Эпоха Регентства (№4) - Наследник

Письмо отца. Наверное, в нем он объяснит ей, что все это ошибка, что он передумал и исправил свое завещание, которое только что прочел Брэммерсли. Он ведь любил ее и ни за что не отдал бы этому незнакомцу. Она прошла к своему письменному столику, села перед ним и осторожно вытащила из конверта сложенный пополам листок бумаги. При виде четкого, уверенного почерка отца к горлу ее подступил комок. Он учил ее точно так же оформлять свои письма — таким же убористым почерком, с размашистыми росчерками пера. Как давно это было. Кажется, вечность прошла. А теперь его нет, и ничто его не вернет.

Арабелла горестно встряхнула головой и начала читать:

«Дорогая моя девочка.

То, что ты читаешь сейчас это письмо, означает, что меня больше нет с тобой. Я хорошо знаю мою Арабеллу и потому могу предположить, что ты сейчас вне себя от гнева. Ты считаешь, что я тебя предал. Не сомневаюсь, это помогло тебе хотя бы на время забыть свою печаль. Ты сердишься на меня, ты никак не можешь понять, что значат мои условия. Сейчас, когда я пишу тебе это письмо, ты собираешься вместе с матерью в Лондон, на открытие первого в твоей жизни сезона».

Арабелла остановилась, не в силах скрыть удивления. Как, отец написал свое завещание всего полгода назад? Она вновь обратилась к письму и торопливо прочла:

«Сам я в это время готовлюсь к отъезду в Португалию, чтобы принять командование над приграничной территорией, которая славится жестокими и кровопролитными военными конфликтами. Если мне удастся вернуться живым и невредимым из этой переделки, это письмо не попадет тебе в руки, поскольку тогда у меня будет возможность все сказать тебе лично. Но я отвлекся. Прости меня, милая моя девочка. Я полагаю, ты уже познакомилась со своим троюродным братом и моим наследником, Джастином Девериллом, вернее было бы написать — капитаном Джастином Девериллом, поскольку он очень храбрый и подающий надежды офицер. К лучшему то или к худшему, но, зная о его существовании, я намеренно скрывал его от тебя, собираясь представить его тебе лишь по достижении тобой брачного возраста. Не упрекай свою мать за то, что она не сказала тебе о наследнике нашего рода, ибо я настоятельно просил ее хранить это в тайне от тебя. Эвишем-Эбби — твой родной дом, и я не мог заставить себя сообщить тебе, что, кроме тебя, еще кое-кто имеет на него вполне законное право. Прости же мне этот невольный обман — я вынужден был так поступить.

Что же касается твоего троюродного брата, я знаю его уже пять лет, и все эти годы я тщательно следил за его жизнью и карьерой, желая удостовериться, что он именно тот человек, которого я хотел бы видеть отцом своих внуков. Наверное, ты уже заметила потрясающее сходство между вами. Поэтому я смею заключить, что он не внушает тебе отвращения, ибо в противном случае ты бросила бы тень на свои собственные утонченные черты. Он очень похож на нас с тобой, Арабелла: он так же верен и честен, горд и умен и обладает главными фамильными чертами Девериллов — упорством и силой. И я прошу тебя исполнить мою просьбу. Я еще раз повторяю: Эвишем-Эбби — твой дом. Но если ты не согласишься выйти замуж за своего троюродного брата, ты утратишь все права наследования. А я не хочу, чтобы это случилось, хотя и понимаю, что ты воспримешь мою просьбу как жестокий приказ, призванный разрушить твою жизнь и лишить тебя того, что принадлежит тебе по праву рождения. Да, это приказ, Арабелла, но я прошу тебя подчиниться ему ради твоего же блага и моего спокойствия.

Теперь тебе есть над чем поразмыслить. Если ты решишь следовать моим указаниям, то осуществишь мечту всей моей жизни. Не забывай об этом, когда вступишь в поединок с собственной совестью. Не забывай и того, что я любил тебя больше всех на свете.

Прощай, моя дорогая дочурка».

Лучи заходящего солнца, словно огненные стрелы, прорывались сквозь низкие облака, окрашивая сорок кирпичных фронтонов в золотисто-каштановый цвет. Арабелла быстро шагала по зеленым лужайкам парка, усыпанным желтыми нарциссами, не обращая внимания на роскошные клумбы среди перекрещивающихся дорожек, обрамленных стройными рядами тисов и остролистов. Она ничего не замечала вокруг себя — ее внимание не привлек и старый кедр, росший в центре западной лужайки, который, как говорили, посадил сам Карл Второй.

Арабелла направилась к южному крылу полуразвалившегося древнего аббатства, где тропинка поднималась в гору. Она свернула с дорожки к фамильному кладбищу Девериллов и, пройдя мимо стройных рядов надгробий и памятников предков, очутилась в центре кладбища, где ее отец воздвиг фамильный склеп из итальянского мрамора. Архангел Гавриил раскинул свои мраморные крылья над входом в склеп, который закрывали массивные дубовые двери в готическом стиле.

Арабелла взялась за кованые ручки и потянула на себя тяжелые створки дверей. Открыв склеп, она скользнула под его полутемные своды. Устало опустившись на холодный каменный пол подле пустого саркофага своего отца, она медленно провела рукой по могильной плите жестом, полным бесконечной печали, обводя тонким пальчиком каждую букву его имени.

В наступивших сумерках с трудом уже можно было различить стертые от времени надписи на могильных камнях, когда молодой граф открыл двери склепа и осторожно шагнул внутрь.

Когда глаза привыкли к темноте, он различил в углу спящую Арабеллу — она свернулась калачиком, как дитя, рука ее покоилась на крышке гроба. Она выглядела слабой и беззащитной, и граф теперь ненавидел себя за то обещание, которое дал ее отцу пять лет назад.

Джастин тихо приблизился к Арабелле и опустился рядом на колени. Глаза его пробежали по складкам ее черного платья, и взгляд остановился там, где кружевной воротник отбрасывал темную тень на ее бледные щеки. Она всхлипнула во сне, рука ее сжалась в кулак, затем вновь разжалась. Булавки выпали из ее прически, распустившиеся волосы упали на лицо и рассыпались по плечам, черные как ночь, как его собственные волосы. Он вгляделся в ее лицо и заметил, что у нее нет впадинки на подбородке. У графа, ее отца, тоже такой не было. Интересно, когда она смеется, появляются ли у нее ямочки на щеках? Его ямочки ему никогда не нравились, пока он не увидел, как смеется ее отец. Конечно, он смеялся редко и большей частью бывал серьезен и суров, но стоило ему улыбнуться, как эти ямочки на щеках совершенно меняли выражение его лица — исчезало холодное высокомерие и появлялись человеческая теплота и снисходительность.

Джастину было жаль будить Арабеллу. Он тихонько потряс ее за плечо, ни минуты не сомневаясь в том, что, как только она откроет глаза, все сострадание, которое он чувствовал к ней, улетучится в одно мгновение. Он понятия не имел, что она скажет. Одно молодой граф знал точно — ничего особенно приятного ему услышать не придется.

Она очнулась ото сна, все еще всхлипывая, словно не желая покидать страну грез и возвращаться к суровой и горькой реальности. Ее веки, окаймленные темными густыми ресницами, медленно поднялись, и первое, что она увидела, были устремленные на нее ясные серые глаза. В сумеречном свете склепа ей показалось, что она видит перед собой до боли родное лицо, и она еле слышно выдохнула:

— Папочка!

«Этого еще не хватало», — подумал он. Смущенно откашлявшись, граф промолвил медленно, очень медленно, чтобы не испугать ее еще больше:

— Нет, Арабелла, вы ошиблись. Это я, Джастин. Я пришел, чтобы отвести вас домой. Здесь очень темно — понятно, почему вы приняли меня за своего отца. Мне жаль, что я вас невольно напугал своим неожиданным появлением.

Арабелла резко выставила вперед обе руки и оттолкнула его от себя. Поднявшись на ноги, она смерила его презрительным взглядом:

— Вам никто не разрешал приходить сюда — вы не принадлежите к нашей семье. Мне следовало запереть дверь. Как вы посмели так обмануть меня, зачем вы заставили меня поверить, что я вижу перед собой отца? — Она страшно разозлилась на себя за то, что обнаружила перед ним свое горе. — И вы совсем не испугали меня, напрасно тешите себя иллюзиями на этот счет. Граф медленно поднялся, он уже снова начал терять самообладание. Окинув девушку пристальным взглядом, он заметил, как бешено бьется пульс во впадинке ее горла.

— Мы с вами выбираем весьма необычные места для свиданий: утром — у пруда, теперь — на кладбище. Пойдемте, Арабелла, уже темнеет, становится холодно. Нам следует вернуться домой. Путь долгий, но нам есть что сказать друг другу. — Он говорил спокойно и рассудительно, словно уговаривал капризного ребенка. Как же ему надоело все это! Век бы больше не видеть и не слышать эту избалованную девчонку.

— Мне не о чем говорить с вами, капитан Деверилл. Ах да, мой отец написал мне, какой вы бесстрашный храбрец. Полагаю, это он произвел вас в чин капитана? Наверное, он сделал вам протекцию и немало способствовал вашему продвижению по службе?

Ему хотелось хорошенько поколотить ее за такие слова, но вместо этого он сказал только:

— Нет, это неправда.

— Так я вам и поверила! Что ж, делать нечего, придется теперь лицезреть вас еще и за обедом. — Она повернулась к нему спиной и вышла из склепа. Солнце уже село, и стало совсем темно.

— Арабелла…

Она не обернулась, только бросила через плечо, всем своим видом выказывая полнейшее безразличие:

— Для вас я не Арабелла. Не смейте называть меня по имени. Я не желаю, чтобы вы вообще обращались ко мне.

— Смею вас заверить, в настоящий момент я придумал для вас несколько новых имен, которые, несомненно, вам больше подходят. Впрочем, я согласен называть вас кузиной, если, конечно, вы не против. Мы это еще обсудим. А теперь извольте вести себя, как подобает благородной леди: ступайте рядом и поддерживайте светскую беседу. И хватит упрямиться.

Он подождал немного, но Арабелла продолжала молчать. Она нагнулась, чтобы завязать ленточку туфли. Пальцы ее дрожали, и ей потребовалось чуть больше времени, чтобы справиться с завязками. Затем она поднялась, по-прежнему не глядя на него, и молча пошла прочь.

Джастин снова, как ранее в библиотеке, схватил ее за руку, пытаясь удержать.

— Мне бы не хотелось порвать вам другой рукав. Я снисходителен к вам только потому, что понимаю: горечь утраты отчасти является причиной вашего возмутительного поведения. Но я не собираюсь терпеть ваши глупые детские капризы, грубость и упрямство.

Арабелла машинально потерла руку там, где виднелась прореха в рукаве. Она вела себя как последняя дура, и чего добилась? Ровным счетом ничего. Он отпустил ее руку.

— Да, — наконец промолвила она, — становится прохладно. Я иду с вами, капитан Деверилл. Как видно, мне ничего другого не остается. Итак, говорите — я предоставляю вам право выбрать тему для беседы. Говорите о погоде или о жестокостях испанцев — мне все равно. Для меня это не имеет никакого значения.

— Я скажу вам только одно: все, что бы я ни делал, отныне непосредственно касается и вас, дорогая кузина.

Глава 6

При этих словах руки ее сами собой сжались в кулаки.

Заметив это, он сказал только:

— Перестаньте.

Дыхание ее было частым и прерывистым, но руки она опустила. Тогда он вышел вслед за ней из склепа и закрыл тяжелые дубовые двери. Они молча прошли кладбище, затем ступили в тисовую аллею. Арабелла взглянула на твердый профиль своего спутника, едва различимый в темноте. Ей не хотелось говорить с ним, но слова вылетели сами собой:

— Вы ведь знали об этом, правда? Знали еще сегодня утром?

— Конечно, знал. Граф приблизил меня к себе пять лет назад. Должен сказать, он очень тщательно изучил мой характер и наклонности. Думаю, он расспрашивал об этом даже моих любовниц, равно как друзей и врагов. Он, наверное, не поленился заглянуть под каждый камень в поисках сведений обо мне.

— И если бы отец не погиб, он представил бы мне вас как моего будущего супруга?

— Да. — Джастин остановился и посмотрел на Арабеллу сверху вниз. — Ваш отец всегда говорил мне о вас с таким восхищением, что я ожидал увидеть сладкоголосого ангела, спустившегося с небес. Я думал, что при одном взгляде на вас меня охватит благоговейный восторг, что ваша доброта согреет мне сердце и я буду ослеплен исходящим от вас небесным сиянием. Он с гордостью рассказывал мне, что вы умнее и сообразительнее многих мужчин, что вы считаете быстрее, чем он сам, что он обучил вас игре в шахматы и вы превзошли его через каких-нибудь два года. Он говорил, что вы храбрая и решительная. Словом, он уверил меня, что мы с вами идеально подходим друг другу. Однако, после того как я имел честь познакомиться с вами, кузина, я понял, что он всего лишь хотел, чтобы я встретился с вами в самый последний момент, то есть не раньше, чем вы достигнете брачного возраста. И он поступил весьма предусмотрительно — видимо, слишком хорошо вас знал.

— Брачный возраст, — задумчиво повторила она, глядя прямо перед собой, затем гневно вскинула на него глаза. — Да я ни за что не соглашусь стать женой такого негодяя, как вы.

— И все-таки, полагаю, это лучше, чем взять в мужья внебрачного сына, — заметил Джастин с притворным вздохом.

Что за чепуху она несет? Все это нисколько к делу не относится. А она уже снова смотрела на него с неподдельным изумлением.

— Вы говорите, «брачный возраст»? Но то же самое и отец написал мне в своем письме. Такое совпадение мне кажется весьма странным, сэр.

— Тут нет ничего странного. Мы с вашим отцом частенько говорили о вас. Но я не читал вашего письма. Граф адресовал его лично вам, и никому другому. Однако вы, я думаю, понимаете, что у нас было достаточно времени обсудить все детали.

— Значит, вы хотите сказать, что собираетесь в точности следовать указаниям моего отца?

— Вы не настолько глупы, кузина, чтобы не понимать…

— Я вам не кузина, и не смейте называть меня так!

— Как же прикажете вас называть?

— Я буду обращаться к вам «сэр», а вы можете звать меня «мэм».

— Слушаюсь, мэм. Итак, как я уже сказал, вы далеко не дурочка и прекрасно понимаете, что женитьба на вас очень выгодна для меня. О, не сомневайтесь, деньги у меня есть — я не охочусь за богатым приданым. Да к тому же, если бы ваш отец заподозрил меня в этом, он не подпустил бы меня к вам и на пушечный выстрел. Да, деньги у меня есть, но их не достаточно, чтобы содержать Эвишем-Эбби, а ведь теперь я граф Страффорд, и это входит в мои прямые обязанности. Мой долг — не дать этой груде развалин рассыпаться в прах на моих глазах. Таким образом, если я женюсь на вас, это спасет Эвишем-Эбби и вас, мэм. Если вы внимательно прочитали письмо вашего отца, у вас не должно оставаться никаких сомнений на этот счет.

— Так вы женитесь на мне из-за моих денег? — Голос Арабеллы звучал ровно, безжизненно.

Джастин, пожав широкими плечами, кивнул:

— Конечно, это одна из причин, и ее нельзя полностью сбрасывать со счетов. Но и вы тоже сможете извлечь для себя определенную выгоду из нашего союза.

Он, заметив, что руки ее снова сжались в кулаки, внутренне вскипел. Он старался быть честным и откровенным с ней, как и ее отец. Ну хорошо же, он не будет с ней церемониться. Арабелла этого не заслуживает.

— Если вы откажетесь принять мое предложение, мэм, боюсь, что в скором времени вы окажетесь без гроша. Полагаю, выражение «без гроша» вам мало о чем говорит, и поэтому позвольте мне просветить вас на этот счет: несмотря на блестящее воспитание, которое вы, по-видимому, получили, без денег вам не продержаться и недели в нашем гордом и жестоком обществе. — Джастин сделал паузу и окинул ее с ног до головы холодным оценивающим взглядом. — Впрочем, с вашими лицом и фигурой — если бы вы не были такой худой — вы вполне могли бы стать содержанкой какого-нибудь богача.

Арабелла расхохоталась ему в лицо при этих словах:

— Так вот оно, мнение мужчин! Ваши доводы неубедительны, сэр. Однако, я полагаю, это все, что вы можете придумать. Вы, наверное, заметили, что с самого начала, там, у пруда, произвели на меня весьма неблагоприятное впечатление. После того как вы порвали мой рукав в библиотеке, я вас уже ненавидела. А сейчас, будь у меня с собой кинжал, я бы не задумываясь воткнула его вам между ребер. Отец в вас ошибся. Вы просто негодяй и мне отвратительны. Убирайтесь к черту!

В голосе графа послышались насмешливые нотки, когда он заметил в ответ на ее тираду:

— Вы меня разочаровали, мэм. Сегодня утром вы были куда красноречивее. Вы ненавидите меня, я вам противен, вы хотите, чтобы я убирался ко всем чертям, но я все же скажу вам то, что должен сказать. Если вы не согласитесь стать моей женой, вы будете вынуждены покинуть Эвишем-Эбби в течение двух месяцев. Если вы надеетесь, что я позволю вам остаться здесь как бедной родственнице, вы глубоко ошибаетесь. Я собственноручно вышвырну вас отсюда. В конце концов, почему я должен заботиться о вас? Своим поведением вы начисто отбили у меня охоту предоставлять вам угол в моем доме. А вам известно, что с сегодняшнего дня, после прочтения завещания, это мой дом, мэм. Я здесь хозяин, а вы — пустое место.

У Арабеллы все поплыло перед глазами, желудок стянуло узлом, к горлу подкатила тошнота. Ее упорядоченный, привычный жизненный уклад, ее казавшееся нерушимым положение любимой дочери графа Страффорда — все это внезапно рухнуло в один миг, словно древние стены старого аббатства. Этот заносчивый господин прав в одном — у нее ничего, ничего не осталось. Он теперь хозяин, а она никто. Колени несчастной подкосились, она упала на траву, и ее буквально стало выворачивать наизнанку. Арабелла почти ничего не ела с утра, и поэтому ее всю колотило от сухих спазмов.

Граф остановился и оторопело уставился на нее. Только теперь он начал понимать, в чем дело. Мысленно он ругал себя самыми последними словами — Арабелла, наверное, и не знала таких проклятий. Он ошибочно принял ее презрительную браваду за тщеславное, гордое высокомерие. Внезапная смерть отца, неожиданно объявившийся наследник, завещание графа — все это явилось для нее большим потрясением. Он совершил непростительную оплошность — нельзя было обращаться с ней так жестоко. Боже правый, ведь она еще совсем ребенок и в душе, наверное, умирает от неловкости и смущения. Она уверена, что ее предал единственный человек на земле, которого она любила и которому верила безоговорочно, — ее отец.

Джастин приподнял ее, мягко обхватив ее трясущиеся плечи руками, и убрал пряди волос, упавшие ей на лицо. Она, казалось, ничего не замечала. Когда приступ рвоты прошел, граф вытащил из кармана жилета платок и молча протянул ей. Она зажала его в кулачке и, не поднимая глаз, вытерла им рот.

— Арабелла…

— Мэм.

Он с трудом подавил улыбку:

— Ну хорошо, мэм. Вы сможете подняться с моей помощью? Уже стемнело, и ваша матушка, должно быть, очень беспокоится. Я обещал ей, что доставлю вас домой целой и невредимой. Что ж, вы почти не пострадали, и я сдержу свое обещание.

«Как спокойно он говорит об этом — словно мы остановились полюбоваться цветочками. Он считает, что я почти не пострадала? Да у меня все внутри переворачивается от боли. Вставай же, Арабелла. Посмотри, как темно вокруг: он не заметит, как пылают твои щеки от стыда. Он не увидит твоего истинного лица».

Она глубоко вздохнула и, сделав над собой усилие, приподнялась на колени.

Джастин подхватил ее под локти и поставил на ноги спиной к себе.

Арабелла попыталась высвободиться из объятий графа, но у него была железная хватка.

— Я не нуждаюсь в вашей помощи. — Ее полный неприкрытого страдания голос резко прозвучал в тишине сгущающихся сумерек.

Она сжала руки в кулаки и, неожиданно развернувшись, ударила Джастина в грудь с безрассудной яростью пойманного животного.

Он выпустил ее, чуть не задохнувшись скорее от неожиданности, чем от боли.

— Неплохой удар. Хорошо, что вам не пришло в голову лягнуть меня пониже.

Она бросилась бежать прочь от него, волосы ее разметались и рассыпались по плечам.

Острые камешки гравия впивались в тонкие подошвы ее комнатных туфель, кололи ступни, как тысячи маленьких иголочек, но Арабелла ничего не замечала. Ее охватила слепая, безрассудная паника, и она неслась так, словно сама смерть гналась за ней по пятам. Маленький бугорок внезапно вырос у нее на пути, но ноги не слушались ее, и она со всего разбегу налетела на него, споткнулась, отчаянно замахала руками, пытаясь восстановить равновесие, и, инстинктивно закрыв руками лицо, растянулась прямо на дорожке. Гравий поранил ей руки, порвал платье. Арабелла вскрикнула, резкая боль от ушиба вызвала давно копившиеся в ее сердце слезы утраты, и они потекли по ее щекам, горькие, жгучие. Она не плакала с того самого дня, как ее отец с мрачной решимостью направил дуло пистолета в голову ее любимого пони и спустил курок. С самого детства в ней старательно искоренялась эта презренная женская слабость, и вот теперь все ее самообладание, воспитанное годами суровой дисциплины, растаяло как дым.

Граф в мгновение ока очутился рядом с ней.

«Это уже входит у меня в привычку», — машинально подумал он, опускаясь подле нее на колени.

Платье ее, все в узких прорехах, испачкалось в грязи; кровь от мелких порезов пятнами выступила на черной ткани. Что-то говорило ему, что ее отчаянные рыдания вызваны вовсе не падением: вряд ли она стала бы плакать по таким пустякам. Граф не сказал ни слова и не попытался утешить ее, чувствуя, что слова тут не помогут. Он вздохнул, поднял ее с земли и подхватил на руки.

Она тут же застыла, напряженная как струна, и он устало подумал, что она, наверное, снова собирается ударить его. Джас-тин еще крепче прижал ее к себе и, стараясь не глядеть ей в лицо, зашагал по тропинке к дому.

Но Арабелла и не думала сопротивляться. Прикосновение мужских рук так поразило ее, что она вся сжалась как пружина. Никто еще, кроме отца, не обнимал ее. Она чувствовала мощь рук графа и вместе с тем ту внутреннюю силу, спокойную уверенность в себе, которая исходила от него и которая привносила успокоение в ее опустошенную душу.

Дойдя до крыльца, граф остановился, задумчиво глядя на ярко освещенные окна огромного особняка.

— Скажите, в вашу комнату можно пройти с западного входа?

Она утвердительно кивнула, устало склонившись к его плечу.

Но только граф собрался свернуть с дорожки, чтобы обойти главный вход, как парадные двери неожиданно распахнулись и на пороге появилась леди Энн.

— Джастин, слава Богу, наконец-то вы нашли ее. Мы все тут просто обезумели от тревоги. Несите ее сюда скорее.

Он слегка наклонился к уху Арабеллы и тихо промолвил:

— Мне очень жаль, мэм, но из нашей затеи ничего не выйдет. Я бы вас, конечно, пощадил, если бы мог. Но раз ваша матушка этого требует, я должен повиноваться. Сожалею, но другого выхода у меня нет.

Она ничего не ответила, только еще больше сжалась в его руках. Граф громко сказал, обращаясь к леди Энн:

— Да, я нашел ее, Энн, и передаю вам дочь из рук в руки.

С леди Энн не сделалось истерики. Глаза ее широко распахнулись, когда она взглянула на измученное лицо своей дочери. Заметив следы слез на ее измазанных кровью и грязью бледных щеках, она выдохнула: «Боже правый», — и больше не прибавила ни слова.

Граф почувствовал, как Арабелла вцепилась в его сюртук, словно хотела спрятаться от взоров окружающих. Видя, что она не знает, куда деваться от стыда, он быстро произнес:

— Она почти не пострадала, Энн, просто немного ушиблась при падении. Ничего страшного. Доктор Брэнион все еще здесь? Нужно, чтобы он ее осмотрел.

Арабелла собрала остатки гордости и пошевелилась на руках у графа, чтобы посмотреть в лицо матери.

— Не надо звать доктора Брэниона, мама, я себя отлично чувствую. Граф ведь уже сказал, я просто упала и немного поранилась. Отпустите же меня, сэр.

— Слушаюсь, мэм. — Джастин осторожно поставил ее на ноги.

Арабелла пошатнулась и, наверное, упала бы, если бы он вовремя не обхватил ее за талию. «У меня еще есть и гордость, и достоинство, — подумала она, — нужно только взять себя в руки». Она вздернула подбородок, оперлась на руку графа и прошествовала в дом.

Доктор Пол Брэнион выпрямился над Арабеллой, которую успели уже умыть и переодеть, и сказал, улыбаясь:

— Ну, моя маленькая Белла, хоть ты вся и перепачкалась с головы до ног, я не нашел у тебя никаких серьезных повреждений, которые не смогла бы излечить теплая ванна. Правда, несколько дней у тебя поболит здесь и здесь, но все быстро пройдет. И тем не менее я настоятельно советую тебе хорошенько выспаться.

Сегодня вечером ласковая усмешка, мерцавшая в глазах доктора Брэниона, не вызвала улыбки у Арабеллы. Да, она обожала его, ибо он был неотъемлемой частью ее жизни с самого младенчества. Но сегодня он стал свидетелем ее падения, ее унижения, хотя, возможно, и не отдавал себе в этом отчета. Она ненавидела себя за проявленную слабость. Все тело ее ныло от ушибов. Она смотрела, как он аккуратно отмерил несколько капель из маленького пузырька и разбавил их водой в стакане. Как и отец, Арабелла терпеть не могла болезни и недомогания: граф постоянно твердил ей, что болезнь — удел слабых людишек, которые используют ее с целью привлечь к себе внимание. Бесконечные жалобы — верный признак бесхарактерности.

— Я не буду принимать опиум, доктор. Ведь это опиум, правда?

— Да. Выпей совсем чуть-чуть, дорогая моя.

— Нет. Отдайте его лучше миссис Такер. Я знаю, она всегда подмешивает его себе в чай. Она говорит, что это снимает усталость в ногах.

— Опять командуешь, — улыбаясь, заметил доктор Брэнион. — У тебя неплохо получается, но на сей раз этот номер у тебя не пройдет. Я не хочу, чтобы твоя матушка покрошила меня на кусочки, а так и будет, если я как следует не примусь за тебя. Я прав, Энн?

Леди Энн выступила вперед и сказала с твердостью, которая неприятно поразила Арабеллу:

— Успокойся, Арабелла. У тебя был тяжелый день — в твоей жизни наступило множество перемен, и тебе есть о чем поразмыслить. У тебя уже глаза слипаются — ложись спать, утро вечера мудренее. Прими лекарство, которое дает тебе доктор.

Арабелла уставилась на нее, не веря своим ушам:

— Мама? Неужели это говорите вы? Не может быть — вы же никогда не повышаете голос. Раньше вы всегда уступали без борьбы и споров. Я никак поверить не могу, что вы способны на такое. Ничего не понимаю!

— Придет время — поймешь, — сказала леди Энн строго и в то же время насмешливо. — Ну же, Арабелла, пей. Ты нуждаешься в отдыхе больше, чем бедные ступни миссис Такер. Пей сейчас же, иначе будешь иметь дело с нами обоими — с Полом и со мной.

Арабелла, все еще не оправившись от потрясения, вызванного необычным поведением матери, залпом осушила стакан. Леди Энн с трудом подавила усмешку. Так, значит, в глазах дочери она была слабохарактерной тихоней? А теперь стоит ей чуть повысить голос, Арабелла повинуется ей беспрекословно.

— Я пришлю к тебе Грейси, любовь моя. Позвони, если тебе что-нибудь будет нужно. — Леди Энн быстро наклонилась к дочери и легко прикоснулась губами к ее щеке. — Прости, что я не сказала тебе раньше о существовании Джастина, — мягко добавила она. — Меня тревожило твое неведение, но я дала обещание твоему отцу. Я много раз пыталась переубедить его, но ты же знаешь, он никогда не менял своих решений.

— Правда, мама? Разве папа всегда был так уверен в себе?

Леди Энн ничего не ответила, и Арабелла вздохнула. Да, наверное, это так. Ей всегда хотелось иметь отцовскую силу воли. Но теперь у нее появились сомнения в правильности его действий — достаточно вспомнить, к чему привело его неукротимое желание иметь прямого наследника: она должна в течение двух месяцев выйти замуж за человека, похожего на нее как две капли воды, за человека, которого вполне можно было принять за ее брата или отца, за человека холодного и высокомерного, как и ее отец, за человека, которого она ненавидела всем сердцем. И что ей теперь делать?

— Спокойной ночи, моя маленькая Белла. — Доктор Брэни-он улыбнулся и легонько потрепал ее по щеке.

Рука у него твердая и сильная. Арабелла помнила прикосновения его рук с самого раннего детства.

Не успели они выйти из ее спальни, тихим шепотом переговариваясь между собой, как она уже спала крепким сном.

Доктор Брэнион не смог сдержать улыбку.

— Неужели я это видел своими глазами? — спросил он, взглянув сверху вниз на леди Энн. — Вы указываете Арабелле, что ей надлежит делать? И она вас слушается? Должно быть, я сплю. А может быть, вы стали колдуньей и черная кошка помогает вам в ваших колдовских делах?

Она ничего не ответила, о чем-то глубоко задумавшись. Он хорошо знал этот взгляд, он чувствовал малейшие оттенки ее настроения.

— Вы похитили силу воли у своей дочери. Раньше я никогда не замечал, чтобы за вами оставалось последнее слово в споре. Это радует меня, Энн.

Леди Энн вздохнула:

— Вы правы. Я была сущей размазней.

— Ну, не совсем так. Просто граф, ваш муж, и Арабелла, мне кажется, несколько подавляли вас энергией и жизнелюбием. Да к тому же оба они любят командовать и подчинять всех своей воле. Поэтому в Эвишем-Эбби никогда не чувствовалось влияния леди Энн.

— Они ужасно похожи. Я все чаще задумываюсь, Пол, над тем, что делала все эти годы, как жила, что чувствовала. — Она нахмурилась и с видимой неохотой взглянула на фамильное кольцо Девериллов на своем среднем пальце. Ей показалось, что оно теперь не так сильно оттягивает ей руку. Леди Энн глубоко вздохнула и доверчиво посмотрела в лицо доктора — лицо, каждая черточка которого давным-давно отпечаталась в ее памяти. — Порой у меня такое чувство, что это я дитя, а Арабелла — моя любящая, но строгая мать. Иногда мне становится не по себе в ее присутствии — я замечаю, что она посматривает на меня с некоторой долей сочувствия и даже снисхождения. Вы же знаете, так обращался со мной ее отец. — Она вдруг осознала, что говорит об этом без горечи и сожаления.

Доктор Брэнион с трудом подавил знакомый прилив ярости, который глодал его душу все эти годы.