Глава 44

Мои два золотых обеспечили меня приличной одеждой, и за это я должен быть благодарен Бардасу, что бы я о нем ни думал или он обо мне.

Я долго предавался ничем не омрачаемому удовольствию от горячей воды с благовониями, но потом пришла пора обдумать дальнейшие действия.

Друидское воспитание научило меня основным принципам рассуждения: прежде всего определить задачу, ибо четко определенная задача уже наполовину решена; собрать доводы за и против, отбросить несущественные, сформулировать предварительное решение и, наконец, подвергнуть найденное решение проверке.

Передо мной стояло несколько задач. Восстановить силу и здоровье, ибо они мне понадобятся, чтобы устроить бегство отца; достать деньги на дорогу и на жизнь; вытащить отца из Долины Ассасинов.

Прежде всего нужно было обдумать маршрут из Константинополя к горам Эльбурс и крепости Аламут. Нужно решить и вопрос о личине, которую я должен надеть, чтобы скрыть свои цели. Далее я должен исследовать все возможные способы проникновения в самую крепость.

Нужно добраться до человека, который служил источником сведений для Сафии…

Появился раб, принес пищу и вино, и я, завернувшись в домашнее одеяние из плотной ткани, уселся на мраморную скамью и принялся за еду.

Ко мне присоединился Филипп, который принес две книги: «Хронографию» и «Алексиаду». Первую из них я читал, вторую нет.

«Хронографию» написал Михаил Пселл, молодой человек, чья жизнь была посвящена научным занятиям и придворным делам в годы величия Византийской империи. Он родился в 1018 году и провел жизнь при императорском дворе, часто занимая важные посты.

«Алексиада» была хроникой жизни и царствования императора Алексея I с 1069 по 1118 год; автором её была его дочь, Анна Комнин, одна из самых выдающихся женщин своего времени.

Филипп преломил хлеб и указал на книги:

— Книги в Византии сейчас редкость, однако так было не всегда. Когда-то у нас были великие школы и множество книг, но школы были упразднены по религиозным соображениям…

— А сейчас?

— Сейчас у нас снова есть школы, хоть не такие, как было прежде.

Филипп был высокий молодой человек, стройный, атлетического телосложения, с узким черепом и удлиненным лицом. Черты лица были суровы, но, когда оно вспыхивало внезапной улыбкой, то светилось юмором.

Он происходил из старинного рода, хоть отец его и был наемным солдатом из Македонии. Дом, в котором он жил, когда-то принадлежал самому Велизарию, великому полководцу императора Юстиниана.

Филипп вызывал во мне симпатию, однако принадлежал к тому типу людей, которых я никогда не мог понять: он ничего не делал. Для человека с моей энергией такое существование было за пределами понимания.

Умеренно состоятельный, он обладал положением, которое давало ему имя, и мог бы занять важный пост, но предпочитал проводить время в праздности. У него было множество замыслов: попутешествовать по Нилу, посетить финикийские порты, писать… но он не осуществил ни одного.

Когда я рассказал ему о своих приключениях за Черным морем, он заметил:

— А тебе посчастливилось, что ты вообще попал в город. Власти всеми силами стараются не допускать сюда тех, у кого нет определенных причин для приезда или денег на свое содержание… Тебе не удастся найти себе дело, Кербушар. Любые предприятия строго регулируются гильдиями и имперским правительством.

Мануил I Комнин, нынешний император, был хорошим правителем, однако город уже пережил период наибольшего величия. Я обнаружил в городе много пышности и великолепия, а рядом целые кварталы лежали в развалинах, и жили в них только нищие да воры.

Самые великолепные торговые кварталы располагались поодаль от бухты Золотой Рог и Босфора. Величественный центральный проспект с аркадами по обе стороны тянулся на две мили вдоль рядов лавок, пересекая несколько площадей-форумов. Портные, златокузнецы (они же занимались и ростовщичеством), серебряных дел мастера, торговцы драгоценными камнями, гончары, кожевники — у кого только не было лавок или мастерских в этих аркадах!

Знаменитой достопримечательностью Константинополя был Дом Света, где торговали шелками; он освещался целые ночи напролет. Долгие годы шелк оставался императорской монополией, однако сейчас в эту отрасль начали проникать ткачи, независимые от имперских властей.

Задолго до времен Трои, которая, кстати, была где-то неподалеку, здесь перекрещивалось несколько торговых путей и был рынок для товаров из Хинда, Китая, Персии, Центральной Азии, Русиnote 22 и Европы. Еще в 556 году до Рождества Христова китайские корабли приплывали в Персидский залив и вели торговлю с Уром Халдейским.

Город Константинополь, известный также как Бизантий, или Византия, представляет собой грубо очерченный треугольник, располагающийся в Европе и обращенный вершиной к Азии. Он стоит на полуострове, протянувшемся между Мраморным морем и бухтой Золотой Рог и отделенном от Азии проливом Босфором; со стороны суши полуостров защищает стена с одиннадцатью воротами. Подобно Риму, Константинополь был построен на семи холмах. Со стороны Босфора и Золотого Рога склоны этих холмов сравнительно круты, а к Мраморному морю спускаются более отлого.

Страбон, географ древних времен, говорит, что бухта Бизантия напоминает формой своей олений рог, а когда всю её освещают лучи заходящего солнца, то вода сияет, подобно листу полированного золота, украшенному, словно драгоценными камнями, крохотными корабликами, пересекающими во всех направлениях воды Рога.

— Если ты не слышал рассказа о том, как получил свое имя Босфор, — сказал Филипп, — то это тебя, наверное, позабавит… Говорят, что Ио, возлюбленную Зевса, нещадно преследовала Гера, супруга Зевса, и гоняла её из одной страны в другую, пока несчастная не достигла наконец берегов этого пролива. Превращенная в корову, она бросилась в воду и благополучно переплыла пролив, которому с тех пор было дано имя Босфорус, что значит Коровья Переправа.

Бухта Золотой Рог, как я обнаружил, была длиной четыре мили и имела около четверти мили в ширину.

Со стороны моря город был окружен стенами, но снаружи за стенами, вдоль берегов Золотого Рога, располагались набережные и причалы, где бросали якорь или швартовались купеческие корабли. Поодаль выстроились сооруженные на сваях прямо над водой дома и пристанища для мореходов.

Еще дальше, там, где городская стена спускалась к воде, стоял императорский дворец.

В городе были великолепные здания — собор Святой Софии, новая базилика Василия Первого, церковь Святых Апостолов. Поблизости от того квартала, где стоял дом Филиппа, находились Царский портик и императорская библиотека. Публичных библиотек в Константинополе не было.

Не нашел я здесь и того легкого духа свободомыслия, к которому так привык в Кордове. Жизнь, зажатая в тесные рамки законов и обычаев, была менее свободной.

Как-то вечером мы зашли в винную лавку, отделанную в нелепом и расточительном византийском стиле, вблизи Царского портика. Сидело там с дюжину людей, которые пили и беседовали, понизив голос.

Мы заняли места, и Филипп заказал бутылку вина; мы стали прислушиваться к разговорам. Некоторые толковали о волнениях на севере, другие — о торговле, о своих любовницах или о том, сколько вина они выпили вчера вечером. Говорили об азартных играх и о цирке. Многие, по-видимому, были сторонниками Андроника, двоюродного брата императора, который, как они надеялись, сменит Мануила I.

После бурного кипения мыслей в Кордове такие разговоры казались мне ходульными и тупоумными, и вскоре я уже почувствовал беспокойство и охоту бежать поскорее из этого города; однако я отчаянно нуждался в деньгах и все время пытался изобрести какой-нибудь способ заработать. Когда я слушал всю эту пустую болтовню, мне в голову внезапно пришла одна мысль.

Если книги здесь такая редкость, почему бы не переписать некоторые из них по памяти?

Сколько книг я помнил наизусть? Авторы их умерли сотни лет назад и были бы только рады, что их мысли ещё раз пущены в оборот. Если бы я смог переписать некоторые из этих книг, то попробовал бы преподнести их в дар людям высокого положения, которые могли бы помочь в моем деле.

Здесь, в Византии, монахи и профессиональные переписчики переписывали книги, часто для вызова, но это все были книги религиозного содержания. Книг же иного рода было почти невозможно найти…

Вдруг отворилась дверь, и вошли двое. За дверью я заметил ещё несколько человек — наверное, телохранителей. Первым вошел хорошо сложенный аристократ с головой красивой формы и великолепными глазами. У него была царственная осанка, которая подсказала мне его имя. Это был Андроник Комнин; спутником его оказался Бардас.

Они подошли к нашему столу. Филипп поспешно встал, я же — может быть потому, что здесь был Бардас, — не стал подниматься. Обычно я соблюдаю обычаи места, где нахожусь, но на этот раз остался сидеть.

— Встань! — гневно приказал Бардас. — Перед тобой Андроник Комнин!

— Я чту его, однако в моей стране нет обычая, чтобы люди моего ранга вставали в присутствии царей. А также, чтобы цари прерывали нас, когда мы говорим.

Филипп побледнел, а Бардас был потрясен. Андроник же что делает ему честь — просто полюбопытствовал:

— Из какой же земли ты пришел? С таким обычаем я ещё не знаком.

— Из Арморики, это далеко на западе франкских земель. Мой род — род друидов; уже много поколений мы были жрецами и советниками царей.

Его глаза загорелись интересом, и он сел.

— Ну да, ну да! Конечно же! Мне следовало бы сразу вспомнить! Но я думал, что все друиды уже давно умерли.

— В моей стране обычаи держатся подолгу; но сейчас лишь немногие придерживаются древних ритуалов и владеют тайным древним знанием.

— Это тем, которое заучивают наизусть, да? Которое отец читает сыну на память и обучает его?

— В моем случае — дядя племяннику. У нас в роду друиды с материнской стороны.

Он был так же заинтригован, как был бы я на его месте.

— Ты меня заинтересовал. Я хотел бы поговорить об этом. Писали, что друиды владели тайными знаниями, более неизвестными, и обладали великой силой ума.

Я ещё никогда не пытался использовать знания, которым был обучен в детстве, кроме самой памяти. В Кордове перевести или переписать книгу значило для меня запечатлеть её в памяти — хотел я того или нет. Что же до тайного знания, то я был один из немногих живущих, обученных его применению. Может быть, теперь настал час…

Здесь чудеса — дело признанное и повседневное, здесь верят во всевозможные тайны и таинства, иногда с полным основанием, но большей частью — без. В городе и по соседству есть ещё храмы, где отправляются древние греческие ритуалы. Это я узнал от греков-купцов в караване.

Андроник — человек, искушенный в интригах, привычный к покупке и продаже сведений…

— Я только недавно прибыл в ваш город, — сказал я, — мое богатство пропало, когда печенеги напали на наш караван. Мне нужно отыскать способ возместить свои потери, иначе придется уехать отсюда.

— О, так ты один из тех купцов, которые были с гансграфом фон Гильдерштерном?

Я удивился, что он знает об этом, но он только улыбнулся:

— Мы получаем сведения о таких случаях. Так надо, потому что у нас много врагов, и родина многих из них — степи Руси. Ну, и здесь есть такие, которые ожидали выгодной торговли с гансграфом. Что ж… мне жаль.

Филипп воспользовался этой минутой и налил по стакану Андронику и Бардасу.

Бардас тоже воспользовался минутой:

— Есть основания считать, что этот человек вступил в город, не пройдя контроля…

Андроник не обратил на него внимания:

— Цезарь писал о друидах… — Он взглянул на меня: — Ты владеешь этим знанием?

— Мой род — древней крови. Такое знание передается из поколения в поколение с клятвой на крови.

Он задумчиво взглянул на меня; взгляд был оценивающим, испытующим.

— Многое бы я отдал за такое знание…

Он повернулся к Бардасу:

— Где твой кошелек?

У того лицо словно окаменело, однако он, хоть и с явной неохотой, достал кошелек. Андроник взвесил его на руке, потом положил передо мной.

— Пожалуйста, прими вот это. Мы с тобой должны вскоре поговорить.

Он встал.

— Идем, Бардас… — и чуть задержался: — Вот это древнее знание… Я слышал о способах развития ума и даже о предвидении будущего. Это правда?

— Я не знаю, что ты слышал, — осторожно ответил я. — У нас множество тайн…

Потом они ушли, однако во взгляде, который кинул на меня Бардас, светилась незамутненная ненависть.

Филипп долго сидел молча, потом сказал очень спокойно:

— И многолик же ты, Кербушар. Не знаю, что о тебе думать…

— Думай обо мне вот что: я — человек, которому нужно выжить, а на дорогах своих я кое-чему научился, как и подобает человеку.

— Ты много потерял при нападении куманов. Но не думаю, что ты потерял все.

— Блага этого мира, Филипп, теряются легко. Огонь, буря, воры и война — наши постоянные спутники, но то, что сохранил разум — то навеки наше. Я потерял даже свой меч. А все оставшееся — это то, что я знаю, и немного благоразумия, чтобы правильно воспользоваться своим знанием.

— Разочаровать Андроника опасно.

— Я его не разочарую. Может быть, он получит даже немного больше, чем рассчитывает, — и немного меньше…

Мы помолчали, потом я заметил:

— Выдающийся, блестящий человек, но дилетант. Он хотел бы получить мои знания в виде пилюли, чтобы можно было проглотить их одним глотком. Он хочет волшебства, Филипп, но недостаточно… недостаточно.

— Ты его не знаешь. Он хочет всего, что существует, а когда получает, тут же начинает желать большего.

— Когда он узнает, что для овладения моим знанием потребуется десять лет учения, если он способный ученик, и пятнадцать — если не очень способный, его интерес увянет… Такое знание рождается в боли, голоде и неустанном упражнении ума и тела. Боль и голод он ещё кое-как выдержит, но упражнение?.. Да никогда!

— Ты можешь предвидеть будущее, Кербушар?

— А кто этого хочет? Наша жизнь держит завесу между ожиданием и ужасом. Ожидание — это морковка, которую подвешивают перед мордой осла, чтобы он постоянно бежал вперед. А ужас — то, что он увидит, если отведет глаза от морковки…

— Ты слишком мрачен.

Конечно, я был мрачен, хоть это у меня и не в обычае. Не навеял ли это чувство Андроник? Или, может быть, Бардас?

— Люди его любят. Хотят, чтоб он стал императором.

— Толпа всегда желает сделать своего героя императором, однако не успеет он стать императором, как у толпы появляется новый герой, которого она желает поставить на его место… Если когда-нибудь станешь героем толпы, Филипп, помни: каждый, кто рукоплещет тебе, носит за поясом нож убийцы.

Глава 45

Я сидел один в комнате, предоставленной Филиппом, перед стопкой бумаги, и собирался начать зарабатывать себе на жизнь. Кошелек, который дал мне Андроник, был достаточно увесист, но я не привык надеяться на подарки.

Милости высокопоставленных особ, мужчин или женщин, похожи на краску смущения на щеках куртизанки — они так же редки, на них так же приятно смотреть и на них так же нельзя полагаться.

Мое обладание эзотерическим знанием поставило меня в такое положение, что, действуя с умом, я мог бы стать достаточно важной персоной.

Андроник может и вправду когда-нибудь сделаться императором, да и сейчас его могущество уступает только могуществу самого Мануила…

На этот раз я решил переписать «Кабус-Намэ» — превосходную книгу принца Гурганского.

Ни одна другая книга не учит столь многому в области практических дел жизни, и во время долгого похода через Европу я много раз читал и перечитывал её страницы. Однако, приступая к делу, я не начал с самого начала, а выбрал одну из позднейших глав, в которой принц рассматривает особенности службы властителям.

Едва лишь начав, я вспомнил мысль, которую тут же записал. Несомненно, она пришла мне в голову в связи с моим нынешним положением:

«Едва лишь когда-нибудь властитель твой покажет, что

твое положение при нем прочно, с того самого мига начи-

най чувствовать себя неуверенно».

Далее следовала мысль, что тот, кто спорит с царем, умирает ранее назначенного ему часа.

Эти мысли стоило запомнить; о характере Мануила мне не было известно ничего, кроме того, что он любитель войны и охоты, но ни Андронику, ни Бардасу я не доверял.

Целую ночь я переносил из памяти на бумагу страницы книги, которую перечитывал так часто; но, поскольку я с детства был обучен дословному запоминанию, это не составляло никакого труда. Нужно было лишь записать строку или мысль из книги, чтобы её содержание тут же вставало в памяти.

Я писал до тех пор, пока не отяжелели веки, а потом потянулся, расправляя члены, подошел к окну и, распахнув его, поглядел на ночь и на город.

Поверх блестящих куполов, поверх темных зеркальных вод Золотого Рога смотрел я в сторону Азии.

Скрытый во мраке за входом Золотого Рога, лежал Босфор — а за ним моя судьба.

Там ждал меня не только отец, но и что-то еще.

Было ли это предчувствие? Или древнее друидское знание? А может быть, какая-то атавистическая память звала меня обратно?

Мы, кельты, очень давно пришли из Центральной Азии — по крайней мере, так говорится в самых древних сказаниях. Не потому ли живет во мне какое-то побуждение возвратиться назад по следам переселявшихся народов? Не осталось ли там, позади, чего-то утерянного? А может быть даже, я должен вернуться туда, как некоторые рыбы возвращаются в речки, где родились, чтобы выметать икру?

А мой отец? Каким он окажется теперь, мой отец, герой моего детства? Старым? Седым? Сгорбленным? Потерявшим свою прекрасную силу? Изувеченным? Ослепленным?

Мог бы Андроник открыть передо мной ворота Аламута? Или Мануил? Судя по всему, что я слышал, этого не смог бы сделать никто, но что такое, в конце концов, один раб для владык мира? Может быть…

В конце концов я уснул.

Меня разбудил рассветный холод. Пели первые дневные птицы, журчала вода во внутренних фонтанах в доме, и я снова вернулся к столу.

Это был тот час, когда ум свеж, час первой и величайшей ясности. Мысли текли легко, словно вода из родника, и я писал, писал, писал…

Пришел Филипп, за ним следовал раб с завтраком.

— Я слышал, как ты здесь ходишь… — Он поднял несколько листков: — Можно взглянуть?

Читая, он слегка кивал.

— Интересная вещь, — заметил он потом. — Ты попросишь Андроника помочь тебе деньгами для этой работы?

— Не Андроника, — сказал я, — а Мануила.

— Императора?! Но как ты встретишься с ним?

— Просто попрошу. Многие вещи не делаются просто потому, что их не пытаются сделать.

— А как на это посмотрит Андроник?

Я усмехнулся.

— С сомнением, полагаю… но я ведь не слуга ни ему, ни Мануилу. Андроник от этого не станет меньше мне доверять… потому что и сейчас не доверяет вовсе… а ценить меня, может быть, станет выше.

— Рискованная игра.

— Скажу на это то же, что всегда говорил раньше: у меня резвый конь.

Я с улыбкой собрал бумаги и положил их стопкой под мраморный груз на краю стола.

— Пойдем, посмотрим город.

Пора было сделать два дела: найти осведомителя Сафии и, если возможно, разузнать, что случилось с Сюзанной.

— Постоянно жить в одном городе опасно, Филипп, потому что начинаешь придавать чрезмерное значение тем, кто живет здесь. Если же сравнивать их с другими, то тени их частенько становятся куда короче… Я обнаружил, — добавил я, — что, когда человек один в зале, его шаги звучат громче.

Улица, к которой мы искали путь, оказалась узким проездом, отходящим от широкой центральной улицы Мезе. Это была торговая улочка неподалеку от Зевксипповых терм.

Лавка, куда я зашел, была совсем небольшая, там продавались товары из многих земель, а человек, вышедший нам навстречу, оказался персом.

— Чем могу услужить господам? — глаза торговца задержались на мне, поскольку по Филиппу было сразу видно, кто он таков.

— Ты продаешь ли товары из Кордовы? Там есть некая кожа определенного качества. Ее использовали в библиотеке Большой мечети, чтобы переплетать книги. Эту кожу посоветовала мне одна госпожа.

Кожа, которую он показал, была отличная, а Филипп, отойдя в другой конец комнаты, рассматривал плащи.

— Долина в горах Эльбурс, — произнес я тихо, — и раб в крепости Аламут…

— Имя раба?

— Кербушар… как и мое.

Торговец взглянул на Филиппа — тот стоял спиной и ничего не слышал.

— О рабе забудь. Он пытался бежать и теперь уже, может быть, мертв.

— Я поеду в эту долину.

— Тебе видней — жизнь-то твоя… — перс пожал плечами, потом сказал: — Передавали, что ты лекарь.

— Да.

— Говорят, ты человек решительный и отважный.

— Так уж мне повезло.

— Такие люди полезны. Придешь снова, когда будешь один.

Мы свернули к термам, и, обернувшись, я увидел, как из лавки выскользнул человек и поспешно удалился.

Сафии я доверял, но что я знаю об этом персе?..

День за днем в тишине своей комнаты или в саду у фонтана я продолжал писать, сделав сначала копию «Кабус-Намэ», а вслед за нею — «Искусства войны» Сунь Цзу.

Каждый день мы с Филиппом ходили к оружейнику, который содержал зал для упражнений с оружием, и там я восстанавливал форму, повторяя акробатические трюки, чтобы добиться былой гибкости и ловкости, и упражняясь с гирями, чтобы меч был легок у меня в руке.

В этот зал с такой же целью приходили некоторые солдаты из гвардии императора. Это были викинги, нанятые для охраны и защиты императора; все они славились своей верностью и неподкупностью. Звали они себя «варангеры"note 23.

Один из них, по имени Одрик, часто упражнялся в паре со мной на мечах. Это был рослый, крепкий человек, отлично владеющий всеми видами оружия, и на первых порах он неизменно брал надо мной верх. Однако, когда ко мне вернулась сила и начало восстанавливаться былое искусство, я частенько одолевал его — однако не так часто, как мог бы, ибо надеялся получить от него помощь.

Однажды, когда мы отдыхали после нелегкой схватки, я рассказал ему, чем занимаюсь, и упомянул, что переписываю старинную книгу об искусстве войны и об уроках, которые можно из неё извлечь.

У него появилось множество вопросов, я постарался ответить, как мог, и произошло то, на что я надеялся, — Одрик сообщил обо мне Мануилу.

Император был прекрасным воином, чрезвычайно сильным и деятельным, и живо интересовался всем, что касалось войны и боя. Он велел Одрику привести меня к нему.

Мы вошли через потайные ворота в уединенный сад, где деревья дарили прохладу, благоухали жасмин, розы и лилии. Император сидел на скамье, оглядывая гавань. Волосы у него уже поседели, но это был красивый человек, хотя черты лица с годами несколько расплылись и не отличались такой классической правильностью, как у Андроника.

Он быстро встал и повернулся мне навстречу. На его морщинистом смуглом лице явственнее проступили складки, которые появляются при улыбке.

— Я так понял, подобает, — заметил он, — чтобы я вставал в присутствии того, кто не преклоняет колен перед царями и кого цари не перебивают.

— О величайший, ты хорошо информирован.

— Императорам это необходимо. Скажи мне, что ты думаешь об Андронике?

— Блестящий, интересный человек, даже очаровательный, но совершенно беспринципный; он опасен как для империи, так и для тебя самого.

— А ты знаешь, что он мне двоюродный брат?

— Величайший, мои предки были, как тебе известно, советниками и доверенными королей. У нас было такое правило: «Мы говорим своим властителям правду — или то, что сами считаем правдой».

— Редкое качество, — негромко заметил он. — Неудивительно, что властители вас не прерывали, как и то, что вы сидели во главе стола.

— Мы могли предложить только нашу мудрость, Великий Басилевс, и нашу правду.

— Ну, если так, скажи, что, по-твоему, мне делать с Андроником? Ты ведь считаешь, что он хотел бы стать императором, не правда ли?

— Да, он хотел бы стать императором. Нет такого, на что бы он не решился, лишь бы стать императором. Что тебе следует делать с ним? Поступать и дальше так, как ты поступаешь. И обязательно держи его при себе. Он будет главной фигурой для всех твоих врагов, и пока он жив, скорее всего, не объявится никакой другой. Береги его, цени его, — и, наблюдая за ним, ты узнаешь по его друзьям, кто твои враги. Они будут слетаться к нему, как мухи на мед, и, пока он жив, не обратятся ни к кому другому.

Мануил повернулся к своему телохранителю:

— Ты был прав, Одрик, это ценный человек.

И снова заговорил со мной:

— Ты вот сказал, что он и блестящ, и опасен. Разве мне не следует опасаться, что заговоры, которые он сплетает, уничтожат меня?

— Нет, Величайший. Ты хорошо знаешь своего недруга, лучше, чем он тебя. Андроник полагает, будто он намного хитрее тебя, и это никогда не позволит ему угадать истину — что ты используешь его в своих целях. Ну, и кроме того, есть у меня подозрение, что Андроник искуснее сплетает заговоры, чем осуществляет.

Мануил стоял, сцепив руки за спиной.

— И ты пробыл в Константинополе всего лишь несколько недель? Подумать страшно, сколько бы ты узнал, прожив здесь несколько месяцев!

— Может быть, и ненамного больше: вещи часто видятся яснее, пока в дело не впутывается слишком много разных факторов. Был когда-то человек, который предпочитал приезжать в город прежде, чем изучит язык. Он считал, что лучше оценит достоинства и недостатки города, не слыша замечаний горожан. Он полагался только на то, что сам видел, слышал и осязал.

Император спросил о поражении, которое нанесли нам печенеги, или куманы, как он их называл. Я подробно описал их количество, их вождя и способы нападения. Зная, что он — воин, я постарался дать ясное описание их стратегии и тактики, приведших к нашему разгрому.

— Ваш гансграф был слишком хорошим человеком, он не заслужил поражения… Если бы он появился в Византии, я поручил бы ему командовать армией.

Больше часа беседовали мы о войнах и людях, о тактике и средствах достижения победы.

— Вот здесь, — сказал он вдруг, — слабое место нашего города. — Он показал на узкую гавань по ту сторону Золотого Рога. — Если корабли врага сумеют проникнуть за нашу большую цепь, город может пасть.

Мануил проницательно взглянул на меня:

— Когда ты в следующий раз увидишь Андроника, ты будешь говорить об этой встрече?

— Уверен, что он узнает о ней. У такого человека, как Андроник, должно быть много шпионов.

— И что же ты скажешь?

— Что у меня была книга, которую я хотел предложить тебе и надеялся в ответ на милость.

— Книга на греческом языке?

— Теперь на греческом, — я подал ему книгу. — Подлинник был по-персидски.

Он развернул её, взглянул на одну страницу, на другую и увлекся. Солнце садилось; в саду стало прохладнее. Подняв глаза, он заметил: