Глава 52

Гора Аламут, говорят, напоминает верблюда, вставшего на колени и вытянувшего шею по земле. Глубокие ущелья отрезают скалу, на которой расположен замок, от окружающих гор, так что даже утес сам по себе действительно неприступен.

Вход в долину, из которой открывается доступ к крепости Аламут, оказался скрытым складкой горы таким образом, что путник мог легко проехать мимо, вообще не заметив открывающегося прохода.

Въехав в эту долину, мы достигли красивого луга и остановились под ивами. Это был луг Баг-Дашта, Сада Пустыни; место было действительно красивое, а над ним высилась величественная стена Скалы Аламут.

Мы спутали лошадей, присели на корточки в тени тополей, которые росли вдоль ручья, и в молчании съели свою скудную трапезу.

Без сомнения, за нами наблюдали, однако они, должно быть, озадачены тем, как мы достигли этого места. Тропа, по которой мы добрались сюда, давно заброшена, о ней забыли ещё до того, как был построен замок. Если бы исмаилиты знали о её существовании, то либо поставили бы на тропе сторожевую башню, либо полностью её разрушили.

Эти горы вдоль и поперек исчерчены древними тропами, проложенными задолго до времен Александра Великого. В древние времена караваны держали путь из Персии в Мервский оазис и дальше, вплоть до Туркестана и самого Катая. Ассасины жили в горах Эльбурс едва какую-то сотню лет — по меркам гор, заглянувшие на минуту гости.

Хатиб знал, что ему надлежит делать. Задача у него была непростая, и успех зависел от того, что он знал о горах.

— Они меня не поймают, Кербушар, — сказал он. — Моя мать была родом из Дайлама, и её род живет вон там… — он кивком указал направление. — Когда ты уйдешь, я исчезну, а через час зайдет солнце… Когда пройдет три ночи, я приду вот сюда, на это вот место, — он начертил тропу в пыли. — Я буду приходить сюда после этого каждую ночь и ждать один час после полуночи. Если ты захочешь прийти ко мне, ты знаешь, где я буду.

Среди своих вещей я спрятал моток тонкой, но прочной веревки, о которой просил Хатиба, а в седельных сумках у меня были белые кристаллы, собранные с навоза и со стен конюшен. Были и другие необходимые вещи.

Идя вдоль ручья, я собирал разные травы и кору деревьев. Это занятие давно уже вошло у меня в обычай, потому что из таких находок происходили лекарства, используемые в моем деле. Поскольку я мало занимался врачеванием, нужда в них возникала лишь изредка, однако немного нужных лекарств у меня всегда было под рукой.

Мне вспомнилась одна история, которую мне рассказали в Кордове, когда я обучался медицине. Это было сказание о Дживаке, личном враче Бимбисары из Магадхи. Дживака, который стал величайшим знатоком медицины своего времени, был послан властителем ухаживать за Буддой во время его болезни.

Дживака был найденыш, ребенок проститутки из Раджагриха, которого бросили умирать в кучу пыли. Подобранный принцем Абхайей, сыном Бимбисары, Дживака изучал медицину в Таксиле, в крупнейшем в то время университете мира.

Перед получением звания врача его послали найти в окружности нескольких миль от Таксилы растение, бесполезное для лекаря. После долгих поисков Дживака возвратился и сказал, что он не смог найти ни одного растения, которое не было бы полезным в медицине. Тогда ему дали звание врача и немного денег, чтобы он мог начать заниматься врачеванием.

Хатиб, согласно нашему плану, привязал лошадей среди ив, где их нельзя было заметить, а затем улегся, укрывшись бурнусом. Место, которое он выбрал, было на самой границе тени, и когда я через несколько минут оглянулся, бурнус все ещё лежал на месте, но Хатиб исчез. Вместе с ним исчезли и наши лошади.

Я с досужим видом бродил вдоль ручья, собирая травы, на виду у стен крепости Аламут, но, когда тени удлинились, я подобрал с земли бурнус и двинулся к воротам — и на свидание со своей судьбой.

С этого момента счет моей жизни пойдет на минуты, и каждую минуту должен я быть готов действовать быстро, как только представится удобный случай. Во рту у меня пересохло, в желудке вновь возникло сосущее чувство. Я направлялся прямо в пасть врага.

А как мой отец? Что с ним? Будет ли он в состоянии выдержать путь? Скоро ли я с ним увижусь?

Замок Аламут был построен триста лет назад; я изучал историю Саллами, где он описал строительство замка и упомянул, что каждый вход и выход сооружался с двойными воротами, массивными дубовыми воротами, окованными железными полосами. Тот, кто входил в первые ворота, должен был пересечь небольшой дворик, чтобы добраться до вторых; в этом дворике он был беззащитен против нападения сверху. Вторые ворота были столь же прочны, как и первые.

Залы и покои замка высечены в сплошной скале. Были здесь сооружены длинные галереи, а под ними устроены цистерны, в которых хранились вино, уксус и мед. Крепость полукругом охватывал ров, в который были отведены воды реки. В подземельях замка высечены в скале огромные бассейны для хранения воды на случай осады.

Когда я подошел к воротам, они открылись внутрь, я прошел через них и услышал, как створки с грохотом захлопнулись за мной. Холодок пробежал у меня по спине. Все, теперь возврата нет.

Меня встретила дюжина солдат — жилистых, крепко сложенных людей, вооруженных пиками и мечами. Их начальник подошел ко мне:

— Где твой раб?

— Кто? — я притворился озадаченным. Было ещё не совсем темно, и Хатибу была нужна каждая секунда.

— Твой слуга. Человек, который был с тобой.

— А-а… Хороший конюх, подходящий человек.

— Где он? — начальник почти кричал.

— Ты слишком возбужден из-за простого наемного слуги, человека совершенно незначительного. И тон твой мне не нравится.

— Где он?

Начальник схватил меня за руку повыше локтя.

Резким движением высвободив руку, я отступил и положил ладонь на меч.

— Если тебя не научили, как обращаться к гостю, — сказал я, — то могу преподать тебе этот урок…

Мгновенно я был окружен нацеленными на меня пиками, но прежде, чем кто-нибудь сделал следующее движение, чей-то голос произнес:

— Приведи Ибн Ибрагима в мои покои, Абдул.

Начальник резко отвернулся, лицо его окаменело от ярости. Копейщики сомкнулись вокруг меня. Если прежде я ещё на что-то рассчитывал, то это окончательно убедило меня, что я в плену.

Едва начав свою попытку, я уже погиб. Впрочем, погиб ли? Ни один человек не погиб, пока он ещё жив.

Но этот голос!..

Меня вдруг словно ударило. Этот голос был мне знаком! Кто же это? Не Синан, потому что его я ещё не встречал…

Помещение, куда меня привели, было вытянуто в длину. В конце его находился низкий стол. Двое стражников стояли у дверей, ещё по одному — у каждого конца стола.

Никто не пытался отобрать у меня оружие; впрочем, я не мог определенно сказать, как стал бы реагировать, если бы кто-то предпринял такую попытку.

Пока меня вели, я держал глаза и уши открытыми. Где-то поблизости был мой отец, и где-то тут находился потайной ход, по которому можно было попасть в таинственную долину среди гор. По крайней мере, так говорили.

Опустилась тьма. Когда я усаживался, то услыхал грохот закрываемых ворот и цокот лошадиных копыт по мощенному камнем двору.

Нашли ли они Хатиба? Если я его хорошо знаю — нет, не нашли. Имея запас времени в начале, теперь он уже укрылся, причем неподалеку.

Но каждый раз, возвращаясь к лугу, он будет подвергаться опасности.

Во мне нарастало отчаяние. Что я смогу сделать? Куда бы я ни обращал глаз, повсюду были стражники, тощие и свирепые люди, фанатично преданные Старцу Горы.

Открылась дверь, вошел человек и остановился в тени. Он стоял, присматриваясь ко мне.

— Давно не виделись, Кербушар.

Вот и конец моей личине. С этой фразой Ибн Ибрагим умер.

Потом он вышел на свет, я же сделал полшага вперед — и остановился, окаменев от изумления.

Махмуд!..

Однако это был уже другой Махмуд, он изменился. Он погрузнел, черты лица огрубели, взгляд стал жестче.

— Да, — согласился я, — времени прошло много.

Он жестом пригласил меня сесть, я скрестил ноги и уселся на подушку, тщательно устроив меч так, чтобы рукоять была у меня под рукой. Он заметил это — и усмехнулся.

— Меч тут бесполезен, Кербушар. У меня тысяча вооруженных воинов. Ты и пошевелиться не сможешь, если я того не пожелаю.

— А я так думал, что ты на службе у принца Ахмеда…

— У этого дурака! Он меня прогнал.

— А что же ты такого наделал? Попытался подступиться к Азизе?

У него по лицу пятна пошли от гнева, и я понял, что угадал. Махмуд верил, что она флиртовала с ним, когда узнала меня тогда, в Кордове…

Тогда он был человеком тщеславным, слабым. Теперь он стал старше, неизмеримо сильнее, однако тщеславен по-прежнему… а может быть, и слаб по-прежнему.

— Теперь это неважно, — произнес он самодовольно, — они мертвы.

— Мертвы?!

Его зубы оскалились в гримасе, которая должна была обозначать улыбку, но слишком в ней было много ненависти:

— Я убил их. Сначала принца Ахмеда… это было сделано на улице, отравленным кинжалом.

То, что Махмуд злопамятен, я знал хорошо, но что он мог опуститься до такой мерзости, мне все же не верилось. Это показывает, как много мне ещё предстояло узнать о человеческой природе… Или о нечеловеческой природе. Судя по тому, как изменился Махмуд, и по моему собственному положению, мне лучше пересмотреть свои мысли — и немедленно.

Осторожность… я должен быть предельно осторожен.

— Ты можешь отдать приказ убить человека? Или ты дал Синану повод для его убийства?

— Аль-Завила может приказать убить любого, — холодно глянул он на меня, — кого угодно.

— А кто это — аль-Завила?

Он снисходительно улыбнулся:

— Аль-Завила — это я.

Махмуд — аль-Завила?!

Надеюсь, в моих глазах не отразилось ничего.

— Ты слыхал обо мне?

— Ничего существенного, — ответил я. — Только имя это упоминается то там, то здесь. Когда говорят об Аламуте, всегда всплывает твое имя.

Я видел, что он доволен. Этот человек всегда был тщеславен. Стоит запомнить…

— Ты знаешь, почему ты здесь оказался?

— Мне сказали, что со мной желал поговорить Синан…

Я замолчал, ошарашенный внезапной мыслью: да знал ли Синан вообще, что я в крепости? Конечно, в пределах слышимости здесь должны быть шпионы…

— Я алхимик и врач. Я надеялся побеседовать с ним, ибо его интересы широко известны.

Махмуд неприятно улыбнулся:

— Его нельзя беспокоить из-за таких, как ты. Он не знает, что ты здесь. На самом деле это я заманил тебя сюда по особой причине, потому что ты — лекарь и хирург… В конце концов, — на лице его появилась теплая улыбка, — мы можем быть друзьями, разве нет? У нас с тобой было много интересных, хороших бесед, и мне порой не хватает их…

На миг я чуть было не поверил ему. Да, у нас было множество долгих бесед, очень много бесед обо всех вещах, о которых разговаривают между собой молодые люди, имеющие какие-то мысли в голове. Его бедой всегда было, что он хотел знать, но не хотел преодолевать трудности учения.

— Ты мог бы быть здесь полезен. А что касается Синана, то он занят другими делами.

— Мне было бы это по душе, — заметил я, — место это интересное.

— Это самая сильная крепость на земле, — похвастался он. — Никто не в силах её захватить. Многие пытались; был один такой, который вел свое войско, чтобы уничтожить Аламут, но однажды утром он проснулся и обнаружил рядом со своей постелью вонзенный в землю кинжал. Этим кинжалом была приколота записка, которая напоминала ему, что так же легко кинжал мог оказаться и у него в сердце. И он увел свои войска туда, откуда они пришли.

— Мне все же хотелось бы увидеть Синана.

Он жестом отмел эту мысль:

— Он слишком занят. Ты — моя забота, и только моя.

И снова дружески улыбнулся:

— Ты можешь помочь мне, Кербушар. Я послал за тобой, потому что мне было известно, как почитают тебя некоторые из лучших врачевателей Кордовы за твои познания в медицине.

— Ты нуждаешься в лекаре?

— Не я… Другой человек. Любимый раб… Ты, я уверен, не откажешь мне?

— Я принес клятву Гиппократа. Я никому никогда не откажу в помощи.

— Прекрасно! — Он резко поднялся (за разговором мы успели поесть). — Ты приехал издалека… Поговорим утром.

Меня отвели в отведенный мне спальный покой, куда ещё раньше доставили мои седельные сумки и поклажу.

Дверь закрылась, и я услышал, как щелкнула задвижка массивного замка. По каменному полу коридора снаружи зашаркали шаги. Стало быть, я заперт, и у двери поставлена стража.

Я быстро пересмотрел свои вещи. Веревка исчезла!

Значит, я в западне.

Помещение, где лежал мой соломенный тюфяк, выходило на внутренний двор. Ни одно из окон не было обращено к наружной стене крепости, а если бы даже и было такое окно, то им нельзя было бы воспользоваться, потому что мы были слишком высоко над землей. Не поможет здесь и мое искусство лазать по голой скале, которое выручило меня в Испании. Махмуд должен знать об этом, ведь именно из-за его предательства оказался я тогда в тюрьме.

Перемена в Махмуде обеспокоила меня. Теперь он уверен в себе, потому что в руках у него появилась власть. По этой причине он стал сильнее и опаснее. Что бы он ни замышлял насчет меня, это могло быть только зло. Каждое мгновение мне нужно держаться с ним начеку.

Однако прежде всего я должен отыскать отца и место, где его держат. Кроме того, мне нужно выяснить порядок смены караулов и посмотреть, нет ли другого способа бежать из Аламута. И нужно как-то дать знать отцу, что я здесь, ведь он знает здешнюю обстановку лучше, чем я, и он, конечно же, думал о побеге.

Аль-Завила мучил моего отца, и теперь я знал, почему. Мой отец страдал из-за ненависти Махмуда ко мне.

Я тщательно рассмотрел свое положение. Синан, по-видимому, ничего не знает о моем присутствии. Но предположим, что Синана можно поставить в известность… А вдруг он заинтересуется моими познаниями в алхимии? У всех алхимиков, где бы они ни жили, есть общие интересы, и они часто делятся друг с другом идеями или химическими методами.

Аль-Завила, вдруг вспомнил я, это место на африканском побережье. Должно быть, Махмуд — выходец оттуда. Это знание мне ничем не поможет, но оно чуть-чуть проясняет картину. Подозреваю, что он бербер. Терпимые отношения между берберами и арабами — в лучшем случае временные. Надо думать, думать!..

А здешние стражники? Берберы? Скорее всего, нет. Здесь Персия, так что стражу, по-видимому, составляют персы, арабы или представители каких-то других народов Центральной Азии.

Дав знать Синану о моем присутствии, я в любом случае ничего не потеряю; а между тем, без сомнения, редко кому из правителей нравятся дела, творимые без их ведома. Махмуд аль-Завила в этом случае служит не своему господину, а себе самому.

Любимый раб, который нуждается в лечении? Да существует ли вообще такой? Или это просто приманка? Как только я вылечу раба — если он вообще есть, — меня можно будет уничтожить или самого превратить в раба.

Задув свечу, я подошел к окну и выглянул наружу, вниз. Горящий факел высветил прямоугольный двор, вымощенный камнем, и стены замка вокруг. Я рассмотрел надвратные башни, и движение, замеченное там, предупредило меня, что в этих башнях находится стража, которая, может быть, обходит и стены.

В свете факела блестели доспехи человека, стоящего на страже у дверей. Такой стражник мог стоять на посту и перед покоями самого Синана. Но, конечно же, это могла быть и кладовая, и оружейный склад, и вход в сокровищницу.

Где-то в этом муравейнике помещений и коридоров скрыт вход в ту самую потаенную долину, о которой шепотом говорили люди за сотни и тысячи миль отсюда.

Настолько был силен страх перед ассасинами Старца, что властители и цари Востока покорно платили ему дань, а те, кто вызывал его неудовольствие, умирали.

Для человека, которого он обрекал на смерть, не было безопасного места; ни мечеть, ни окружение многочисленного войска, ни присутствие священнослужителя или царя не в силах были спасти обреченного от смазанных ядом ассасинских кинжалов. Одурманенные гашишем и обещаниями райского блаженства в случае смерти на службе у Старца Горы, они совершенно не знали страха и не заботились о своей жизни. Многие из них умирали; но редко кого смерть настигала раньше, чем человека, убить которого их послали.

Вот имена только наиболее знатных, которые были лишены жизни: Низам аль-Мульк, визирь Малик-шаха, властителя Персии, и затем двое его сыновей в 1092 году; князь Хомса, убитый во время молитвы в главной мечети своего города, в 1102; Мавдуд, князь Мосула, убит в главной мечети этого города в 1113 году; Абуль-Музафар Али, визирь Санджар-шаха, и Чекарбег, двоюродный дед Санджар-шаха, в 1114 году; князь Марагха убит в Багдаде в присутствии персидского султана; визирь Египта убит в Каире в 1121 году; князь Мосула и Алеппо — убит в мечети, 1126 год; Мойинуддин, визирь Санджа-шаха, 1127 год; халиф Египта — в 1129 году; принц Дамаска — в 1134; халиф Мостаршид, халиф Рашид и Дауд, сельджукский князь, правитель Азербайджана, в 1135-38 годах; граф Раймонд Триполитанский в 1149; многочисленные попытки убить великого правителя сарацинов Саладина предпринимались в 1174 и 1176 годах.

Решение пришло ко мне внезапно. Я заговорил, бросая слова в тишину за моим окном, во двор, обнесенный каменными стенами, где звуки разносятся гулким эхом.

Звучным, повелительным тоном я произнес:

— Я желаю видеть Синана. Я желаю говорить с Рашидом ад-дин Синаном.

Голос снизу приказал:

— А ну отойди от окна! Тихо!

Я заговорил снова, несколько громче:

— Ты осмеливаешься отказывать мне в праве видеть Рашида ад-дин Синана?

Глава 53

Я говорил ясным, твердым голосом, и вызов мой громко прозвучал во дворе, отражаясь эхом от стен. Ни один из стражников не осмелился протестовать, ибо, если Синан обнаружит, что его намеренно держат в неведении, то покатятся головы…

Рассуждения мои были просты.

Махмуд — человек, которого эти стражники, судя по всему, боятся, а у людей, которых боятся, всегда есть враги.

Он недавно появился в Аламуте, и, без сомнения, имеются здесь такие, кого приводит в негодование и его возвышение, и его наглость. Насколько я знаю Махмуда, он властен, высокомерен и часто бывает несносен.

И, наконец, власть таких как Синан держится на шпионах, и, если он сам не услышит моих криков, то кто-то непременно доложит ему о происшествии.

Чтобы разузнать, что творится вокруг меня, где находится отец, и найти какой-то способ бегства, мне нужно время.

Теперь я смогу влиять на события, смогу заставить Махмуда оправдываться перед Синаном, заставлю его совершать поступки, которых он не задумал заранее.

Если удается заставить врага действовать в спешке, то можно подтолкнуть его к ошибкам и неосторожным поступкам. Старая политика: никогда не оставляй врага в покое, заставь его постоянно действовать.

Контрмеры как в войне, так и в дипломатии никогда не бывают столь же хороши, как прямые меры. Нападение, постоянное нападение — вот в чем должна заключаться политика всех людей, всех народов при встрече с врагом. Нападать то здесь, то там, то где-нибудь еще; заставить врага постоянно обороняться и держать его в напряжении из-за невозможности определить, откуда может обрушиться следующий удар.

Весть о моем присутствии дойдет до Синана, и поистине Махмуду нужно быть великим хитрецом, чтобы его объяснения удовлетворили Старца Горы.

Синан, управляющий толпой фанатичных приверженцев, должен постоянно знать обо всем происходящем. Он должен быть искусным музыкантом, готовым играть на всех струнах душ человеческих.

Махмуд что-то замыслил и осуществил без него, и я не верил, что Синан посмотрит на это сквозь пальцы. Махмуд сумел искусно пробиться к значительному положению, но его собственные хитрые уловки наверняка рано или поздно его подведут. И я должен позаботиться, чтобы это случилось не когда-то позже, а сейчас.

Ветер легко уносит сухие осенние листья, но ещё легче разрушает судьба человеческую удачу. Мою удачу — или его?

А потом я сделал то, что должны делать все люди… я заснул.

Рассвет бросил лимонно-желтый отсвет на стену моей комнаты, я поспешно кинулся к окну и взглянул во двор. Там ещё лежали глубокие тени, так что я помылся, тщательно оделся и перемотал тюрбан.

Из седельных сумок я достал вещества, которые собрал для меня Хатиб — древесный уголь, серу и белые кристаллы со стен конюшни. Я смешал это все в правильной пропорции и поместил в белый мешочек, который спрятал в седельную сумку. Получилась полная сумка готовой смеси.

Из собранных трав я приготовил несколько препаратов, растерев сухие листья в порошок и завернув их в клочки бумаги; эти пакетики я спрятал в складках своего тюрбана.

Может быть, это мой последний день на земле.

Надо смотреть правде в глаза. Если я убегу отсюда и спасу отца, то это будет по меньшей мере чудо. В таком месте оружие может помочь, но не может принести победы.

Как это я сказал в тот вечер в Константинополе?

«Мой разум — мой меч».

Так и должно быть.

В коридоре послышался шум поспешных шагов, и дверь рывком распахнулась.

На пороге стоял Махмуд, глаза его горели ненавистью.

— Что ты сделал? Если ты думаешь ускользнуть от меня…

Улыбаясь, я припомнил поговорку: «Кого боги хотят погубить, того вначале лишают разума».

Моя улыбка привела его в бешенство, чего я и ожидал, так что я подлил масла в огонь:

— Ускользнуть от тебя? Ты ещё не понял ситуацию, Махмуд. Это тебе от меня не спастись.

Его ярость меня изумила, и я узнал о Махмуде ещё кое-что. Став старше и сильнее, он ещё и стал полностью нетерпимым к ограничениям своих желаний, нетерпимым до такой степени, которая граничила с умственной неуравновешенностью.

— Какова причина твоей вспышки?

— Синан желает видеть тебя!

Удалось ли мне поколебать его самоуверенность?

— Махмуд, когда ты уже научишься учитывать не только то, что делаешь сам, но и то, что могут делать другие? Синан — великий мастер интриги, а ты — всего лишь ученик. Можешь быть уверен, он знает о твоих замыслах больше, чем ты подозреваешь. Если ты считаешь, что когда-нибудь сможешь занять место Синана, то глубоко ошибаешься…

Конечно же, он думал об этом, ибо верность была Махмуду неведома. Кем бы ни был его очередной господин, он тут же начнет пытаться вытеснить его. Он любил власть, терпеть не мог склоняться перед нею, однако был из тех людей, которые могут убить злобно и внезапно, просто от раздражения. Я шел по тонкой черте между его властолюбием и своей смертью.

Рашид ад-дин Синан был знаменит величием, которым окружил свое положение.

Он никогда никому не позволял присутствовать при своей трапезе. Он много слушал, а говорил мало и только после тщательного рассмотрения дела. Появляясь на людях, вел себя осторожно и правил более за счет силы своей личности, чем за счет страха.