Перепелка взвилась из зарослей и полетела почти над самой землей — маленький серый комочек жизни. Роджерс выстрелил навскидку, дробь рванулась следом, и птица упала в заросли.

Тисби, толстая и низкорослая лохматая собачонка с ушами, почти достающими до земли, помчалась по густой зеленой траве, забивающей ровные ряды саженцев каучуконосов — гевеи.

— Есть! — весело крикнул Роджерс сыну — десятилетнему мальчугану, шедшему за ним по-индейски, след в след.

Тисби принесла птицу. Роджерс нагнулся, ласково потрепал собачку по широкой спине и аккуратно взял у нее из пасти добычу. На поясе у него болталось уже с дюжину перепелок — он не промахнулся ни разу.

— Трах, ба-бах!

Мистер Девон выстрелил из двух стволов почти одновременно. Но его перепелка оказалась удачливее. Она пронеслась куда-то в сторону и пропала в сырой зелени.

— Сегодня слишком сыро! — крикнул американец. — Они не хотят взлетать!

Роджерс улыбнулся: американец был плохим стрелком.

— К тому же без собаки очень трудно. Мне кажется, вы попали и она ранена, — великодушно крикнул ему Роджерс, подмигивая сыну. Мальчик понимающе улыбнулся ему в ответ.

Он не сводил с отца восторженных глаз. Ведь сколько раз он просил, чтобы его взяли на настоящую охоту, но все как-то не получалось. То отец бывал занят, то охота вдруг срывалась по каким-то совершенно непонятным причинам.

Но вчера, в пятницу, отец вдруг сказал, что едет охотиться на перепелок вместе с этим краснорожим американцем Девоном.

Весь вечер он чистил ружье, набивал патроны, разбирал тонкие, похожие на лошадиную сбрую ремешки.

— Ну, Ричи, поедем? — спросил он, лишь когда сыну пора было уже идти спать. — Постреляем?

Ричард чуть не задохнулся от волнения, но сдержался: в школе Святого Спасителя его приучили сдерживать свои чувства.

— О'кэй! — сказал он. Отец поморщился:

— Опять у вас учительница американка!

— Ол раит, — исправился Ричи. Отец усмехнулся.

— Только одно условие. Идти следом за мной по-индейски, след в след. Понял?

— Почему?

Ричи упрямо наклонил голову: перспектива таскаться за отцом след в след — как на привязи была не из приятных.

— Чтобы не получить заряд дроби пониже спины. И… Взгляд отца стал испытующим:

— Чтобы не напороться на змею.

Мальчик вздохнул: отец был прав. Он знал, что в заднем кармане зеленых охотничьих брюк отца всегда лежит плоская металлическая коробка, а в ней — три шприца, уже заполненных тремя видами противозмеиной вакцины.

Вот и сейчас, шагая за отцом по густой зеленой траве, мокрой от только что прошедшего дождя, Ричард видел, как оттопыривается его задний карман.

И американец и отец были одеты в совершенно одинаковые охотничьи костюмы: куртки и брюки из грубой зеленой ткани, солдатские ботинки, широкополые ковбойские шляпы с дырочками.

Ричард знал, что американец специально купил все точно такое же, как у отца, — он не был охотником и целиком полагался на опыт мистера Роджерса.

Они приехали сюда — за шестьдесят миль от Луиса — на стареньком лендровере. Американец лихо гнал машину сквозь унылый, холодный дождь, то стихавший и едва моросивший, то вдруг превращавшийся в сплошную водяную стену.

Когда подъезжали к огромным, казавшимся бесконечными плантациям гевеи, Тисби, до сих пор мирно дремавшая у ног хозяина, забеспокоилась, заскулила, подняла голову и принялась жадно ловить воздух влажным клеенчатым носом: она чуяла перепелок.

Свернув с асфальта, они поехали по мокрой красной дороге, набухшей от воды и скользкой, как мыльная пена, бегущей по бесконечному зеленому полю.

— Перепелки! Перепелки! — вдруг закричал Ричард. Впереди, прямо на дороге, сидели две-три серенькие птицы.

Тисби визжала от нетерпения. Машина остановилась.

Птицы вспорхнули и понеслись низко над землей, потом рухнули камнем в траву и исчезли.

Мальчик с удивлением посмотрел на охотников. Они неторопливо вылезли из машины и теперь вынимали ружья из чехлов.

Ричарду очень хотелось ринуться туда, в мокрую зелень, где скрылись птицы, но он помнил уговор с отцом и принялся разглядывать хмурый горизонт.

Небо было непривычно серым. По нему неслись обрывки мрачных облаков. Они клубились, сцеплялись, образуя фигуры то собаки, то льва, то кита, то просто чего-то совершенно фантастического. Иногда все было похоже на клубы дыма от пожара, полыхающего где-то за горизонтом.

Дождь кончился, но небо сочилось мельчайшими холодными капельками. Ричард ударил ногой в высоком кожаном ботинке по придорожному кусту и сейчас же промок до коленей.

Из придорожной травы выскочила возбужденная собака. Она весело фыркала и отряхивалась, потом принялась прыгать вокруг охотников, задрав морду и глядя на них выпуклыми коричневыми глазами, словно умоляя: ну, пошли же!

— Пошли! — сказал отец, и краснорожий американец кивнул. Они вошли в траву — мокрую, холодную, доходящую до коленей.

Несколько лет назад, во время первых парламентских выборов, вождь Околого пообещал жителям этой провинции, что, если он и его партия победят на выборах, он покончит в здешних местах с безработицей.

И вождь победил. Парламент, большинство в котором захватила его партия, принял решение о создании корпорации по добыче каучука. И здесь, в шестидесяти милях от Луиса, были высажены миллионы каучуконосов. Тысячи людей были заняты на плантациях — конечно, принимались на работу лишь сторонники партии вождя Околого!

Но партия раскололась, ее руководители перегрызлись из-за власти и государственных постов и, конечно же, жирных окладов. И вождь Околого оказался в тюрьме, обвиненный группой своих бывших сторонников в попытке свержения правительства Гвиании и захвата власти в стране.

В этом не было ничего необычного. К уходу колонизаторов в Гвиании образовалось несколько партий, отчаянно боровшихся за власть в стране. Они строились по принципу: одно племя, один народ — одна партия, и во главе их стояли племенные вожди. Но иногда, как это случилось с партией вождя Околого, возникали конфликты между самими вождями: одни кланы поднимались против других, и тогда совершались «перевороты», которые ничего не меняли, кроме «лидеров партий».

И как только Околого был убран его соперниками, плантации были вдруг объявлены «престижным проектом» и окончательно заброшены.

Сейчас здесь водились отличнейшие перепелки.

Ричард не заметил, как из мокрой травы вылетела первая перепелка.

Выстрел ударил глухо, будто в пустой бочке. Красная молния вырвалась из ружья. Что-то хлестнуло по траве.

— Видишь?

Отец взял у Тисби перепелку и протянул ее Ричарду. Птица была еще теплая. Но шейка ее свисала с большой ладони отца, как тряпочка, маленький клюв был полураскрыт, и глаза подернуты молочно-голубой пленкой.

Крошечная капелька крови просочилась из-под перьев на головке, куда попала дробинка. Это была смерть — и Ричард видел ее впервые — не в кино, не по телевизору, а рядом — на руке у отца.

Он заморгал и отвел глаза от птицы.

В зелени мелькнуло что-то красное. Мальчик наклонился и поднял красную картонную гильзу.

Отец улыбнулся:

— Брось, она уже не нужна.

Но Ричард упрямо сжал гильзу в кулаке и нахмурился.

Опять грохнуло рядом. Отец срезал еще одну птицу, поднятую неутомимой Тисби. Он забыл о мальчике и быстро пошел вперед, увлекаемый охотничьим азартом.

И Ричард пошел за ним след в след, внимательно глядя под ноги и опасаясь наступить на змею, которых в этой траве должно быть не меньше, чем перепелок.

Выстрелы гремели один за другим. И мальчика тоже охватил охотничий азарт, и еще больше — гордость за отца, стрелявшего без единого промаха.

Через два часа они вернулись к лендроверу. Небо совсем прояснилось, просветлело.

Все были довольны, даже американец, у которого к поясу было привязано лишь три птицы. Он снял свою широкополую ковбойскую шляпу и вытирал пестрым платком взмокшее, толстое и красное лицо и редкие серебряные волосы.

— Никудышный из меня стрелок! — добродушно говорил он. — Сколько ни палю, а результаты…

Он потряс своей добычей и рассмеялся.

— Вот твой отец… — подмигнул он Ричарду.

Отец тем временем отвязывал от пояса убитых птиц и раскладывал рядом на дороге.

— Двадцать четыре, — с гордостью сказал он. — Один раз промахнулся.

Американец шутливо развел руками:

— Олимпийский чемпион!

— Один раз промахнулся! — повторил отец. — А ведь в шестнадцать лет я был президентом охотничьего клуба в нашем графстве.

Американец полез в лендровер и вернулся оттуда с деревянным ящичком, обитым полосками жести, поставил его на траву, откинул крышку.

В специальных отделениях там лежали оловянные тарелки, высокие кубки, ножи, вилки, ложки, закрытые кастрюльки.

Потом он принес из машины четыре бутылки пива и одну — кока-колы.

Когда они пили из высоких оловянных кубков и ели сандвичи, оказавшиеся в кастрюльках, американец, с удовольствием поглядывая на ряды добытых перепелок, заявил:

— Завтрак на траве! Картина кого-то там из французов. Знаю кого, но забыл.

— Мане, — с набитым ртом сказал отец и поднес ко рту кубок с пивом.

— Может быть! — весело отозвался американец: у него было отличнейшее настроение.

Они быстро покончили с пивом и сандвичами: Ричард никогда еще не ел с таким аппетитом.

— Ну вот, — ласково сказал отец, глядя на него. — Надо только привыкнуть. Человек ко всему может привыкнуть. А тогда и жизнь становится проще.

И Ричард понял, что отец все видел тогда, когда он нагнулся за красной гильзой, но не подал вида, и Ричард был благодарен ему сейчас за это.

— Поедем домой? — американец посмотрел на часы. Роджерс усмехнулся и кивнул на перепелок, все еще висевших у него на поясе:

— Не маловато ли?

— А что делать?

И американец опять посмотрел на часы.

— Может быть, постреляем с капота?

И, не дождавшись ответа, Роджерс полез за руль. Собака, усталая, мокрая, с высунутым ярко-красным языком, от которого валил пар, прыгнула в машину и сейчас же свернулась клубком на полу между передним и задним сиденьями: она не ожидала уже ничего для себя интересного.

— Домой? — спросил Ричард.

— Через полчаса, — ответил отец, поворачивая ключ зажигания.

Мистер Девон уселся на капот так, чтобы не загораживать обзор водителю, и машина медленно пошла по красной дороге.

Через несколько минут американец предостерегающе поднял руку — и машина остановилась. Впереди, на дороге, сидела стайка перепелок. Целился он долго и тщательно. Тисби, уже задремавшая, вскочила, как распрямившаяся пружина: звук выстрела словно подбросил ее. Она заметалась, заскулила…

Но американец уже возвращался, неся сразу трех птиц, две из которых еще трепыхались.

— Вот это выстрел! — возбужденно кричал он. — Сразу трех! И он принялся привязывать убитую перепелку — продевать ее лапки в специальные петли у себя на поясе.

— Конечно, это не в лет, как вы, мистер Роджерс, — довольно приговаривал он. — Но все же…

Все так же весело болтая, он взял недобитую птицу за лапки, согнул ногу — и с размаху ударил маленькую головку о задник своего солдатского ботинка. Что-то брызнуло. В глазах Ричарда все поплыло, и он принялся поспешно глотать воздух всей грудью, глубже, глубже…

— Извини, кид, — донеслось до него.

Лицо американца было озабочено. Он неловко моргал.

— Это жестоко… Но так она меньше мучается.

Вторую перепелку он добил, отойдя за машину, так, чтобы Ричард этого не видел.

А мальчику вдруг все стало совершенно безразлично.

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Мотор журчал тихо и ровно, чуть покачивало, и Ричард провалился в пустоту и больше уже ничего не видел и не слышал: он спал тяжелым сном — без сновидений.

Машина выехала на шоссе, когда мистер Девон опять в который раз озабоченно посмотрел на часы.

— Боитесь опоздать…

Полковник Роджерс не отрывал глаз от скользкой ленты асфальта.

— Теперь это уже ему не поможет, — словно про себя произнес он.

Американец насторожился:

— Вы… о ком?

— О докторе Смите.

Машина продолжала бежать по асфальту с ровной, неизменной скоростью, будто ее вел робот. Американец пытался скрыть тревогу:

— Что случилось с доктором Смитом? Полковник равнодушно пожал плечами:

— То, что случилось с вашими перепелками. То, что может случиться с каждым из нас. Он мертв.

Несколько минут длилось молчание. Когда американец, наконец, заговорил, он был уже абсолютно спокоен:

— Когда вы об этом узнали?

— За полчаса до того, как мы покинули Луис.

— И вы…

— Я не хотел портить охоту. И кроме того, я обещал взять с собой Ричи. Он этого заслужил, он хорошо учится в этом году.

Голос Роджерса был спокоен и ровен.

— Смит… убит? — тихо спросил американец. Полковник слегка поморщился:

— Оставьте, пожалуйста, эти голливудские штучки. Здесь вам не романы Микки Спилейна и не кустарщина моего бывшего коллеги Яна Флеминга. Ваш доктор Смит погиб от укуса змеи в десяти милях от своего лагеря.

И он передразнил голос Девона:

— Это жестоко. Но так он меньше мучался.

— Чудовищно! — выдохнул американец. — Впрочем… Он помедлил:

— Я всегда считал, что ему нельзя доверять такую работу.

— Но, насколько я знаю, он был отличным специалистом.

— Он был прежде всего психом. Нормальный человек не связался бы с этой истеричкой из Огомошо.

Роджерс усмехнулся:

— Она приезжала к нему вместе с Николаевым. Накануне его смерти.

Он оторвал взгляд от шоссе и хитро посмотрел на американца.

— Обо всем этом вы узнаете, когда приедете в посольство. Лицо Девона налилось кровью:

— Это нечестно, Арчи! Ведь мы же союзники!

— Ерунда, — отрезал полковник. — Мы с вами не дети: в том, чем мы занимаемся, союзников нет и быть не может. И вы сами же это доказываете. Я ведь просил вас оставить Николаева в покое. Доктор Смит, прежде чем познакомиться с «пятиминуткой», успел сделать анализ его крови. Вы знаете, что там могло быть. Эх вы, рыцарь плаща и кинжала!

Американец пропустил насмешку мимо ушей.

— На вашем месте я бы тоже постарался избавиться от этого русского, — сказал он примирительно. — Вы что же, не боитесь, что он докажет, что национальный герой англичан лорд Дункан был обыкновенным провокатором?

Полковник искренне рассмеялся:

— Сегодня это уже никого не интересует! А если русские захотят использовать его для пропаганды, это им мало что даст. К тому же у нас достаточно гораздо более уязвимых, с их точки зрения, позиций. Например, гвианийская нефть и жадность, с которой ее сосут наши нефтяные короли. Или деятельность наших советников. Или навязывание гвианийцам «английского образа жизни».

— Вы лучше скажите мне, Нейл, зачем вы убрали старика Атари?

— Мы?

Американец удивился совершенно искренне. Удивился и возмутился:

— А я-то был уверен, что это сделано вашим человеком. Старик ведь слишком много знал!

— И молчал всю свою жизнь! Полковник устало вздохнул:

— К тому же, дорогой Нейл, мы избегаем подобных методов. Поехали?

Но прежде чем завести мотор, Роджерс нажал кнопку на приборном щитке. Осветилась зеленая шкала приемника.

— …лидеры профсоюзов подтвердили, что через неделю, начиная с сегодняшнего дня, по истечении срока ультиматума…

Голос диктора был взволнован.

— …всеобщая забастовка будет объявлена в полночь и… Роджерс выключил приемник.

Американец рассмеялся:

— Не нравится? Вашим толстосумам есть что здесь терять, если забастовка действительно начнется. Я вам не завидую, Арчи!

Он наклонился почти к самому уху полковника:

— А что будет с вашими планами, если товарищ Николаев вдруг исчезнет?

Роджерс спокойно отодвинулся и с интересом посмотрел на американца.

— А я вас недооценивал, Нейл. Выходит, что вы играете гораздо сложнее, чем мне казалось.

Он забарабанил пальцами по баранке руля:

— Итак?

— Итак, вам надо во что бы то ни стало сорвать забастовку, — отчеканил американец. — Главная фигура вашей операции — Николаев. Не так ли? Ведь если забастовка состоится, она непременно окончится победой левых. Старый Симба использует ее, чтобы еще немножко высвободиться из ваших… дружеских объятий. В этом-то уж на кое-кого в своем правительстве он сможет опереться! Не такой уж он оппортунист, как вы думали, когда ставили его у власти. По европейским понятиям, он должен был бы навечно оставаться вашим человеком в Гвиании. Но Африка — это Африка. Африканцы пользуются электробритвами «Филиппс», пьют кока-колу, одеваются по европейской моде, но думают-то они по-своему. Они хитрее нас и гибче, и упорны, как черти в достижении своей цели. А цель у них у всех одна — выкинуть нас из Африки любыми средствами. Симба обманывал вас, когда обещал поддерживать традиционные связи с Англией. Подождите, как только он укрепит свое положение… Полковник сидел молча, сцепив пальцы маленьких рук на руле. Между бровей у него пролегла глубокая складка. Потом он посмотрел на американца из-под внезапно отяжелевших век.

— А что вы скажете, если в газетах, ну, предположим, в «Нью-Йорк тайме», появится разоблачительное письмо некоего американского микробиолога Джеральда Смита? Что-нибудь о подготовке к бактериологической войне? Об опытах на гражданах независимого государства? Искренний и покаянный документ? Впрочем, вы сами знаете, что может быть в письме, написанном перед смертью.

Роджерс усмехнулся и похлопал американца по плечу:

— Такое письмо уже существует в природе, дорогой Нейл. У меня есть сообщение из Каруны.

Американец побагровел:

— Слушайте! А пива у вас больше не осталось?

— Вот это уже разговор!

Полковник достал из-под сиденья банку пива и широко улыбнулся:

— Итак, вы получите письмо доктора Смита, а товарища Николаева оставьте в покое. Он нужен нам. В конце концов человек — не перепелка. И мы с вами цивилизованные люди.