Гвиания (№1) - Операция «Хамелеон»

— Если не возражает Роберт… — ответил Петр, думая совсем о другом.

— Кто произнес мое имя всуе? — Роберт стоял на пороге с пакетом в руках.

Он подошел к кровати и вывалил на нее содержимое пакета.

— Скупил половину аптеки — от всех болезней на свете! Ну, как ты себя чувствуешь?

— Жив! — неохотно ответил Петр. Он досадовал на австралийца, явившегося так некстати и прервавшего разговор.

Элинор вздохнула. Роберт кивнул в ее сторону и подмигнул.

— С нами бог Ошун и его жрица!

— Я вас выгоню, мистер Рекорд, — устало заметила художница. — Перестаньте паясничать!

Роберт шутливо поднял руки:

— Но ведь, если я не сберегу этого парня, профессор Нортон украсит моим черепом свою любимую лодку!

Плохое настроение у него окончательно прошло — или он хорошо держал себя в руках. Во всяком случае, Боб был теперь таким, каким Петр знал его прежде.

ГЛАВА 17

— Шах! — громко объявил мистер Девон.

Неторопливо пригладив волосы, Роджерс вежливо улыбнулся:

— Вы меня пугаете, коллега! Вы становитесь все более агрессивным!

Они играли в шахматы в холле виллы Нейла Девона. Американец был сегодня в отличной форме: он выигрывал у полковника третью партию подряд.

После минутного раздумья Роджерс осторожно сгреб маленькой ладонью фигуры:

— Сдаюсь!

Девон довольно хохотнул:

— Что ж, порой приходится сдаваться и вам.

— В таких случаях я стараюсь делать это красиво, — мягко заметил Роджерс и посмотрел на часы.

— Я хочу кое о чем с вами поговорить, Нейл.

— О'кэй! — американец насторожился, щеки его набрякли. «Ну и бульдожина!» — подумал Роджерс.

— Вы мне мешаете, дорогой Нейл! — тихо, но очень твердо сказал он, глядя прямо в белесые глаза партнера. Американец побагровел. От этого волосы его казались еще более серебряными. Он медлил с ответом.

«А его когда-нибудь все-таки хватит удар, — подумал Роджерс. — Недаром говорят, что он большой любитель пива».

— Не будем играть в прятки, — продолжал полковник. — У нас есть данные, что ваши люди разрабатывают Николаева. И я советую вам бросить эту затею.

— При чем здесь мы? — Девон пожал плечами. — Мы здесь новички, а хозяева — вы. И потом в конце концов мы же партнеры!

— Да?

Роджерс иронически прищурился.

— Расскажите это кому-нибудь другому, Нейл. Вы прекрасно знаете, что я не люблю американцев, а я знаю, что вы не любите англичан. Но в конце концов мы с вами не Ромео и Джульетта и прекрасно обойдемся без горячей любви. Но наши страны — это два каторжника, скованные одной цепью. И если что-то происходит на одном ее конце, то сейчас же отдается на другом. Мы просто вынуждены быть порядочными в отношениях между собой. По крайней мере не запускать руки друг другу в карман. А вы…

Роджерс сунул руку в карман легких спортивных брюк и выложил на шахматную доску крохотную фотокамеру.

— Возьмите, это ваша техника. Пленку мы, разумеется, уже проявили. Должен вам сказать, что товарищ Николаев и мисс Карлисл вели себя прилично до изумления, — в его голосе был откровенный сарказм. — И больше не посылайте, пожалуйста, ваших людей сыпать всякую гадость в пиво Николаева и ремонтировать фен в спальне невесты доктора Смита. Если доктор узнает об этом, боюсь, что ваши газеты в который раз поднимут крик о вторжении ЦРУ в личную жизнь американцев за границей.

— Вы хотите сказать, что у нас работает агент-двойник? — американец даже слегка охрип.

— А почему бы и нет? Ведь мы здесь хотим совсем иного, чем вы. Например, вы думаете, как вам проникнуть в Гвианию и вытеснить нас отсюда, а мы — как сохранить в Африке то, что нам досталось от империи. Вы хотите при помощи самой банальной провокации попытаться уловить душу мальчишки-аспиранта и, может быть, сделать из него заурядного агента, который потом в конце концов сам побежит каяться в КГБ да еще завалит двух-трех ваших связных. А мы готовим его для использования в большой политической игре.

— И поэтому ваши люди следуют за ним по пятам? Любопытно!

Девон внимательно изучал миниатюрную камеру, и было непонятно, к чему относится его последнее замечание. Внезапно он вскинул глаза на Роджерса.

— Вас очень беспокоит всеобщая забастовка, которую сейчас готовят здесь эти профсоюзники?

— Нащупываете след? — улыбнулся полковник. — Ну-ну!

— Нет, просто хочу еще раз убедиться в том, что вы действуете традиционными методами.

— Что поделаешь, мы старая нация, нация купцов и промышленников. А здесь, в Гвиании, у нас слишком много вложено. Мы просто защищаем наши деньги. И не только здесь, а везде, куда вложили их наши отцы и деды. Не мешайте нам в этом, Нейл!

Мистер Девон стоял в саду до тех пор, пока свет фар машины полковника не исчез за ближайшим поворотом. Потом он медленно вернулся в холл, присел к бару.

На шахматной доске мирно лежала миниатюрная фотокамера. Он задумчиво переложил ее на стойку, машинально принялся расставлять фигуры. Итак, англичане подготовили какую-то важную операцию, в которой главная фигура — этот русский. Операция, судя по всему, в полном разгаре.

Он достал из холодильника, стоявшего около бара, жестянку пива, двумя точными ударами консервного ножа пробил в крышке ответстня. Холодная струйка потекла в горло… Да, что может быть прекраснее свежего холодного пива в такую жару?

Тыльной стороной кисти отер губы.

Значит, так, разберемся по порядку. Сначала англичане задерживают русского консула. Это было элементарно просто — уличная пробка, проверка документов. Николаева встречает Рекорд. Кто-то прокалывает шины.

Девон усмехнулся: полковник Роджерс дорого бы дал, чтобы узнать, кто это сделал. А ведь узнать было несложно. Парни Девона, следившие за машиной австралийца, лишь слегка потрясли мальчишку, проколовшего колесо, и он описал человека, заплатившего ему за это два шиллинга. Судя по описанию, это был один из «левых» профсоюза Бора. А если так, значит Бора что-то знает. Но что?

Девон допил пиво и подошел к телефонному аппарату на столике в углу, набрал несколько цифр.

— Посольство США, — отозвался молодцеватый мужской голос.

— Говорит Девон.

— Слушаю, сэр!

— Наверху кто-нибудь есть?

— Так точно, сэр. Шифровальщики только что потребовали картонку пива.

— Передайте, что я сейчас приеду. Он положил трубку.

Неожиданно бра, освещавшие холл мягким, почти лунным светом, мигнули раз, другой, третий и погасли совсем.

«Забастовка, — вспомнил американец и усмехнулся. — Борьба против неоколониализма! Напрасно англичане все еще кичатся, они уже здесь ничего сделать не могут. Их время ушло навсегда. Мощная всеобщая забастовка — и им придется сначала потесниться, а потом…»

Он опять усмехнулся: «В конце концов одряхлевшая нация всегда уступает молодой. Новое приходит на смену старому, молодая нация диктует условия».

И твердым, уверенным шагом он пошел через темный холл к двери, ведущей в гараж.

На воротах гаража белел листок: это была листовка объединенного забастовочного комитета о предупредительном прекращении подачи электричества в Луис с 9 до 10 часов вечера — напоминание о готовящейся всеобщей забастовке, забастовке, которая должна была охватить всю огромную страну — от космополитического города Луиса до захудалого городишки Бинды, в маленьком рест-хаузе, в котором в это время ужинали поздние гости.

Они выехали сегодня из Огомошо около девяти часов утра, и Роберт не переставал превозносить за это Элинор, устроившуюся на заднем сиденье и равнодушно смотревшую в окно на чащу леса, подступавшего к дороге.

— Мы потеряли бы полдня, если бы в дорогу собиралась какая-нибудь другая дама, — шутил австралиец.

Он поправил обзорное зеркальце:

— Просто удивляюсь, какую массу времени женщины обычно тратят на «мейк ап». В этом отношении нам с вами повезло, Питер. Элинор естественна, как сама природа! Она не красит даже губы.

Петр обернулся. Художница улыбнулась ему: — Как вы себя чувствуете?

— Ваши лекарства — просто чудо, — стараясь быть как можно беззаботнее, ответил Петр. — Это была какая-нибудь лихорадка?

Он действительно чувствовал себя так, словно вчера с ним ничего и не произошло.

— Это… Художница помедлила.

— Так… чисто африканское. Гвианийцы называют это колдовством, чжу-чжу.

Они мчались по разбитой асфальтовой ленте, серпентиной вьющейся между вековых гигантских деревьев.

Кое-где чашу разрезали узкие просеки, по которым на массивных металлических опорах тянулись канаты подвесной дороги. Вагонетки, груженные углем, медленно ползли через дорогу и исчезали в просеках, откуда навстречу им плыли пустые.

— Здесь где-то шахты? — заинтересовался Петр.

— Ива Велли, — тихо ответила Элинор.

— Шахтерский район, — пояснил Роберт. — В 1949 году здесь проходило восстание.

— Я читал об этом.

Да, Петр читал о событиях в Ива Велли в досье материалов по Гвиании, скрупулезно собранном библиотечными работниками Института истории. Еще тогда ему пришло на ум сравнение расстрела в Ива Велли и в России, на Ленских приисках. Во главе рабочих Ива Велли шел Старый Симба, нынешний президент Гвиании, а в то время — просто проповедник.

— А нельзя ли нам заехать туда? — неуверенно спросил Петр.

Элинор с интересом посмотрела на него и облокотилась на спинку переднего сиденья. Она была так близко, что Петр чувствовал на своей щеке ее дыхание. Художница говорила тихо, словно ее слова предназначались только Петру. Но краешком глаза Петр видел, что австралиец напряженно следит за ними.

— Сейчас там не на что смотреть, Питер. Это место не для туристов, — говорила Элинор. — Все здесь полито кровью. Солдаты шарили по бушу и расстреливали каждого, кто им попадался. И командовали ими цивилизованные люди, европейцы, такие, как…

Она не договорила. Роберт перебил ее:

— Надо постараться до темноты приехать в Бинду. Бинда. Первый мусульманский город за Бамуангой. Петр знал об этом городке, славящемся своими мастерами. Издавна здесь делали знаменитые стеклянные бусы и чеканные чаши из бронзы и серебра. И еще именно здесь был убит капитан Мак-Грегор.

Петр повернулся так, чтобы видеть одновременно и Роберта и Элинор:

— А есть ли там кто-нибудь… из стариков, конечно, кто жил там, когда погиб Мак-Грегор?

Роберт пожал плечами:

— Гвианийцы редко живут больше пятидесяти лет. А это было… Дьявол!

Австралиец изо всех сил резко нажал на тормоз: за крутым поворотом, прямо почти перед самым радиатором машины, тяжело рухнуло дерево.

От резкой остановки Петра качнуло вперед так, что он чуть было не ударился головой о стекло.

— Приехали! — зло крикнул Роберт и сунул руку под сиденье. Через мгновение в его руке оказался тяжелый мачете — любимое оружие гвианийцев.

Он едва успел выскочить из машины, как из-за деревьев выбежали люди в масках. Их было человек шесть-семь.

— Бандиты, — выдохнула Элинор.

— Бандиты?

На мгновение Петр растерялся. Происходившее не укладывалось в привычные ему рамки. Он был готов ко всему. Но Африка и бандиты? И не белые авантюристы, искатели приключений, а самые настоящие африканцы? И хотя он сам смеялся над теми своим коллегами, которые с детства привыкли видеть в каждом человеке с черной кожей несчастного дядю Тома, он не сразу поверил собственным глазам.

Бандиты были босы, в одних только шортах цвета хаки — старых, грязных, изорванных. Лица их были скрыты колпаками из нитяных чулок, натянутых на головы. В чулках были сделаны лишь прорези для глаз.

Двое держали странного вида, явно самодельные пистолеты, остальные — мачете. Они быстро окружили машину.

— Деньги! — глухо потребовал низкорослый толстяк, наводя пистолет на Роберта. — Ну?

Роберт отбросил мачете, сунул правую руку в карман брюк. И в то же мгновение рука бандита, оброшенная резким ударом ноги Роберта, окуталась огнем и дымом. Самодельный пистолет выпалил с ужасающим грохотом.

И сейчас же все смешалось.

Петр едва успел выскочить из машины, как на него обрушился удар дубины. К счастью, он увернулся, дубина скользнула вдоль плеча. Он непроизвольно пригнулся и выкинул правую руку вперед, как привык это делать на ринге.

Нападавший рухнул прямо на него, и это спасло Петра от удара мачете, занесенного другим бандитом, Петр швырнул безжизненное тело навстречу набегавшим врагам и схватил мачете, отброшенный Робертом.

— А ну, подходи! — заорал он страшным голосом по-русски, размахивая тяжелым клинком. — Подходи, кому жизнь дорога!

Краем глаза он увидел, как австралиец упал, сбитый кинувшимся ему в ноги бандитом, как на него навалились сразу трое.

— Стойте!

Голос Элинор был тверд и властен. От неожиданности все замерли. Толстяк, видимо главарь банды, покачнулся, как от Удара. Элинор медленно вышла из машины.

— Мадам… — растерянно выдохнул толстяк, пятясь от Элинор. — Мадам…

— Так вот чем ты занялся, Джошуа!

Толстяк опустил голову. Остальные бандиты растерянно следили за происходящим. Они отпустили Роберта, и тот сидел на траве, облизывая разбитые в кровь губы.

— А мне сказали, что ты погиб, когда вы дрались с людьми Банжо у Скалы Питонов. Мне сказали, что все люди Адебайо перебиты.

Толстяк хрипло рассмеялся:

— Я жив, мадам. И они тоже.

Он кивнул на бандитов и заговорил с горечью:

— Конечно, времена теперь не те. Банжо сидит в парламенте и получает кругленькую монету. Его родня захватила все доходные должности в нашей провинции, а мы должны зарабатывать себе на жизнь вот так, на дорогах.

— Вы платите злом за зло. Вам мало уже пролитой крови. Элинор говорила спокойно, но Петр чувствовал, что внутри у нее все кипит.

— Нам нечем платить иным, мадам…

— А кто заплатил вам, чтобы вы напали на нас? — резко бросила Элинор.

— Но… — Джошуа попятился под ее взглядом. — Нам не сказали, что поедете вы.

— Еще бы! — горько усмехнулась Элинор. — Пусть только кто-нибудь посмеет поднять руку на верховную жрицу Ошуна или на тех, кто находится под ее покровительством!

Вдали вдруг пронзительно закричала какая-то птица. Бандиты насторожились. Птица прокричала еще два раза — и бандиты бросились за деревья.

— Твоя дочь Кофу чувствует себя хорошо! — крикнула Элинор, когда толстяк, бежавший последним, достиг деревьев.

— Не говорите ей, что я жив, — донесся оттуда глухой голос, и все стихло.

Но почти сейчас же послышался гул мотора.

— Лендровер, — выдохнул Роберт и облокотился на крыло машины. — Жарко…

Только теперь, глядя на него, Петр почувствовал, что он буквально обливается потом.

— Вы знаете их? — спросил он Элинор, кивнув в сторону леса.

— Несчастные люди!

— А почему вы решили, что кто-то заплатил им, чтобы они на нас напали?

Художница испытующе посмотрела на Петра:

— Это наемники, люди Адебайо, местного лидера партии, которая называет себя «Народный конгресс». Полгода назад — во время выборов в парламент — они были разгромлены наемниками Банжо — главаря здешней партии «Конгресс народов».

Роберт неожиданно со злостью пнул шину.

— Вот и делайте им добро! Если бы не лендровер, который послан нам неизвестно каким богом или дьяволом, они бы сейчас нам показали, что стоят ваши абстрактные понятия здесь, в африканском буше!

Элинор смерила его спокойным взглядом:

— Вот поэтому-то я и предпочла вам доктора Смита, Боб. Для него добро — понятие конкретное.

— Вы психопатка, — устало произнёс австралиец. Он тяжело вздохнул и обернулся к Петру:

— Не обращайте на нас внимания, Питер. Мы оба слишком Долго жили в тропиках, а это сказывается на нервах. Мисс Карлисл — отличный человек, и дай бог ей быть счастливой! Беда в том, что никто из нас не может дать ей счастья. Все мы здесь думаем лишь о себе. И даже то, что мы содержим в школах и интернатах черненьких сирот, это не от нашей доброты. Мы просто хотим казаться добрыми.

Элинор достала из кармана юбки платок и молча протянула его австралийцу. Тот кивнул и приложил его к окровавленным губам.

— Из вас вышел бы неплохой рейнджер, Питер! — глухо сказал он. — Я вижу вас в деле второй раз. Вы деретесь профессионально.

— Действительно, тропики разрушают нервы, — Петр постарался сказать это как можно спокойнее и веселее. — Профессор Нортон прав — не глотнуть ли нам пива. Роберт, дайте-ка мне ключи от багажника.

Шум машины, затихший было на какое-то время, послышался вдруг совсем рядом.

Петр выпрямился над холодильником с жестянкой холодного пива в руке, когда из-за поворота выскочила пропыленная машина, набитая парнями в зеленых рубашках с красными бантиками. Это действительно был лендровер.

Машина резко затормозила, едва не врезавшись в «пежо».

— Какого черта вы здесь стали! — яростно заорал бородатый человек, сидевший рядом в шофером. — А ну, подвиньте вашу колымагу…

Он осекся.

— Товарищ Николаев! Это был Гоке Габойе.

Он проворно выпрыгнул из машины, и молодые, крепкие парни попрыгали следом за ним на пыльную красную дорогу. Карманы их зловеще оттопыривались.

— И мистер Рекорд! — радостному изумлению Гоке не было предела. — Товарищи!

Он поднял руку, призывая к тишине.

— Перед вами товарищи Николаев и Рекорд. Вы знаете — это они спасли нашего Стива Коладе от подлых рук наемных убийц тогда, около американского посольства. Ура в их честь, товарищи!

Парни улыбались искренне и сердечно, и это сгладило неловкость, которую и Петр и Роберт почувствовали после театральных жестов и слов Гоке.

— Ура! Ура! Ура! — трижды прозвучало на дороге, и трижды взметнулись вверх крепкие кулаки.

— Прошу прощенья, мадам, — Гоке галантно поклонился художнице. — Мы вас тоже знаем. Однажды вы скрыли от полицейских ищеек нашего товарища.

— Он истекал кровью, — буркнула Элинор. — И я не знала, что он один из вас…

Она кивнула на парней в зеленых рубашках.

— …носящихся по дорогам с велосипедными цепями в карманах!

Гоке не смутился.

— Это для самозащиты, мадам.

И тут же поспешил переменить тему. Он махнул рукой на перегораживающее дорогу дерево:

— Бандиты? Ого! Значит, мы подоспели вовремя! Гоке вздохнул:

— Ничего не поделаешь, в стране безработица, люди озлобились.

Он обернулся к Петру:

— К сожалению, далеко не каждый из нас прошел школу классовой борьбы.

— Товарищ Гоке еще мальчишкой участвовал в событиях в Ива Белли, — с уважением сказал шофер лендровера. — Когда мы едем по этой дороге, мы всегда заезжаем на шахты.

Гоке потер рукою шрам на щеке.

— Это почти рядом, — вдруг сказал он. — Хотите посмотреть? Петр оглянулся на своих спутников.

Австралиец безразлично пожал плечами.

— Засветло в Бинду мы теперь уже все равно не успеем, — устало сказал он. — Поехали.

Художница отвернулась и молча взялась за дверцу машины.

ГЛАВА 18

Несмотря на мрачные пророчества Роберта, в Бинду они приехали засветло, и Петр этому был рад.

Стоило пересечь по длиннему и узкому мосту красавицу Бамуангу, полноводную, стремительную, весело мчащуюся к океану, как они очутились совершенно в ином мире.

Позади остались душные леса и зловонные болота, низкие облака, то и дело наползающие на вершины холмов. Здесь, на левом берегу Бамуанги, начиналась просторная, сухая и солнечная саванна — бесконечная равнина, тянущаяся отсюда до самой Сахары.

Кое-где на горизонте виднелись дымы. Это местные жители в предвидении харматана — ровного и сильного ветра из Сахары — заранее выжигали заросли гигантской слоновой травы, сухой и горючей, как порох.

В самой Бинде, как показалось Петру, время не спешило.

Прежде чем попасть в рест-хауз, надо было проехать через весь город узкими улочками, петляющими между бесконечностью глухих глиняных стен, скрывающих от посторонних взглядов жизнь правоверных мусульман.

Город был пустынен. Казалось, в нем не было ни одного жителя. Лишь грязные тощие собаки да ободранные козы дремали в пыли.

— Сейчас мусульманский пост. И все здесь спят от зари до захода солнца, — Роберт старательно объезжал коз и собак. Лендровер профсоюзников громыхал сзади.

Они заехали в Ива Велли всего лишь на четверть часа. Поселок шахтеров лежал милях в трех от дороги, в глубокой лощине, среди холмов, изъеденных туннелями шахт.

Но эти четверть часа показались Петру целой вечностью. И теперь, за обедом в рест-хаузе — маленькой гостинице, построенной для удобства английской администрации, еще во времена, когда Гвиания была колонией, он пытался разобраться в охвативших его чувствах.

Обед был в стиле лорда Дункана, как презрительно назвал эту безвкусную трапезу Роберт: три-четыре ложки супа — приготовленного из порошка фирмы «Мэгги», вываренное мясо с консервированными овощами — клеклой морковью и зеленым горошком, порошковое желе с какой-то химической подливкой, жидкий кофе..

Гоке заказал себе на второе местное блюдо: кусок ямсового теста, которое он макал в пряно пахнущий темно-коричневый соус. Он был мрачен и то и дело потирал шрам на щеке. Казалось, поездка в Ива Велли выбила его из колеи.

Петр спросил, где устроились его товарищи и где будет ночевать он сам. Гоке ответил, что его парни устроились у одного из местных профсоюзных активистов, а у него самого есть в городе родня, и не остановиться у родственников — значит обидеть их.

— Родня? — заинтересовался вдруг Роберт.

— Да, одна из моих сестер вышла замуж за северянина. Он старший клерк суда эмира Бинды.

— Превосходно!

У Роберта даже заблестели глаза:

— Питер, вот вам и счастливый случай! Он повернулся к художнице:

— Скажите ему, Элинор. Скажите ему, что можно сделать в Гвиании при помощи родни!

В его голосе звучал азарт. И он сам ответил на свой вопрос:

— При помощи родни в Гвиании можно сделать абсолютно все!

— Да… — недоуменно начал было Петр. — Но насколько это удобно?

— А как же вы думали начать поиски? Помните, что вам говорил профессор Нортон? Ведь вы же хотите доказать ни больше ни меньше, что лорд Дункан был самым заурядным провокатором! Что в ответ на его письмо султану Каруны с требованием выдать убийцу капитана Мак-Грегора он получил не одно письмо, а два: первое — с отказом, а второе — с согласием начать переговоры. Вы хотите установить, что Дункан скрыл второе письмо, а первое использовал для разрыва договора с султаном, для захвата всего султаната и присоединения этой огромной территории к английским владениям в этой части Африки. Элинор с сожалением смотрела на Петра.

— А вы, оказывается, опасны, мистер Николаев! Я-то думала вы робкий и беззащитный молодой человек, а вы… Знаете ли вы, что произойдет, если сейчас, когда так все напряжено ваша версия вдруг подтвердится?

Петр слабо пожал плечами.

Элинор грустно посмотрела на него, и он не выдержал.

— Вы спрашиваете — что произойдет? — резко бросил он. — А вы спросите это лучше у Гоке. Он-то уже знает, что велосипедные цепи против ружей лучше, чем просто кулаки. И если бы у тех, убитых в Ива Велли, был бы хоть один пулемет, может быть, сейчас здесь все было бы по-другому?

Элинор в ужасе откинулась на спинку стула:

— Опомнитесь, Питер!

«Действительно, что это я!» — мелькнуло в мозгу Петра. И тут вскочил Гоке. Глаза его пылали.

— Если вы докажете то, что здесь говорилось, товарищ Николаев.

У него перехватило дыхание, он провел рукой по горлу, словно спасаясь от удушья:

— Мы выложим этот козырь на стол в нужный момент. И он послужит делу революции! Слишком многие из нас еще верят, что англичане — наши благодетели!

— Бросьте! — вступил в спор Роберт. — Все это ерунда. И англичанам, и местным политикам абсолютно наплевать на историю. И не произойдет ровным счетом ничего.

— Нет, произойдет! — почти выкрикнул Гоке. — Товарищ Николаев делает дело, нужное нам, не политиканам, а революционерам Гвиании.

Петр смутился: дело принимало совсем неожиданный оборот. Но Гоке уже смотрел на него преданными глазами. Все, кроме него, вдруг почувствовали себя неловко.

— Может быть, здесь кто-нибудь знает об этой истории, — неуверенно начал наконец Роберт, явно стараясь сгладить неловкость.

Гоке был напорист.

— Товарищ Николаев, мой родственник близок к нынешнему эмиру. С ним можно поговорить.

Петру было не по себе под пристальным взглядом Элинор.

— А что, если мы поедем сейчас же? — сказал он и встал.

— Зачем вам это, Питер? — голос Элинор звучал тихо и укоризненно. — Это нужно им… людям с велосипедными цепями в карманах. Зло порождает зло. А разве мало зла на земле, чтобы открывать новые и новые его истоки?

— Вы правы, Элинор.

Роберт вышел из-за стола и стал позади стула художницы:

— Давайте сегодня отдыхать.

Он осторожно отодвинул стул, когда Элинор поднялась, и дружески поддержал ее за локоть. Художница устало улыбнулась:

— Вы все такой же, Боб.

Она обернулась к Петру и посмотрела в его лицо внимательно и ласково.

— Будьте осторожны, Питер. Прошу вас.

Да, она, видимо, хорошо знала Роберта Рекорда. Знала она и то, что ни австралиец, ни Петр и не помышляли в эти минуты об отдыхе.

Было уже совершено темно, когда они подъехали к глиняной стене компаунда, группе хижин, окруженных общей стеной, где жил родственник Гоке. Сам Гоке сидел на переднем сиденье «пежо» и ухитрялся в абсолютной темноте, плотно накрывшей этот лабиринт глины, показывать дорогу.

Свет фар то и дело утыкался в углы и щели-переулки, в которых трудно было разойтись даже двоим пешеходам.

Электричества в городе не было, но из-за стен виднелось слабое свечение: то горели белые ацетиленовые лампы. Пахло жареным мясом, перцем, дивный аромат специй и дымка выползал из-за стен и сквозняком тянулся сквозь переулки.

И над всем этим раскинулось далекое, черное небо, усеянное огромными белыми звездами.

Сердце Петра билось в радостном, нетерпеливом ритме. Ему казалось, что он стоит на пороге величайшего открытия. И все же не это волновало его — его волновала Африка, бывшая такой реальной, такой ощутимой здесь, в ночной Бинде.

Свет фар уперся в высокую, круглую, похожую на башню хижину. По обе стороны от нее в темноту тянулись красные глиняные стены. Арка двери была занавешена циновкой. Такая же циновка лежала перед входом, и на ней сидел дряхлый старик, прислонившись к стене и жуя мясистые зеленые листья.

Он прикрыл ладонью, обтянутой иссушенной кожей, маленькие, слезящиеся от света глаза и смотрел прямо на подъехавшую машину.

Не вылезая из машины, Гоке спросил его о чем-то на языке северян.

— То, то, то, — закивал старик и начал с трудом подниматься.

— Гоке попросил его пойти сказать о нас хозяину, — обернулся Роберт к Петру. — «То» на языке северян означает согласие.

Гоке усмехнулся:

— А вы знаете язык этих людей, товарищ Рекорд? Австралиец пожал плечами.

— Пожалуйста, не называете меня «товарищ», — попросил он и тут же поспешил объясниться: — Просто не люблю, когда понятия используются не по назначению.

Гоке хотел было ему что-то возразить, но в этот момент циновка, заменявшая дверь, откинулась, и из хижины вышел пожилой северянин в белой рубахе до пят, с белой вышитой шапочкой на бритой голове. Тонкая, полоска черной, аккуратно подстриженной бороды тянулась от уха до уха.

Гоке вышел из машины, пошел ему навстречу, говоря что-то на местном языке. Северянин небрежно протянул ему руку, на несколько секунд задержался рядом, не сводя с машины спокойных, умных глаз, затем легко отстранил Гоке и пошел к машине упругим, уверенным шагом.

Роберт и Петр вышли ему навстречу. В двух шагах от них северянин останавился, сложил руки на груди и склонил голову:

— Салам-алейкум; — сказал он и повторил по-английски: — Добро пожаловать! Я благодарю аллаха за то, что он послал нам гостей.

Затем он отступил чуть-чуть назад, чуть-чуть вбок, давая дорогу, и сделал рукой приглашающий жест.

Циновка у входа в хижину опять колыхнулась, пропуская мальчика, вышедшего с ослепительно горящей карбидной лампой.

— Прошу, джентльмены, — поклонился северянин. — Дом малама Бухари — ваш дом.

Внутри хижина оказалась довольно просторной, так как мебели в ней не было почти никакой. У стен лежало с полдюжины кожаных подушек, расшитых яркими красными, желтыми и зелеными узорами. У входа — несколько циновок из джута.

Хозяин взял из рук мальчика фонарь и повесил его на крюк, свисавший на цепи из-под высокого купола.

— Эта комната для приема гостей, — шепнул Роберт Петру, когда они усаживались на кожаные подушки, с которых хозяин заботливо стер пыль широким рукавом своего белого одеяния. — Дальше чужих не пускают.

Робет кивнул еще на одну дверь, с противоположной стороны, завешанную белым верблюжьим пологом, украшенным орнаментом из коричневой шерсти.

Опять появился мальчик. На этот раз у него в руках был небольшой серебряный поднос, покрытый замысловатой чеканкой. На подносе лежало несколько орехов кола, среди них два или три белых.

Петр знал, что это означало: их принимали с особым уважением. Гости взяли по ореху, разломили их и стали жевать. Орехи были свежими, терпкими, вяжущими но Петр стойко продолжал жевать — таков был обычай.

Мальчик опять ушел и опять появился. На этот раз с подносом, уставленным бутылками кока-колы и пива, высокими стаканами с рекламой пива «Стар».

Малам Бухари радушно предложил выбрать каждому по вкусу. Себе он взял кока-колу, а когда остальные получили по стакану пива, подал мальчику знак поставить поднос на невесть откуда появившийся резной столик из красного дерева и удалиться.

Затем он принялся расспрашивать гостей о дороге, о том, как они ее перенесли.

Он жадно пил кока-колу, хотя и старался скрыть это.

«Им же сейчас нельзя ни есть, ни пить — от восхода солнца до заката», — вспомнил Петр и про себя улыбнулся: интересно, смог бы он сам соблюдать такой пост, да еще целый месяц, как это было здесь!

А Гоке между тем, воспользовавшись маленькой паузой в вопросах хозяина, принялся излагать цель их визита. Иногда он переходил с английского на местный язык, и тогда хозяин чуть приподнимал руку: