ГЛАВА 35

Утреннее солнце светило прямо в окно кабинета верховного комиссара Великобритании, но шторы были не задернуты, и полковник Роджерс чувствовал себя не в своей тарелке.

Он до сих пор так и не привык к гвианийскому солнцу. Он любил тень, мягкий, рассеянный свет. И сейчас чувствовал себя будто на эстраде под лучами мощных прожекторов.

Полковник нервничал. Зато сэр Хью был сух и спокоен, как всегда. Но сегодня его спокойствие особенно бесило Роджерса. Операция «Хамелеон» вступила в стадию завершения, однако все шло не так, как было задумано. Ордера на арест левых профсоюзных деятелей неожиданно были аннулированы канцелярией президента. И люди Роджерса в полиции и контрразведке не смогли добиться отмены президентского решения. Плохой признак, и Роджерс не успокаивал себя в этом отношении. Он и раньше не настраивался на легкую победу — борьба есть борьба. Тем более что в последние годы работать в Гвиании становилось все труднее и труднее. На смену тем, с кем Роджерс давно уже нашел общий язык, верой и правдой служившим Англии еще в колониальное время, постепенно приходили новые люди, с иными идеями и понятиями. Но даже известные своей преданностью «старики» начинали поговаривать о «партнерстве», о «равенстве сторон». Разговоры о социализме велись открыто, капитализм становился бранным словом. И хотя речь шла отнюдь не о социализме Маркса, а о некоем «африканском социализме», Роджерс предвидел, что вскоре пойдет речь и о марксизме.

Но «левая опасность» не слишком пугала Роджерса. Он оценивал ее со всей серьезностью, он внимательно следил за действиями левых, как врач, ждущий, пока нарыв созреет, чтобы оперировать его.

И вот теперь этот момент настал: удар, который будет нанесен операцией «Хамелеон», должен надолго остановить этих левых.

Правда, вчера на заседании объединенного забастовочного комитета Бора сумел убедить профсоюзных лидеров не отменять забастовку. Откровенно говоря, полковник надеялся на обратное.

Этого не произошло. Что же, значит, это произойдет сегодня вечером. Да, сегодня вечером министерство внутренних дел созывает пресс-конференцию, на которую приглашены и профсоюзные лидеры. В том числе и Бора. Жаль, конечно, что «Хамелеон» придется расшифровать. Агент с безупречной репутацией и хорошо внедрен. Но за крупный успех надо крупно платить.

Роджерс выжидательно смотрел на молчавшего сэра Хью. Конечно же, этот старый дипломат ему завидует: о заговоре красных в Гвиании сейчас трубит весь мир! И все это задумано было им, Роджерсом.

Пусть теперь сэр Хью твердит, что, по его мнению, они в этой игре несколько перестарались. Победителей не судят! А что русские будут протестовать, этого следовало ожидать.

Правда, порой Роджерсу все больше казалось, что Глаголев кое-что знал об операции «Хамелеон», когда улыбался ему в ресторане «Тамтам». Но Роджерс отгонял от себя эту мысль.

— Итак, вы считаете, что ничего страшного нет? — задумчиво произнес наконец сэр Хью. — А левая пресса? Она подозрительно сдержанна, будто хранит что-то про запас.

Его кустистые брови сдвинулись:

— Вы уверены, что не случится чего-нибудь неожиданного? Сэр Хью многозначительно замолчал.

«Наверняка Прайс звонил и ему», — подумал Роджерс и усмехнулся. Да, вчера он изрядно понервничал из-за письма этого свихнувшегося американца. Но сегодня утром он получил сообщение, что оно в надежных руках. В Каруну уже отправлен самолет.

Роджерс сдержанно склонил голову:

— Я никогда не гарантирую сто процентов, сэр. И даже сегодня я рассчитываю… ну-у, процентов на девяносто пять.

— Это почему же?

В глазах сэра Хью мелькнуло хмурое любопытство.

— Жизненный опыт…

Сэр Хью вздохнул и встал:

— Что ж, желаю успеха, дорогой полковник! Роджерс тоже встал и учтиво поклонился.

«Если что-нибудь пойдет не так, он первый будет радоваться моему падению», — подумал полковник, и мысль об одиночестве резанула его. Да, он стареет. Пока он на высоте, пока он не изведал поражения, никто не скажет ему об этом. Но сколько людей вокруг только и ждут, чтобы он оступился! И тогда они будут с наслаждением топтать его, вымещая всю свою многолетнюю зависть!

Вернувшись в кабинет, он сразу взялся за телефонную трубку.

— Как русский? — спросил он сотрудника отдела по борьбе с коммунизмом.

— Комиссар Прайс своим самолетом доставил его в Луис и отвез к себе на виллу, — доложил тот. — Второй самолет благополучно приземлился в зоне А под Каруной.

— Комиссар… пьян? — спросил Роджерс и тут же пожалел о своем вопросе. Обсуждать с гвианийцами, пьян ли английский офицер? Нет, он, Арчибальд Роджерс, все-таки волнуется — иначе он не задавал бы глупых вопросов.

— Да, сэр! — помедлив, ответила телефонная трубка. — Но мы расставили своих людей вокруг виллы.

Что же, в конце концов это даже хорошо, что русский у Прайса, а не в тюрьме. Потом он не сможет жаловаться на плохое обращение. Этот Прайс соображает на несколько ходов вперед, не то что американцы!

Роджерс поморщился. Неприятное объяснение с Девоном все-таки состоялось вчера вечером, на нейтральной территории, на пляже.

Резидент ЦРУ обвинял его в том, что он скрывает письмо покойного Смита.

— Вы нарушаете нашу договоренность! — говорил он, и лицо его было краснее помидора. — Но это не шахматы, дорогой коллега. И если вы рассчитываете на этот раз сыграть конем и выкинуть из игры заодно и нас, то вы просчитаетесь. Письмо Смита — это оружие и против вас. Хотите ли вы или нет, мы с вами связаны одной веревочкой, и красные оттанцуются за испытания на плато Грос не только на Штатах, но и на старушке Англии.

Огромные волны с грохотом обрушивались на песок, заглушая их голоса. Резко кричали чайки. Ветер хлопал циновками — крышами купальных кабинок. Пляж был грязен и пуст.

Роджерс молчал, давая выговориться американцу, и с наслаждением вдыхал влажный соленый воздух. Потом, когда Девон замолчал, заговорил он:

— Так вот почему вы нарушали нашу договоренность, а? Дружба дружбой, а денежки врозь?

Американец хмуро смотрел на него, его бульдожьи челюсти были крепко стиснуты.

— Сначала вы пытались вывести Николаева из игры, чтобы сорвать нам операцию «Хамелеон» и посмотреть, насколько наши позиции в Гвиании ослабнут после всеобщей забастовки. Когда же я припугнул вас письмом Смита, вы дважды пытались добыть его. Мало того, вы хотели убить разом двух зайцев. И добились бы своего, если бы вашим людям удалось угробить Николаева в Каруне.

Девон неожиданно улыбнулся:

— Что ж! Хотите ничью, полковник? Вы приперли меня к стене, особенно если письмо Смита у вас в руках. Но и у нас есть кое-что в запасе. Операция «Хамелеон» ведь еще не закончена.

Тогда Роджерс лишь усмехнулся в ответ.

И сейчас, когда все фигуры на шахматной доске были расставлены по местам, он чувствовал себя все увереннее! Письмо находилось у Роберта Рекорда, а значит, в надежных руках!

За целый день Прайс уже смертельно надоел Петру, и Петр не думал этого скрывать. Прайс пил с утра. Время от времени он входил в комнату, которую «уступил» Петру на время, усаживался в кресло и начинал изливать душу. Этот пожилой, потрепанный жизнью человек откровенно скорбел о старых добрых временах, когда в колониях был «порядок» и жизнь шла легко и безоблачно.

— Все началось с косвенного управления, — бубнил он угрюмо, не глядя на Петра. — Дункан был умный человек. Он писал, что ни в коем случае неграм нельзя давать в руки оружие. А сам хотел править руками черных и тем самым сохранял в их руках какую-то власть. Вот и дождались. Конечно, и сейчас они выполняют мои приказания. Но раньше стоило приказать один раз, и все исполнялось, а теперь приходится повторять раз десять!

В шесть часов вечера Прайс вошел в спальню довольно трезвым.

— Мистер Николаев, — сказал он официальным тоном. — Через полчаса начинается пресс-конференция, которую организует министерство внутренних дел.

Он испытующе посмотрел на Петра:

— Думаю, что вам будет интересно. Это касается вас. Если хотите, — он сделал жест в направление двери, — вы можете посмотреть все это по телевизору. Итак, я жду вас в холле.

И вот теперь Петр сидел в глубоком и удобном кресле напротив большого телевизора. В другом кресле сидел Прайс со стаканом виски в руке.

Дикторша объявила, что через минуту будет включен пресс-холл отеля «Хилтон», самого большого в Луисе. У Петра пересохло в горле.

Сначала операторы показали фасад отеля с подъезжающими к нему машинами. Затем пошла реклама таулетной бумаги «День за днем» и автомобилей «форд», поливитаминов и банка «Чейз Манхеттен». Потом дикторша сообщила, что никогда ни в одном из отелей Луиса еще не бывало такой конференции, и заодно рассказала об удобствах, ожидающих тех, кто остановится в отеле «Хилтон».

Наконец на экране появился пресс-холл. Ряды стульев, расставленных перед низкой эстрадой, были уже заняты журналистами, профсоюзными функционерами и просто публикой.

Люди толпились у стен — мест на всех не хватило. Было много белых. Журналисты громко переговаривались, улыбались, предвкушая интересную работу.

— Ассошиэйтед Пресс, — сказал Прайс, кивая на появившегося на экране толстощекого здоровяка. — А тот, унылый, — из Рейтер. Этот — Би-Би-Си.

Он знал журналистскую братию в лицо. Это он давал им въездные визы.

А оператор тем временем показывал панорамой лица присутствующих крупным планом.

— Профсоюзники, — сказал Прайс, когда на экране появилось лицо незнакомого Петру старика в чалме. — Хаджи Имола. Вон тот, череп, обтянутый кожей, — Димоду. Толстяк — Адесанья. А вот и ваш друг Бора. Узнаете?

Петр пожал плечами. Он видел эти лица один раз — на приеме у брата Стива. Ну и что из этого?

На эстраду из зала легко поднялся молодой стройный гвианиец в строгом темном костюме. Он подошел к краю эстрады и поднял руки, призывая к тишине.

— Леди и джентльмены! — закричал он, и шум стал стихать.

— Чиновник по связи с прессой. Министерство внутренних дел, — буркнул Прайс.

— Леди и джентльмены! — еще раз прокричал чиновник. — Министерство внутренних дел поручило мне встретиться с вами и ответить на все ваши вопросы.

Он постучал ногтем по микрофону на длинной блестящей ножке, затем привычно подогнал его под свой рост.

— Для начала позвольте мне огласить заявление соответствующих органов относительно задержания подданного Советского Союза мистера Николаева.

Зал загудел. Блеснули вспышки фоторепортеров. У самой эстрады возилось несколько гвианийцев-техников, проверяя записывающую аппаратуру, на которой пестрели значки Би-Би-Си, «Голоса Америки» и других крупных радиокорпораций.

— Почему в зале нет мистера Николаева? — крикнул кто-то, и сейчас же оператор показал мясистое, побитое оспой лицо Бора. Он уверенно улыбался.

— Прошу не перебивать меня! — привычно парировал чиновник. — Вы сможете задать вопросы после.

Он достал из внутреннего кармана пиджака листок бумаги и откашлялся.

В этот момент четверо служащих отеля, пробившись через переполненный зал, втащили на эстраду небольшой столик и три кресла, установили на столике телефон.

Прайс усмехнулся:

— Ослы! Обязательно что-нибудь у них недоделано!

Он повернул голову к Петру, словно надеясь, что тот его поддержит. Но Петр не отрывал взгляда от экрана. Холод сковывал его внутри. Сердце билось гулко, он отчетливо и болезненно ощущал каждый его удар. Это был не страх, не волнение. Это было холодное бешенство. Ему казалось, будто он стоит там, перед всеми, со связанными руками и заткнутым ртом. И каждая фраза чиновника была как удар по лицу, от которого он не мог защититься. А чиновник тем временем, медленно, старательно выговаривая слова, читал документ, утверждающий, что он, Петр, занимался здесь подготовкой всеобщей забастовки и государственного переворота. Приехав в Гвианию, он немедленно установил контакт с левыми, которые даже приурочили к его приезду разгром посольства США, чтобы показать свою решимость и возможности. Затем, поддерживая тесную связь со Стивом Коладе и Гоке Габойе, он предпринял поездку на Север, где принял личное участие в подготовке заседаний забастовочного комитета Каруны.

Через родственников некоторых высокопоставленных лиц (чиновник тактично помолчал) мистер Николаев пытался оказывать влияние на принятие некоторых государственных решений. (Опять многозначительная пауза.) Соответствующие органы располагают фактами, доказывающими вмешательство мистера Николаева во внутренние дела страны, которые они готовы предъявить судебным инстанциям.

Чиновник кончил читать, отошел от микрофона и уселся в кресло возле столика, вытянув ноги в узких брюках и полосатых носках. На эстраду быстрым шагом вышел служитель. Он снял микрофон с длинной ножки и поставил его на столик перед чиновником. Тот важно кивнул. По залу сновали другие служители, раздавая отпечатанный на листках текст заявления. Корреспонденты-иностранцы делали какие-то наброски на листках бумаги, и их помощники из гвианийцев со всех ног устремлялись к выходу.

— Леди и джентльмены, вы можете задавать вопросы, — объявил чиновник, наклоняясь к микрофону.

И Петр почувствовал вдруг, что судорожно вцепился в ручки кресла, словно приготовившись к тому, что сейчас должно случиться: на него надвигалось нечто безликое, жестокое, холодное, страшное своей неотвратимостью.

«Неужели ничего нельзя сделать? — в отчаянии подумал он. — Остановить весь этот спектакль, помешать всей этой скверной истории!»

Ему даже на мгновение показалось, что все это происходит с ним во сне, и он обрадовался: стоит только проснуться — и все будет хорошо. Но нет, это был не сон. Это было то, о чем говорили ему и посол, и Глаголев еще тогда, до отъезда на Север. И все их слова, осторожные, тактичные, оказались далеко не «политграмотой», как Петр в душе иронически называл все это тогда.

Петр вздохнул: а ведь он не хуже Глаголева знал, что Гвиания напоминала паровой котел, давление в котором уже приближалось к красной черте взрыва. Знал — и все же рискует оказаться пешкой в чужой игре.

«А что я мог изменить? — думал он. — Отказаться от помощи Стива? Не ездить с Гоке в Общество дружбы? Что должен был делать я, чтобы сейчас не было этой говорильни по телевизору? Чем я виноват, что в жертвы провокации был намечен именно я? Ведь на моем месте мог оказаться любой другой советский гражданин, приехавший в Гвианию!

— О чем вы думаете, сынок?

Голос Прайса вернул Петра к происходящему. Телеоператор теперь показывал зал и собравшихся в нем людей — черных, белых, африканцев, европейцев, азиатов.

— Прошу вопросы! — повторил чиновник.

— Франс Пресс!

В первом ряду вскочил тучный европеец с густыми черными усами.

— Корреспондент Франс Пресс Робер Деладье. Где сейчас мистер Николаев? Арестован ли он? И почему бы не дать ему самому возможность выступить перед нами?

В зале зашумели. Чиновник самодовольно улыбнулся и постучал пальцем по микрофону:

— Мы ждали этого вопроса, джентльмены. Мы готовы к нему. Мистер Николаев в Луисе, но не арестован. К сожалению, он не может сейчас прибыть сюда. Но мы готовы представить вам человека, который знаком с мистером Николаевым почти с самого первого дня его пребывания в Гвиании, человека, который ездил вместе с мистером Николаевым на Север…

Он помолчал, наслаждаясь напряженной тишиной, наступившей в зале.

— Этого человека вы все знаете.

У Петра перехватило дыхание. Он уже знал, кто сейчас выступит против него. Это должен быть тот человек, чье лицо он видел на рисунке Элинор в Огомошо… Боб. Роберт. Роберт Рекорд.

— Гоке Габойе! — выкрикнул в тишину чиновник. Оператор лихорадочно показывал лица. Растерян Адесанья.

Что-то вроде злорадной улыбки прозмеилось на губах хаджи Имолы. Искаженное ненавистью лицо Димоду. И сонное, равнодушное, даже слишком демонстративно-равнодушное лицо Бора. Прайс налил себе целый стакан виски без воды, безо льда.

— Может, выпьете? Помогает…

В голосе полицейского комиссара Петру почудилось сочувствие. Петр отрицательно покачал головой. Прайс отхлебнул виски.

— Бастард! — буркнул он, глядя на экран. Там события развивались своим чередом.

В холл быстро вошел Гоке. Он улыбался, как кинозвезда. На нем был новенький европейский костюм, белоснежная рубашка.

И сразу наступила тишина. Люди, толпившиеся в проходе, расступились перед Гоке, словно боясь, что он их коснется, и он шел к эстраде по человеческому коридору твердым решительным шагом.

Вот он взошел на трибуну, поклонился публике и сел рядом с чиновником.

— Джентльмены!

Чиновник сделал приглашающий жест рукой. Оператор опять показывал сидящих в зале. Вот он задержался на Димоду… Старик что-то шептал, яростное, беззвучное. А вот и Бора. Он спокоен, смотрит на часы. А его товарищи напряглись, подавшись вперед, рты их полуоткрыты.

— Прошу, джентльмены прессы, — повторил свое приглашение чиновник.

— Юнайтед Пресс. Джейн Браун, — выкрикнула дама в сером строгом костюме. — Мистер Габойе, можете ли вы сообщить нам какие-либо конкретные факты, доказывающие все это?..

Тощей рукой она подняла вверх листок с заявлением министерства внутренних дел.

Гоке самоуверенно улыбнулся:

— Конечно!

Оператор показывал его лицо крупно, во весь экран. Петру казалось, что глаза Гоке вперены прямо в него, и он закусил губу, чтобы не выругаться от ненависти.

Гоке помедлил. В зале стояла напряженная тишина. Чиновник нетерпеливо кивнул, и Гоке заговорил.

— Я не имею лично против мистера Николаева абсолютно ничего, — начал он медленно. — Но я за то, чтобы никто не пытался совать нос в наши внутренние дела.

Голос его набирал силу. Он встал, как привык стоять на трибунах митингов, заученным ораторским жестом поднял руку.

— Под предлогом поисков переписки лорда Дункана с султаном Каруны мистер Николаев поехал на Север, чтобы помочь в организации забастовки. Он пытался установить связи с местными коммунистами. Он был в доме, где они обычно собираются.

— Джим Харрисон, «Голос Америки»! — вскочил с места высокий человек с темной кожей. — Являетесь ли вы агентом контрразведки Гвиании?

— Американский негр, — кивнул на него Прайс.

— Нет, — решительно ответил Гоке и покосился на сидящего рядом с ним чиновника.

Тот одобрительно кивнул.

— Что же заставило вас пойти на… Американец не договорил.

— Политические убеждения, — так же решительно отчеканил Гоке.

В зале кто-то издевательски захохотал. Это был Бора. Чиновник тревожно вскинул голову.

— А были они у тебя когда-нибудь, политические убеждения? — насмешливо крикнул Бора. — Или именно они и заставили тебя стать агентом-провокатором?

— Я прикажу удалить вас из зала! — вскочил чиновник. Зал взорвался. Профсоюзники с грохотом повскакивали с мест.

— Долой! Долой! — яростно кричали они и махали тяжелыми кулаками в сторону эстрады.

Но весь этот шум перекрыл тренированный голос Гоке.

— Если хотите — да! — зло выкрикнул он. — Белые есть белые. Они всегда эксплуатировали и черных, и желтых, и цветных. И чем больше они будут грызть друг другу глотки, тем лучше будет для нас, африканцев!

— Демагогия! И вы верите, что этот оборотень действительно печется о нас, африканцах?

Бора уже стоял и, показывая пальцем на Гоке, обращался к затихшему залу.

— Я не верю. Даже этот паршивый расизм, которым он хочет сейчас прикрыться, присоветован ему хозяевами. Только которыми — англичанами или американцами? Он ведь служил и тем и другим!

— Ты ответишь мне за это! — почти прошипел Гоке, стискивая кулаки.

Бора иронически улыбнулся:

— Я готов. А ты?

Чиновник нервно расстегнул воротничок своей туго накрахмаленной рубашки:

— Господа! Дайте слово журналистам!

— Рональд Мёрфи. «Гардиан», — встал молодой человек в светлом костюме. — Не связывается ли смерть американского ученого Смита с поездкой мистера Николаева на Север?

Уже овладевший собою Гоке быстро глянул на чиновника. Тот чуть заметно кивнул.

— Мистер Николаев был в лагере доктора Смита, — твердо сказал Гоке. — Он…

Экран телевизора внезапно погас.

— Вечно у них что-нибудь ломается! — голос Прайса был пьяно-благодушен. Стакан в его руке был почти пуст. — Без нас, европейцев, они беспомощнее детей. Впрочем…

Прайс усмехнулся.

— Без мистера Роджерса не было бы и всей этой комедии. «Операция „Хамелеон“» — пышное название для пошленькой провокации. Такое может пройти сейчас разве что только в Африке. Находят человека из России, устраивают ему знакомство с местными «красными», а потом — хлоп! И в который раз поднимается шум о все той же «руке Москвы»!

Он поднес стакан к глазам и посмотрел сквозь него на Петра:

— Не расстраивайтесь, сынок! В этой игре нет правил. Вы бы должны это знать.

«Только бы не сорваться», — подумал Петр и заставил себя улыбнуться. Его буквально трясло от ярости: так вот, значит, в чем дело! Его приезд в Гвианию, знакомство со Стивом, поездку на Север — все это хотят использовать для разгрома левых профсоюзов! Операция «Хамелеон»! И название-то какое!

Прайс опустил стакан:

— И все-таки вы нервничаете.

Он допил виски. Его лошадиное лицо становилось все более благодушным. Прищурился, положил руку на колено Петра.

— А вы мне нравитесь. Люблю решительных людей. И кроме того… (он сделал паузу) я обязан вам жизнью.

Петр резко обернулся:

— Ну и что же дальше?

Прайс пожал плечами:

— Ничего. Но поверьте мне, сынок, если бы мы вас не арестовали, кое-кто до вас бы все равно добрался. Дело неожиданно осложнилось. Ведь письмо доктора Смита для американцев сейчас куда дороже вашей жизни. Откровенно говоря, я охотно поддержал требование вашего друга, когда узнал, как за вами охотятся. Он просил, чтобы вас арестовали немедленно. И я тоже не люблю, когда черные убивают белых!

— Друга? — невольно вырвалось у Петра.

— Не врага же, — добродушно проворчал Прайс. — Я говорю о Роберте Рекорде.

В душе у Петра словно что-то оборвалось. Значит, это был он, Роберт, тот человек, кого Элинор видела с Роджерсом. Она видела Роберта, разговаривающего с английским полковником! И промолчала, когда Петр спрашивал ее. Ему показалось, что все вокруг рушится, что он сейчас один на целом свете, что вокруг одни враги.

Прайс смотрел на него с пьяным добродушием, но Петру на мгновение показалось, что из-под дряблых опухших век этого старого колониального чиновника на него вдруг взглянули трезвые, холодные, внимательные глаза. И тогда Петр, собрав всю волю, взял себя в руки.

— Меня это не интересует, — сказал он англичанину и отвернулся к засветившемуся опять телеэкрану.