупателей, которые хватали товары с одного стеллажа, а клали на другой, разыскивали среди теннисных мячей и лыжных ботинок своих непослушных детей, причитали по поводу непомерно вздутых цен на спортивную обувь. Сквозь свежевымытое стекло витрины Сэнди минуту наблюдала, как Джон оформлял покупку. Когда клиент с хозяйственной сумкой отошел, Сэнди зашла в магазин.
      Он поднял голову, какое-то мгновение молча смотрел на нее, потом схватил инвентарную книгу и принялся быстрыми взмахами ручки помечать наименования галочками.
      – Пожалуйста, поговори со мной, – сказала она.
      – Сдается мне, ты уже поговорила почти со всеми, кроме меня.
      – Джон…
      – Ты, должно быть, считаешь меня полным идиотом. А, черт, я себя считаю полным идиотом. Ты довольна, Сэнди?
      – Довольна? Как ты можешь это говорить? Да ты знаешь, как я себя сейчас чувствую?
      – А мне глубоко плевать, что ты там чувствуешь. Я занят. Тебе придется уйти.
      – Я хотела тебе сказать, но…
      – Я не хочу слушать, Сэнди.
      Джон забрал толстую инвентарную книгу и направился в глубь магазина. Остановился и повернулся к ней.
      – В одном ты была права, – с горечью произнес он. – Я все же тебя не знаю.
      Он ушел.
      Сэнди стояла, ухватившись обеими руками за край прилавка, чтобы не упасть, а продавщица, занявшая место Джона у кассы, смотрела на нее, медленно покачивая головой.
 
      В доме было совершенно тихо. Сэнди стояла в прихожей, пытаясь уловить звуки присутствия девочек, но не слышала ничего, кроме нарушавшего тишину потрескивания старых деревянных балок. Она повесила куртку и медленно взошла по лестнице наверх. Дверь в комнату девочек была приоткрыта, и она распахнула ее ногой.
      Джулия, лежа на кровати с путеводителем по Будапешту, подняла голову, а потом снова быстро переключилась на книгу, отыскивая нужное место указательным пальцем.
      Сэнди разглядывала макушку Джулии, пока та старательно произносила по-венгерски: «Не скажете ли вы, как пройти к ближайшему телефону-автомату?», дважды повторив невнятные звуки, прежде чем перевернуть страницу.
      Сэнди переступила с левой ноги на правую.
      – Хочешь поговорить? – спросила она.
      – О чем?
      – О том, что произошло.
      Джулия перевела указательный палец на следующую строчку.
      – Нет.
      – Я понимаю, что причинила тебе боль, – тихо сказала Сэнди. – У тебя есть все причины сердиться на меня. – Она вздохнула. – Я не знаю, что тебе сказать. – Она смотрела вниз, на Джулию, ожидая ответа. – Я люблю тебя и Эйли, – добавила она.
      Джулия перевернула следующую страницу, уткнувшись лицом в книгу, чтобы скрыть замешательство.
      Сэнди шумно вздохнула.
      – Где Эйли?
      – Не знаю.
      – Как это, не знаешь?
      – Куда-то пошла.
      – Куда?
      – Я же сказала, не знаю.
      – Разве ты не спросила? Как ты могла позволить ей уйти из дома, не узнав, куда она собралась?
      – Ты мне не мама, – огрызнулась Джулия и снова уткнулась в книгу.
      Сэнди еще минуту смотрела на нее, потом вышла из комнаты.
      Как только Сэнди ушла, Джулия швырнула книгу на пол. Она свернулась калачиком и, словно кошка, прикрыла глаза согнутой рукой.
      Внизу Сэнди соорудила себе сандвич с тунцом. Хотя за весь день у нее во рту не было ни крошки, она только несколько раз надкусила хлеб по краям и снова сунула сандвич в холодильник, сок от тунца уже вытек на тарелку.
      В кухне темнело. Сверху не доносилось ни звука. Сэнди шевелилась лишь затем, чтобы взглянуть на часы. Пять часов вечера. Шесть.
      К семи часам, когда Эйли все еще не вернулась, Джулия сошла вниз. Она небрежно огляделась, безуспешно пытаясь скрыть любопытство и тревогу.
      – Ее здесь нет, – сказала Сэнди.
      Джулия подошла к холодильнику и вытащила сандвич, который не доела Сэнди. Она забрала его в гостиную и включила телевизор. Сэнди слышала мрачную электронную музыку, возвещавшую о начале научно-фантастической программы.
      Еще через полчаса она вошла в гостиную и требовательно спросила у Джулии:
      – Какие у нее есть подруги?
      – Не знаю. Джеки Джерард. Может, Сью Хэнсон. – В ее голосе больше не было резких ноток, но она не отводила взгляда от телевизора.
      Сэнди снова отправилась на кухню и позвонила домой обеим девочкам. Их матери разговаривали с ней по телефону резко, почти невежливо. Они наверняка тоже прочли газету. ДАЖЕ ПРИСМОТРЕТЬ ЗА МАЛЫШКОЙ НЕ СПОСОБНА! ЧЕГО И ОЖИДАТЬ ОТ ТАКОЙ, КАК ТЫ! «Нет, мы не видели ее», – ответили обе.
      Выглянув из кухни, чтобы убедиться, что Джулия еще сидит в гостиной, и, оттащив телефон подальше, насколько позволял провод, она позвонила Теду.
      – Она у тебя? – спросила Сэнди.
      – Кто?
      – Эйли.
      – Нет, конечно. Что с ней? Что ты натворила?
      – Ничего, – она тут же бросила трубку.
      На минуту она прижалась лбом к аппарату, прежде чем снова набрать номер.
      – Джон? Не вешай трубку, – заторопилась она. – Я насчет Эйли.
      – Что с Эйли? – недоверчиво спросил он.
      – Она пропала.
      – Что значит «пропала»?
      – Не пришла домой. Она ушла, пока меня не было, и я не знаю, где она, а уже темно и поздно, и я не знаю, что делать.
      – Ты звонила в полицию?
      – Нет.
      Джон немного помолчал.
      – Я поищу ее. Есть у меня одна мысль.
      – Спасибо. – Сэнди опустила трубку.
      Она открыла дверцу холодильника и уставилась на его непривлекательное содержимое. Она налила себе стакан белого вина из давно откупоренной бутылки и прихватила с собой в гостиную.
      Джулия немного подвинулась, чтобы дать ей место на диване, и они сидели вдвоем, уставившись на экран телевизора, где мешались звуки и цвета и сменяли друг друга рекламные ролики, комедии и выпуски новостей. Ни одна не произнесла ни слова.
 
      В комнате стояла кромешная тьма, когда Эйли проснулась и какое-то время не могла сообразить, где находится. Постепенно ее глаза привыкали к темноте, следя за тусклым светом, что проникал в комнату сквозь окно и отбрасывал неровные вертикальные тени на пустые полки и комод. Дома.
      Она выпростала ноги из-под сбившегося одеяла, истершегося почти до дыр в том месте, которое она всегда прижимала ко рту. У нее затекла правая рука, и она трясла ею, пока не ощутила покалывание. Отведя с глаз выбившуюся прядь волос, она спустила ноги на пол и встала осторожно, словно сомневалась, выдержат ли они ее. Ведя руками по стене, она мелкими шажками прошла из своей комнаты по коридору в спальню родителей. Наконец дома.
      Она повернула выключатель у двери и у кровати с той стороны, где спала ее мать, вспыхнула лампа, желтый огонек под гофрированным абажуром. Кровать была гладко застелена, ни единой морщинки. Она забралась на бледно-лиловое покрывало в цветочек и уселась, скрестив ноги, на самой середине. Тумбочка справа была пуста. Она вспомнила, когда отец только ушел от них, все время казалось, что комната может опрокинуться, комод, шкаф, сама кровать были так заполнены с правой стороны и так чисто и голо было слева. Она легла и подложила под голову подушку. От нее словно легкими струйками исходил призрачный сладкий аромат духов матери. Она плотнее прижалась к подушке и закрыла глаза, желая только одного – остаться в этом доме навсегда.
      Ей снилась земля.
      Земля, которой они накрывали ее мать, когда она смотрела, лопата за лопатой, пока она не исчезла из вида.
      Земля, где копошились черви и змеи, извиваясь, пробираясь к ней.
      Земля, выраставшая кучками на ее ногах, лодыжках, коленях, талии, выше, выше.
      Земля, покрывшая ее глаза, – она ничего не видела.
      Но это больше не имело значения.
 
      Громкий шум внизу разбудил ее, мало-помалу вернув к действительности. Она прислушалась к приближавшимся шагам и натянула покрывало на голову. Ее дыхание под плотной тканью было слишком жарким, слишком шумным. Шаги слышались близко, потом остановились.
      Он сдвинул покрывало с ее лица.
      – Привет, – сказал Джон, улыбаясь.
      Она смотрела на него, прищурясь, снизу вверх.
      – Что ты здесь делаешь, дорогая?
      Она все молчала.
      – Ты заставила народ здорово поволноваться.
      У нее на лице отпечатались следы от подушки и простыней.
      Он присел на край кровати, протянул руку и нежно погладил ее лоб.
      – Вставай, Эйли. Нам надо идти.
      Она сонно покачала головой.
      – Тебе нельзя оставаться здесь, – мягко сказал он.
      Она еще минуту смотрела на него, и по губам ее скользнула тихая улыбка. Она не сопротивлялась, когда он поднял ее с кровати на руках, тяжелую и разгоряченную.
      Спускаясь по лестнице, он крепко прижимал ее к груди, напрягая мускулы, словно боялся уронить. Мало-помалу тепло ее тела передалось ему, он расслабился. Он осторожно усадил ее в машину на переднее сиденье и, прежде чем обойти машину и сесть за руль, наклонился и поцеловал ее в лоб, закрыв глаза, как она.
 
      Он внес ее, снова заснувшую или притворившуюся, что спит, в дом Сэнди.
      – Где она была?
      – Дома, – ответил он.
      – Как же ей удалось забраться внутрь?
      – Разбила окно.
      Сэнди понимающе кивнула.
      – Как ты догадался, где она?
      Он пожал плечами и понес ее наверх, слегка покачиваясь при каждом шаге.
      Спустившись вниз, он немедленно направился к выходу.
      – Подожди.
      Он обернулся к Сэнди.
      – Пожалуйста, – прибавила она. – Я сварю кофе. Не уходи еще. Пожалуйста.
      Он вдруг почувствовал, что слишком устал, чтобы сопротивляться. Вслед за ней он пошел на кухню.
      – Прежде чем что-то говорить, – сказала она, насыпая кофе в конический фильтр, – выслушай меня, хорошо? Я хочу, чтобы ты знал, как я переживаю.
      – Из-за чего?
      – В каком смысле «из-за чего»?
      – Я имею в виду, мне хочется знать, из-за чего именно ты переживаешь. Ты переживаешь из-за того, что трахалась с мужем своей сестры? Переживаешь из-за того, что лгала мне? Переживаешь из-за того, что Джулия видела вас? Переживаешь из-за того, что Горрик – мелкий честолюбивый подонок? Объясни мне, Сэнди, из-за чего конкретно ты переживаешь.
      Она заплакала.
      – Из-за всего. Из-за всего. Ты даже не представляешь, насколько переживаю.
      – Безусловно, я о многом не имею представления. Есть еще что-нибудь, что мне бы следовало знать? Или я должен выразиться иначе, кто-нибудь еще, о ком мне следует знать?
      Она с убитым видом смотрела на него, не замечая, что вода в кофеварке давно кипела.
      – Как ты могла? – продолжал он с мукой в голосе. – Как ты могла?
      – Не знаю. Я сама себе задавала этот вопрос весь прошедший год. Словно это сделал кто-то другой.
      – Нет, это сделал не кто-то другой. Это сделала ты. Расскажи мне, как это произошло. Я имею в виду, как именно это было. Расскажи мне, как случилось, что ты спала с мужем своей сестры?
      – Ты хочешь разложить жизнь по этаким маленьким аккуратненьким коробочкам и все точно надписать, – горько бросила она.
      Он отодвинул свой стул, не сводя с нее глаз.
      Когда она вновь заговорила, ее голос звучал отстраненно и глухо.
      – У них были трудности…
      – Ох, пожалуйста, не морочь мне этим голову.
      – Он зашел за книгой. Не знаю, просто одно привело к другому.
      – Послушай, вот в этом-то и штука. Вот что до меня не доходит. На мой взгляд, одно и другое не приводят, – он сделал резкий жест, – к этому.
      Она разлила кофе по чашкам и села напротив него. Ее голос был ровным, задумчивым.
      – Я бы могла привести миллион причин, и все они выглядели бы как оправдания. Может, мне хотелось получить то, что есть у Энн. Может, мне хотелось узнать, нужно ли мне то, что есть у Энн. Доказать себе раз и навсегда, что мне этого не нужно. Казалось, ей все всегда дается так легко. За всю жизнь она ни единого дня не была в одиночестве. Казалось, она всегда все делает правильно. Не знаю. Просто у нее все складывалось так удачно, понимаешь?