Слоны Ганнибала - В дни Каракаллы

— Сейчас переговорим с тобой. Но сначала позволь закончить.

Он обратил нахмуренное лицо к писцам:

— Написали? Перепишите все начисто на хорошем папирусе. Здравствуй, Кальпурний Вергилиан! А где же сенатор?

— Дядя болен.

— Подагра разыгралась? У меня самого повторяются припадки. И, знаешь, неизвестно, по какой причине. То ли я съем что-нибудь неподходящее, то ли… Впрочем… Значит, ты только что вернулся из странствия. Не лицезрел ли августа?

Вергилиан рассказал, смягчая описания, о том, что произошло в Александрии.

Макретиан вытер платком потный лоб. Лицо у него было высохшее, как у мумии, которую мне пришлось видеть в одном разоренном египетском храме. Стол на львиных лапах оказался заваленным бумагами и мешочками с образцами пшеницы. По другую сторону его склонился в почтительном положении секретарий.

— Валентий, пойди и посмотри, как переписчики выполняют заданную им работу. А я пока побеседую с Вергилианом.

Секретарий и скрибы удалились.

Вергилиан знал, что для префекта Рима ничего не могло быть занимательнее разговора о его болезнях. Верный пес императора, проверявший все лично до последнего обола, всю жизнь просидевший в официях, Макретиан обладал счастливой уверенностью, что без него перестанет светить само солнце. Даже на ночном ложе, рядом со своей такой же худощавой, как и он, супругой, префект шептал цифры и подсчитывал с помощью пальцев какие-то суммы, а оставленная в пренебрежении супруга вздыхала, чего-то ждала, потом поворачивалась к мужу спиной и засыпала. Так насмешники рассказывали под портиками. Другой его слабостью была медицина. Лечился префект по всем правилам, предписанным еще Гиппократом, и верил медикам, как дельфийскому оракулу.

Он и сегодня охотно завязал беседу на эту тему.

— Здоровье? Оставляет желать лучшего. Колотье в боку и спазмы сердца. Это от волнений. Все нужно знать. Выпал ли дождь в Африке и каков улов рыбы в Понте.

Макретиан стал пространно, но короткими фразами, как все больные сердцем, повествовать о лекарствах, прописанных ему Геронтием — греческим врачом, прославившимся в те дни в Риме своим врачебным искусством. Потом посмотрел на меня:

— А кто этот юноша?

Вергилиан не знал, как объяснить мое присутствие.

— Мой молодой друг. Спас меня однажды от смерти. Сын почтенных родителей. Мы всюду вместе…

Макретиан еще раз внимательно посмотрел на меня, пожевав узким, рыбьим ртом.

— Мне нужно поговорить с тобой, Вергилиан, по очень важному делу. С глазу на глаз. А ты выйди, дружок, и подожди в приемной.

Мне ничего не оставалось, как удалиться под извиняющимися взорами Вергилиана.

Беседа поэта с префектом Рима продолжалась около часа. Когда Вергилиан очень озабоченный, появился из-за завесы и мы стали спускаться по лестнице, он сказал сквозь зубы:

— Плохие вести, мой друг!

Я вопросительно посмотрел на него. Поэт положил мне на плечо руку.

— Ты погуляй в садах Мецената, а я поспешу к сенатору. Мне необходимо поговорить с ним. Макретиан сообщил много неприятного.

В тот день я ничего больше не узнал и отправился побродить по городу.

На другое утро я пришел к Вергилиану, чтобы по обыкновению написать для него несколько писем.

Он мрачно посмотрел на меня.

— Сегодня мне не до эпистолярных занятий.

По этим словам я понял, что поэт в плохом настроении.

— Тебе не до писем? Значит, я могу пойти в сады Мецената?

— Пойди. Но не хочешь ли ты совершить со мной далекое путешествие?

— Путешествие?

— В Карнунт. Мне надо срочно ехать в этот город. И вот я спрашиваю: нет ли у тебя желания сопровождать своего друга?

В моей душе началась борьба.

— Ты же хорошо знаешь, я явился в Рим, чтобы ходатайствовать перед сенатом о важном деле. А мое прошение по-прежнему лежит у тебя на столе.

Вергилиан схватился за голову:

— Извини меня за забывчивость. Почему ты не напомнил мне? Но это не представляет большой трудности. Сегодня же я получу для тебя необходимое постановление сенатской официи. Будь спокоен! Между прочим, если ты поедешь со мной в Карнунт, то оттуда тебе проще всего попасть в Томы.

Нетрудно было сообразить, что он прав.

— Конечно, я поеду с тобой. Однако, не скажешь ли ты, в чем заключается цель твоей поездки? Что тебе сказал вчера Макретиан?

Поэт опять стал серьезным.

— Макретиан сообщил, что в Паннонии со дня на день ожидается нашествие варваров.

— А при чем тут ты?

— Я ни при чем. Но в Карнунте у дяди лежит на складах огромное количество закупленных кож. Их еще не успели вывезти в Аквилею. Если варвары захватят эти склады, мы будем с тобой беднее любого башмачника.

Я рассмеялся, вспомнив о богатстве сенатора Кальпурния.

— Не смейся! Кожи закуплены на миллионы сестерциев. Предполагается, что август намерен набрать двенадцать новых легионов, по примеру тех трех парфянских, что создал Север. Понимаешь, сколько потребуется кожи для панцирей, щитов, обуви и всякого снаряжения! Поэтому сенатор решил не упускать удобного случая. Использовав для этой цели средства Тибуртинского банка, он закупил на все наличные деньги кожи. Одним из пайщиков банка является Макретиан. Он-то и открыл нам намерения августа относительно легионов и даже сам посоветовал подумать о коже. Но ты должен держать язык за зубами.

— Клянусь, я буду нем как рыба.

— Вчера, можешь себе представить, префект шепнул мне, что лазутчики донесли о скоплении за Дунаем больших толп варваров. Главным образом сарматов. Все было спокойно. И вдруг гром среди ясной погоды! Ты понимаешь, что будет с нами, если враги захватят Карнунт?

— Вероятно, это будет довольно неприятная история.

— Вот что произойдет. Варвары захватят кожи. Но потеря товара означала бы не только полное разорение для сенатора, следовательно, и для меня. Больше того! Когда выяснится, что на покупку кож истрачены капиталы Тибуртинского банка, вкладчики потребуют свои деньги. Многие из них влиятельные люди, сенаторы. В случае краха сам Макретиан не пожалеет дядю. Он настаивает, чтобы в Паннонию был послан доверенный человек. Пока еще не поздно. Необходимо доставить кожи в Аквилею или в другое безопасное место.

Я не очень хорошо разбирался в банковских операциях, но понял, что сенатор поступил противозаконно.

— Значит, твой дядя закупил на деньги вкладчиков кожи с намерением продать их, поделить прибыль с Макретианом, а взятые деньги вернуть потом в банк?

— Из тебя получился бы неплохой меняла, — иронически заметил Вергилиан.

— А прибыль действительно получить можно немалую. Но если кожи будут расхищены, сенатору останется только повеситься. Приходится ехать в Карнунт. Макретиан разрешил мне воспользоваться императорскими почтовыми тележками. Мы полетим с тобой быстрее ветра!

По спине у меня пробежал холодок. Новое странствие! Но, так или иначе, моя участь была решена.

6

В сопровождении все того же Теофраста, уже предвкушавшего новые каверзы со служанками харчевен, мы поспешили в Аквилею и оттуда сломя голову помчались по Аррабонской дороге дальше на север. Макретиан предоставил в наше распоряжение коней императорской почты, и мы беспрепятственно меняли тележки, показывая смотрителям станций особый знак — бронзовый кружок с изображением бегущей лошади, у которой пышно развевался хвост на ветру. Настроение у меня было превосходное. В кожаной сумке, в которой я возил письменные принадлежности, так как неизменно выполнял при Вергилиане обязанности скрибы, лежала копия указа сенатской судебной официи об отмене несправедливого приговора и постановление о возвращении нашей семье отнятого земельного участка с домом и прочими угодьями. Откровенно говоря, меня мало волновала судьба карнунтских кож, но это предприятие давало возможность поскорее добраться до дома, и я был доволен. Огорчала только предстоящая разлука с Вергилианом, которого я полюбил за его стремление к справедливости и простое обращение с людьми, несмотря на богатство и положение приемного сына сенатора.

Однажды была очередная остановка в пути. Таверна стояла в некотором отдалении от дороги — низенькое строение из красного кирпича, со всякого рода хозяйственными пристройками и навесом для вьючных животных. Все было обнесено каменной оградой и у высоких ворот, в какие могла беспрепятственно въехать повозка, нагруженная соломой, в стену предусмотрительно вделали мраморную доску. Мы прочли на ней:

ЗДЕСЬ МЕРКУРИЙ предлагает путнику хорошие сделки, а хозяин таверны — обильный харч, нектар богов и покойный ночлег

На дворе виднелось несколько распряженных возов, у каменных яслей жевали сено кони и мулы, на навозной куче посреди двора горланил белый петух, потряхивая красным гребнем. Как выяснилось, таверну содержал отставной солдат по имени Дурк, дикого вида человек, обросший трехнедельной щетиной бороды. Когда наша повозка с грохотом подъехала к воротам, хозяйка, очень румяная женщина с черными лукавыми глазами, рассчитывалась с одним из покидавших таверну постояльцев. Путешественник, судя по узкой красной полосе на его грязноватой тунике центурион или кто-нибудь в этом роде, откинул полу дорожного плаща с куколем и развязал мешочек с денариями, а курчавый раб держал в поводу двух коней — серого в яблоках и гнедого.

Хозяйка загнула палец на левой руке:

— Итак, за сено один асе.

Центурион повторил:

— Один асе.

— За пироги и вино три асса.

— Это дорого, — запротестовал человек в плаще.

— Ничего не дорого, пирог был отличный, с потрохами. Такого и в Аквилее не испекут. Итак, четыре асса. Да за девочку двенадцать ассов.

Улыбаясь каким-то приятным воспоминаниям, путник стал со вздохом отсчитывать монеты, а раб безучастно смотрел на румяную хозяйку, на своего патрона и на весь мир.

В это время со двора таверны до нас донесся невыразимый визг. Дикие вопли переходили порой в горестное хрюканье и снова сменялись душераздирающим воем. Когда мы очутились под навесом, я увидел, что на земле лежит огромная черно-розовая свинья. Ноги ее с раздвоенными копытцами были туго связаны ремнем, и она тщетно билась, стараясь освободиться от пут и морща жалкий рот. Это было ужасное предчувствие расставания с миром теплых луж и ни с чем не сравнимых помоев, где плавали дынные корки. До сих пор ее благодушное блаженство не знало предела и еще совсем недавно оно почесывала с счастливым хрюканьем спину об угол хлева,

— и вот всему этому приходил конец. Уже пылал костер, чтобы опалить тушу зарезанного животного. Подручный Дурка, низколобый, обросший волосами, — беглый гладиатор, как нам шепнул словоохотливый путник, — точил на плоском камне длинный нож. Такие ножи бывают у разбойников.

Он поминутно сплевывал набегавшую слюну и разражался несуразным смехом, с удовольствием прислушиваясь к визгу.

— Сейчас я тебя поглажу по шейке лезвием.

Когда мы слезли с повозки и проходили мимо него, он подмигнул нам и стал пробовать нож на грязном ногте. Но если не считать этого печального, но вполне обычного события со свиньей, то все вокруг было исполнено сельского благодушия. Вытирая полой коричневой туники мокрые руки, хозяин повел нас в таверну, где мы и расположились на отдых. Вергилиан устал от беспрерывной тряски и решил провести здесь остаток дня и всю ночь.

Теофраст привязал мулов к столбу, — в Саварии мы распростились с почтовыми тележками, Вергилиан приобрел там более удобную, крытую парусиной, повозку и пару этих необыкновенно выносливых животных. При езде на них не так страдали кости. Таким образом, мы благополучно добрались до гостеприимного заведения Дурка.

В грязной харчевне, полной гари и дыма, справа от входной двери виднелся каменный прилавок с вделанными в него медными котлами. В одном кипела вода, чтобы разбавлять вино, в другом варились бобы, в третьем тушилась в оливковом масле вонючая рыба. Тут же стояли, дружески привалившись одна к другой, высокие амфоры с виноградным соком. За этим прилавком в виде печки уже хозяйничал беглый гладиатор. Он то поддерживал огонь под котлами, то выбегал во двор, где навеки прекратился визг свиньи.

Слева находились два длинных стола, за которыми сидели путники. Остальные лежали на соломе в углублениях стены. Все это были люди, направлявшиеся по каким-нибудь надобностям в Саварию или возвращавшиеся в Аквилею. Под почерневшими от дыма балками потолка висели круги колбас, связки чеснока и лука. Обслуживала посетителей расторопная рабыня с серебряными серьгами в виде колец. Судя по ее беспечному смеху и по той улыбке, какой она приветствовала красивого Вергилиана, томно поддерживая руками еще небольшие груди, она была не только служанкой, но и служительницей Венеры. Я огляделся. В харчевне всюду были грязь и паутина по углам. По-видимому, здесь нас ждали тюфяки с круглыми клопами и блохами, а может быть что-нибудь и похуже. В глубине помещения кривая лестница вела куда-то наверх, под самую крышу.

Вергилиан осмотрел обстановку, в какой мы очутились, но не выразил большого неудовольствия, привыкнув ко всему во время своих странствий. Таверна как таверна… Впрочем, мы устали до крайности и, наскоро поев вареных яиц, решили лечь спать. Дурк по одежде моего друга понял, что перед ним богатый человек, и отвел нам лучшее место для спанья — в нише около очага, разбудив и изгнав оттуда какого-то торговца. Теофраст остался на дворе, чтобы сторожить мулов и повозку, но, само собою разумеется, тут же уснул как убитый.

Когда мы проснулись с Вергилианом, чтобы продолжать путь, солнце уже стояло довольно высоко на небосклоне. Ночные постояльцы обсуждали в таверне какое-то событие.

— Что случилось? — спросил Вергилиан хозяина, проносившего мимо нас глиняный сосуд с водой.

Дурк обратил к нам заросшее щетиной лицо:

— Говорят, сарматы перешли Дунай.

Вергилиан вскочил и растерянно посмотрел на меня.

— Сарматы перешли Дунай! Что же нам делать?

Ему здесь не с кем было посоветоваться, кроме своего юного друга, но я, еще не искушенный в житейских делах, в данном случае был плохим советчиком.

Люди с волнением расспрашивали путешественника, пришедшего на заре из Аррабоны. Мы тоже стали задавать ему вопрос за вопросом. Но он ничего толком не знал и только слышал от других о появлении сарматов на римских землях.

Необходимо было что-то предпринять: или поспешить в Карнунт, или поскорее возвращаться в Аквилею, пока еще на берегах Дуная не начались военные действия.

Между тем по Аррабонской дороге, невдалеке от которой стояла таверна Дурка, уже направлялись на север конные отряды. Мы все вышли из харчевни и, обсуждая события, смотрели в ту сторону, где быстро двигались кони, неся всадников и таща повозки с провиантом. В это время два воина отделились от строя и помчались к таверне. Один из них был центурион, другой — простой всадник. Оба плохо говорили на языке римлян.

Центурион остановил коня перед самым носом Дурка.

— Кто здесь хозяин?

— Я владелец этой таверны.

— Есть у тебя вино, рыжая собака?

— Есть, но в небольшом количестве.

— Принеси немедленно! И не мешкай, нам некогда!

По многолетнему опыту Дурк знал, что в данном случае ему не заплатят ни асса, но принес вина. Однако полюбопытствовал:

— Куда же вы спешите так?

Центурион взял из рук трактирщика сосуд.

— Варвары переходят Дунай. Из Аквилеи идет на помощь Пятнадцатый легион. Мы спешим, чтобы защищать священные границы империи.

— Значит, и Карнунту угрожает опасность? — спросил встревоженный Вергилиан.

Центурион ответил:

— Этого я не могу тебе сказать.

Не слезая с коня, он поднес кувшин к устам и, не прерывая приятного занятия, отпил изрядное количество виноградного напитка, а потом передал сосуд всаднику, взиравшему на начальника с нетерпением и завистью. Затем оба, уже не удостаивая ответом недоуменные вопросы путников и не уплатив, конечно, за вино, поскакали догонять свои повозки.

Такие сцены происходили до самого вечера. Бородатые солдаты, по большей части из вспомогательных когорт, в кожаных штанах и в шерстяных плащах, сворачивали с дороги, забегали в таверну и требовали вина. Дурк клялся им, что только что продал последнюю амфору, и тогда воины осыпали его площадной бранью, но опасались громить заведение: как выяснилось, неподалеку находился какой-то важный военачальник, о котором солдаты рассказывали, что ему ничего не стоит распять на кресте виновного в грабеже.

Мы по-прежнему не знали, что предпринять. Дурк, к которому Вергилиан обратился за советом, высказал мнение, что следовало выждать, как развернутся события, и не торопиться с отъездом. По слабости характера Вергилиан послушался его. Нам и в голову не приходило, что такой совет был преподан коварным трактирщиком не без задней мысли.

Однако таверна стала наполняться беглецами из Аррабоны. Они рассказывали, что варвары рыщут недалеко от города и захватывают стада и имущество поселенцев.

— Не знаете ли вы чего-нибудь о Карнунте? — добивались мы у путников.

Вергилиан был в крайнем волнении. Я тоже спрашивал, что теперь будет со мною.

Как будто выходило, что Карнунту пока опасность не угрожала. Сарматы перешли Дунай где-то между Лавриаком и Виндобоной, далеко к западу от того города, где жил Виктор.

Дверь в таверне скрипела ежеминутно. Люди приходили и уходили. Одни садились с растерянными лицами за стол и требовали вина или вареных яиц, другие рассказывали, размахивая руками, о том, что происходит на Дунае. Харчевня стала походить на разворошенный муравейник. В воздухе чувствовалась та особенная тревога, которая разгоняет в дни бедствий ежедневную скуку. Дурк сбился с ног, и румяная хозяйка загребала деньги лопатой.

Какой-то пьянчужка, сенатский скриба в отставке, как он себя называл каждому, увещевал сидевших за столами угостить его вином.

— Друзья, — надрывался старик, с пафосом размахивая сухонькими ручками,

— победоносные легионы поражают врагов отечества, а вы скупитесь на чашу вина для сенатского служителя!

Сидевшие за столами смеялись.

— А ты тут при чем?

— Низкая чернь! — негодовал сенатский писец. — Вас еще на земле не было, а я уже записывал в сенате речь великого августа Марка Аврелия, когда он отправлялся на войну с маркоманами. Я видел своими глазами славу Рима! Вы жалкие торгаши!

В самом деле, за соседним столом огорченный событиями торговец жаловался:

— Вот, например, я. Везу сто модиев перцу, чтобы продать его с прибылью в Виндобоне. Это все мое достояние. А теперь что же мне делать?

Мы тоже не знали, как нам поступить, и я уже начинал опасаться, что не так-то легко добраться до родного города. По Аррабонской дороге непрерывно двигались на север новые и новые центурии. Все разговоры в таверне были неизменно связаны с событиями в Паннонии, оживленно обсуждались всевозможные слухи, и для каждого случая немедленно находились очевидцы, все видевшие своими собственными глазами и слышавшие своими ушами, в чем клялись Юпитером, Геркулесом, Меркурием. Некоторые, по-видимому, чувствовали себя в этой полной волнения атмосфере как рыба в воде, с удовольствием спорили, вмешивались в чужую беседу, допытывались новостей, точно надеясь, что вдруг произойдет какое-то приятное изменение в их жалкой и бедной жизни. Только богатые торговцы горевали о покинутых в Виндобоне лавках или ткацких предприятиях.

Наступил вечер. Шум в таверне не умолкал даже в ночное время. Но еще до наступления темноты Дурк пришел к Вергилиану и заявил:

— Здесь для тебя очень беспокойно. Вижу, что вы с приятелем хорошие люди, и хочу предложить вам место для ночлега наверху, где вы будете пользоваться полным покоем. Там сегодня ночует один торговец из Аррабоны.

Мне почудился в глазах хозяина опасный огонек, но Вергилиану понравилась мысль познакомиться поближе с человеком, который только что прибыл с места событий, и расспросить его подробнее о положении дел в Паннонии. Мы поднялись наверх по скрипучей лестнице. Помещение для ночлега представляло собою нечто вроде чердака, и попасть туда можно было по узкому переходу под самой крышей. На земляном полу лежали снопы душистой овсяной соломы, и в полумраке мы заметили человеческую фигуру. Очевидно, это и был торговец из Аррабоны. Вергилиан окликнул его и тотчас же приступил к расспросам. Торговец охал и стенал, жаловался на разорение, но ничего толком сообщить нам не мог, так как ехал не из Аррабоны, а возвращался в этот город, где у него оставалась семья, об участи которой он очень беспокоился. Когда надоели его стенания и вздохи, мне пришло в голову посмотреть, что делает Теофраст.

Я осторожно спустился в темноте по другой лесенке, что вела прямо во двор. Около нее в стене виднелось небольшое окно, через которое пробивался слабый свет светильника. Из любопытства, вполне естественного для юноши моих лет, я заглянул в него. Это была горница Дурка. Здесь он спал со своей краснощекой супругой на грязном ложе и здесь же хранил запасы провизии. Повсюду висели колбасы и окорока. За круглым деревянным столом сидели Дурк и еще три незнакомых мне человека, тоже обросших щетиной и в неопрятных хламидах. Ничего примечательного в этой компании не было, если не считать довольно зверских рож у трех незнакомцев. Но два-три долетевших до моего слуха слова заставили меня прислушаться к их разговорам. Дурк доказывал что-то, стуча кулаком по столу.

— Видимо, у него есть деньги. Раб мне хвастал, что его господин сенаторский сынок. И у другого должны быть денарии.

— У борова из Аррабоны? — спросил один из мрачных приятелей.

— Да, у торговца. Только что продал шерсть в Аквилее.

— Наверное, уже положил деньги в Аквилейский банк.

— А может быть, и не положил. Ведь они нужны ему для закупок.

— Что тут долго разговаривать! — перебил его другой собеседник, со щербатым после какой-то подозрительной болезни лицом. — Перерезать горло не так уж трудно, а вот как быть с трупами?

— Это я беру на себя. Но уговор дороже всего.

— Какой уговор? — нахмурился щербатый, очевидно зная непомерную жадность трактирщика.

— Половина — мне.

— Мы будем работать, а тебе половину? В своем ли ты уме, Дурк?

— Однако ведь все это я подстроил! Что бы вы делали без меня?

— Согласен. Но по справедливости считаю, что надо все делить на пять равных частей.

— Верно! Верно! — дружно подтвердили собеседники.

— Тише вы! — зашикала на них хозяйка, стоявшая в дверях с независимым видом, упираясь руками в бока. — Не хотите по-хорошему, — так убирайтесь вон. Мы и без вас обойдемся.

— Как же ты справишься с ними? Их четверо… — скаля зубы, спросил щербатый.

— Ничего. Я уже всыпала им сонного порошка в кувшин с вином. Можно к ним и Сору подослать…

Стараясь не шуметь, я снова поднялся на чердак по лесенке. К моему ужасу, как раз в это мгновение Вергилиан наливал вино в глиняный кубок. У него была привычка выпивать чашу перед сном.

— Не пей! Не пей! — хрипло сказал я и вырвал из его рук кубок.

Поэт широко раскрыл глаза от удивления.

— Ты обезумел!

Сам не зная почему, я погасил светильник и шепотом рассказал Вергилиану о том, что увидел и услышал.

Поэт пришел в ужас:

— Этого только не хватало!

Но надо было действовать немедленно, мы решили, что из чувства человеколюбия необходимо поделиться новостью и с аррабонским жителем. Тот совсем сошел с ума от страха за свою жизнь.

— Дернуло меня остановиться в этой проклятой таверне! Всем известно, что Дурк с краснорожей распутницей убивают путников, а тела их выбрасывают в соседние каменоломни или варят из человечины похлебку. Один путешественник нашел однажды в своей миске человеческий палец!.. Бедный я и несчастный! За что меня карают боги?!

— Замолчи! — шепнул ему Вергилиан. — Или ты хочешь, чтобы к нам поднялись разбойники и зарезали, как баранов?

— Что же нам делать? — скулил торговец, у которого, очевидно, в самом деле находились при себе большие деньги, так как он прижимал к груди тяжелый кожаный мешок.

— Что делать? Покинуть таверну, но так, чтобы не привлечь к себе внимание.

Я предложил спуститься через слуховое окно по веревке, когда в таверне все уснут.

— А дальше?

— Потом мы свяжем привратника и без помехи выйдем на Аррабонскую дорогу.

Такой план привлекал меня, потому что в нем было много действия. Но Вергилиан покачал головой:

— Все это хорошо у Апулея. А на сейчас не до того.

— Что же ты предлагаешь? — с надеждой спросил аррабонец.

— Мы самым естественным образом спустимся по лестнице, заплатим хозяину, что полагается, и он не осмелится ничего причинить нам плохого, так как в таверне много народу.

Аррабонец, тучный человек с розоватым лицом, действительно чем-то напоминавший борова, не прекращал плакаться, как девчонка:

— А если эти люди соучастники Дурка?

— Едва ли.

— Но уже наступила ночная темнота, дорогой Вергилиан, и эти разбойники могут убить нас еще до того, как мы доберемся до Аррабонской дороги. Посмотри на двор — там темно, как в печке. О боги! Что станется с моей семьей в Аррабоне?!

Темноту тоже приходилось принять во внимание, но в конце концов было решено, что мы проведем ночь внизу, вместе с Теофрастом, хотя он был плохой защитой. Во всяком случае, там мы могли в более безопасной обстановке дождаться рассвета, а если представится возможность, тайно покинуть таверну. Так мы и сделали. Однако, к нашему удивлению, въездные ворота оказались широко распахнутыми. По-видимому, привратнику было неохота их ежечасно отпирать и запирать.

Затянувши свой спор по поводу дележа добычи, разбойники дали нам возможность скрыться незамеченными. Вокруг было слишком много суеты, чтобы кто-нибудь обратил на нас внимание. Повозка с грохотом выехала за ворота, и скоро мулы вывезли нас на Аррабонскую дорогу.

Теофраст не мог удержаться от душившего его смеха.

— Что с тобой? — спросил Вергилиан.

— Позволь мне сказать, господин, что ни одного постоялого двора я не покидал с таким удовольствием, как таверну Дурка. Ведь мы не заплатили ни одного обола за постой.

— Воображаю ярость трактирщика! — рассмеялся Вергилиан.

Но теперь мы очутились в непрерывном потоке людей и повозок, двигавшихся, выполняя какие-то неведомые для нас повеления. Даже в ночное время войска шли на север, нарушая тишину грохотом копыт и тревожным ржанием коней. Прямо перед нами лежала дорога в Аррабону и в Карнунт, позади, через горбатый каменный мост, она уходила далеко на юг, в Аквилею. Уже светало. Мы проехали несколько стадиев, и после краткого совещания было решено, что лучше вернуться назад, в эту самую Аквилею, и там ожидать развязки событий, хотя торговец из Аррабоны и плакал, что семья его может погибнуть от варварских мечей, а я горевал, упустив такой удобный случай возвратиться к родным.

Мы повернули, но до моста добрались не без труда: дорога была узкая, и все время приходилось давать свободный проезд военным повозкам и даже пешим солдатам. Размахивая руками, они кричали:

— Прочь с дороги! Идет славная Третья центурия!

Или какой-нибудь вояка орал:

— Дорогу воинам непобедимой Скифской когорты!

В это время через мост переправлялся обоз. Лошади, худые, с выпиравшими крестцами, с трудом втаскивали на высокий въезд возы с поклажей. Уцепившись за колеса, погонщики помогали коням, но несчастные животные мотали головами и беспомощно бились в упряжи.

У моста виднелась группа всадников. Впереди, на некотором расстоянии от остальных, сидел на белой лошади крупный человек в красном плаще. Даже издали я догадался, что у него должно быть тяжкое дыхание. Щеки у этого тучного военачальника отвисли, как у разжиревшей старухи. Мы подъехали к мосту и терпеливо ждали, когда будет возможно перебраться на ту сторону реки. Нас, вероятно, принимали за беглецов из Аррабоны, потому что воины иногда спрашивали:

— Ну как там сарматы?

Начальник в красном плаще крикнул:

— Кому принадлежат повозки?

Вытирая тыльной стороной руки пот, один из погонщиков ответил:

— Дакийской когорте.

— Кто префект когорты?

— Гедомар.

Человек в плаще что-то сказал находившемуся за ним всаднику. Один из воинов, хмуро стоявший рядом с нами в грязи, покрутил головой.

— Ну и попадет же теперь Гедомару! Легат с него шкуру сдерет за коней.

— Кто этот муж? — спросил солдата Вергилиан.

— Цессий Лонг. Легат Пятнадцатого легиона.

— Цессий Лонг? Но ведь я знаю его. Он неоднократно имел дело с сенатором…

Солдат усмехнулся:

— Ты, видно, тоже из тех, что спят на мягких постелях и едят на серебре?

— Таков уже порядок в мире, — примирительно ответил поэт. — Одни нежатся на перинах, другие спят на голой земле.

— Неплохо бы поменяться. А то у меня уже бока болят.

— Я не согласен, — ответил Вергилиан с улыбкой.

— Не согласен? Подожди немного! Настанет час, и тебя и спрашивать никто не будет.

— Однако ты ведешь мятежные речи.

Вергилиан посмотрел на меня и покачал головой, как бы делясь со мной своим удивлением. В это время зубастого воина позвали из рядов:

— Амфилох! Амфилох!

Черноглазый человек потерялся в толпе солдат.

Наконец повозки благополучно прогромыхали по мосту и спустились в долину. Стало совсем светло. Низко нависли дождевые тучи. За повозками двигались центурии XV легиона, накануне вышедшие из Аквилеи. Воины шли в беспорядке, переругивались, останавливались у края дороги, чтобы помочиться, а перед ними везли на повозках их оружие, копья и щиты, так как солдаты не желают теперь утомляться в пути и требуют за службу под орлами всевозможных поблажек.

К моему удивлению, Вергилиан смело направился к тому военачальнику, которого звали Цессием Лонгом.