Глава 23

Он держал меч острием вниз. Когда неизвестный увидел, что я надвигаюсь на него, клинок пошел кверху, но двигался слишком медленно, и я уже проскочил мимо острия. Прежде чем он сделал шаг назад, я всадил кинжал ему в живот и, резко повернувшись, оказался лицом к лицу с тремя противниками; мечи их были обнажены.

Валаба пронзительно закричала, и один из них хотел броситься к ней; второй обругал его. За садом послышался шум бегущих ног, и троица сомкнулась вокруг теснее — они собирались убить меня.

Это были наемные убийцы, и победа над ними не принесла бы ни чести, ни славы; да и победить их я мог лишь одним способом — уцелеть.

У ворот замерла Валаба, но они не осмелились бы причинить вред такой знаменитой женщине. Ей ничего не грозило.

Сделав ложный выпад, я на миг заставил их отскочить и поднять клинки для защиты, быстро повернулся кругом, зажал кинжал в зубах, подпрыгнул и ухватился за край стены. Одним движением перекинул через неё ноги — и очутился по другую сторону.

Позади слышались крики Гаруна и его стражников, окружавших сад, но мне здесь больше нечего было дожидаться, и я кружным путем поспешил к своему жилищу.

На постели лежала записка с единственным словом, написанным по-персидски:

«Приходи».

Сафия ждала меня; если она и заметила мое новое платье, то не подала виду. Показав жестом на какую-то одежду на скамье, она сказала:

— Переоденься вот в это. Ты должен исчезнуть.

— Исчезнуть?

— Тебе нельзя возвращаться домой. Все, что у тебя там есть, будет упаковано и отослано в библиотеку.

Потом указала на небольшой столбик золотых монет:

— Возьми деньги. Ты должен удалиться в указанное место и оставаться там, пока я не позову.

— Час близок?

— На тебя сегодня вечером напали, так ведь?

— Ты знаешь?..

— Это были не твои враги, а мои.

Переодевшись, я стал похож на одного из множества свободных солдат-наемников, готовых продать свои услуги кому угодно и для чего угодно.

Рядом с доспехами лежал меч. Когда я схватил его, кровь во мне вскипела. Ах, что за клинок! Он был прекрасно уравновешен, чувствовать его у руке — это… Я буквально затосковал по битве.

Комната была маленькая, с одной дверью и окном, выходящим на стену, которая тянулась между двумя рядами деревьев; они затеняли её, и их ветви перекрещивались над нею, образуя туннель из листвы, закрытый ею с обеих сторон. Стена заканчивалась у акведука вблизи улицы.

Предусмотрительность Сафии изумляла меня. Квартал, где я обитал сейчас, ожидая её зова, был убогий, населенный наемными солдатами и разным людом, обычно следующим за армией. Улица рядом с акведуком была та самая, где ожидали в конюшне наши кони. Недалеко от неё находились небольшие крепостные ворота, нечто вроде потайного выхода — потерны.

Дни шли за днями, но в доме имелся богатый запас еды; в глиняном кувшине, подвешенном к потолку, была вода. Нашлись здесь и книги.

Я завел себе только одного друга — озорного, пронырливого человека с проворными руками и ещё более проворным умом. Звали его Хатиб. Он был уже не молод и мало чего не знал из жизни нищих и мошенников. Присев на корточки у порога, он щедро угощал меня новостями, собранными на улицах, а также сведениями о наших ближайших соседях.

У него было лицо, словно выкроенное из старой, мятой-перемятой кожи, и странная манера поглядывать искоса, словно оценивая впечатление, произведенное его словами. Я, по-видимому, нравился ему, да и он мне тоже, но в моем положении было рискованно доверять кому-либо.

Я выдавал себя за солдата-франка и бывшего пирата — эту личину я мог носить вполне естественно, потому что, помимо собственного краткого опыта, у меня в памяти хранилось бесчисленное множество рассказов отца и его команды.

Хатиб научил меня кое-каким трюкам, совершаемым при помощи ловкости рук, и разным фокусам — он как-то странствовал с компанией акробатов и фокусников, а заодно воровал вместе с ними.

За книги я брался только по ночам и при закрытой двери. Умение читать как-то отмечало человека, а о приметных людях всегда ходят сплетни.

В это время я читал «Ожерелье голубки» — труд некоего молодого испанца, мавра по происхождениюnote 12, посвятившего свое время исследованиям любовных игр и сопровождающих их феноменов. Это показалось мне довольно занимательной областью познания.

Хатиб представлял собой книгу несколько иного рода, которую я никогда не уставал читать. Как мне казалось, в его коварном, изощренном, безнравственном уме таились все хитрые трюки и замысловатые устройства, изобретенные фокусниками и мошенниками за тысячу лет. И, кроме того, он обладал такими качествами, как достоинство и верность, что могло бы послужить уроком для любого христианина или мусульманина.

Я часто ходил с Хатибом в укромное местечко среди старых развалин, где собирались акробаты и жонглеры поупражняться в своем ремесле или освоить новые трюки. Я всегда был сильным и ловким, умел владеть своим телом, и потому участвовал в их занятиях, обучаясь разным переворотам, кувыркам и хождению колесом. Кое-чему из этих штук я научился ещё мальчишкой у ровесников, но теперь стал настоящим мастером.

А ещё поблизости проходила Улица Книготорговцев, где собиралось свыше сотни купцов. Они обосновались здесь ещё со времен Аббасидов. Аль-Якуби свидетельствует, что в его время, около 891 года по христианскому календарю, их лавки уже стояли на этой улице.

Многие из лавочников писали письма за плату, были авторами книг и образованными людьми, сведущими в различных областях. Лавки книготорговцев служили не только местом продажи книг, но и очагами интеллектуальных диспутов.

Несколько раз я покупал здесь копии старинных рукописей и проносил их в свой новый дом тайком, под одеждой. Одна из этих рукописей происходила из частного собрания великого египетского врача Имхотепа и касалась лечения болезней глаз, кожи и конечностей.

Я никогда не уставал околачиваться вокруг книжных лавок, прислушиваясь к спорам, рассматривая египетские папирусы, китайские бумажные листы, свитки, пергаменты. Кордова изготовляла свою бумагу и имела собственных печатников.

В 751 году китайские пленники принесли с собой в далекий город Самарканд искусство изготовления бумаги из обрывков полотна, льняного или конопляного. В 794 году в Багдаде была устроена бумагоделательная мельница, и во всех правительственных учреждениях пергамент заменили бумагой. К десятому веку она широко распространилась по всему мусульманскому миру, а с её появлением пришло и обилие книг.

Бесцельно прогуливаясь по улочкам базара, я беседовал с ткачами и их хозяевами, очарованный их искусством. Подбирая нужный корм, они выводили особые породы шелковичных червей, которые пряли шелк разных цветов. Белые коконы получали, кормя червей листьями белой шелковицы; однако если брали листья карликовой шелковицы, то коконы становились желтыми, а черви, вскормленные листьями клещевины, давали желтовато-коричневые коконы. Немногие, кроме тех, кто занимался этим ремеслом, были посвящены в эти тайны, и даже не все, работающие с шелком.

Арабы, искуснейшие прядильщики и ткачи, проводили опыты со многими видами листьев, и мне шепотом рассказывали, что один из них придумал даже такой шелк, который мог отравить того, кто его носил, потому что в корм червям давали ядовитые для человека, хотя безвредные для шелкопряда листья.

Этот шелк был величайшей редкостью, и халаты или подштанники из него продавались лишь немногим тайным заказчикам. Впрочем, халаты из этого материала шили редко, потому что он особенно сильно действовал, соприкасаясь с кожей. Покупателями часто бывали женщины из гаремов, желающие устранить соперницу, или сыновья властителей, рвущиеся к трону. Чаще всего из такого шелка делали подштанники, рубашки или тюрбаны; в таких случаях сила яда увеличивалась под действием телесного тепла. Носивший такое платье был обречен на смерть, часто в припадке безумия, но без каких-либо признаков отравления.

Говорили, что один араб кормил своих червей листьями индийской лианы с цветами-колокольчиками, отчего черви будто бы давали шелк багряного цвета. Однако это были лишь слухи.

Продавались и красивые краски для пряжи; лучшая красная краска добывалась из насекомых, живущих на дубах; таких насекомых арабы называли «кирмиз"note 13.

На сердце у меня тяжким грузом лежало беспокойство, и я не решался надолго уходить из своей каморки, ибо, когда я понадоблюсь Сафии, то надобность эта будет внезапной и отчаянно спешной. Она дала мне кров, еду и одежду в момент наибольшей нужды, и более того, если кто-нибудь мог выяснить, где сейчас находится мой отец, то именно она. А ей грозит смертельная опасность — это я знал несомненно.

Иногда у меня мелькали подозрения, что она занимается колдовством, хотя никаких признаков этого я не замечал. А уж для человека, сведущего, подобно мне, в древнем неписаном знании, они были бы очевидны. Разве родители моих родителей не похоронены с ветками дуба и белой омелой?

Наши семейные предания повествовали о временах, когда на самом высоком месте острова Мон-Сен-Мишель стоял друидский храм — задолго до того, как христиане собрались что-то строить там. Разве мои предки не учились в тайных святилищах покинутого города Толант, разрушенного норманнами в 875 году?

Разве я сам не был посвящен в древние таинства, и не однажды? Впервые — у Мен-Марца, высокого серого камня вблизи Бриньогана на берегу, где я родился…

Говорили, что друиды исчезли, а может, их и не было никогда… Но обычаи и традиции очень живучи на суровых берегах нашей Арморики, и среди её обитателей есть такие, которые и поныне ещё ходят на старые места в глуши Арре и Гюэльгота.

Среди этих лесистых холмов, на берегах вспененных стремительных потоков, между скалами есть места, которые мы, посвященные в древнее знание, не забыли и никогда не забудем. Там познавал я историю моего народа, историю, начавшуюся ещё раньше, чем первые кельты пришли в Бретань. Некоторые из них перебрались в Англию и Эйре, отступая под натиском римлян, — лишь для того, чтобы через много лет вернуться и пополнить кельтское население Бретани.

Я снова подумал о Валабе. Придет ли она когда-нибудь на Улицу Книготорговцев? Увижу ли я её там?

Сафия не появлялась, и так могло продолжаться ещё много дней.

Я пойду на Улицу Книготорговцев.

Глава 24

Сбросив одежду, я искупался в небольшой ванне в углу комнаты. Это был старинный вестготский дом, а ванну устроили позже, когда появились мавры.

Постоянные упражнения в компании акробатов, борьба, учебные бои на мечах развили у меня мышцы спины, плеч, рук и ног. Я уже перестал расти, но возмужал и стал гораздо шире в плечах и в груди. У меня была тонкая талия, узкие бедра и стройные, но сильные ноги.

Когда я впервые ступил на землю Испании, меня ещё практически не беспокоила растительность на лице; а теперь я носил бородку, подстриженную по последней моде, и усы. Волосы у меня были черные, на свету приобретавшие рыжеватый оттенок, — наследие кельтских предков.

Поддавшись мгновенному настроению, я надел свою новую кольчугу. Она была мелкозвенная, поразительно легкая и носила клеймо знаменитого толедского оружейника. Меч я подвесил на перевязи через плечо — по мавританскому обычаю.

На улице было пусто, если не считать унылого ослика да двух верблюдов в отдалении, лежащих там, где их обычно седлали в дорогу. Странно, что животных оставили на ночь на этом месте.

Улица Книготорговцев была ярко освещена. Повсюду виднелись группы студентов, и, прогуливаясь среди них, я тщетно высматривал Валабу. Меня угнетало тяжелое чувство подавленности, но стряхнуть его не удавалось. Некоторые книготорговцы заговаривали со мной, явно стараясь втянуть в беседу, но в этот вечер мне было не до разговоров.

Разочаровавшись в конце концов, я отправился обратно. Ничего из моей прогулки не вышло. Валаба была занята где-то в другом месте.

Стоящий на углу нищий подошел ко мне за подаянием, но, приблизившись вплотную, прошептал:

— О могущественный! Не возвращайся домой. Беги! Если твоих врагов пока ещё нет здесь, то скоро они появятся…

Нищие дружелюбно относились к уличным музыкантам и певцам, а меня в то время считали одним из них. И все же я не мог последовать этому дружескому предостережению — мне надо было ждать Сафию.

У моего дома все было тихо и темно, только почудилось мне какое-то шевеление в тени неподалеку.

Войдя в дверь с обнаженным мечом в руке, я обыскал комнату — и убедился, что там никого нет; потом прошел в угол, где мог сидеть на постели и читать, оставаясь невидимым снаружи. Маленький фонарь я заслонил, а дверь чуть приотворил, чтобы заметить за ней малейшее движение.

Книга, которую я выбрал, была редкостью, позаимствованной из библиотеки Большой мечети. Она попала в мои руки необычным путем.

Я разбирался в кипе рукописей, не внесенных в каталоги, имея в виду привести их в мало-мальский порядок, когда полка, где они лежали, вдруг наклонилась вперед, открыв глазам моим узкую дверцу, утопленную в стене. Поскольку в этом помещении хранились старые рукописи, не переписанные ещё со времен аль-Хакима, вполне возможно, что о существовании потайной дверцы никто в библиотеке не подозревал.

Дверь была заперта, но любопытство мое все возрастало, и я открыл замок отмычкой, воспользовавшись искусством, которому обучился у уличного люда.

Передо мной оказалась небольшая комнатка, удобно обставленная, но на всем здесь лежал толстый слой непотревоженной пыли. Это был частный кабинет для занятий, возможно, принадлежавший когда-то самому аль-Хакиму. Несомненно, что именно здесь халиф, один из крупнейших ученых арабского мира, занимался изучением старинных рукописей.

Среди примерно пяти десятков книг, находившихся тут, были некоторые хорошо мне знакомые, но та, что лежала на столе, в кожаном переплете, представляла собой перевод с китайского и называлась «Ву Чин Цун Яо», то есть «Краткое руководство по военному искусству»; написал её Цзэн Кунлянь в 1044 году. Открыв её, я обнаружил тщательное исследование военного искусства китайцев, а также монголов. Больше всего заинтересовало меня описание взрывчатого порошка, который китайцы использовали в военных действиях. Среди примечаний в конце книги приводился рецепт его приготовления.

Мавры не знали ничего похожего, и в христианской Европе порошок этот также был неизвестен; но здесь, в моих руках, оказалось все: способ изготовления, указания по использованию и кое-какие сведения об особенностях действия порошка при содержании его в бамбуковых трубках, а также в деревянных или металлических сосудах.

Судя по замечаниям, написанным аккуратным старческим почерком, эта книга, должно быть, попала в руки аль-Хакиму незадолго до его смерти. Халифы, занимавшие трон после него, не обладали свойственным ему интересом к книгам, и эта комнатка была забыта.

Сунув книгу в карман, я запер дверь и сложил рукописи так, как они лежали раньше. Многие из них были дубликатами уже переведенных, м могли пройти годы, пока кто-нибудь потревожит их покой ещё раз.

Военное дело относилось к предметам сильнейшего моего увлечения, и книга, которую я сейчас держал в руках, оказалась для меня истинным сокровищем. С ней можно завоевать царство. Она могла также поднять на воздух стены замка барона де Турнеминя.

Я надежно укрыл её в другом отделе библиотеки и неделю назад отважился украдкой проскользнуть в книгохранилище, чтобы унести её с собой для подробного изучения. Сейчас я снова перечитывал книгу, потому что намеревался целиком запечатлеть её в памяти. Рецепт, который был самой сущностью и важнейшим местом книги, я запомнил через десять минут после того, как впервые взглянул на него, но там имелись и другие важные сведения.

Однако мне трудно было сосредоточиться. Я чутко прислушивался к малейшему звуку на темной улице за дверью, и наконец засунул книгу под рубашку и погасил свечу.

Некоторое время я сидел в темноте, положив обнаженный меч на колени, напрягая слух; во мне нарастала тревога.

На улице что-то упало — или кто-то. Послышалось хриплое, надсадное дыхание и такой звук, словно что-то волочили по земле. До меня донесся слабый стон, стон человека, испытывающего страшную боль, и я приоткрыл дверь пошире — петли, смазанные маслом, повернулись беззвучно.

— Кербушар! Помоги мне!..

Это была Сафия. Она, пошатываясь, приподнялась и чуть не упала, споткнувшись о порог. Я подхватил её свободной рукой, осторожно уложил на пол и, сунув меч в ножны, опустился на колени рядом с ней. Она прошептала:

— Беги! Они идут! Они заставили меня говорить, и они убьют тебя… они…

Несмотря на риск, я зажег свечу. Ее платье насквозь пропиталось кровью, она была жестоко избита — местами тело было рассечено до кости; а ноги превратились в кровавое месиво после жестоких ударов по пяткам.

— Они посчитали меня мертвой… Я не могла оставить тебя… Но беги же! Я освобождаю тебя от твоего обещания… Я не имею права…

Повесив на плечо мешок с картами и несколькими ценными книгами, я завернул её в чистый халат и поднял на руки.

Движение могло убить её, но, если её найдут здесь, то убьют наверняка.

Выбравшись через окно, я поднял Сафию на стену и положил рядом с собой, потом затворил окно. Рискуя свалиться, понес её по верху стены в полной темноте; листья скользили по моему лицу и одежде.

Лошадей в конюшне никто не трогал. Оседлав двух и взяв на повод остальных, я привязал Сафию к седлу, вывел коней и закрыл за собой дверь.

Ночь была прохладной, почти холодной. Высокие арки акведука бросали густую тень на мостовую. Сегодня ночью я покину Кордову. Вернусь ли когда-нибудь? Я любил этот город, и, хотя он многое у меня отнял, но дал гораздо больше.

Скачка будет отчаянная. Она может убить Сафию, но другого выхода у нас нет.

Держась в тени, мы подъехали к потайным воротам. Как я и надеялся, стражи при них не оказалось.

Не обращая внимания на стоны пришедшей в себя Сафии, я скакал к горам, не останавливаясь. Что сотворила Сафия, чтобы заслужить такие пытки, я не знал и знать не хотел. Что бы она ни делала, кончилось все катастрофой.

Перед рассветом я отыскал лощинку у ручья. Снял Сафию с лошади и принялся за дело. Не зря читал я «Канон» Авиценны и труды других великих учителей медицины. Промыл раны, пользуясь лекарствами, которые давно заготовил в дорогу. Осторожно протер истерзанную спину и перевязал.

Она потеряла много крови и, когда я обрабатывал раны, лежала без сознания. Взглянув на её ноги, я ужаснулся. На таких ногах добраться ко мне, чтобы предупредить об опасности, — для такого потребовалось больше мужества, чем судьба вправе требовать от человека.

Солнце уже высоко стояло на небе, когда я закончил работу, но о том, насколько она будет успешной, никак нельзя было судить. Теперь все в руках Аллаха.

Сафия была измождена и бледна, и, открыв глаза, смогла лишь бессмысленно оглядеться кругом и попросить воды. Здесь была трава для лошадей и вода, но долго на этом месте нельзя оставаться.

К вечеру она пришла в сознание и смола съесть немного супа.

Снова я привязал её к седлу и окольной дорогой повез к пещере, где давным-давно дрался с вестготом.

Это пустынное место, пещера хорошо укрыта от посторонних глаз, и рядом есть вода. Там мы сможем скрываться, пока Сафия не выздоровеет… или умрет.

На рассвете, спрятав лошадей среди ивовых зарослей, там, где росла трава, я, пока Сафия спала, взял меч и лук и пошел поискать еду. В небольшой рощице я обнаружил несколько сбившихся в кучку овец из стада Акима; их охранял крупный старый баран. Я убил стрелой ягненка, отбившегося от стада, и, освежевав, отнес мясо в пещеру.

Позднее мне повезло: ниже по течению ручья я наткнулся на другую пещеру — больше, просторнее и ещё лучше укрытую, так что мы перебрались туда.

Лечение Сафии стало первой пробой моих книжных познаний в медицине — оно оказалось бы нелегким испытанием даже для более опытного человека. Тем не менее, постепенно Сафия начала выздоравливать. Она боролась вначале за свою жизнь, потом — за здоровье, ну, а на мою долю выпала борьба за самое наше существование.

Съестные припасы, которые мы привезли с собой, вскоре кончились; однако овцам, по-видимому, было приятно, что я нахожусь где-то поблизости. Если они и замечали мои посягательства на их численность, то, очевидно, ни на что другое они и не рассчитывали.

На некоторых полях Акима что-то выросло за счет самосева, и мне удалось собрать немного ячменя; находил я и фрукты, которые не успели склевать птицы, а как-то раз убил дикого кабана.

Иногда появлялись поблизости конные шайки, а одна добралась даже до разрушенного жилища Акима, но я уничтожил все следы моего присутствия, и они не нашли ничего.

Когда Сафия смогла садиться и сама ухаживать за собой, стало полегче, потому что теперь я мог уходить подальше на поиски еды и трав, необходимых для её лечения.

Беда пришла без предупреждения.

Однажды, когда я садился на лошадь, чтобы отправиться на охоту, к пещере подъехали трое солдат-наемников . Я увидел их мгновением раньше, чем они заметили меня, и обнажил меч, держа лошадь левым боком к ним; меч я положил на колено, острием вперед.

Они, без сомнения, приняли меня за какого-нибудь крестьянина, которого легко припугнуть, и один из них прикрикнул с ленивой угрозой в голосе:

— А ну, слезай с коня, а не то башку раскрою!

Третий солдат, который держался немного позади, сказал:

— Риг, ты только глянь, что там в пещере. Похоже, мы нашли себе бабу…

Я сидел на коне неподвижно, словно застыл в испуге, и тот, что заговорил первым, двинулся ко мне, а Риг тем временем начал слезать с седла. Дав шпоры своему арабу, я бросил лошадь вперед и сбил его наземь. И в тот же миг поднял меч, до этого скрытый корпусом лошади.

Мой внезапный бросок переместил меня так, что я оказался слева от первого наемника. Он вскинул руку; щита у него не было, и мой клинок глубоко врезался ему в плечо.

Наши кони прижались друг к другу, и, послав свою лошадь вперед шенкелями, я всадил меч ему в бок.

Третий бросился наутек, но я, кинув меч в ножны, пустил араба вдогонку за ним, поднимая на скаку лук с наложенной стрелой. Его более тяжелый и менее резвый конь не мог тягаться с моим, я быстро настиг его и выпустил стрелу, пронзившую всадника насквозь. Поймал его лошадь, снял с убитого доспехи и оружие и вернулся к пещере.

Солдата, которого я сбил с ног, больше не было видно, но мне не надо было гадать, куда он делся. Соскочив с коня, я с мечом в руке ворвался в пещеру.

Сафия стояла, прижавшись к стене, с кинжалом в руке.

— Ты дурак, — говорила она. — Он тебя убьет!

— Может, и так, только сначала я с тобой позабавлюсь…

Он бросился к ней, и Сафия хлестнула его по лицу головней из костра. Он-то все внимание обратил на кинжал, а тлеющего сука, который она держала, опустив к полу, не заметил. От быстрого взмаха головня вспыхнула, и он отскочил.

Не моя вина, что он наткнулся прямо на острие моего меча, хотя, правда, я выставил его вперед — самую малость. Если уж человек решился умереть, то кто я такой, чтобы идти против судьбы?

— Удача была на нашей стороне, — заметил я.

— Да, — согласилась она. — Но и твое искусство тоже.

За это утреннее приключение мы были вознаграждены. У нас теперь появилось ещё три лошади, три шлема, две кольчуги с нагрудником, кинжалы, мечи и некоторая другая амуниция. Денег у них оказалось всего четыре динара, но у нас хватало своих. Однако пора было отправляться в путь.

В течение долгих дней, проведенных в пещере, Сафия обучала меня персидскому языку — в дополнение к тому немногому, что я уже знал, — а также начаткам хинди.

Стало мне кое-что известно и о её прошлом. Родилась она в Басре от эмира и рабыни, получила прекрасное образование и была просватана за бенгальского принца. Его ранняя смерть оставила её одинокой, но позднее в Багдаде Сафия вышла замуж за потомка старинной династии Аббасидов и участвовала в заговоре, который должен был возвести её мужа на престол Кордовского халифата. Не преуспев в этом, она стала шпионкой и продавала сведения любому, кто мог заплатить.

Прошло уже четыре месяца после нашего бегства из Кордовы, и хотя тело её было изнурено долгой болезнью, она теперь могла ездить верхом. Но подошвы ног оставались настолько чувствительными, что пройти пешком ей удавалось всего несколько шагов.