Глава 15

Когда проснулась Азиза, я подождал, пока она умоется у фонтана и вернется в комнату.

— У нас еды не больше, чем на день, — сообщил я ей. — Придется уезжать.

— В Кордову? Мы не можем…

— Там будет безопаснее. Если двинемся куда-нибудь еще, можем столкнуться с разбойниками или солдатами.

— Йусуф старается обезопасить дороги.

— И ему это удастся… со временем. А сейчас они ещё не безопасны.

Она молчала, и я добавил:

— Так будет безопаснее для тебя. Меньше всего они этого ожидают. У меня есть немного денег.

Перед полуднем я отвел лошадей в рощу и привязал их так, чтобы они были скрыты деревьями, окружающими небольшую лужайку. Мы должны спастись. В крайнем случае можно воспользоваться башней; имея свечи и действуя с осторожностью, мы сумеем выбраться — ведь теперь я знаю дорогу. Сохраняя осмотрительность, можно протянуть здесь и следующий день, а каждый выигранный день — это наша маленькая победа.

Куда ещё мы можем податься? Ее друзьям нельзя доверять безоглядно, потому что некоторые, конечно, теперь стали союзниками Йусуфа или Ибн Харама. Другие боятся его… После бури, которая, должно быть, разразилась, каждый молодой человек, путешествующий в обществе красивой девушки, будет привлекать внимание. А в Кордове я смогу затеряться среди студентов и найти какое-нибудь занятие. Долго оставаться без дела было не по мне. Даже сейчас я рьяно стремился к учению.

Уже почти опустились сумерки, когда мы увидели всадников. Их было не меньше дюжины, и они ехали плотной группой, направляясь к Замку Отмана.

— Быстрее! Спрячемся в подземном ходе!

Мы поспешно собрали все, что привезли с собой, и уничтожили следы нашего присутствия. Многое было сделано заранее, поскольку мы собирались уезжать. Когда каменная дверь закрывалась за нами, во дворе уже раздавался стук копыт.

Мы сидели на маленькой площадке в темноте и ждали. Мы не оставили ничего, в этом я не сомневался, но трава была примята и вытоптана, нашлись бы и другие свидетельства того, что кто-то пребывал в замке. Возможно, они решат, что тут останавливались разбойники, — мы очень на это надеялись.

За каменной дверью слышались приглушенные звуки — шум, несомненно большой, едва доносился сюда. Отступив назад, я наткнулся на что-то, чего раньше не заметил. Вторая лестница, ведущая наверх! Лестничный колодец был ещё уже первого, но, двигаясь осторожно, мы поднялись по ней и оказались в маленькой комнатушке: в ширину она имела не более четырех футов, хотя в длину — все двенадцать. Тут нашлась каменная скамья и ржавая алебарда.

Потом я заметил узкую щель. Везде камни были плотно пригнаны друг к другу, но здесь их намеренно уложили так, чтобы можно было видеть, что творится в большом доме, а из-за обрушившихся стен открывался вид и на часть внешнего двора.

Задув свечу, мы прильнули к щели.

В поле зрения оказалось с полдюжины людей — все солдаты. Снаружи, во дворе, суетились и другие, которые обыскивали все вокруг.

Пока я смотрел на них, командир повернулся, и я ясно разглядел его лицо. Это был Дубан.

Я уже собрался было позвать его, но Азиза, яростно тряся головой, закрыла мне рот ладонью.

— Но ведь это Дубан! Он же поможет нам!

— Они тебя убьют. Ты слишком долго оставался наедине со мной.

— Но…

— Неважно. Все равно они тебя убьют.

— Конечно, — согласился я, — я дурак.

— Кем бы ты ни был, я тебя люблю.

Пораженный, я взглянул на нее, а она встретила мой взгляд ясными, широко открытыми глазами.

— Я говорю вполне серьезно, — сказала Азиза. — Только это не имеет никакого значения. Они выдадут меня замуж за кого пожелают, если это пойдет на пользу их делу…

Когда солдаты покинули замок, мы спустились по лестнице и вышли на верхний этаж цитадели. Оттуда можно было обозреть всю округу. Всадники отъехали уже далеко и быстро скакали в сторону большой дороги, на которой неясно просматривалось движение.

Больше мы не могли оставаться здесь. Они ничего не нашли, но могут вернуться ещё раз. Нельзя было не увидеть, что кто-то ходил по двору и по саду.

— Ты была права, — признал я, — мне следовало бы понимать, что они подумают…

— Я для них очень важна, — сказала она. — Они хотят заполучить меня, потому что я нужна им для сделки. Они надеются скрепить мною союз… — Азиза пожала плечами: — Такие женщины, как я, знают, что их ждет, и иногда такой брак бывает счастливым…

— А если нет?

— Как-то устраиваемся. Мы знаем, чего от нас ожидают, и некоторые становятся весьма искусными в политике и в интригах. Некоторые просто заводят любовника; а кое-кто погружается в ту жизнь, которой приходится жить, и занимаются детьми, и часто этого оказывается достаточно…

Когда спустилась ночь, мы покинули Замок Отмана, шагая рука об руку вниз по склону к роще, где были привязаны лошади. Черный колодец навеял тревогу, и меня грызло предчувствие, что мне ещё придется его увидеть, но теперь я знал его тайны или хотя бы некоторые из них.

И надо помнить: там, среди костей, лежит довольно большая часть моей упавшей свечи. Такая мелочь может иногда означать разницу между жизнью и смертью…

Держась низких и затененных мест, мы подъехали ко входу в тоннель Ибн Тувайса. Внутри не слышалось ни звука. Проехали в тайную конюшню, оставили лошадей, задав им вдоволь корму, и снова вошли в прекрасные покои, где прятались вначале. И здесь из-за стены не доносилось ни звука. Никакого движения в доме мы не замечали. Неужели Ибн Тувайса увели на пытки или на смерть?

Признаков моего присутствия в доме не оставалось, так что обыск должен был проводиться чисто для порядка, если только обо мне не было известно заранее. Но откуда?

Выждав довольно долго и ничего не услышав, я нажал на плиту, и она мягко повернулась на оси. Лишь слегка заскрежетал камень о камень. С обнаженным мечом я шагнул в дверь.

Шорох одежды и знакомый голос:

— Кербушар? Входи. Ты в безопасности.

Махмуд!

Войдя в комнату, мы увидели его, удобно расположившегося на диване с одной из книг Ибн Тувайса в руке. Он поднялся, подошел к нам и низко поклонился Азизе.

— Мы боялись, что вас поймали или убили. Ибн Тувайс передал нам, чтобы мы ждали вас здесь.

Почему я не доверял ему? Никаких причин для недоверия не было, а нам так нужен был друг, отчаянно нужен.

— Когда вас не удалось найти, они арестовали Ибн Тувайса. Он не сказал им ничего.

— Но как они узнали, что я жил здесь?

Махмуд пожал плечами:

— Полагаю, кто-то тебя видел. Шпионы шныряют повсюду, а мы, берберы, как тебе, должно быть, уже известно, очень недоверчивы…

Он взглянул на Азизу:

— Говорят, Ибн Шараз разгневан исчезновением дочери; ну, а о принце Ахмеде и говорить нечего… Вообразите себе, что он чувствует…

Махмуд уселся и хлопнул в ладоши, вызывая раба. Вошедший на его зов был мне незнаком, но я вспомнил, что однажды видел его. Не в доме ли у Махмуда? Раб начал накрывать низкий столик для трапезы, и после скудной кормежки в последнюю неделю у меня слюнки потекли.

— Вам надо остаться здесь на некоторое время, — посоветовал Махмуд, — а мы тем временем устроим, как вывести вас из города.

Я считал Махмуда своим другом; не было никаких видимых причин не доверять ему; и все-таки душу мне терзало смутное беспокойство.

Махмуд был бербером, однако я не верил, чтоб у него имелись какие-либо связи с халифом Йусуфом или Ибн Харамом. Все его друзья принадлежали к предыдущей правящей партии — Альморавидов.

Все это мне совершенно не нравилось. По сути, мы являлись пленниками в этом доме, вынужденными доверять Махмуду как в отношении еды, так и сведений, которые он сообщал; и я видел, что глаза его постоянно следуют украдкой за Азизой. Зависть была в этом взгляде или ревность?

Махмуд — честолюбец, Азиза — пешка в борьбе за власть, а я в этой борьбе просто подвернулся под ноги. С неохотой пришлось мне признать, что лучше ей уехать с принцем Ахмедом, чем со мной. По крайней мере, будет у неё комфорт, пища и свобода от преследований.

А я — что я мог предложить ей, кроме любви? Я — бродячий искатель приключений, человек, кормящийся своим умом и своим клинком. Ни семьи, ни состояния, ни друзей.

Едва Махмуд вышел, Азиза кинулась ко мне:

— О чем ты думаешь?

— Я не доверяю ему.

— Я тоже.

— Тебе будет безопаснее с принцем Ахмедом.

— Но счастливее я буду с тобой.

Без сомнения, она верила в то, что говорила; но я мог думать только о раскинувшемся за стенами городе, который кишел возможными врагами, но в котором нет друзей.

— Этот раб — шпион, — предупредила она. — Думай, что говоришь.

— У нас ещё есть кони.

— Да.

Не прозвучало ли нежелание в её тоне? Она была взращена для жизни в роскоши и покое, и жизнь в седле или в случайных развалинах может очень скоро ей надоесть. Наше пребывание в Замке Отмана было идиллическим лишь до поры до времени.

Я беспокойно шагал по комнате, мучаясь неуверенностью, постоянно чувствуя присутствие раба. Он был чем-то занят, но все время околачивался поблизости.

Лук и стрелы остались на седле. Со мной скимитар и кинжал. В потайной комнате было немного еды; но можно достать еще. Весь вопрос в том, куда направиться?

Настал решительный час. Все мои инстинкты, равно как и разум, предупреждали, что нельзя терять времени. Стены как будто вдруг начали давить на меня, и отчаянно захотелось оказаться на воле, за этими стенами, и скакать по бурой равнине.

Повернувшись к Азизе, я сказал:

— Ты должна подумать и быть честной перед собой и передо мной. Если мы сейчас убежим вместе, ты свяжешь свою судьбу с моей, может быть, навсегда. Назад пути уже не будет.

— Я не хочу возвращаться назад, Матюрен. Я хочу быть с тобой.

— Хорошо. Тогда уходим, прямо сейчас.

Раба не было в комнате; но теперь он вдруг вернулся. Я сразу же вышел в кладовую и начал собирать еду.

— Только прикажи, Господин, и я все сделаю.

— Оставайся на месте и стой тихо. Я все сделаю сам.

Он повернулся, чтобы выйти, и я встал перед ним со скимитаром в руке.

— Сядь!

Его губы сжались.

— Попробуй только выйти, — пообещал я, — и захлебнешься собственной кровью.

Раб попятился и сел на бочонок. Я поспешно закончил сборы и вышел, заперев за собой дверь.

Азиза ждала меня.

— Скорее, Матюрен! Они…

Открылась наружная дверь, послышались шаги и лязг оружия.

Резко повернувшись, я бросился открывать дверь в потайную комнату. Каменная глыба повернулась внутрь…

Передо мной стояли четверо воинов с обнаженными мечами.

Глава 16

Когда я открыл глаза, камера моя была той же самой, и я по-прежнему лежал на грязной соломе, что служила мне постелью вот уже три месяца.

Долго лежал я неподвижно, вспоминая выражение лица Махмуда, когда увидел его позади воинов с мечами.

— Прости, друг, — сказал он тогда нагло и самодовольно. — Ты стоишь поперек дороги…

Когда Азизу уводили от меня, она плакала, и черты её милого лица были искажены рыданиями.

Стояло у меня перед глазами и ещё одно лицо — высокого, красивого мужчины с искусно подстриженной бородой. Он холодно взглянул на меня, словно я был каким-то насекомым, а затем отвернулся.

Принц Ахмед!..

— Бросьте его в тюрьму, — велел принц, — а когда он достаточно натерпится — убейте.

Он не мог простить мне дней, проведенных с Азизой в Замке Отмана. Я видел невесту Ахмеда без паранджи — одно это было уже оскорблением.

Три месяца в этом мерзком месте? Когда и как они меня убьют? Или обо мне забыли?

Мои стражники-берберы были дикими и злобными, однако они были воинами, и за это я их уважал.

Мне оставили мои книги. Когда меня уводили из дома Ибн Тувайса, я получил разрешение взять те, которые он подарил мне, а время от времени я таинственным образом получал другие.

Не Махмуда ли я должен благодарить за это? Или Азиза придумала какой-то способ тайком передавать их мне?

Одно мне удалось сделать. Перед тем, как меня увели, я очистил Ибн Тувайса от всякого подозрения в соучастии со мной; в этом помогло свидетельство, что я платил ему за жилье в его доме. Поскольку ни один араб не принял бы в этом случае денег от друга, моему рассказу поверили, и он был освобожден.

В эти долгие три месяца я изучал «Географию» аль-Идриси, намного превосходящую любое землеописание, какое можно было сыскать в христианской Европе.

Эратосфен, ученый, живший в Александрии, в 194 году до Рождества Христова изобрел способ вычисления диаметра Земли, и аль-Мамун в 829 году определил, что диаметр этот равен 785О милям.

Читал я также Гиппократа и Галена в переводах Хунайна ибн Исхака, а однажды стражник передал мне сверток, в котором оказался труд Альбукасиса по хирургии.

В камере моей была лишь солома на полу и одно маленькое окошко, сквозь которое проникал свет. Когда ветер заносил в неё капли дождя, мне приходилось съеживаться под самым окном, чтобы не промокнуть, и всегда жилище мое оставалось холодным, сырым и неприятным.

Итак, я читал, а ещё каждый день упражнялся, чтобы сохранить телесную бодрость. Пища была плохая, но не хуже, чем на галере.

Во мне постоянно жила мысли о побеге, но я знал сейчас, что выбраться на волю через коридор невозможно. В коридоре стояли четыре стражника-бербера, а в конце его находилась караулка, где собиралась ещё добрая дюжина охранников — поболтать и поиграть в кости. Окошко выходило на отвесную скалу, обрывающуюся вниз на сотни футов.

Аль-Идриси мне понравился. Великий мусульманский географ собрал множество сведений об отдаленных уголках земли, которых не было в других книгах. Арабы благодаря паломникам, стекавшимся в Мекку со всех концов света, имели великолепные возможности собирать описания земель и вод, стран и народов.

Время шло, и беспокойство мое возрастало. Принц Ахмед не допустит, чтобы я оставался в живых. Гордость ему не позволит. Рано или поздно придет роковой приказ.

Когда поблизости не было стражи, я часто хватался за нижний край окна и подтягивался вверх, пока не удавалось выглянуть через решетку. Все, что мне удавалось увидеть, — небо да иногда плывущее по нему облако. Однако мало-помалу я изучил все три стержня решетки.

Они были заделаны в каменный проем окна ближе к наружному краю, чем к внутреннему. А поскольку замок относился к самым ранним вестготским временам и долгие годы стена подвергалась воздействию дождей, то камень на наружной кромке мог выветриться и потерять прочность. Оказалось, что один из прутьев чуть-чуть шатается в гнезде, так что частью моих упражнений, ежедневной работой стало расшатывание этого стержня. Попытавшись его повернуть, я обнаружил, что иногда удается выкрошить обломки — мелкий песок, который сам по себе можно было использовать для истирания камня.

Время от времени я вливал в отверстие несколько капель воды или мочи, и, поскольку силы у меня было больше, чем у среднего человека, я надеялся, что со временем смогу выдавить наружу нижний конец стержня, выломав оставшийся тонкий слой камня.

Другие стержни сидели прочно, но край одного гнезда был очень тонок, и, если удастся вынуть первый стержень и использовать его как рычаг…

На страже в этот день стоял худощавый, тонкий, как нож, человек со впалыми щеками и выступающими скулами. Он был воином и выглядел, как воин.

Несколько раз я пытался втянуть его в разговор, но безуспешно, пока однажды не выразил надежду, что за моим конем присматривают.

— Это за Бербером в яблоках? Может быть, когда тебя убьют, его отдадут мне.

— Такой человек, как ты, поймет, что это за конь, — согласился я.

В его поведении что-то изменилось. Он, по-видимому, начал испытывать ко мне что-то вроде дружеского расположения. Мы продолжили беседу о лошадях, а потом перешли к верблюдам. Бербер был человеком пустыни, и ему явно доставил удовольствие мой интерес к этим животным. Я знал о них немного от Гассана, слуги Иоанна Севильского.

Не прошло и часа, как мне удалось кое-что выяснить. Замок, где я был заключен, стоял в отдалении от Кордовы, на уединенной скале, и стены его со всех сторон, кроме одной, обрывались в глубокое ущелье. Это меня не испугало, потому что я с детства привык взбираться на высокие обрывы в моей родной Бретани. Высоты я не боялся и знал, как использовать каждую малейшую опору для пальцев, каждую трещину, каждое углубление в камне.

У меня отросла борода; платье мое загрязнилось, и к нему, казалось, навеки прилипла солома, на которой мне приходилось проводить ночи. Однако эта одежда ещё достаточно прочна, чтобы прикрывать тело, а в швы её зашиты драгоценные камни, оставшиеся от моей доли выручки за галеру.

В эту ночь, когда стемнело, я долго трудился над ослабленным стержнем — и над вторым тоже. Когда перед рассветом второй прут чуть-чуть сдвинулся, я лег спать.

Стражник принес еду и разбудил меня. В это утро он не был расположен к разговорам и старался на встречаться со мной глазами.

— Стало быть… пришел приказ?

Он раздраженно пожал плечами и затворил за собой дверь. Потом отчетливо произнес:

— Тебя задушат.

— Когда?

— Завтра.

— Можешь взять моего коня.

Когда он заговорил, в его тоне было что-то такое, чего я не мог постигнуть:

— А он уже у меня. Стоит в конюшне моего дома в деревне, с твоим седлом и с твоим оружием.

Он что, хвастается? Или пытается сообщить мне что-то?

— Подожди… Есть кто-нибудь поблизости?

— Никого.

— Я должен бежать. У меня есть алмаз. Помоги мне, и он будет твоим.

— Меня убьют. Принц Ахмед в ярости. — Он хихикнул: Говорят, что прекрасная супруга его во сне произносит твое имя…

У двери он помедлил:

— У тебя есть друзья, которые желают твоего освобождения.

— Азиза?

— Книги присылала не она… Но я не могу тебе помочь.

— Тебя просили об этом?

— Да.

— Кто?

— Не могу сказать, знаю только, что она очень влиятельна в некоторых кругах… Но даже её влияние бессильно против Ибн Харама и принца Ахмеда.

О н а?..

Я не знал ни одной женщины, кроме Азизы, которая могла бы желать мне помочь, вообще никого такого не знал. Разве что Иоанн Севильский… Но он вряд ли знает о моей беде.

Когда скуластый ушел, я не стал терять времени. По поведению тюремщика ясно, что он не будет убиваться, если я сбегу, — лишь бы обошлось без его вмешательства.

А кроме того — что смог бы сделать он или кто-нибудь другой? В коридорах полно людей, в наружном дворе тоже. Подкупить их всех невозможно, да и не рискнут они вызвать гнев Ибн Харама.

Подтянувшись к окну, я взялся левой рукой за один стержень, правой — за второй. И изо всех сил толкнул правый от себя.

Ничего не произошло.

Собравшись с силами, я оттянул правый прут назад, пока он не уперся в гнездо, — совсем крохотное расстояние, — а потом снова изо всех сил рванул его наружу. Так я трудился целый час, пока не взмок от пота и не ободрал колени и руки о каменную стену.

Стражник ещё раз принес пищу, но, если и заметил что-то, то не подал виду. Только проронил, выходя:

— Дважды узники пытались слезть вниз по этой стене; оба вдребезги разбились о камни внизу. Здесь до дна семьсот футов… Мой дом, — добавил он, — не из красивых, но он выкрашен в розовый цвет. Единственный розовый дом за стенами…

Когда он ушел, ближе, чем в караулке, никого не осталось. Я съел скудный ужин, потом взобрался на подоконник — и продолжал отчаянно трудиться. Бежать сегодня ночью или умереть завтра; умереть на скалах внизу, рискнув жизнью ради свободы, или быть задушенным, как баран.

Схватившись за самый расшатанный стержень, я толкнул его вперед с бешеной силой, и что-то подалось. Камень заскрежетал, и я толкнул снова. Нижний конец прута высвободился; верхний выскользнул из гнезда. Теперь я держал в руках железный стержень длиной в три фута, чуть сужающийся с одного конца. Через час был выломан и второй прут.

Высунув голову в окно, я взглянул в широкий, невероятно огромный простор. Камера, где меня держали, находилась в строении, сооруженном на каменной вершине утеса, но под ней простирался отвесный обрыв высотой не меньше двухсот футов, а затем скалу рассекали несколько трещин, которые, как мне казалось отсюда, тянулись по утесу до самого основания.

Разглядывая стену под окном, я тщательно запоминал все бугорки и выступы, которые могли послужить опорой для пальцев. Снова спустился в камеру, попил ещё воды, а потом прилег, чтобы немного вздремнуть. Через час, быть может, мое тело будет валяться внизу на камнях, изломанное и окровавленное; но я никогда не буду задушен прислужниками принца Ахмеда.

Проснувшись, я прополоскал рот несколькими оставшимися каплями воды, потом забрался на подоконник и вылез через окно, ногами вперед. Держась за край, стал нащупывать пальцами ног тонкую, как волос, кромку камня, на котором стояла постройка, и нашел её.

Я всегда отличался ловкостью и любил лазать по скалам, но сейчас понимал, что мне предстоит самый трудный спуск из всех, когда-либо совершенных в жизни.

К моему поясу были привязаны два железных прута из оконной решетки. Держась за окно лишь одной рукой, я свесился пониже и глубоко всадил один из прутьев в трещину стены.

А потом выпустил подоконник и в падении ухватился за железный прут обеими руками. Если он выскользнет или камень раскрошится… но ничего не случилось. Порыв ветра толкнул мое тело; послышался далекий громовой раскат. Палец ноги нащупал трещину. Придерживаясь левой рукой за верхний прут, я перегнулся вниз и всадил в неё второй.

Ниже по утесу сползала вертикальная трещина шириной фута в три, но глубиной не больше нескольких дюймов. Медленно, осторожно, передвигаясь от одной опоры к другой, пользуясь где можно вторым железным стержнем, вынутым из щели, — первый пришлось оставить наверху — добрался я до этой трещины.

По камню вокруг меня ударили капли дождя, и порыв ветра, сильнее первого, рванул одежду. Упершись подошвой одной ноги в край трещины позади меня, а коленом — в другой край, впереди, осторожно действуя руками, я начал спускаться.

Несколькими футами ниже трещина ушла глубже в скалу, так что удалось упереться в задний край ещё и плечом. Таким вот образом, используя приемы, которым научился в детстве, карабкаясь по скалистым берегам, я спустился не меньше чем на шестьдесят футов. Здесь нашел хорошую опору для ноги и отдохнул немного, а ветер с дождем хлестали по спине и плечам. Скала прямо подо мной была гладкая как простыня, без малейшей опоры для руки или ноги. Однако внизу её мне удалось разглядеть при вспышках молний выступ шириной в несколько дюймов — край второй каменной плиты, перекрывавшей ту, на которой я переводил дух.

Я осторожно выбрался на гладкую поверхность, распластавшись по скале. Потом отпустил опору и заскользил вниз. На миг меня охватил панический ужас при мысли об огромной глубине подо мной и о том, что случится, если я промахнусь и не попаду на выступающую кромку или не сумею задержаться на ней.

Пытаясь тормозить локтями, коленями, пальцами ног, всем телом, я скользил, быстро набирая скорость. Цепляясь за камень, чтобы как-то замедлить скольжение, сорвал ноготь — боль была пронзительная, но тут пальцы ног натолкнулись на узкую кромку, и лишь вес тела, прильнувшего к скале, не дал мне перевернуться и полететь вниз.

Вцепившись в камень, я отогнал прочь свои страхи и постарался дышать медленно, глубоко втягивая в легкие прохладный воздух. Он с хрипом врывался в глотку, а я ждал, стремясь успокоиться и подготовиться к следующему испытанию, ожидающему меня впереди.

Я не представлял себе, намного ли спустился, но теперь уже возврата не было, нельзя было и остановиться. Внизу лежало спасение и свобода; но рядом со мной на скале выжидала смерть.

Полочка шириной в несколько дюймов, на которую опирались мои ноги, тянулась поперек скалы и, кажется, имела небольшой уклон вниз, так что я, вжимаясь всем телом в камень, двинулся вдоль нее.

Время как будто остановилось.

В некоторых местах выступ суживался до одного дюйма. Потом он снова расширялся; и вдруг я обнаружил, что оказался в неглубокой пещерке, выдолбленной ветром и дождем. Здесь хватило места, чтобы сесть, что я и сделал с радостью; но сначала взглянул вверх, дожидаясь вспышки молнии. Наконец полыхнуло, и я увидел, что нахожусь не более чем в ста пятидесяти футах от моей камеры!

Только совершенная безвыходность моего положения и сознание, что я не могу оставаться там, где нахожусь сейчас, заставили меня двинуться дальше.

Не в моем характере покорно ждать смерти или поддаваться отчаянию. Где-то томится в плену мой отец, если он ещё жив, и я должен освободить его…

Посасывая раненый палец, я рассматривал скалу. Потом, используя одну за другой драгоценные опоры для рук, стал спускаться. Дважды попадались узкие вертикальные трещины, «камины», по которым удалось спуститься, хоть и недалеко. Один раз кромка камня хрустнула под ногой, и меня спасла только сильная хватка пальцев. В другой раз меня, повисшего над черной бездной, удержал сжатый кулак, заклиненный в вертикальной трещине. Чтобы свалиться в объятия смерти, стоило лишь разжать руку…

Дождь прекратился, но я заметил это не сразу — так сильно сосредоточился на своей цели. Гром ворчал в ущельях, как угрюмый медведь в пещере. Поверхность скалы стала грубее и была уже не такая скользкая. Я стал двигаться быстрее, но внезапно поскользнулся, сорвался и упал; голова с маху ударилась о камень.

Полуоглушенный, я несколько минут лежал, прежде чем смог перевернуться и, шатаясь, как пьяный, поднялся на ноги. Блеснула далекая молния, и я огляделся, ища путь вниз… но пути вниз не было. Я стоял в русле высохшего ручья!

Глухой рокот, донесшийся сверху, предупредил меня о приближении паводка, и я, спотыкаясь, перебежал русло и вскарабкался на противоположный берег — как раз вовремя.

Бледный желтый свет подкрасил края облаков на востоке. Теперь — к розовому дому, за моим конем!

Я спускался по обрыву всю ночь.

Предплечья у меня были ободраны, кожа вся в порезах и ссадинах. Колени — в таком же состоянии, и идти было больно. Ныла глубокая ссадина на голове, и из неё сочилась кровь, но сильнее всего болел палец с сорванным ногтем.

В голове билась толчками тупая, тяжелая боль, но я был внизу.

Я был свободен!

Глава 17

На восток я бежал, на восток, верхом на быстроногом Бербере, и прежде чем солнце достигло полудня, добрался до гор и въехал в неровную, труднопроходимую местность. Это была земля обнаженных скал, зубчатых гребней, величественных пиков и природных твердынь, которые вовеки не покорятся человеку, — неприступность их превосходила всякое воображение.

Пот струйками стекал по телу, раздражая кровоточащие раны, голова под беспощадным солнцем пульсировала от боли. Я нигде не мог найти воды, а в седельных сумках оказалось лишь немного пищи. Но единственным спасением для меня было затеряться в пустынных горах, имеющих мрачную славу, — по слухам, здесь скрывались разбойники.

Незадолго до заката солнца послышался звон колокольчика.

Проезжая по усыпанному камнями склону, я натолкнулся на козий помет и следы крохотных копытец. Поднялся на гребень — и увидел стадо прямо перед собой. Не меньше двух сотен коз, охраняемых тремя мужчинами и двумя огромными свирепыми собаками.

И ещё с ними была девушка.

Она сделала несколько шагов навстречу мне и остановилась, расставив крепкие ноги; ветхую юбчонку трепал ветер. Ее нечесаные волосы растрепались, но в глазах и повадке сквозила очаровательная дерзость, а тонкая ткань обрисовывала такие линии тела, что у меня пересохло во рту и сердце застучало, как барабан.

Она стояла на месте, пока я предоставил Берберу выбирать путь между россыпями камней. Мужчины кричали ей что-то, но, поскольку она не двигалась, оставили коз и направились к ней — и ко мне.

Все они были вооружены и поглядывали на моего коня и скимитар так, словно уже владели всем этим. Ну, а я точно так же посматривал на девушку.

— Что тебе нужно? — дерзко спросила она.

— Еды и вина, — ответил я, позволив своим глазам говорить более красноречиво, чем языку, — и, может быть, места, где можно спокойно отдохнуть.