Гвиания (№1) - Операция «Хамелеон»

«Что же делать? — думал Петр. — Что делать?»

Прорываться сквозь пал? Нет, он не решился бы на такое даже на неповрежденной машине, а сейчас — кто знает, что случилось с «джипом»?

Он неуверенно повернул ключ стартера, мотор заработал. Но руль поворачивался только влево, вправо его было не повернуть. Заклинило от удара.

«Что же делать? Что же делать? — лихорадочно думал Петр. — Неужели же так и погибнуть здесь ни за что ни про что! Через десять минут огонь домчится до машины, бензобак взорвется и…»

Бензобак… А что, если… пустить встречный пал? Роберт однажды рассказывал ему, как делают это жители здешней саванны.

Петр ощупал карманы англичанина. Да, в заднем кармане у того был небольшой браунинг.

Петр взял оружие и вышел из машины… Потом присел на корточки и трижды выстрелил в бензобак. Упругие струйки бензина ударили в пыльную траву.

Петр осторожно постучал по бензобаку рукояткой браунинга — бак был полон. Затем он сел за руль, выкрутил его влево как только мог и нажал на акселератор.

«Джип» послушно свернул в высокую золотую стену и, натужно рыча, пошел сквозь заросли, описывая правильный круг. Через две-три минуты Петр выехал на то же место, откуда начинал кружить, потом сделал еще один круг, и еще…

Небо было уже почти белым — теперь оно было похоже на раскаленное добела железо.

Горячий ветер свистел над головой, когда Петр с треском разорвал на узкие полоски платок и поспешно забил им пробоины в баке. Затем он отвел машину назад, в центр островка — очерченного бензиновыми струями круга…

Теперь надо было точно рассчитать, уловить момент, когда ветер потянет понизу, навстречу надвигающейся стене огня — как тяга в печке… И тогда пустить встречный пал!

Все-таки он недаром увлекался книгами о путешественниках!

Он сорвал горсть травы и подбросил ее над землей. Да, пора пора было зажигать…

Но чем? В груди похолодело. У него спичек не было, он не курил. Не было спичек и в карманах у Прайса…

Рядом в траве что-то зашуршало. И при свете зарева, охватившего почти все небо, Петр увидел неподалеку от себя большое и красивое животное, похожее на леопарда. Злые зеленые глаза смотрели на него в упор, пятнистые бока вздымались и опускались, как кузнечные мехи.

«Да ведь это гепард! — узнал его Петр. — Самый быстрый зверь в мире! Но почему он не уходит от огня?»

Гепард зарычал, с трудом поднялся и заковылял в чащу травы, Петр увидел обломок копья, торчащего из ляжки зверя.

Гепард был ранен людьми, и теперь пожар, зажженный ими же, должен был прикончить его.

Петр сунул руку в карман и вытащил браунинг Прайса… В обойме оставалось пять патронов — золотистых, маслянистых карандашиков. Один — для гепарда, один — для него, один — для Прайса… И все-таки это было лучше, чем сгореть заживо!

Петр вытащил обойму и еще раз пересчитал оставшиеся патроны, касаясь каждого пальцем… Пуля в одном сидела неплотно — и Петр вытащил его из обоймы, попытался вжать пулю в патрон. Но ничего не получилось, лишь на ладонь высыпалось несколько крупинок пороха…

Он зубами вытащил расшатанную пулю, забил патрон пыжом — кусочком все того же платка… Теперь он явственно ощущал целых два потока воздуха. Один несся над головой — перед мчавшимся прямо на него желтым пламенем — от горизонта до горизонта, а другой стремился по земле, навстречу огню…

Только бы не опоздать! Только бы еще не было поздно!

Он добежал до колеи от колес «джипа», большой дугой огибающей и его, и машину, и гепарда, и почти в упор выстрелил в политую бензином траву. Ярко-оранжевая жаркая стена взметнулась перед ним — покатилась вправо и влево по кольцу, устремилась навстречу палу.

И тут силы оставили Петра. Земля накренилась, он опустился на колени, глядя, как впереди сближались грудью в грудь два огненных смерча. Так он сидел в полном бессилии, пока не очнулся Прайс.

Пал давно пронесся мимо. Взошла луна, но саванна была уже не золотой, а черной. Она дымилась, и догорали еще кое-где молодые деревца, словно факелы, воткнутые в землю. И только вокруг шелестел золотой островок высокой травы.

…Остаток ночи Петр провел миль за тридцать от Каруны — в образцово-показательной тюрьме, куда доставил его Прайс. Но не в камере, а в комнате для приезжих. Таков был приказ Прайса дежурному офицеру.

— Мой друг у вас долго не задержится, — усмехнулся англичанин, когда офицер попросил сопроводительные документы на необычного заключенного. — И вообще… запомните это — у вас нет и не было арестованного русского. У вас есть гость… мой гость. И прошу обращаться с ним соответственно.

Он церемонно поклонился и козырнул Петру:

— Надеюсь, что вы будете вести себя достойно. Как подобает белому человеку в Африке!

ГЛАВА 33

Элинор вышла из такси, остановившегося у отеля, в тот самый момент, когда за Петром захлопнулась дверца полицейского лендровера.

Сначала она подумала, что все это ей только показалось, почудилось — и полицейский «джип», и бледное лицо Петра, вырванное из темноты фотовспышкой газетчика.

— Что это? — все еще не веря своим глазам, спросила она Роберта, стоявшего тут же, у полуосвещенного подъезда.

Австралиец странно посмотрел на нее и отвернулся.

— Что с Питером? — настойчиво повторила Элинор и схватила австралийца за руку.

— Арестован.

Он осторожно попытался освободиться.

— Это сделали… вы?

Роберт опустил голову.

И, не помня себя, Элинор со всей силы ударила по щеке этого человека, который сейчас был для нее воплощением всего зла, царящего в мире, всего, что она ненавидела, всего, что исковеркало, изломало ее жизнь.

Австралиец отшатнулся, лицо его перекосилось, он стиснул кулаки.

— Осторожно, мадам! — прошипел он. — В таких случаях я не корчу из себя джентльмена!

И, резко повернувшись, он пошел в темноту, в черноту ночи, обступившую его со всех сторон. Потом он больно ударился ногой о скамейку и сел на нее. К горлу подступил комок, и он разрыдался, как мальчишка, не в силах остановиться и только радуясь, что вокруг темно и он один.

Да, он был один, и перед ним был тупик, и некуда было идти дальше, и незачем больше жить. У него уже было однажды такое много лет назад, когда он пришел домой и сказал отцу, что уезжает добровольцем во Вьетнам. И отец с размаху ударил его тяжелой рукой, которую он так любил, которая когда-то делала для него бумажных змеев и игрушечные яхты, а теперь…

— Боб!

Рядом с ним сидела Элинор. Он поспешно вытер рукой глаза, думая, сколько времени здесь эта женщина, принесшая ему столько страданий, и что ей нужно от него сейчас, когда все вокруг так мерзко и он так мерзок самому себе.

— Боб, — мягко повторила Элинор. — Ты должен помочь мне, Боб! Ты должен помочь мне и Питеру.

Он медленно покачал головой.

— Я прошу тебя, Боб, — настойчиво повторила художница. Она помедлила и с усилием добавила: — И тогда у нас все будет как раньше. Помоги мне, Боб.

— Нет!

Теперь он говорил уже почти спокойно и даже насмешливо.

— А ты все играешь в свою игру — в добро и зло. Что он тебе — этот русский?

— Мне?

Элинор замолчала.

Роберт сидел рядом с нею на скамейке и тоже молчал. Он не ждал ответа на свой вопрос — что для нее этот русский. Понимал ли он, что она просила его помочь не русскому — она просила помочь ей, ей и ее любви, любви к нему, к Роберту?

* * *

…Полковник Роджерс с удовлетворением хмыкнул и аккуратно положил газету в стопку других, лежащих у него на письменном столе. Все шло как нельзя лучше. Почти все газеты Луиса были полны сегодня фотографиями Николаева. Казалось, будто их фоторепортеры заранее готовились к этой сенсации, ни на минуту не упуская русского из виду с самого первого момента его прибытия в Гвианию.

Вот он предъявляет документы в аэропорту Луиса. Вот он склонился над Стивом Коладе неподалеку от американского посольства. Разговаривает со Стивом во дворе дома его брата. Садится с Гоке Габойе в лендровер. Смотрит, как мимо него ведут малама Данбату. И наконец, выходит из отеля вместе с Прайсом.

«Москва вмешивается в наши дела!», «Нам не нужны инструкторы из-за железного занавеса!», «Остановить проникновение красных в профсоюзы», — кричали аршинные заголовки на первых полосах.

Роджерс одобрительно хмыкнул: только бы не перестарались в выражениях.

Обозреватели, специализирующиеся на вопросах профсоюзного движения, рассуждали о независимости профсоюзов Гвиании, о необходимости держаться подальше от идеологии. Осторожно намекали, что всеобщая забастовка и создание объединенного забастовочного комитета — дело, которое теперь — в свете ареста русского агента — нуждается в тщательном изучении.

«Да, — подумал Роджерс. — Что все-таки значит хорошенько поработать с прессой! Правда, кампанию ведут в основном правые, но…»

Он продолжал просматривать желтоватые, пахнущие типографской краской бумажные простыни.

«Дейли телеграф», славящаяся своим антисоветизмом, требовала немедленно закрыть советское посольство и выкинуть всех русских из страны.

«Мы всегда были против установления дипломатических отношений с Россией!» — с гордостью заявлял в передовой статье ее редактор.

«Дейли таймс», собственность английского газетного короля, старалась выдержать спокойный тон. Ссылаясь на недостаток объективной информации и на законные опасения граждан — не готовили ли красные в стране переворот, первой стадией которого должна была стать забастовка, — газета требовала от министра внутренних дел провести расследование.

Полковник Роджерс довольно улыбался. Лондонские газеты еще не пришли, но в шифровке из центра говорилось, что и газеты, и Би-Би-Си уже широко подхватили сообщение из Гвиании и теперь развертывают мощную кампанию против проникновения Советов в молодые африканские государства.

Телефон на столе зазвонил.

— Алло!

Роджерс спокойно выслушал сообщение, что посольство СССР уже передало правительству Гвиании ноту протеста и потребовало предоставить возможность немедленно установить контакт с Николаевым. Министерство иностранных дел Гвиании обратилось в министерство внутренних дел за разъяснениями.

— Что ж, этого следовало ожидать, — усмехнулся полковник. — Во всяком случае, с ответом мы спешить не будем.

Он довольно пригладил свои волосы. Все шло по плану. Операция «Хамелеон» благополучно завершалась.

Полковник знал, что по всему городу уже идут аресты и обыски. Хватали функционеров левых профсоюзов, обыскивали их квартиры, конфисковывали бумаги.

Агенты полиции, засланные в ряды профсоюзов, придерживающихся нейтралитета, распускали слухи о «красном заговоре», о готовящемся государственном перевороте.

И всё же до того, как полиция опечатала типографию профсоюзов Бора, «красные» успели выпустить и распространить часть тиража своей газеты «Единство». Собственно, это была даже не газета — вышла лишь листовка с подзаголовком «Провокация!». Здесь была напечатана лишь одна статья, и была она написана самим Бора.

Листовку принесли Роджерсу с некоторым опозданием, словно боялись испортить ему настроение. Что ж, основания для этого имелись.

Роджерс внимательно прочел ее один раз, другой. Да, он не отказал бы автору в таланте. Статья была коротка и логична. А главное, она с удивительной точностью раскрывала направление операции «Хамелеон»!

Бора утверждал, что английская разведка решила нанести удар по прогрессивным силам страны и столкнуть Гвианию с пути нейтралитета и неприсоединения. Для этой цели она решила использовать пребывание в стране молодого советского ученого и обвинить его в участии в подготовке всеобщей забастовки. Таким образом, изыскивался повод к развертыванию антисоветской истерии и давлению на правительство, чтобы заставить его переориентироваться на Запад. Одновременно начиналось широкое наступление реакционных, прозападных сил на левые элементы.

Бора предупреждал, что Конгресс профсоюзов Гвиании с самого начала бдительно следил за подготовкой и ходом операции «Хамелеон» и готов представить правительству и общественности все данные по этому вопросу.

Роджерс нахмурился.

Они знали, оказывается, даже кодовое название операции — «Хамелеон»! Так вот почему Николаев задержался в аэропорту с проколотым колесом. А «счастливое спасение» Николаева от разбойников около Огомошо? А потом и в Каруне? Значит, все эти американские штучки сорвались из-за того, что левые охраняли этого русского?

Да, это был уже новый, непредусмотренный фактор в ходе операции. Роджерс вздохнул. На мгновение ему стало не по себе, но он сейчас же взял себя в руки. Отступать теперь уже было поздно.

Опять зазвенел телефон.

На этот раз звонил из Каруны Прайс. Это был его второй звонок. Впервые он звонил вчера ночью — после того, как отвез Николаева в загородную тюрьму.

— Как дела? — спросил его Роджерс.

— Не нравится мне вся эта ваша выдумка! — мрачным голосом сообщил Прайс. Он был явно недоволен, что центр приказал ему выполнять все указания Роджерса, и не думал скрывать этого.

— Он в тюрьме?

— В комнате для приезжих, — ехидно ответил Прайс.

— Но у вас же были точные инструкции — обращаться, как с обычным преступником!

Роджерс с трудом сдерживал раздражение.

— Бросьте, полковник! — холодно возразил Прайс. — Вот когда я отсюда уберусь ко всем чертям, пусть тогда белых арестовывают и эти черномазые. Пусть белые сидят с ними в одних камерах и едят ту же самую бурду. Но вы-то меня знаете, Роджерс, я из семьи строителей империи. И при мне ни один белый не будет поставлен на одну доску с черными.

Он помолчал и добавил:

— Надеюсь, я не доживу до этого!

«Старый осел! Болван!» — обругал его про себя полковник.

— Прайс! Алло, Прайс! — сдерживаясь уже изо всех сил, сказал он в трубку.

— Слушаю, — сухо отозвались на том конце провода.

— Нашли ли при нем какие-либо бумаги, письма?

— Письмо от Стива Коладе. Бред какого-то старика.

— Отлично! А еще что-нибудь?

— Паспорт. Рекомендательное письмо профессора Нортона с просьбой оказывать содействие.

— И все?

— Он потребовал немедленно связать его с посольством. Роджерсу послышалось в голосе Прайса злорадство. «Хорошо, что этот старый идиот не знает всей схемы операции! Вот бы наломал он нам дров!» — подумал полковник.

— Подождем, — спокойно сказал он в трубку. — А что мисс Карлисл?

— Вчера осматривала город. Рынок, мечеть и все такое. На завтра заказала билет на самолет в Лондон.

— А предсмертное письмо доктора Смита? Где оно?

На том конце провода послышалось невнятное ворчание.

— Слушайте, Прайс! — не сдержался полковник. — Мне наплевать на ваши эмоции. Но письмо это нужно и нам и американцам!

— У художницы его нет! — твердо сказала трубка.

— Я знаю. Она передала его русскому, чтобы сделать фотокопии! Но у русского вы ничего не нашли. Вы должны достать его во что бы то ни стало. Вы слышите меня. Прайс?

— Слышу. И прекрасно понимаю. Прайс помолчал.

— Сегодня американцы дважды чуть было не угробили вашего русского. И все из-за этого письма. Они до смерти боятся, что вся эта история с плато Грос попадет в газеты. Вы только представьте — мы начинаем возню с русским, а в это время выясняется, что американцы испытывают на гвианийцах бактериологическое оружие. Причем в таких масштабах, что даже один американец не выдерживает и кончает жизнь самоубийством!

В голосе Прайса было злорадство:

— Слухи об этом уже ходят по всей Каруне. По нашим данным, красные хотят распространить это письмо в листовках.

Роджерс стиснул телефонную трубку: именно этого-то он и опасался!

Прайс вздохнул и сказал примирительно:

— Извините, полковник. Американцы, как всегда, нагадили нам и здесь. Но об этом мы с вами еще найдем время поговорить. Когда окажемся без работы!

Прайс хохотнул, довольный собственным остроумием.

— Кстати, «Хамелеон» вылетает к вам частным самолетом Д-127.

Трубка легла на аппарат. Полковник задумался.

Где же письмо и фотокопии? Ведь русский ни с кем не встречался с того момента, как вошел в номер.

Нда… дела! Теперь будет неприятный разговор с Девоном. Начнет обвинять в невыполнении условий. Впрочем, американцы сами нарушили эти условия — ведь договорились же, что они не будут соваться к русскому. Идиоты!

Опять внутренний телефон…

— К вам пришел профессор Нортон, сэр.

Профессор Нортон пользовался большим авторитетом и уважением не только в университете. Даже сэр Хью предпочитал с ним не ссориться. «Это только начало! — подумал Роджерс. — Хлопотливые наступают деньки!»

— Пусть идет, — вздохнул полковник.

Профессор взобрался на третий этаж гораздо быстрее, чем на это рассчитывал Роджерс.

Он без стука вломился в дверь, задыхаясь и вытирая толстой ладонью ручьи пота, текущие со лба.

Роджерс встал ему навстречу:

— Дорогой профессор! Вы у нас такой редкий гость. Чем могу служить?

— Уф! — шумно выдохнул профессор, не замечая протянутой ему руки, и тяжело плюхнулся в кресло, поближе к кондишену.

«Ладно, — отметил про себя Роджерс. — Так даже лучше». Он вернулся к столу и сел на свое вертящееся, обитое пластиком кресло.

— Итак, чем могу быть полезен, профессор? — повторил он опять — уже официальным тоном.

Профессор уставился на собеседника свирепым взглядом:

— Не прикидывайтесь идиотом, мистер Роджерс!

— Я попросил бы вас выбирать выражения, сэр. Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей!

Но Нортон не обратил на это никакого внимания.

— Где мои ребята? — прорычал он.

— Вам следовало бы обратиться с этим вопросом в министерство внутренних дел независимой Республики Гвиании! — с усмешкой парировал полковник, напирая на слово «независимая».

— Да? — профессор посмотрел на него с ироническим интересом.

— Да, — твердо, не замечая иронии, ответил Роджерс.

— И вы здесь ни при чем?

Профессор зло рассмеялся. Жирным подбородком он кивнул на стопку газет, лежащих на столе.

Роджерс молчал, лицо его было непроницаемо.

— А что вы скажете, если я напомню вам об одном разговоре, который вы затеяли со мною еще так с месячишко назад, а? Вы кое-что попросили меня сделать — во имя патриотизма и демократии. Что вы на это скажете, дорогой сэр?

Лицо Роджерса оставалось бесстрастным:

— Я скажу, что такого разговора не было, сэр! Он встал:

— Если у вас разговор только на эту тему, то… извините. Я очень занят.

— Ах так… так… Профессор задыхался от ярости.

— Тогда… тогда…

С неожиданной для такого тучного тела быстротой он вскочил на ноги, толкнул дверь плечом и выбежал из кабинета.

Полковник перевел дух. Этот визит не сулил ничего хорошего. Роджерс прошелся несколько раз по комнате, чтобы успокоиться.

— Ну и черт с ним! — в конце концов решил он. — До завтра он все равно ничего не сумеет сделать. А завтра… завтра будет уже поздно!

Подумав немного, он снял телефонную трубку, набрал номер.

— Алло! — голос его был жесток. — Сообщите в пункт Ц, чтобы человек, который вылетит частным самолетом Д-127, явился сегодня вечером в 9.30 на место встречи у парка Дикойи.

Роджерс посмотрел на часы. Был уже полдень, время ленча. Обычно полковник отправлялся на ленч не домой, а в «Тамтам», небольшой и тихий ресторанчик, расположенный поблизости, на той же улице, что и верховный комиссариат.

Ресторан содержали два брата-ливанца, и он пользовался успехом: здесь всегда было свежее пиво, доставляемое ежедневно из Англии самолетом. Пиво было дорого, да и цены на все остальное были здесь очень высоки.

Как всегда, в ресторане было полутемно и прохладно. С десяток столиков стояло между обрезков тонких пальмовых стволов, на которых висели старые рыбацкие сети.

Красные лампы, прикрытые резными чашами колебасов, бросали с потолка причудливые блики.

Полковник пожал руку хозяину, толстеющему молодому человеку, стоявшему у двери, и прошел к стойке бара, где было два-три свободных табурета. Здесь он обедал каждый день.

— Бифштекс и пиво, — бросил он, усаживаясь на высокий неудобный табурет.

— Йе, са… — выдохнул бармен в красной куртке и, обернувшись к окошечку в стене позади себя, торжественно объявил:

— Бифштекс и пиво для мистера Роджерса!

В ожидании бифштекса полковник неторопливо потягивал пиво, холодное и густое, когда вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд и резко обернулся. За столиком в углу сидел Глаголев. Встретившись взглядом с Роджерсом, Глаголев неторопливо допил пиво, бросил в рот горсть соленых орешков из стоявшего перед ним блюдечка, встал и направился к нему.

Полковник Роджерс знал этого русского. Консул Глаголев частенько бывал по служебным делам у сотрудников верховного комиссариата Великобритании. Встречались они и на дипломатических приемах.

— Хэлло, мистер Роджерс! — весело произнес Глаголев. — Не возражаете?

Он кивнул на пустой табурет у стойки.

«А теперь русские, — с тревогой подумал Роджерс. — Разговор первый, но, видать, не последний». И сразу же перешел в наступление.

— Если хотите поговорить о Николаеве, к сожалению, ничем помочь не могу. Обратитесь к гвианийским властям.

Неожиданно для самого себя Роджерс почувствовал, что нервничает.

«Странно, — подумал он. — Что это со мной? Наверное, устал. Устал, и сказывается климат».

— Пива, — коротко бросил бармену Глаголев, будто не расслышав сказанного англичанином.

Он неторопливо, с наслаждением отхлебнул из высокой кружки, улыбнулся. Улыбка была спокойной, уверенной.

«У него в крови наверняка есть что-то татаро-монгольское», — отметил про себя Роджерс. Он ждал, что русский вот-вот начнет говорить о том, о чем, надрываясь, кричали сегодняшние газеты. Но русский молча пил пиво, аккуратно сдувая пышную пену. Потом он неторопливо достал и закурил сигарету, глубоко затянулся. И вдруг насмешливо улыбнулся, прямо в бесстрастное лицо полковника:

— Итак, значит, вы ничего не знаете обо всей этой истории с Николаевым?

Он встал, сунул сигареты в карман:

— Ведь мы же с вами уже давно взрослые люди, мистер Роджерс. И отлично понимаем, откуда и какой дует ветер.

Он слегка поклонился и твердым шагом пошел к выходу.

Полковник вежливо кивнул в ответ и поднес кружку к губам. Пиво показалось ему безвкусным, неприятно теплым.

И опять он подумал, что операция идет как-то не так.

Когда он вернулся к себе, ему доложили, что полчаса назад в штаб-квартире профсоюзов хаджи Имолы окончилась срочная встреча руководителей объединенного забастовочного комитета.

В отличие от штаб-квартиры Конгресса профсоюзов Гвиании здесь было все солидно и респектабельно. Здание было трехэтажное, недавно отремонтированное. У подъезда — стоянка для машин, неоновая вывеска. Внутри — современная металлическая, оклеенная пластиком мебель, цветные телефоны. Кинозал, зал для совещаний, кабинеты.

Хаджи Имола не скрывал своих связей: на стенах его кабинета висели портреты президентов США, американских профсоюзных боссов.

Лицо хаджи Имолы, сидевшего под портретом американского президента, было, как всегда, совершенно бесстрастно. Зеленая чалма, тонкие правильные черты, пепельная кожа. Он молча смотрел перед собой холодными, выцветшими от старости глазами и, казалось, не замечал возбуждения, царившего в комнате.

Растерянно что-то говорил окружавшим его соратникам толстяк Адесанья. Он уже предчувствовал неприятные объяснения с лидерами международной католической организации профсоюзов: ничего себе — оказаться в одной компании с красными, да еще, как выясняется, под прямым руководством русского агента!

— Ох, этот Бора! — говорил Адесанья. — Недаром полиция разыскивает его по всему городу.

Старик Димоду кипел от ярости.

— Такими полумерами, как забастовка, ничего не добьешься! — потрясал он костлявым кулаком. — Восстание! Восстание и восстание! Они начали с разгрома профсоюзов Бора, потом придет очередь Рабочего союза, а потом…

Старик кивал на бесстрастного хаджи Имолу.

Шум все разрастался. Здесь были лидеры и функционеры лишь трех профсоюзных центров — из Конгресса профсоюзов Гвиании не было никого.

Хаджи Имола, решив, видимо, что дольше ждать бесполезно, встал.

— Товарищи! — еле слышным голосом начал Хаджи. Димоду демонстративно хмыкнул.

— Товарищи! — тверже повторил Имола. — Я взял на себя инициативу собрать это совещание, потому что товарищ Бора, председатель нашего комитета, судя по всему, арестован.

Он обвел собравшихся взглядом. Все молчали.

— Вы знаете, что, как сообщают газеты, лидеры Конгресса профсоюзов Гвиании оказались связаны с русскими. Я не хочу верить в это, как не хочу верить и в то, что наша всеобщая забастовка должна была послужить политическим планам Москвы.

Он резко повернул голову к Димоду.

— Товарищ Димоду, ваш Гоке Габойе поехал на Север. Где он сейчас?

Димоду молча пожал плечами.

Тень торжества мелькнула на лице хаджи.

— Все мы знаем, — продолжал он, — что Николаев помог Стиву Коладе там, у американского посольства. Они были друзьями. Гоке тоже был хорошо знаком с Николаевым. И видимо, не случайно они оказались на Севере одновременно, все трое.

Он помолчал, подчеркивая этим значение своих слов.

— Так вот… У меня есть сведения, что Стив Коладе и Гоке Габойе арестованы.

— Провокация! — вскочил с места горячий Димоду. Хаджи поднял руку:

— Мистер Димоду, арестовывают лишь лидеров Конгресса профсоюзов Бора и кое-кого из ваших сторонников. Если вы хотите, чтобы власти разгромили все профсоюзные объединения Гвиании, вы можете протестовать. Но я не позволю, чтобы трудящиеся, входящие в мое объединение, лишились своей организации из-за вашей безответственной политики!

— Вы всегда были оппортунистом, мистер Имола! — старик Димоду говорил дрожащим от ярости голосом. — Я знаю, к чему вы ведете. Вы и раньше были против всеобщей забастовки. Но вы знали, что, если вы выступите против забастовки открыто, вам придет конец. Рабочие пойдут за мной, за Бора. И теперь вы хотите использовать эту провокацию, чтобы еще раз доказать лояльность своим американским хозяевам!

— Я прикажу вас выкинуть вон! — спокойно сказал Имола. — Вы авантюрист, готовый ради собственных амбиционных планов поставить под удар все рабочее движение Гвиании.

— Предатель!

Димоду вскочил. Его люди вскочили и окружили старика плотной стеной.

Сторонники хаджи бросились к своему лидеру.

— Господа! Товарищи! — растерянно крикнул католик Адесанья. — Так нельзя…

— Да, так нельзя! — раздался спокойный и насмешливый голос, и порог перешагнул Бора.

Его побитое оспой, мясистое лицо было весело, глаза возбужденно искрились.

— Ого! Вы, я вижу, тренируетесь для предстоящих боев с полицией? Тогда я напоминаю вам, что послезавтра, когда наши колонны пойдут к центру города, мы не должны поддаваться ни на какие провокации. Забастовка — это забастовка, а не вооруженное восстание!

— Ты… не арестован? — спросил кто-то неуверенным голосом.

— Как видишь! — рассмеялся Бора. — А кто вам сказал эту чушь?

Димоду злобно посмотрел на хаджи Имолу. Бора перехватил взгляд Димоду.

— Ого! «Номер один», как всегда, кипит!

Он подошел к старику и положил ему руку на плечо:

— Спокойнее, товарищ Димоду.

И, обведя взглядом присутствующих, добавил:

— Что ж! Заседание объединенного забастовочного комитета продолжается.

ГЛАВА 34

Начальник тюрьмы пришел к Петру утром, важный, затянутый в светло-зеленый мундир, отглаженный до блеска. Короткие штаны тоже были наглажены до того, что они стояли колоколом. Гетры на толстых кривых ногах были белоснежны, а тяжелые солдатские ботинки блестели, как антрацит.

Под мышкой он держал стек.

Приложив руку к козырьку фуражки, он представился и с любопытством оглядел Петра, затем осведомился, нет ли каких претензий.

Лишь перед самым утром Петру все-таки удалось заснуть, часа на два-три, но сейчас он чувствовал в себе исключительный подъем: он уже принял решение: бежать, бежать во что бы то ни стало. Связаться с Гоке, со Стивом. Они помогут ему добраться до посольства. Но пока необходимо спокойствие, полное спокойствие.

Петр сладко потянулся:

— Претензии? Да у вас здесь настоящий санаторий!

Толстяк щелкнул каблуками. Похвала Петра ему явно пришлась по душе.

— Кстати, имеют ли право заключенные на прогулку перед завтраком?

— Но ведь вы же не арестованный, — поспешил уточнить начальник. — Вы даже не в камере, а в комнате для гостей. У нас на этот счет есть инструкции от самого комиссара Прайса!

— Гость!

Петр улыбнулся — так искренен был начальник тюрьмы.

— И часто у вас бывают гости?

— Часто! Пожалуй, даже слишком часто, — заторопился толстяк, обрадованный возможностью изменить направление разговора. — У нас ведь образцово-показательная тюрьма.

Эта тема явно была его любимой. Он прошел в комнату, снял фуражку, клетчатым платком вытер голый череп и уселся в кресло.

— Наша тюрьма — без стен!

Он помолчал, наслаждаясь удивлением Петра.

— Да, да! Вы вчера въехали в ворота, не правда ли? Петр кивнул.

— Так вот, у нас здесь тюремное — только ворота. И конечно, караульное помещение. Но вы посмотрите… — он сделал жест в сторону окна, — кроме ворот, ничего: ни колючей проволоки, ни забора. Кругом только саванна.

— И не бегут?

Толстяк всплеснул руками:

— Что вы! За десять лет был один случай. И то заключенный вернулся через день. Сам.

На его лице была гордость. Петр улыбнулся.

Толстяк ухватился за эту улыбку. Он поспешно вскочил на ноги:

— Не верите? Нет, я вижу, что вы не верите! Тогда… знаете что? Давайте пройдем по территории, посмотрите сами. Я сейчас выйду, а вы одевайтесь.

Он поднес к глазам волосатую толстую руку с часами.