17

Случайно мне привелось быть очевидцем этих исторических событий. Дело в том, что именно я переписывал по приказанию Корнелина план военных действий, составленный Адвентом. Когда я закончил работу, над которой не сомкнул глаз всю ночь, явился трибун и заявил, что достопочтенный Адвент требует прислать меня к нему, чтобы одним и тем же почерком были переписаны и дополнительные объяснения к плану.

Было раннее утро. Два мрачных трибуна II Парфянского легиона привели меня на виноградник, где стоял дом, в котором временно жил император, и передали какому-то важному евнуху, велевшему мне подождать в саду. Адвент совещался с августом, но каждую минуту я мог понадобиться ему. Так сказал евнух.

Около небольшого розоватого дома пестрели цветочные грядки, только что обильно политые, судя по свежему аромату цветов, названий которых я не знал. Трибуны ушли. Я скромно стоял, не без страха ожидая, что будет дальше. Вдруг из дома вышел римлянин в красной тунике и, опираясь о перила террасы, стал смотреть на цветы. Я без труда признал в нем императора. Передо мной был человек, от единого слова которого зависела не только моя судьба, но и жизнь. По простоте душевной и потому, что я еще не привык к неумолимости римских законов, мне на мгновение пришла в голову мысль, что представляется удобный случай пожаловаться на насильное зачисление меня в легион. Впрочем, тут же я понял всю безрассудность такого предприятия.

Император был в одной короткой тунике. Бритое лицо его напоминало те лики, которые мы видели на монетах: низкий лоб под курчавыми волосами, оставленная только около ушей борода, выпяченная нижняя губа.

Император потер себе живот, как делают все люди, когда у них непорядки с пищеварением, и вдруг его взгляд упал на меня. От волнения мое сердце забилось.

Антонин нахмурил брови.

— Ты садовник?

Я проглотил набежавшую слюну и хотел ответить, что я не садовник, но в это время в дверях показалось бородатое лицо озабоченного Адвента. В руках он держал свиток и стал что-то объяснять императору, показывая ему с кривой улыбкой написанное. Антонин растерянно взглянул на папирус и удалился вовнутрь дома.

По дорожке виноградника бежали те два трибуна, что привели меня сюда, и я не знаю, чем бы все это кончилось, так как по их разгневанным лицам можно было подумать, что именно я виноват в том, что здесь очутился, но, к моему изумлению, на террасе снова появился Адвент и поманил меня пальцем. Я со страхом приблизился к нему. Мы видели его с Вергилианом в Александрии во время разгрома города, и я знал, кто меня зовет.

Он сказал старческим голосом:

— Ты и есть тот каллиграф, которого прислал Корнелин?

Я ответил, что явился сюда по распоряжению трибуна.

— Пойдем со мной. Ты пишешь превосходно. Но научен ли ты записывать скорописными знаками речи ораторов?

Мне было знакомо и это искусство.

— Тебе выпадет большая честь. Будешь записывать на военном совете речь самого императора, а потом тщательно и без единой описки перепишешь все на пергаменте в назидание потомкам…

Я так растерялся, что ни слова не мог произнести в ответ. Все окружающее казалось мне сновидением. Я уже имел случай отправить Вергилиану с одним торговцем, собиравшимся ехать в Рим, свое послание, и этот человек клятвенно обещал за десять денариев лично вручить письмо моему другу, которого нетрудно было там разыскать. Я считал дни, потребные для корабля, чтобы доплыть из Лаодикеи в Италию, и время, необходимое для приезда Вергилиана в Антиохию или хотя бы для получения ответа на мой призыв о помощи, но судьба продолжала играть мною, как уличный фокусник мячом, и я не знал теперь, что ждет меня впереди.

Когда спала жара, точно в назначенный час явились военачальники и друзья августа. Император был все в той же красной тунике. Он сидел на деревянном раздвижном кресле, какие со времен Регула положены для римских магистратов. Стремясь соблюсти видимость законности, императоры сохранили для нашего государства название республики и носили некоторые республиканские титулы; они называли себя народными трибунами и консулами, хотя никто не смел возвысить против них голос, даже сенат, растерявший в грохоте гражданских войн остатки прежнего величия. Звание римского гражданина стало пустым звуком, и люди превратились из граждан в подданных, почти в рабов, но и это уже не удовлетворяло императоров, и они требовали, чтобы в глазах окружающих чувствовались раболепство и трепет пред ними, как перед божеством. Им посвящали храмы.

Около Каракаллы стоял префект претория Опеллий Макрин. Он перебирал пальцами золотую цепь, на которой у него на шее висел серебряный символический меч — знак его должности, состоявшей в том, чтобы неукоснительно блюсти законы. По-видимому, это был очень хитрый человек, с вкрадчивым голосом, но с жестокими глазами. Мне почему-то показалось, что такой человек способен на предательство. С ним еще придется встретиться в этом повествовании.

С другой стороны к императору склонялся широкой седой бородой Адвент, и за ним я заметил ничего не выражавшее и в то же время полное внутреннего ехидства лицо Гельвия Пертинакса, тем не менее каждое мгновение готовое расплыться в угодливой улыбке, стоило только августу обратиться к нему с каким-нибудь самым пустячным вопросом.

Среди присутствующих военачальников находились Цессий Лонг и Корнелин. Я был скрыт от их взоров, потому что какой-то центурион поместил меня за колонной с приказанием не двигаться с места, но имел полную возможность наблюдать за участниками собрания и видел, что они вошли сюда с не меньшим волнением, чем я, отдав предварительно мечи трибуну претория, выполнявшему обязанности начальника стражи.

Все стояли в молчании, ожидая, что скажет август.

Антонин брезгливо окинул взглядом явившихся к нему легатов и префектов, сделал короткий жест рукой, приглашая садиться на приготовленные для этой цели скамьи, простые, но предусмотрительно покрытые коврами. Скамейки стояли на некотором отдалении от того места, где сидел император. После минутной суеты и стука передвигаемых скамей наступила могильная тишина.

Антонин еще раз оглядел собравшихся.

— Друзья! Мы накануне важных событий… Предложу вам план военных действий, который будет, вероятно, стоить больших человеческих жертв.

Я с волнением записывал слова императора скорописными знаками.

— Но настал решительный час, когда надлежит с оружием в руках решить судьбы отечества. Необходимо напрячь все силы, чтобы увенчать наши усилия победой. Адвент, изложи план!

Поседевший в боях, проливавший человеческую кровь как воду, старый военачальник встал и развернул свиток. Откашлявшись в кулак и разгладив направо и налево усы, он стал читать, а я продолжал записывать вместе с двумя другими скрибами, возможно рабского состояния, завистливо косившими глаза на мой быстро двигавшийся тростник.

— Августу было угодно повелеть… «Военные действия начать без предупреждения, считая, что в войне с парфянами залог успеха кроется во внезапном нападении. Но, принимая во внимание, что на нашем пути в Парфию стоит крепость Арбела, военные операции следует начать с овладения этим укреплением, не забывая о том, что при захвате крепостей тоже особенно большую роль играет внезапность… Разумно также быть готовым к неожиданностям. Поэтому необходимо приготовиться к осаде, по возможности кратковременной, чтобы не позволить Артабану бросить свои главные силы на выручку осажденным».

Адвент вопросительно посмотрел на императора.

Антонин по-прежнему сидел в кресле, разглядывая свои ногти.

— Не желает ли кто-нибудь высказаться по поводу плана войны? — спросил он.

Это был человек, в котором африканская пылкость отца мешалась с сирийской рассудительностью матери. Антонин был подвержен припадкам гнева, мстителен, никогда ничего не прощая врагам и соперникам, но в часы холодного обсуждения государственных дел способен широко охватить положение. Теперь он понимал, что начинается серьезная игра, в которой ставкой будут не только караванные дороги, но и весь Восток, а может быть и его собственная жизнь. В случае неудачи парфяне могли наводнить Сирию и сбросить римлян в море, поддержанные восстаниями во многих провинциях. Бремя римской власти было тяжело, и народы терпели его неохотно. Император знал об этом.

Все хранили молчание.

Адвент повторил:

— Никто не хочет говорить?

Никто не посмел открыть уста. Лишь префект II Парфянского легиона Ретиан, новый любимец императора, человек небольшого роста, ловкий в движениях, как кошка, с яркими черными глазами, делавшими его румяное лицо умным и значительным, типичный льстец по манерам, посмотрел на Антонина преданными глазами.

— План гениален. Мы приложим все усилия, чтобы оправдать твое высокое доверие.

Ретиан так смотрел на августа, точно был не в силах скрыть свое восхищение перед его военным дарованием.

Антонин ласково погрозил ему пальцем:

— Адвент, прочти диспозицию.

Старик все тем же унылым и монотонным голосом, в котором уже чувствовался не только жизненный опыт, но и усталость от жизни, стал читать диспозицию, разработкой которой особенно гордился император:

— Августу угодно повелеть… «Легионы двинутся в путь после совершения положенных воскурений фимиама завтра, с наступлением темноты и соблюдением полной тайны, по правому берегу Тигра и дойдут до того места, где в Тигр впадает Забат, и там перейдут на другой берег, чтобы не производить двойной переправы…»

— Подобная предусмотрительность вызывает изумление! — восхищался Ретиан столь громким шепотом, что все слышали его слова.

Адвент строго посмотрел на префекта, так как презирал льстецов, и возобновил чтение диспозиции:

— Августу угодно повелеть… «Диспозиция в походе… Передовые части в составе Исаврийской, Пафлагонской и Сарматской конных когорт, отряда пальмирских конных лучников выступят под начальством Нумериана, трибуна. Этим воинским силам предписывается захватить и охранять переправу через Тигр».

Император оторвался на мгновение от созерцания ногтей:

— Все понятно, друзья?

Глухой гул голосов подтвердил, что все понятно. Антонин кивнул головой Адвенту.

— «Вслед за ними выступает конница нижеследующих легионов: Четвертого Скифского, Двенадцатого Громоносного и Пятнадцатого Аполлониева под начальством Валента, трибуна. Назначение этих конных частей — подкрепить действия Нумериана по захвату переправы, буде парфяне в данном месте окажут более упорное сопротивление, чем предусмотрено».

Выпятив нижнюю губу, император сидел, подпирая рукой подбородок и упершись локтем в обнаженное колено. Он разрабатывал план, одного его слова было достаточно, чтобы послать легионы на запад или на восток, но у него был такой вид, точно не он посылает их, а они влекут его в неизвестность событий.

Все тем же равнодушным голосом Адвент перечислял легионы, конные и пешие когорты; диспозиция определяла точное место для каждого воина, местонахождение обозов и метательных машин, госпиталей, походных кузниц и складов продовольствия. Когда каждый узнал свои обязанности в походе и назначение в предстоящих боях, император встал. Вслед за ним тотчас поднялись со скамей остальные, в глубине души, вероятно, довольные, что наконец кончилось это томительное собрание.

Каракалла исподлобья окинул присутствующих подозрительным взглядом.

— Друзья! Теперь вы все выполните ваш долг перед отечеством… Да помогут вам боги! Я сам отныне… А также надлежит все силы для сокрушения… сокрушения…

Видимо, Антонин разволновался в предвидении грядущих сражений, и мысли у него стали путаться. Все стояли перед господином мира, опустив глаза, испытывая неловкость за его неожиданное косноязычие. А я и другие скрибы не знали, что же нам писать, и в страхе переглядывались между собой.

Наконец император сделал широкий жест рукой, подобно ораторам, когда они хотят придать более торжественности своим заключительным словам на форуме.

— Да благословит вас Геркулес!

Я видел, как все поспешили покинуть перистиль. Цессий Лонг вытирал пот на лбу полой тоги.

На землю уже опускалась прозрачная и звездная адиабенская ночь.

18

Военные действия против Парфии начались с осады Арбелы, и мне пришлось принимать участие в этом историческом событии. От Вергилиана не было никаких известий. В некоторые дни мне хотелось бросить все и уйти куда глаза глядят, но старый Маркион, которому я рассказывал о своих переживаниях и даже сообщил о намерении бежать, отговорил меня от этой безумной затеи, так как, по его мнению, бегство из рядов — недостойный поступок. Да и ужасно очутиться одному среди пустыни, где в скалах прячутся львы. А между тем Вергилиан не мог оставить меня в таком положении. Благоразумнее было потерпеть еще некоторое время, тем более что, очутившись на положении дезертира, я очень усложнил бы моему другу заботы обо мне. Поэтому я решил, что выдержу все испытания, посланные мне небом, и старательно выполнял свои обязанности, за что получал лестные похвалы от Корнелина.

Я уже успел присмотреться к этому человеку. Трибун читал в свободное от занятий время Тацита и подражал древним римлянам — был воздержан в пище и питье, вызывая насмешки товарищей, которые не могли понять, как возможно для воина в такое тревожное время не пить вина или не посещать лупанары. Но я заметил, что ничто человеческое не чуждо трибуну, хотя он и соблюдал во всем меру. За эту выдержку его дарил своей дружбой легионный врач Александр. Действительно, среди грубых распутников и пьяниц, хотя, может быть, и внушительных в строю мужей, Корнелин был единственным, кто помнил примеры римской доблести. Он был типичным римлянином и во всем, что касалось богопочитания, и боги в его представлении являлись не прекрасными видениями поэтов, а олицетворяли принципы, управлявшие жизнью вселенной. Корнелин верил, что все в мире покоится на извечных основаниях, а в обществе — на принуждении: если школьник не проявляет рвения в изучении грамматики, он получает удары ферулой, то есть деревянной линейкой, воина за проступки наказывают лозой, раба за возмущение распинают на кресте, всякого нарушителя закона бросают в темницу, а за смертоубийство преступник приговаривается к отсечению головы мечом, если он римский гражданин, в прочих же случаях — секирой. По мнению трибуна, каждый должен выполнять свой долг и не мечтать о золотом веке, так как не в человеческих силах изменить существующий порядок. Но его крепкое, закаленное упражнениями тело было полно жизненных сил и готово сопротивляться смерти, как зверь сопротивляется псам или птица силкам.

Когда Корнелин очутился под Арбелой, он решил, что отныне представляется случай проявить себя и обратить на свои подвиги внимание августа. Не стесняясь, он говорил об этом окружающим.

Зубчатые стены Арбелы поднимались и спускались по отрогам Адиабенских гор. Через каждые пятьдесят шагов возвышалась четырехугольная башня с бойницами для лучников. Посреди города вздымалась к небесам громада пирамидообразного храма, вокруг которого вилась спиральная лестница, а на вершине, уже под самыми облаками, пылал жертвенный огонь. Зрелище было внушительное и непривычное для глаз. Храм как бы господствовал над всем миром, и я слышал однажды, как один воин, очевидно, христианин, сказал:

— Башня вавилонская!

Рассказывали, что в этом святилище находились могилы древних парфянских царей.

Арбельскую крепость защищали отборные воины, и она была снабжена огромными запасами продовольствия, так что могла выдержать длительную осаду. В довершение ко всему во время последней гражданской смуты, когда Септимий Север разбил в Каппадокии легионы своего соперника Нигера, провозглашенного восточными легионами августом, многие сподвижники узурпатора, опасаясь расправы жестокого и мстительного африканца, бежали в Парфию. Среди них были антиохийские математики и архитекторы, знающие механику метательных приспособлений, и многие военные трибуны. Одни вынуждены были поступить на службу к парфянскому царю, строить для него военные орудия, мосты и крепости, другие влачили жалкое существование в качестве погонщиков ослов или даже стали рабами, Но кое-кому удалось войти в доверие к новым господам; презрев римское происхождение, они сменили тогу на варварскую одежду, изучили язык врагов Рима и заняли высокое положение в Ктесифоне. Например, было известно, что и стратегом Арбелы состоял некий Гней Маммий, род которого насчитывал среди своих предков двух или трех триумфаторов. Едва ли удалось бы вступить с ним в переговоры сыну Септимия Севера, и об этом очень сожалел Адвент, считавший, что несколько талантов золота могли бы весьма поколебать прочность арбельских стен.

Итак, легионы благополучно перешли через Тигр. Переправа производилась по деревянному мосту, может быть и не похожему на тот, что Траян некогда построил на Дунае, но тем не менее представлявшему внушительное сооружение. Возведя за один день предмостные укрепления, легионы двинулись дальше на восток. Но на первом же переходе парфянская конница обрушилась на передовые римские части, засыпав римлян стрелами. Подоспевшие три когорты оттеснили парфян, и по своему обыкновению они скрылись в облаках пыли. Головной IV Скифский легион продолжал путь, но теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы совершить внезапное нападение на Арбелу. Римляне увязали в песках со своими тяжело нагруженными верблюдами и метательными машинами на волах. Очевидно, парфяне были уведомлены о приближении римских сил лазутчиками, ловившими на антиохийских базарах каждое слово. Предстояла длительная осада Арбелы.

Старые, опытные воины, понимавшие толк в осадных действиях, покачивали головами, глядя на неприступные стены крепости, за зубцами которых поблескивала медь оружия. Слышно было, как в городе глухо гудел огромный парфянский барабан, висевший на сторожевой башне. Потом непривычно для уха захрипели гнусавые горные трубы, длиною в пять локтей. Легионы приблизились к крепости, разорили близлежащие селения, захватили стада, которые замешкавшиеся пастухи не успели угнать в город, и медленно обложили Арбелу со всех сторон.

Благодаря своим письменным обязанностям мне часто приходилось иметь дело с военачальниками и невольно подслушивать их разговоры. Из одной фразы Цессия Лонга я понял, что он был сторонником осады, а не кровопролитного приступа.

— Только бы не вздумали брать эту твердыню с легкомысленным желанием покончить с нею в один день. Парфяне упорны в защите крепостей. Уверяю тебя, Корнелин, что мы потеряем под арбельскими стенами наших лучших воинов.

Трибун не без уважения окинул взглядом молчаливую крепость.

— Адвент осторожен в своих действиях.

— Но таковой может быть воля августа, мой друг Корнелин.

— Необходимо пустить в ход осадные башни.

— Адвент говорит, что он предпочел бы подкуп сатрапа.

— Маммий не сатрап.

— Ему можно обещать помилование…

Римляне разбили осадный лагерь в двенадцати стадиях от крепостных стен и стали возводить вал. Первые дни были посвящены спешной прокладке дорог и сбору осадных машин и башен, в разобранном виде доставленных под стены Арбелы на верблюдах.

Не теряя времени, разведчики уже производили поиски наиболее уязвимых мест в крепостных укреплениях и захватывали в плен парфян, осмеливавшихся выходить по ночам из крепости. После допроса с пытками огнем и железом их убивали.

XII и XV легионы устроили свои осадные укрепления против северной стены, где по условиям местности удобнее всего было использовать передвижные башни, — именно с этой стороны предполагалось произвести приступ. Поэтому баллисты и катапульты тоже предназначались для действия на этом участке. Но для отвлечения внимания осажденных IV легиону было дано задание сделать ложное нападение с южной стороны.

Как это в обычае на Востоке, боевые действия начались перебранками с осажденными. Римские воины изощрялись в обидных прозвищах для парфянского царя. Парфяне отвечали довольно язвительными насмешками над Каракаллой. Затем в воздухе угрожающе запели стрелы. Коротко прошумев над головой счастливца, которого они миновали, страшные летуньи впивались в землю или в дерево защитительных сооружений.

Решительные действия начались, когда Адвент отдал приказ готовиться к приступу. Надлежало торопиться: Артабан спешно собирал своих воинов, чтобы двинуться на выручку осажденной крепости.

Всю ночь стучали топоры легионных плотников, строивших под покровом ночной темноты осадные башни. Над римским лагерем стоял глухой гул, хотя центурионы употребляли все усилия, чтобы тишина не нарушалась. Сам император неоднократно садился на коня и в сопровождении Адвента объезжал среди ночи лагерь. Под блистающими звездами вырастали четыре деревянные башни, представлявшиеся грозными, молчаливыми сооружениями. Строительством их ведал Корнелин, и мне иногда приходилось сопровождать его на место работ.

В ту тихую звездную ночь, возбужденный осадной суматохой, трибун не прилег ни на одну минуту, и это волнение невольно передавалось и мне. Он лично надзирал за кузнецами и плотниками, и под его наблюдением производилась также сборка метательных машин.

Уже двигались к стенам так называемые «черепахи», представляющие собою нечто вроде навесов из досок, покрытых мокрыми солдатскими плащами и бычьими кожами для защиты от смолы и огненных стрел, легко зажигающих сухое дерево. Эти передвижные устройства используются для того, чтобы выравнивать землю. Затем по этим приготовленным заранее путям к стенам двигаются тяжкие осадные башни.

Вокруг стояла непроницаемая, душная мгла Но неожиданно в том месте, где римские воины под защитой таких передвигаемых вручную «черепах» медленно прокладывали дороги, на крепостной стене блеснул яркий огонь, раздуваемый на высоте движением воздуха. Парфяне зажгли на стене бочку со смолой, чтобы осветить римлян, работавших над устройством подступов к крепости, и стали осыпать их стрелами. Иногда в деревянную «черепаху» с грохотом падал камень, выпущенный из баллисты. Снова послышались глухие удары барабана, наполняя ночь тревогой. С этими мерными ударами смешивался гул взволнованных голосов в римском лагере.

Две «черепахи» застряли в сорока шагах от крепости, озаренные смоляным пламенем, и воины опасались выглянуть из-под прикрытия, так как в их сторону непрестанно летели стрелы.

Корнелин поспешил на место событий. Схватив у какого-то воина щит и прикрываясь от стрел, он перебежал расстояние, отделявшее вал лагеря от «черепах», и вскочил под защиту одной из них; я, как неразумный мальчуган, последовал за ним, что трибун, впрочем, нашел вполне естественным.

Корнелин с ругательствами набросился на воинов.

— Почему не продвигаетесь вперед?

Но воины не имели особенного желания рисковать своей жизнью, и оказавшийся в «черепахе» центурион объяснил, что работать под стрелами опасно, и просил обстрелять стены, чтобы прогнать оттуда проклятых парфян.