Внуки красного атамана

      Во дворе Ненашковых стояли длинные столы, уставленные графинами с вином и всякой едой. Масюта усаживал офицеров и рядом с ними - Казарцеву и других женщин, а также стариков. Представительного, но заморенного водянкой тестя Казарцевой посадил по-соседству с штурмбанфюрером Штопфом...
      - Оцэ тебе и все, - печально сказал Гриня.
      - Что - все?! Ничего не все! - гневно сказал Егор. - Не распускай нюни. Пошли, у нас с тобой есть хорошая работка.
      До захода солнца Егор, Гриня и Даша украдкой собирали в степи оружие. Нашли много и разного: ротный миномет и целый склад мин к нему, противотанковое ружье, ручной пулемет Дегтярева, восемнадцать винтовок, шесть карабинов, много гранат, пулеметных дисков, ящиков с винтовочными патронами. Особенно Егор был рад двум ящикам патронов к немецкому автомату. Эти же патроны годились и для парабеллума.
      Припрятали все это в Федькином яру.
      Когда возвращались в станицу по забытой межевой дороге, где меньше было вероятности встретиться с немцами, Егор остановился, поглядел в сторону дальнего полевого стана, тающего в сиреневом сумраке.
      - Знаете что, други, - сказал он, - вы шагайте, а я забегу на табор. Там трактор СТЗ бросили. Магнето надо снять и припрятать...
      Совсем уже стемнело, когда Егор подкрался к табору. Не горел неторопливый кизячный огонек в кабыце под камышовым навесом, на котором обычно кипятил свой душистый чай из степных трав Степаша Евтюхов. Отвезли его вчера домой на подводе - совсем расхворался, перестали держать ноги. Егор на всякий случай посвистел тихонько, но никто не отозвался, и не взлаяла собака. Тогда он без опаски прямиком пошел к трактору. Магнето было на месте. Нащупал в ящике под сиденьем нужный ключ, выкрутил болт из ушек стального пояска, которым крепилось магнето. Снял его с гнезда и чуть не выронил: кто-то, высокий, громоздкий, закрывая звезды, надвигался к трактору с другой стороны. Егор инстинктивно присел и на согнутых ногах отступил за станину разобранного ЧТЗ. Тот, громоздкий, подошел к тому месту, где только что орудовал Егор, и, высвобождая руки, передвинул винтовку за спину. Брякнули концы стального пояска... "Он тоже за магнетой пришел! - ахнул Егор. - Кто ж такой?"
      Тот ругнулся: "У-у, жуки-кузьки, уперли магнету!" - и Егор узнал по голосу кузнеца Кудинова, Семкиного отца. Вздохнул облегченно и засмеялся.
      Кудинов резко обернулся, сдернул винтовку.
      - Кто тут?
      - Я тут, Егор Запашнов. - Егор поднялся. - Смотри не бабахни, дед Федосей... А то у меня тоже пистоля есть... - Он опять прыснул смехом.
      - Чтоб тебя святой Мефодий оземь треснул, прокуда ты такая! Чего ржешь?.. Ты, небось, опять магнету взял?
      - А то кто ж?
      - Ты без магнеты просто жить не можешь! - теперь хохотнул Федосей.
      - Вы тоже, вижу я. За ней ведь пришли?
      - За ней, Егорий. Ты теперь сработал мозгами хорошо - нельзя допустить, чтобы трактор на оккупанта работал, молотилку крутил. Силов-то лошадиных в ём много. Косить и молотить пшеницу немец нас заставит - дело ясное. Скосить пшеницу надоть, это верно, а то перестоит - зерно осыплется... Скосить и в скирды сложить. А вот молотить надо погодить, своих подождем. Стало быть, Егорий, размонтируем мы зараз с тобой трактор и молотилку. Поснимаем с них самые тонкие детали и хорошенько припрячем.
      До полуночи работали они, снимая части с трактора и молотилки. Снесли их в Федькин яр, припрятали в ежевичных зарослях.
      - Друзьякам своим, Егорий, покажешь нашу захоронку. Ежели с нами что станется - они будут знать, - сказал Федосей на прощание. - Ты, Егорий, вижу, от дедова, запашновского корня. Вырос ты не только фигурой... Тебе довериться можно. Так что, ежели что, заходи ко мне, покумекаем вместе.
      - Ладно, Федосей Андреевич, - тепло ответил Егор.
      Глава пятая
      Второй день оккупации отметился новыми событиями. В станице объявились дезертиры - Афоня Господипомилуй, Гордей Ненашков и двое чужих. Они, видимо, где-то долго отсиживались: были очень худые и голодные. Как мокрицы на свет божий, откуда-то выползли кулаки Поживаев, Фирлюзин, Заморный. Они заняли свои курени.
      Дезертиры и кулаки собрались у Ненашковых. Пауль о чем-то совещался с ними. Они вышли оттуда с немецкими винтовками и черными повязками на рукавах, на них четко, белыми пауками, выделялись изображения свастики. Новое слово "полицай" обошло станицу за несколько минут. К полудню полицаи стали сгонять народ на колхозный двор.
      - Скорей! Не чухаться! - орали они. - Это вам не при Советской власти. И не советуем увиливать - дорого поплатитесь.
      Из куреня в курень передалась еще одна страшная весть:
      Афоня Господипомилуй выдал немцам раненого красноармейца, которого прятала его жена. Говорили, что красноармеец, раненный в обе ноги, плюнул в рожу Афони, а тот избил его, беспомощного, истекавшего кровью.
      Афоне Господипомилуй не было больше нужды придуриваться приблажным. Он стал самим собой: спесивым и злым, как цепной пес.
      - Теперь я посчитаюсь кое с кем, - говорил он. - Уж я отведу душу... Дурачком меня считали? Это вы дурачки, а я себе на уме.
      Ребята тоже пришли на колхозный двор. Там уже собралась толпа. Люди угрюмо топтались на месте, пряча глаза друг от друга.
      Егор неожиданно столкнулся с Афоней Господипомилуй, уперся взглядом в свастику на его рукаве. Афоня наступил ему на босую ногу тяжелым сапогом, крутнул каблуком, свозя на пальцах кожу.
      - Не лезь под ноги, ублюдок. Раздавлю, кубыть козявку! - прошипел он.
      Егор едва нашел в себе силы удержаться - не броситься на Афоню с кулаками.
      Штопф, окруженный эсэсовцами, говорил с крыльца бывшего правления колхоза о "новом порядке", о непобедимой немецкой армии, о фюрере, о том, что Советской власти "капут" и коммунистам тоже "капут". Призывал беспрекословно подчиняться немецким властям и внедрять "новый порядок" у себя в станице. Пауль Ненашков переводил. Полицаи по-волчьи оглядывали собравшихся. Эсэсовцы держали автоматы на изготовку. Масюта и Витоля, вытягивая шеи, ели глазами Штопфа.
      "Эх, ударить бы по ним из автомата! - подумал Егор. - Посыпались бы, как воробьи!"
      Гриня подтолкнул его локтем:
      - Глянь, этот кулак Поживаев, рябая холера, у них старшим полицаем.
      - Господин Штопф является военным комендантом района, - возвещал Пауль. Я, Пауль Ненашков, - его помощник.
      - Казаченьки и казачушки! - Штопф перешел на русский язык. - Немецкий командовайн поздравляйт вас новый порядок и дарит вам новый народный власть. Дарит атаман, хороший, зер гут атаман Гордеюшка Ненашков.
      В толпе ахнули, загомонили.
      Гордей, в галифе с голубыми лампасами и в кубанке с голубым верхом, выбритый старательно, высокомерно оглядел своих станичников. "Теперь вы у меня попляшете!" - казалось, говорил его взгляд.
      - Казаченьки и казачушки, вы волен-золен... должны давать за это зер гут подарок фюреру Гитлеру от донской казак. Фюрер любит русский булка, ха-ха!.. Арбайтен на добрый совесть, как бык, ха-ха-ха! Лентяй - расстрел! Саботаж расстрел!.. Пу-пук! Капут советский лентяй! Ха-ха-ха! Масюта угодливо хихикал. Витоля вторил ему. Гордей поднялся на крыльцо, поклонился Штопфу, наверное, благодарил за оказанную честь и, подбоченившись, грубо сказал собравшимся:
      - Распитюкивать с вами долго не буду. Работать надо! Не для коммунистов таперича спину гнуть будете. Кто постарается для немецких властей - землю получит, а кто будет отлынивать - гроб получит. Седни празднуйте, а завтрича всем явиться на кол... на атаманский двор за нарядами... "Арнаутка" Уманского поспела уже, надоть ее до последнего зерна собрать - то и будет гостинец Гитлеру от донских казаков...
      Тугой вихрь ворвался на площадь, гудя, пронесся через толпу, закружил пыль и мусор у крыльца, и Гордей, задохнувшись, умолк.
      "Арнаутка" Уманского - гостинец Гитлеру?! - ужаснулся Егор. - Ну, мы еще посмотрим!"
      В тот же день полицаи арестовали Степашу Евтюхова. Его подняли прямо с постели, больного, с опухшими ногами. Взяли Федосея Кудинова и мужа старшей Мининой сестры Матрены, хотя они и не были партийными. Искали Пантюшу, но тот успел скрыться.
      Федосея не сразу взяли. Он отстреливался, укрывшись в сарае у себя на базу.
      Пауль, руководивший операцией, хотел зажечь сарай под камышовой крышей из ракетницы, чтобы выкурить оттуда старого кузнеца, но Гордей отсоветовал:
      - Опасно. "Астраханец" вишь какой дует. Раскрутит жар, развеет полстаницы сгорит.
      И тогда Пауль приказал собрать всех внуков и внучек кузнеца. Их было более десяти.
      - Идите в сарай и приведите своего деда! - сказал он им. - Скажите ему, старому дураку, если он не выйдет добровольно и не сложит оружия, вы останетесь в сарае вместе с ним. Так ему и скажите.
      Дети пошли в сарай к своему деду, и вскоре он вышел, окруженный ими, отбросил винтовку.
      Раненых бойцов, находившихся у Евтюхова, Кудинова и Пантюши, женщины успели вовремя перепрятать. Как только арестованных под конвоем эсэсовцев отправили в станицу Старозаветинскую, полицаи, давно ждавшие случая свести счеты со своими давними врагами, разграбили их усадьбы. Жену Кудинова, старую женщину, ругавшую их недобитыми и недорезанными, избили до полусмерти. Корову, двух кабанов и шесть овец - долю награбленного - выделили Гордею Ненашкову. Грабили и других колхозных активистов.
      Панёту не тронули, но вечером к ней пришел зять Афоня и увел корову.
      - У меня она целей будет, - сказал он.
      Егора в это время дома не было: он проводил в балке военный совет с Гриней и Дашей. Под деревьями, оплетенными диким виноградом, стоял Парис.
      Разговор шел об "арнаутке" Уманского.
      - Ее надо сжечь, - сказал Егор. - Этой же ночью. "Астраханец" слышите как дует? Он в эту пору не утихает и по ночам.
      - Тогда надо идти туда сейчас же, - сказала Даша. - До Голубой впадины далеко, пока дойдешь...
      - Да, треба поспешить, - поддержал ее Гриня. - Серники у меня есть, пошли... Егор покачал головой.
      - Цэ дило, Гриня, треба добрэ розжувать. Я управлюсь один. Поеду верхом. Я зажгу "арнаутку" не серниками, а зажигательными бутылками, которыми танки поджигают. Возьму их штук десять. Я для пробы хлопнул одну о плуг - она рванула огнем, аж загудело. Проскачу вдоль поля от ветра, о твердую дорогу побью их - и баста, ваших нет!
      Даша и Гриня очень хотели принять участие в задуманной операции, но Егор их отговорил:
      - Незачем туда всем переться.
      Он вернулся домой в сумерках. Панёта встретила его слезами:
      - Афоня корову увел.
      - Не горюй, бабаня, он подавится ею, - спокойно сказал Егор. - Во всяком случае, Господипомилуй долго не протянет. Она испугалась:
      - Ты что задумал, Ёрка?.. Ты убьешь его, а они казнят и нас, и всю нашу родню. Слышал, что на майдане говорил комендант Што Пошто? За одного ихнего сто наших убивают. Вот и Фрося прибегала, плакалась. Хотела уйти от Афони-злодея, а он пригрозил: покинешь - решу тебя и всю запашновскую породу выкорчую... Она, бедная, ради нас с тобой все сносит. Ты уже взрослый, Егорушка, хорошенько думай о том, что собираешься делать.
      Егор вспомнил слова деда: "Враг не дурак, к нему надо подходить умно, подумавши, а не пороть горячку".
      Глава шестая
      Даша провожала Егора за атаманский сад, ведя Париса на поводу. Он показал ей место, где закопал труп предателя. Никому не рассказывал об этом, а вот Даше рассказал. Словно оправдывался, что убил человека, хотя этот человек был дезертиром, предателем, он выдал расположение отлично замаскированных батарей полка, и немцы накрыли их прицельным огнем из тяжелых пушек. А огонь немецких пушек, несомненно, корректировал Пауль. Васютка говорил, что в подвале, где его допрашивал Пауль, на столе стоял какой-то аппарат с наушниками. Не иначе, то был радиопередатчик...
      Даша близко заглянула ему в глаза, прикоснулась к его плечам горячими ладошками.
      - Не переживай, Ёрик. Правильно ты сделал. Сам же видел, сколько людей погибло из-за предателей... Я бы сама его застрелила! - Она ласково погладила шею коню. - Ну, счастливо!.. Как вернешься, Ёра, заходи ко мне... Я буду ждать...
      К Голубой впадине Егор доехал благополучно - никто не встретился на пути. Не доезжая до спуска во впадину, прорытого в обрыве, остановил Париса, кусты держи-дерева, росшие над яром, выглядели в темноте копнами соломы. Упругий ветер сдул луну с неба. В Голубой впадине было темно, как в омуте. Внизу под ветром плескались пшеничные волны. Наверх долетал теплый запах зрелого зерна. Явственно зазвучал в ушах басовитый приглушенный голос Уманского: "И пахнут хлеба ребенком, угревшимся в теплой постели..." Мог ли тогда Егор подумать, что когда-нибудь ему придется по-воровски подбираться к лучшей донской пшенице "арнаутке", чтобы сжечь ее?
      Парис запрядал ушами. Невнятный звук донесся снизу сквозь шум ветра. Он показался подозрительным, и Егор расстегнул кобуру. Подтолкнул коня шенкелями. Он рысью пошел по склону вниз, копыта застучали на камнях.
      - Стой! Кто такой? - внезапно раздалось под обрывом.
      Егор выхватил парабеллум. "Голос проклятого Афони!... Фашисты караулят "арнаутку", - пронеслась мысль.
      В темноте, справа, у деревьев, размазывались слабые силуэты двух людей, двух лошадей.
      Звякнули затворы винтовок.
      - Кто едет?!
      Повернуть коня?.. Поздно. И нельзя!.. Нельзя отдавать фашистам "арнаутку".
      Егор пронзительно свистнул и стал стрелять по силуэтам, посылая пулю за пулей. Парис огромными прыжками пронесся мимо охранников и врезался в пшеницу.
      Позади закричали - один от боли, второй от ярости. Выстрелили.
      "Скорей! Скорей!" Егор поддавал шенкелями, нащупывая рукой ремешок переметной сумы, в которой лежали зажигательные бутылки, переложенные травой.
      Треснул второй винтовочный выстрел.
      Парис вдруг споткнулся, прогнулся спиной и грохнулся наземь со всего маху.
      Егора выбросило из седла, и он покатился по пшенице. Вскочил на ноги и в ужасе вскрикнул: из-под раненого коня выбухнул столб яркого белого пламени. Парис жалобно заржал, рывком поднялся, заплясал, будто хотел стрясти с себя страшное пламя. А оно запылало еще сильнее. Темнота рванулась прочь.
      Кто-то из полицаев снова выстрелил по освещенному Егору - пуля вжикнула над головой. Он освободился от оцепенения, кинулся к Парису. Хотел спасти его, хотя не ведал, как он может помочь ему.
      Но Парис, оглашая впадину ржанием, сорвался с места и помчался через поля "арнаутки", разбрызгивая жгучий белый огонь и горячую кровь из раны.
      Огненный конь мчался по пшенице к речке Ольховке. Парис, видимо, понимал, что только в воде можно найти спасение. Егор бежал следом, задыхаясь в дыму.
      Парис рухнул, не добежав до речки несколько десятков метров. Над ним вздыбилось высокое пламя. Конь больше не двигался,
      С той стороны уже не стреляли, и Егор, перебредя через речку, вскарабкался на высокий крутой берег. Сердце колотилось так, что сбивалось дыхание. Егор лежал и жадно смотрел на бушующий внизу огонь и никак не мог унять судорожную дрожь во всем теле. В долине гудело, как в печи. Трещали мириады жареных зерен. С криком выпархивали захваченные врасплох стрепеты и перепела, метались в дыму и, задохнувшись, падали в гигантский костер. Молодые зайцы, тоненько пища, клубками жара выкатывались из огненной бучи. Над Голубой впадиной жаркий, опаляющий ветер закручивал искристые спирали, поднимая их до быстро бегущих сухих облаков.
      Когда Даша увидела зарево над степью, отраженное в облаках, подумала: "Ну, все ладно, зажег Ёра пшеницу! Быстро управился. Скоро теперь вернется. На коне недолгая дорога". Но время шло, а Егор не появлялся. Затаившись в палисаднике, Даша вся в слух превратилась. Через какое-то время в мелодии ветра различила шорох шагов по высохшей траве на косогоре перед домом. Выглянула из-за плетня. Силуэт Егора со взъерошенной шевелюрой, с развевающимися полами разорванной сорочки четко проявился на посветлевшем небе.
      - Ох, Егоруня! - Даша выбежала за калитку, схватила его за плечи, затрясла, жарко дышащего, потного, пахнущего дымом. - Что ж ты долго так, Ёрка?!
      - Париса убили... Засада там... - несвязно бормотал он, покачиваясь от усталости. - Зайдем во двор... Дай попить... Она, усадив его на крыльцо, шепнула:
      - Посиди чуток, я зараз... Из погреба простокваши принесу.
      Когда через минутку вернулась с махоткой простокваши, Егор спал, склонившись на ступеньку. Даша села рядом, приподняла голову, поднесла махотку ко рту.
      - Пей, Ёрчик, пей понемножку... Запаленный ты... Потом поспишь.
      Не просыпаясь до конца, он выпил прохладную, кисловатую жижицу, вздохнул глубоко и тут же, положив голову Даше на колени, крепко заснул. Она сидела не шелохнувшись. Тихое, успокоенное дыхание Егора и ровный ток сердца слышала через ладонь, подложенную под его щеку. Глаза ей вдруг пробило горячими слезами: ушла тревога, державшая душу в тисках. И Даша осознала в эти минуты, как ей очень дорог Егор!.. Странные, удивительные мгновения переживала Даша: у нее в груди словно бы затрепыхала нежными крыльями теплая птица, и ей представилось, будто бы Егор - маленький, беспомощный, требующий защиты ребенок, которого так захотелось пригорнуть, прикрыть руками, прижать к груди, такого родного, дорогого... Та птица - то, наверное, было счастье, то родилась любовь. Чувства эти просились на свободу, искали выхода, и Даша безотчетно, сдерживая рвущееся горячее дыхание, стала тихонько целовать Егора где-то у виска, в уголки губ, около уха...
      - Ладно, ладно, - с сонливой капризностью бормотал он. За спиной Даши негромко скрипнула дверь, послышался голос матери:
      - Дарья, ты что, гулена, до сих пор свиданьичаешь?
      - Тихо, мама!.. Егор спит.
      - Вот тебе на! - удивилась Надежда Ивановна.
      - Да он только прибежал...
      - Откуда прибежал?
      - Ох, мама!.. Потом расскажу. Мать подошла к ней.
      - Давай-ка, Даша, положим его на веранде. Взяли Егора под руки, отвели на веранду, уложили на койку. Даша сняла с него ботинки, прикрыла шалью.
      Глава седьмая
      С утра заработало бабье информбюро: кто-то - конечно, добрые люди - ночью поджег "арнаутку" Уманского, два поля сгорели почти вчистую, третье уцелело. Полицаи Афоня Господипомилуй и Фирлюзин, которому прострелили "печенки", утверждали, что на них налетело семь или восемь вооруженных верховых, и они вдвоем дали им бой. Убили, якобы, двоих или троих, но трупы убитых были увезены нападавшими.
      Из Старозаветинской примчались комендант Штопф и его помощник Пауль Ненашков с карателями. Они прочесали все буераки и рощи по-над рекой и в степи: искали мнимых красноармейцев. Разумеется, никого не нашли. Штопф оставил около уцелевшего поля "арнаутки" целый взвод автоматчиков.
      Что происходило после этого в атаманской управе, женское информбюро не выяснило, но когда из неё выскочили полицаи с синяками на перепуганных рожах, можно было догадаться, что им пришлось солоно.
      Штопф был зол. Он собирался всю эту ценную пшеницу до зернышка отправить в Германию, в фольварк отца. Штопфы издавна были крупными землевладельцами, торговали хлебом. А за "арнаутку" Уманского, твердую пшеницу, из муки которой получаются отменные макароны и печенье всякого рода, можно было крепко поторговаться с итальянскими кулинарными боссами.
      Ругался Штопф и по-немецки и по-русски, обзывал атамана Ненашкова и старшего полицая Пожидаева дураками, и тут к нему подошел с угодливыми ужимочками Витоля:
      - Герр гауптман!.. Я знаю, где спрятаны ценные гибриды пшеницы. Колосья срезали на поле Уманского и сложили в мешки. А спрятали их в том доме, на чердаке. - И Витоля показал на дом Даши.
      - О, Витоль! Ты будешь получать наград. - Штопф похлопал Витолю по щеке. Хорошо, зер хорошо!.. Но делаем главный работа - косить, молотить "арнаутка"!
      Полицаи и эсэсовцы получили приказ согнать народ - и старых и малых - на площади.
      Вскоре колонна жителей под вооруженным конвоем двинулась в степь, неся грабли, косы и даже серпы. Штопф, самолично руководивший жатвенными работами, узнал, что нечем молотить скошенную "арнаутку". У трактора и молотилки были сняты самые нужные детали.
      - То кузнеца Кудинова работа, не иначе, - сказал Гордей Ненашков.
      - Взять! Допросить! - приказал Штопф.
      - Взяли его, герр гауптман, осталось только допросить, - ответил Пауль.
      Он тотчас уехал в станицу Старозаветинскую, где содержались арестованные, и лично допросил Кудинова.
      - Ты части поснимал с трактора и молотилки? - допытывался он.
      - Ну если и я - так что? - отвечал Федосей.
      - Куда девал их, отвечай! - налетел на него Пауль с плетью.
      - Гнида ты при погонах, - с усмешкой говорил ему Кудинов. - Вошь белесая!.. Ты меня хоть на куски рассеки, ничего я тебе не скажу.
      Повесили Федосея Кудинова вместе со Степашей Евтюховым.
      Только на следующий день откуда-то пригнал Пауль трактор с комбайном на прицепе.
      Уцелевшая "арнаутка" была срезана, собрана до последнего колоса на стерне и обмолочена. Зерно свезли в амбар, стоявший на пустыре над обрывистым берегом Егозинки. И вот тогда Штопф послал своего заместителя Пауля с полицаями изъять у Гребенщиковых таинственные мешки. Они завалились в их двор, ничего не спрашивая, ничего не говоря. Пожидаев и Афоня Господипомилуй взяли лестницу, стоявшую у клуни, и приставили к фронтонной дверце дома.
      - Ты, может, скажешь, в чем дело, Афанасий? - обратилась недоумевающая Надежда Ивановна к Господипомилуй.
      - Помолчи. У тебя самой спросят кой о чем, если потребуется, - заносчиво ответил Афоня, поднимаясь на чердак.
      Пауль стоял, заложив руки за спину, безразлично вроде бы поглядывая по сторонам. Пожидаев держал винтовку наизготове. А у ворот в напряженной позе застыл эсэсовец с автоматом.
      И вот в проеме чердачной двери показался Афоня с мешком колосьев.
      - Господин обер-лейтенант, тут они - все четыре!.. Даша в это время находилась в саду, собирала осыпавшиеся жердёлы. Видела все, что происходило во дворе. "Быстро же они узнали про эти мешки. Масюта или Витоля навели. Выследили нас, пусть! Но они не знают, что это за колосья..."
      И охнула Даша, вспомнив, что вложила записки Уманского в один из мешков с колосьями.
      Вот-вот они позовут ее, станут расспрашивать... Зачем срезали колосья, что в них особенного, кто поручил это сделать?.. А если развяжут тот, залатанный мешок, на котором чернилами написана цифра "4", то найдут записки Уманского, прочитают их и узнают, какую ценность представляют эти колосья... Это она сунула записки Уманского в мешок с колосками!.. Правда, засунула их глубоко, в самую середину...
      Подхватив корзинку с жерделами, Даша быстро пошла во двор, уже зная, как вести себя и что отвечать фашистскому холую Паулю Ненашкову про гибриды Уманского.
      - Даша, что это за пшеница в пронумерованных мешках? - спросил он, с неопределенной улыбкой оглядывая ее. Выбрал несколько жерделин из корзинки, разламывал их и ел неторопливо, смакуя.
      - Агроном Уманский, когда уезжал из станицы, попросил нас срезать на четырех делянках пшеницу, сложить в мешки и прихранить, - ответила она несколько щебетливо и наигранно-удивленно глядя на него.
      А Надежда Ивановна, ничего не понимая, с горечью смотрела на разговорчивую дочь.
      - Так, Даша. А что это за сорта пшеницы? Гибриды какие-то, что ли?.. Афанасий, развяжи вот этот мешок.
      Даша обмерла: "Тот самый выбрали, проклятые!.." В голове вспыхнуло, и глаза будто бы застило чем-то, но она сдержалась, не показала испуга. Отвечала так же щебетливо:
      - Не знаю, что это за сорта. Слышала, гибриды, гибриды, а что за гибриды нам Уманский не рассказывал.
      Афоня развязал мешок, и они все сунули туда руки. Разглядывали колосья, мяли их, зерно на зуб брали, пожимали плечами; пшеница как пшеница.
      - Вроде бы яровая, - сказал Афоня.
      - А вот и не яровая... Ты ж в пшенице разбираешься, как свинья в апельсинах, - презрительно бросил Поживаев. - Это какой-то гибрид пшеничный. Я такого не видал, хотя и работал на сортовых участках в семенном совхозе.
      - Любопытно! - сказал Пауль. - Завяжи мешок, Афанасий... Даша, а не оставлял ли агроном Уманский каких-нибудь записок?.. Ну, скажем, тетрадей или блокнотов?
      - Нет, не оставлял. Только и сказал: срежьте колосья, пронумеруйте мешки и прихраните, а когда вернусь - отдадите мне...
      - Хм, когда он вернется, - иронически произнес Пауль. - Кстати, Даша, с кем ты колосья срезала?
      "Ты, гадина, про то и без меня знаешь!" - подумала Даша и без колебания ответила:
      - Да с этими... с Гриней Григоренко и Ёркой Запашновым.
      - Так. Вы пока посидите в доме. - Пауль жестом подозвал эсэсовца, стоявшего у ворот, что-то сказал ему и приказал Поживаеву и Афоне: - Берите мешки. Пошли.
      Полицаи взяли по два мешка и направились прямо через огороды к амбару, где была ссыпана "арнаутка". Пауль пошел за ними. Штопф находился там со своей охраной, ожидая, когда принесут мешки с загадочными колосьями. Он собственноручно закроет амбар на замок и ключ положит себе в карман.
      Надежда Ивановна и Даша зашли в дом. Эсэсовец сел на крыльце.
      Даша бросилась к матери со слезами на глазах:
      - Мамочка, я же спрятала записки Уманского в мешок с колосьями!.. Что будет?!
      - Ой, Дашенька! - только и вымолвила мать.
      - А теперь они спросят про гибриды у Ёры и Грини... - простонала Даша. Нас же специально держат в доме, чтобы мы их не предупредили...
      - Не миновать нам беды, если кто-нибудь из них обмолвится про записки агронома.
      - Они не обмолвятся, мама! Они догадаются, в чем тут дело...
      - Дай-то бог!.. Если бы Егор и Гриня узнали от кого-нибудь, что полицаи с Паулем были у нас и мешки какие-то со двора унесли. Ведь должен кто-то увидеть...
      Видела жена Пантюши - бабка Даша. Она высмотрела все, что происходило у Гребенщиковых во дворе, и, не мешкая, прибежала к Егору, все рассказала ему.
      Первой мыслью у Егора было взять автомат и с боем освободить Дашу, но он спохватился; "Не пороть горячку! Спокойно... Кто-то выдал нас и гибриды Уманского - это ясно. И, понятное дело, они спрашивали Дашу про гибриды. И нас с Гриней спросят".
      Егор сбегал к Грине, посвятил его в происшедшее.
      - Они будут спрашивать про гибриды Уманского, имей в виду. И помни крепко, никто не знает про них толком, кроме нас и Даши. Она им ничего не сказала, это ясно. И не отдала записки Уманского, иначе бы они не стали держать ее под арестом. Будут у нас выпытывать. Понятно? Поэтому будь осторожен.
      Егор тотчас, не задерживаясь, вернулся домой. А людей с утра таскали полицаи и эсэсовцы в атаманскую управу на допрос. За Егором пришел Афоня Господипомилуй. Зайдя во двор, снял винтовку с плеча и, не вынимая изо рта цигарку, сморщив лицо, сказал:
      - Ну, разлюбезный родич, пойдем.
      Сердце Егора ухнуло, как во сне, когда падаешь с большой высоты. Панёта уцепилась за внука, но Афоня с издевкой сказал:
      - Маманя, вы толкаете свово зятя на небожеское дело. Отойдите от него, а то я ударю вас. Дюже я нервный стал, не терплю, када мне наперекор идут. У вашего внущка перед господом богом много грехов, помолитесь за него, он же сам не умеет молиться. Вы ж, маманя, не научили его.
      ...Егора толкнули в подвал, где раньше хранились колхозные соленья. Там, среди других задержанных, был и Гриня.
      Забившись в угол, они стали перешептываться.
      - Слушай, Гриня, давай будем хитрить, придуриваться. Пускай думают, что мы ни на что не способны, дурачки, шаляй-валяй, садовые жулики. Понимаешь?.. Нам обязательно надо выйти на свободу. Если вырвусь отсюда живым, клянусь - не видать Гитлеру "арнаутки" и гибридов Уманского!
      ...Их вызвали последними. Подвыпившие Афоня и Поживаев крепкими подзатыльниками загнали их в комнату, где раньше помещался кабинет председателя колхоза.
      Эсэсовского офицера уже не было. Гордей, багроволицый, пьяный, заломив смушковую кубанку на затылок, смотрел на Егора и Гриню вприщур. Пауль сидел на подоконнике, грызя куриную ногу. На столе стояла большая бутыль с самогоном и всякая еда.
      - Ну-с, который из вас Егор Запашнов? - спросил Пауль.
      - Это я, - ответил Егор.
      На френче Пауля он увидел крест. "Заработал награду, гад!"
      - Красив, ничего не скажешь, - сказал Пауль. - Видна запашновская порода.
      - Он зараз станет куда красивше! - Гордей поднялся из-за стола, помахивая плеткой. - Это мои старые должники.
      - Погоди, Гордей. - Пауль слез с подоконника, подошел к ним. - Я с ними немного погутарю... Скажите-ка мне, друзья, вы жить хотите?
      Гриня широко заулыбался, выкатывая глаза и мигая:
      - А як же!.. Любая козявка хоче...
      Егор тоже глуповато усмехнулся: дескать, чего спрашивать, и так понятно.
      - Любая козявка... - Пауль постучал пальцами по кобуре вальтера и вдруг, коротко замахнувшись, ударил Гриню по лицу.
      Гриня вжал голову в плечи, проныл:
      - За шо ж вы меня?.. Хиба[7] ж я не так сказал...
      - Молчать, паршивый хохол!.. Отвечать на вопросы! Говорите правду, если хотите жить.
      Грубо захватив пальцами подбородок Егора, дохнул в лицо самогонным перегаром:
      - Будешь говорить правду, Запашнов?
      - Буду говорить правду, - спокойно ответил Егор. Теперь, когда опасность приблизилась настолько, что ее можно было рассмотреть в упор, страх разжал свои пальцы на сердце. Он ожидал вопроса: "Ну-с, так где же ты был в ту ночь, когда сгорела "арнаутка"? ему сказали:
      - Нам известно, что вы прячете красноармейцев, которые сожгли "арнаутку"...
      - Шо вы кажете?! А мы про тэ ничего не знаемо! - сказал Гриня, вытаращиваясь на Пауля. - Той, кто вам цэ, сказав, брэше, як...
      Пауль не дал ему договорить - ударом ноги в живот отбросил к Поживаеву, а тот швырком вернул назад.
      - Я тебе дам... про цэ, про тэ! - закричал Пауль. Гриня, согнувшись от боли, медленно проговорил:
      - Я ж правду сказал... за шо ж вы меня?..
      - Мы не прячем никаких красноармейцев, - сказал Егор, разведя руками. Откуда мы их возьмем?
      Краешком глаза Егор видел, как дернулась тяжелая, перекрученная венами рука Пауля.