Внуки красного атамана

      - Боже мой!.. Что Гни делают?! - причитала Панёта, подняв руки к небу.
      Миня бросал в кабана камни издали. Егор робко приблизился к нему, размахивая дубиной.
      - Цель по рыле! Бей покрепче! - советовал дед, пританцовывая от возбуждения.
      Первый удар пришелся Труше по спине, второй, весомей, - меж глаз. Кабан осатанело кинулся на Егора, но промазал, сорвался в балку с обрыва. С визгом побултыхавшись в холодной воде, он выбрался на ту сторону балки и скрылся в атаманском саду.
      И тогда началась настоящая охота. Найда азартно выслеживала Трушу. Егор и дед с таким же пылом продирались сквозь густые заросли вишенника и яблоневой дички. Миня командовал: "Заходи с левого фланга!", "Забегай с тыла!" Дед коротко и яростно дышал; лицо, налившееся тяжелой кровью, заливал горячий пот. Концы проволочных жестких усов свирепо задрались вверх, к перекошенным от гнева глазам.
      Они гоняли кабана часа три. Вымучили его, и сами вымучились. Наконец Труша завернул во двор. С помощью охромевшей Панёты пытались загнать его в катух. Однако кабан - хоть убей! - не хотел туда, он шмыгнул в сарай, где хранились инструменты и всякий мелкий инвентарь, заметался по углам, переворачивая ящики с разной гремящей мелочью. Толкнул шаткий стол. Качнулась десятилитровая бутыль, стоявшая на нем; она упала на молот и хлопнула, забрызгивая деда керосином с головы до ног. Уж это было слишком!..
      Миня рывком схватился за молот.
      Егор едва успел пригнуться. Железная болванка прошумела над ним и с хрустом влепилась в лоб кабану. Он опрокинулся, задергал короткими ногами.
      Дед, казалось, с недоумением следил за издыхающим кабаном, потом, выронив молот, устало выговорил:
      - Нож принеси... Кровь из него выпущу... Егор выбежал из сарая с похолодевшим сердцем Потом они смолили кабана. Миня, обжигая щетину соломенными жгутами, оправдывался перед Панётой:
      - Теперь во дворе будет тишь да благодать. А то свиристит весь день надоел, паразит!
      Панёта знала, каким неукротимым в гневе бывал Миня. Оправдывала многие его поступки контузией. Поэтому и на этот раз мягко упрекала деда:
      - Да ведь еще кабанец. Ни сала от него, ни мяса.
      - Зато косточки с хрящиками есть, да, Егор?.. И ты же сама бога молила, чтоб его холера сгноила. Но зачем ему сдыхать без пользы?.. Лучше уж прибить да съесть, - шутил Миня. - И притом, Панётушка, кабан мог насовсем убечь. Так что считай, мы его на охоте добыли!
      Рассмеялась Панёта, согласилась:
      - Ладно уж, буду так считать. Но ты нового поросенка добудь, чтоб к рождеству было что резать.
      ...Если бы не помнились Егору те светлые дни - как и жить сейчас, как выносить душевный гнёт?.. Вот вспомнил такую, казалось бы, мелочь, как охоту на собственного кабана, - и спасен, не разорвалось у него сердце, душа на место стала и вера укрепилась: вернутся родные люди с победой, наладится жизнь, и они снова посеют "арнаутку" и гибриды Уманского под вольным солнцем.
      Остро загрустил Егор по деду Мине, с которым связана была его жизнь с малого детства. Он раньше не думал о том, насколько дорог ему дед, потому что тогда не чувствовал, не переживал с такой силой, как теперь. Любил, конечно, Миню, обожал, но и вредил ему по глупости, по детскому неразумению... Вот бы сейчас поговорить с дедом! Это был бы совсем другой разговор, многое теперь до него дошло. Очень хотелось Егору выговориться, высвободить душу от груза пережитого. Ну а если невозможно поговорить с Миней с глазу на глаз, то станет он ему писать письма. Конечно, никуда их не пошлет, будет прятать в укромном месте. И если он, Егор, попадет фашистам в лапы, что не исключено, и не останется жив, то дед из этих писем узнает, что внуки его (про Саньку и Васютку он тоже напишет) жили в оккупации по законам Советской власти, служили своему народу верно и честно, вели себя достойно, как и должно внукам красного атамана.
      В тот же день, сидя за столом до вторых петухов, Егор исписал две тетради, рассказывая, что с ним произошло с того часа, когда дед ускакал на позиции полка Агибалова, и до казачьего круга.
      Проснувшись среди ночи, Панёта удивленно спросила у внука:
      - Егорка, да что ты там все пишешь и пишешь?
      - Письмо деду Мине пишу.
      - Бог с тобой, что ты мелешь!
      - Правду тебе говорю. Ну, пишу дневник. Потом ему передашь, если меня, ого... Ну, если я на задание куда-нибудь пойду...
      - На какое такое задание!.. Куда?
      - Бабаня, давай об этом позже поговорим, - попросил Егор. - Мне как раз хорошо пишется.
      Егор писал и писал - и на душе у него становилось все легче и легче. Ему представилось, что он выговаривался перед дедом, как перед живым. Видел его перед собой: вот он сидит, смалит цигарку, щурится от дымка, что тянется голубыми прядями к глазу, и внимательно слушает его рассказ.
      С того дня стал Егор при удобном случае писать письма деду Мине.
      Глава седьмая
      Атаман Ригорашев поручил Егору привести Семена Кудинова в управу:
      - Разыщи его и скажи, мол, зря он прячется, мы давно знаем, что он дома околачивается. Пусть идет ко мне, а то завтра будет поздно. Так и скажи.
      - А если запротивится - не захочет идти? - спросил Егор.
      - Ну, тогда возьмешь обер-полицая Тадыкина и приведешь его под винтовкой.
      Егор подкрался к Семкиному двору с Дашиного огорода. Жил Семка в новом доме, построенном года за четыре до войны, когда он вернулся с кадровой службы и женился.
      Из подсолнухов Егор высмотрел: Семка ремонтировал в клуне кормушку. Костыли стояли рядом. Он прихрамывал, но не так уж сильно. Круглое лицо бывшего сержанта, обросшее рыжей щетиной, напоминало куст курая. "Ишь, замаскировался, - с усмешкой подумал Егор, - думает, никто его не узнает. Ну, я тебе сейчас сделаю "хенде хох!" Он по-кошачьи подобрался к клуне и стал в проеме двери, застя свет:
      - Здорово, Федосеич!
      Застигнутый врасплох, Семен выронил молоток и схватился за костыли.
      - Да не хватайся ты за костыли, я видел - ты и без них прекрасно обходишься, - насмешливо сказал Егор.
      - А ты зачем у меня во дворе шастаешь? Чего выслеживаешь?! - зашипел Кудинов.
      - Тебя атаман Ригорашев требует к себе. Семен вышел из клуни, обвисая на костылях, - показывал, мол, ноги не держат. Ощерясь, сказал с издевкой:
      - Ты для кого стараешься, Ёрка? Ну дела - внук красного атамана на побегушках у гитлеровского пособника!
      У Егора в голове помутилось от этих слов, но он сдержал себя:
      - Федосеич, иди к Ригорашеву и не загрызайся, а то вызову обер-полицая Тадыкина и под винтовкой тебя поведу...
      По дороге Егора очень тянуло рассказать Кудинову про то, что части с трактора и молотилки он снимал и прятал вместе с его отцом, но подумал: "Ладно, пусть с ним вначале потолкует Ригорашев".
      Атаман встретил Семена как ни в чем не бывало, посадил на стул и задал такой вопрос:
      - Ну чего ты не заходишь ко мне, Федосеич, по старой памяти? Прибыл в родную станицу и помалкиваешь, не объявляешься? А раньше, помнится, заходил, не брезговал.
      Семка крутил головой по сторонам, видно, ничего не понимал. В кабинете сидели за своими столами Ион Григорьевич и Маня-секретарша. Но они, как и Егор, помалкивали. Сидели шуршали бумажками, кидали на счетах.
      - Дак ты ж теперича... энта... ба-а-альшой начальник, - стал валять дурака Семка. - Куды нам...
      - Да я на том самом месте и сижу, где раньше сидел, - перебил Ригорашев. Давай всерьез поговорим, Семен...
      - Слушаю, господин, или как вас теперь величать?
      - Так и величай, как раньше величал, - Алексеем Арсентьевичем. Слушай, Федосеич, я не спрашиваю, как ты оказался дома, а не в отступе со своей частью...
      Семка вскочил как подброшенный - костыли грохнулись на пол - и закричал, став перед Ригорашевым:
      - А я при чем тут?!. Я виноватый, да?!. Нас, раненых, не успели из госпиталя вывезти... У меня кости были перебиты...
      - Да ты чего волнуешься? - спросил Ригорашев с едва приметной усмешкой. Я не требую у тебя отчета. Ты за это отчитаешься перед другими... перед своими командирами.
      Семен какое-то время стоял, оглушенный. Затем подобрал костыли и сел, свесив голову.
      Ригорашев смотрел на него и говорил, будто ничего особенного между ними не произошло:
      - Задача такая, Федосеич: надо срочно отремонтировать трактор и молотилку...
      - Я - инвалид! - опять взвился Кудинов. - Я не могу работать.
      - Не можешь или не хочешь?
      - Не могу...
      - Можешь ты работать, Семен, затянулись твои раны. А не будешь работать повесят тебя герры немцы. Кудиновы у них на примете, намотай себе это на ус. А будешь работать - сможем защитить тебя, не дадим геррам повесить, потому что очень нужен нашему станичному обществу мастер-механизатор. Тебе это понятно?
      - Не буду я на немцев работать...
      - Погоди, погоди, Федосеич!.. Почему это - работать на немцев? А ты о своих детях подумал? А о детях братьев своих?.. Немцы пришли, немцы уйдут, как другие когда-то, а на этой земле жили и будем жить мы, русские крестьяне и эта наша земля должна быть засеяна лучшим семенным зерном. Что будут есть твои дети, если мы не обмолотим пшеницу и не посеем озимые? И что будут есть дети твоих трёх братьев, которые сейчас воюют по ту сторону фронта?.. Ты меня понял, Федосеич?
      Семен кивнул.
      - А костыли ты брось, Семен. А то еще увидят тебя герры немцы с костылями и загребут как военнопленного. Заморят в лагере зря, а нам хороший мастер по механизации нужен.
      Кудинов продолжал кивать.
      - Егор, бери Гриню и на линейке с Федосеичем айда, сам знаешь куда! Ригорашев сдержанно улыбнулся.
      Семен привел себя в порядок, оставил дома костыли, и они втроем помчались к тому месту Федькиного яра, где были спрятаны части трактора и молотилки. Поначалу Кудинов помалкивал, еще переваривал то, что сказал Ригорашев. Потом подобрел, стал вступать в разговор. Ну, Егор тогда и рассказал ему, как он с его отцом снимал магнето и другие части с трактора и молотилки. Не скрыл и то, что Ригорашев узнал об этом от самого Федосея - они, судя по всему, были заодно.
      Забрав в Федькином яру магнето и снятые детали машин, Семен и Егор повернули на дальний табор. Там их на ура встретил заведующий током Пантюша.
      - Орлы боеви! Ждем вас не дождемся. Ток приготовлен на все сто, рабочая сила в полной собранности. Как наладите трактор и молотилку, так и за работу!
      А что там было налаживать. Поставили на место магнето и детали, заправили горючее.
      Завел Кудинов трактор, завертелось шкивное колесо, и загудела, запела молотилка, пошла снопы жевать. Сам Пантюша полез на верхотуру - совать в зев молотильного барабана развязанные снопы пшеницы. И полилось ядреное сортовое зерно гарновки в мешки.
      Вскоре прискакал на коне бригадир Витютя. Был он в том же дореволюционном френче, при крестах и медалях, представительный, как генерал. Он тотчас призвал к себе Егора и Гриню:
      - Хлопцы, вам отдается такой приказ: надо срочно отобрать лошадей у станичников, которые захотели стать куркулями. Нам нужен быстрый и тайный транспорт. Для Чего? А для того, чтобы быстренько отвозить и прятать семенное и сортовое зерно. Быками развозить его - дохлое дело!.. Потом же, нужно десяток надежных ездовых подобрать. Кого можно взять для серьезного дела?
      - Да нас пятеро, считай, уже есть: я, Гриня, Васютка, Митенька, Васык Железный, - сказал Егор - Из второй бригады можно взять трех Иванов и еще, может быть, Шурку Сатулю.
      - Насчет Шурки Сатули подумать надо, - возразил Витютя. - Бузотер он. Мы ему другую работу подберем - мешки с зерном будет таскать. Забеги к нему, Егор, передай от меня: если зараз же не явится сюда на ток, то пусть на себя пеняет. Ну, хлопцы, поезжайте! Поторопитесь. Дел - пропасть! Да, вы себе коней под седло подберите, а то какие вы казаки? - Витютя, засмеявшись, пошел по току, полоща крыльями галифе и командуя во весь голос:
      - Народ - вперед!.. До жита, до пшеницы и до пашницы!.. Давай-давай, штаны-рубахи раздевай!..
      Молотьба шла своим чередом, все работали с удовольствием, каждый знал, что ему делать и как делать. Витютю станичники уже успели прозвать "генералом". Он знал об этом и марку свою "генеральскую" поддерживал.
      Вернувшись в станицу, Егор сразу же послал Васюткин отряд в разведку проверить дворы и выяснить, кто прячет лошадей, а сам вместе с Гриней и полицаем Басалякой обшарил хутор Ольховой. К заходу солнца на бригадный двор свели двадцать шесть лошадей. Егор и Гриня выбрали себе лучших под седло. И Егору в тот же вечер удалось повидать всех, кого они хотели взять ездовыми для "быстрого и тайного транспорта", и со всеми договориться.
      А ранним утром, спеша на бригадный двор через выгон, Егор и Гриня увидели такую картину: с винтовками на изготовку полицаи Климков и Рыжак гонят незнакомого полураздетого мужчину, и гонят, главное дело, не в атаманскую управу - она уже осталась позади, - а к шляху, идущему по краю станицы в сторону райцентра.
      Егор схватил Гриню за плечо, зашептал:
      - Останови их! Останови на правах атаманского адъютанта и переводчика. Полицаи идут в комендатуру. Без атамана они не имеют права этого делать! Кто им позволил самовольничать?.. Сыграй как следует...
      Гриня поднял руку и внушительно произнес:
      - Полицаи, хальт!
      Те хотели или не хотели, но остановились.
      - Вер ист дас? Кто это такой? Кого ведете?
      - Это военнопленный, он прятался у Анюты Овсяной, - ответил Климков, с досады кривя губы.
      - Так-та-ак, - с угрозой протянул Гриня. - А куда вы его ведете без моего указания или атаманского распоряжения?! Полицаи мешкали с ответом, переминаясь с ноги на ногу.
      - Антвортен! Отвечать! - скомандовал Гриня, задирая нос;
      - Дак Климков вот сказал мне: надоть, мол, его в комендатуру отогнать, к полицмейстеру, - сказал Рыжак.
      - Почему это Климков тобой командует? Кто он такой?
      - Я сейчас за обер-полицая Тадыкина. Он в Шахты уехал, - пробормотал Климков.
      - Мне известно, куда он уехал и зачем, - сердито бросил Гриня. - За Тадыкина остался Басаляка, а не ты. Так приказал атаман!
      - Мне Тадыкин сказал...
      - Поговори, поговори у меня! - прошипел ему на ухо Гриня. - Я вот потолкую с герром комендантом: авторитет станичного атамана подрываешь?! - И громко приказал: - Шнель марширен! Цюрюк! К атаману - на расправу.
      Егор с Гриней сперва сами зашли к Ригорашеву, доложили о самовольстве Климкова.
      - Ишь, какой ретивый! - сказал атаман, покачав головой. - Ну, ладно, мы о нем подумаем. Давайте-ка их сюда всех. - И когда полицаи и арестованный выстроились перед его столом, он внимательно присмотрелся к Климкову и очень внятно выговорил: - Предупреждаю вас, полицаи, без моего ведома не производить аресты, и тем более отправлять арестованных в комендатуру. Все! А в полдень прибыть всем полицаям ко мне: есть для вас очень важное задание от начальника полицейской команды господина Кузякина.
      - А этого куда деть? - Климков кивнул на плотного мужчину в тапочках и нательной рубахе.
      - Иди, - сказал Ригорашев. - То моя забота. Полицаи ушли, а Ригорашев приступил к допросу незнакомца.
      - Как зовут?
      - Кузьмой.
      - Как в станице нашей оказался, Кузьма? Бежал из армии?
      - Нет, раненый был - рука вот... Контуженный тож...
      - Так-так... Семку Кудинова знаешь? С ним ведь в станицу догребался?
      - Не знаю такого. Сам сюда забрел. Кузьма держался молодцом. Егору он сразу понравился. Невысокий, крепкий, нос картошкой.
      - А почему, Кузьма, не скажешь, что ты дезертир? - продолжал спрашивать у него атаман. - Немцы благоволят к дезертирам, полицаями их берут... Пойдешь полицаем?
      - Не хочется.
      - Ага, не хочется... Могут повесить.
      - Умирать единожды. Я умру сегодня, ты - завтра.
      - А шомполом будем пороть до тех пор, пока не согласишься на полицая.
      - Я стеганый-перестеганый, меня так сразу не распорешь. Устанешь и бросишь пороть...
      - Видали какой? Смелый!
      Тут Ион Григорьевич не выдержал, будто про себя проговорил:
      - Интересное положение вещей вижу я! Хитрый дед показывал этим атаману, что ему Кузьма по душе.
      - Ну ты, садись, садись, - предложил Ригорашев. - Ты по специальности кто?
      - Механик.
      - Пойдешь работать на комбайн?
      - Пойду.
      - Чего ж ты так быстро соглашаешься, Кузьма? - вроде бы удивляется Ригорашев. - Хочется на немцев работать или шомполов испугался?
      - А я привыкший работать... на своих.
      - Положение вещей совпадает, - с одобрением вставил Ион Григорьевич, звонко бросив косточки на счетах.
      - Как же это ты, Кузьма, раззяву поймал - схватили тебя? - с усмешкой спросил Ригорашев.
      - Анюта-то на молотьбе. День и ночь там. Ну, я вот по хозяйству спозаранку пошел управляться. Увлекся да и забыл, что мне прятаться надо, и тут меня взял этот... надутый.
      - Ну так вот, Кузьма, одевайся, бери харчишек и поедешь на дальний табор с этими молодцами, - атаман кивнул на Егора и Гриню, - поможешь Семке Кудинову, которого ты, брат, хорошо знаешь. Не так ли?..
      - Может, оно и так, но, вишь, такое положение сложилось, что я...
      Дружный смех не дал ему договорить.
      К полудню в атаманской управе собрались все полицаи, кроме Тадыкина, которого Ригорашев послал в Шахты по артельным делам.
      - Начальник полицейской команды господин Кузякин отдает вам такой приказ: прочесать гиблые низы, - сказал атаман. - Дело в том, что из концлагеря бежали военнопленные. Человек пятьдесят...
      - Ого! - вырвалось у Басаляки. - И мы впятером должны переловить их?
      - Вот дурни - не устерегли! - воскликнул Рыжак. - Теперь черта с два кого поймаешь.
      И Климков порывался что-то сказать, однако Ригорашев прервал разговоры явно перетрусивших полицаев:
      - Приказы начальства не обсуждаются. Вы ведь добровольно шли в полицаи. Знали, небось, на что шли? Или вы думали, на печке будете отлеживаться?
      - Но разве только мы и будем ловить военнопленных? - спросил Басаляка. - А если они добудут оружие?
      - Ну, не только вы - вся полицейская команда будет делать облавы и прочесывать гиблые низы и буераки. Вооружайтесь как следует, запасайтесь харчишками - и завтра с утра вперед, в камыши! Сначала острова проверьте, а потом обшарьте низы по нашей, станичной стороне - так распорядился господин Кузякин.
      Полицаи понуро вышли во двор. Но Климков тут же вернулся, снял фуражку, умоляюще обратился к Ригорашеву:
      - Алексей Арсентьевич, помилосердствуйте, у меня же ревматизм!.. В Сибири заработал...
      - Так что ж, на курорт тебя в Крым отправить? - насмешливо сказал Ригорашев.
      - Господин атаман, я же пропаду!.. Найдите мне дело в станице. Сделайте милость, меня же в болоте скрутит... Век буду благодарен!
      - А если я найду тебе какое место за станицей? В городе Шахты, например? Не будешь отбрыкиваться?
      - Упаси боже, упаси боже!
      - Ладно, пока займись вот чем... Приведи холодную в порядок. Почисти, нары сделай. Сам знаешь, людей нет лишних у нас, а там работы дня на три хватит. Доложи Басаляке, чтоб знал.
      - Слушаюсь, господин атаман!.. Благодарствую, господин атаман!
      Полицай резво выскочил из управы. Ригорашев хмыкнул.
      - Полагаю, благоприятное положение вещей складывается, Алексей Арсентьевич? - спросил Ион Григорьевич.
      - Благополучнее и не бывает.
      Он видел из окна: Климков, не скрывая довольной ухмылки, подошел к Басаляке, что-то сказал; тот оскалился, сплюнул ему под ноги и пошел прочь, вскинув немецкую винтовку за спину. В это время кто-то окликнул Климкова с улицы, и он предупреждающе замахал рукой, дескать, скройся, но показавшийся на глаза Варакушин с опозданием понял сигнал полицая, который, сторожко поглядев на окна управы, сердито схватил его за рукав и потащил за угол дома.
      "Ага, спаровались! - подумал Ригорашев. - Ну, я вас еще крепче свяжу".
      Глава восьмая
      Егору нравилось бывать на току дальнего табора. Молотили тут попеременно несколько сортов пшеницы. На току под камышовые навесы для виду ссыпали товарное зерно, а сортовое и семенное зерно переправляли конными упряжками на заброшенный старый табор, находившийся в Федькином яру, и там прятали в заранее приготовленные захоронки. Толково с этим управлялись три Ивана, Васык Железный, Колька и Васюта с Митенькой.
      Егор приметил: вот уже третий день на ток заезжает Варакушин. Ездил он верхом на неказистом коньке под старым, ободранным седлом, к которому были приторочены сумы с каким-то добром. Заедет, воды попьет, лошадь напоит, посидит около водовозки, покурит и снова куда-то отправляется. Приходилось постоянно быть настороже. Мешал он им, стеснял, не давал развернуться.
      - Варакуша чего-то вынюхивает, выслеживает, - сказал Егор Кудинову. Доездится, собака, кинем его в молотилку.
      - На меня он косится, у нас с ним старые счеты, - ответил Семен.
      - Я скажу Ригорашеву, пусть что-нибудь придумает насчет Варакуши.
      А в полдень на току произошла стычка между Ригорашевым и обер-полицаем Тадыкиным.
      Егор с Гриней с утра здесь были - помогали молотить семенную гарновку, ту самую, что агроном Уманский из Саратова на развод привез. Урожайная пшеница, зерно крепкое, зубом не разгрызешь. Ее с поля женщины на арбах привозили. Она была скошена лобогрейками и лежала на жнивье в копнах. Обмолоченную гарновку увозили с табора и прятали в разных местах. Молотили ее лишь тогда, когда на току находились свои, доверенные люди, а если там появлялись чужаки, то приступали тотчас к молотьбе озимой пшеницы, сложенной в скирды.
      Егор с Гриней оттаскивали мешки с зерном от молотилки, грузили их в брички. Только отправили подводу Ивана Свереды, как Васютка, сидевший на скирде с биноклевой трубой, доложил:
      - Внимание! Едет обер-полицай Тадыкин. Выехал на бугор!
      Бедарка с Тадыкиным показалась на бугру, до которого было не менее двух километров.
      "Молодец, братан! - похвалил Егор Васютку. - Не проморгал, зорко смотрит".
      Тадыкин лишь вчера вернулся из Шахт, куда ездил по поручению атамана выяснить, остался ли целым колхозный ларек на территории городского рынка, и договориться с новыми базарными начальниками об открытии его. Ларек был целым, не сгорел, открыть его разрешили.
      Ригорашев сел на линейку, а ездовой Беклемищев взялся за вожжи; Витютя, Егор и Гриня поднялись в седла - в общем, все показывали приближавшемуся Тадыкину, что собираются отбывать куда-то по делам, втайне рассчитывая на то, что и Тадыкин не задержится на току, отправится вместе с ними.
      - А куда это Иван зерно повез? Почему не в амбары, в станицу? - с недоумением спросил Тадыкин, подъехав к ним.
      Ригорашев сказал, как всегда, неторопливо и рассудительно:
      - Ты бы, обер-полицай, не совал носа в мои атаманские дела. Уж не вздумал ли ты держать меня под контролем? Хватит с меня Варакушина и Климкова... Ну свезем мы семенное зерно в амбары, а подъедет интендантский транспорт герров и загребет его... Что мы тогда будем сеять, а?
      - Да что ты, Алексей Арсентьевич! - виновато сказал Тадыкмн. - Я так просто спросил. Ты не думай, сам понимаю, надо припрятать семена. Однако, при чем тут Варакушин и Климков? Ты думаешь, что они, эти самые... которые?..
      - Да что тут думать! Просто у них, у герров немцев, так заведено: друг дружку держать на мушке.
      - Да-а, похоже на то, - согласился обер-полицай. - Он мне сегодня донос принес на Семена Кудинова и Кузьму Анютиного, мол, разгуливают красноармейцы на свободе, страха божьего не знают. Арестовать, мол, их надо... На твоем столе, Алексей Арсентьевич, оставил я донос,
      - Так-так, - задумался Ригорашев. - Бездельник, работать не хочет, шмыгает, выслеживает. - Он раскрыл свой портфель, который всегда носил под мышкой, что-то записал, что-то прочитал и сказал: - Ладно. Лично приведи Варакушина на заходе солнца в управу... И все вы, которые тут, чтоб там были. При вас с ним поговорю. Поехали с нами, Петро Митрофанович, на свиноферму, а вы, хлопцы, - обратился он к Егору и Грине, - оставайтесь тут, поможете молотильщикам.
      Старый Беклемищев звонко чмокнул губами, понукая лошадей, линейка тронулась. За ней, как на привязи, потянулась бедарка с растерянным обер-полицаем.
      Егор подтолкнул Гриню:
      - Слышишь?.. Тадыкин наверняка держит при себе хороший бинокль, издалека углядел Ивана.
      - Да, я тоже так подумал! Дюже зоркие глаза у старого дядьки! - отозвался тот. - Я вот улучу момент, пошарю в его бедарке. Нам бы очень пригодился хороший бинокль.
      Тадыкин поставил Варакушина посреди кабинета под яркие лучи заходящего солнца, бившего в окно, как прожектор. Варакушин поклонился, здравия всем пожелал тихим, лживым голосом и руки сложил на животе, ожидающе глядя то на атамана, то на Тадыкина.
      Ригорашев раскрыл свой портфель, вынул из него какие-то бумажки и повел с ним такой разговор:
      - Ты вот тут донос принес, станичник Варакушин...
      - Не донос, а заявление...
      - Молчать! - рыкнул на него Тадыкин. - Как смеешь перечить атаману?
      - Да-да, ты уж лучше помолчи, станичник Варакушин, - сказал Ригорашев, не повышая голоса. - Когда потребуется, я разрешу тебе говорить. Вот ты принес донос на Семена Кудинова и Кузьму Анютиного и думаешь, что я их не арестую, потому что очень уж они нужны нам на молотьбе, ну, а ты потом побежишь доносить на меня помощнику коменданта, мол, так и так, Ригорашев покрывает бывших красноармейцев, возможных коммунистов, как ты тут пишешь... Однако зря ты так думаешь. Я арестую их... Но видишь ли, какое положение вещей сложилось: и на тебя донос поступил. Он у меня уже вторую неделю тут лежит, и я пока что не давал ему ходу. - Атаман заглянул под зеленое сукно на столе и будто бы стал читать. - Так, так... Тут пишется: Варакушин - активист Советской власти, лизоблюд и подпевала коммунистов. В протоколах колхозных собраний и митингов, которые сохранились, черным по белому написано, как он распинался в их пользу...
      - Так то ж я так! То ж я... - выговорил Варакушин помертвевшим голосом.
      Он, видно было, сильно испугался. Шапку выронил из рук и не заметил этого.
      - Герр комендант и его помощник в черной форме еще не знают про это, продолжал размеренно Ригорашев, - а когда узнают, то многое поймут: почему и отчего ты такой-сякой разный... Ты, наверно, хочешь спросить, где ж они, те самые протоколы, в которых записаны твои выступления?.. Они хранятся в архивах, а те архивы находятся в здании комендатуры. Знаешь ведь, в каком здании поместилась комендатура? То-то!.. Они быстро все выяснят, и попробуй им тогда объяснить, что ты те слова просто так говорил.
      Варакушин и руки умоляюще вытянул, и лицо жалобно перекособочил, но Ригорашев не позволил ему говорить.
      - Потом еще такое открылось, станичник Варакушин.. Ты продал две породистые телки...
      - Так то ж были колхозные телки! - выскочило у Варакушина, он с запозданием угрыз себя за язык.
      Все, кто сидел в кабинете атамана - Егор, Гриня, Витютя, Ион Григорьевич и Тадыкин, - смотрели на Варакушина сурово и безжалостно.
      - Ты все-таки продал их, негодяй! - Ригорашев даже стукнул кулаком по столу. - Правду люди говорили... Как же ты посмел?! Ты тут сильно погорел, станичник Варакушин. Те телки были не колхозные. Да, да!.. Когда ты гнал стадо туда, оно было советское, колхозное, а когда обратно погнал, то оно уже стало немецкое, и те телки стали немецкие, потому что находились они на оккупированной территории. Оккупированной, слышишь? А есть очень суровые приказы на этот счет у немецкого военного командования... Все добро, которое находится на оккупированной территории, принадлежит геррам немцам.
      Варакушин веревкой завился, простонал:
      - Господи боже мой, я же не знал!
      - Незнание приказов и законов в учет не берется... Ох и не любят же немцы воров и мошенников! Ох и ненавидят же их! Так что, станичник Варакушин, по этому твоему доносу я арестую Семку и Кузьму, возможных коммунистов, а по тому доносу - тебя арестую, подпевалу коммунистов, вора и мошенника. И лично препровожу в комендатуру вместе с доносами. А там суд скорый, станичник Варакушин. Вас всех рядышком на одной виселице вздернут
      Варакушин упал на колени и пополз к Ригорашеву, подвывая:
      - Христом-богом умоляю вас, Алексей Арсентьевич, порвите!
      Егору стало тошно от жалкого, трусливого поведения Варакушина. Да всем, кто находился там, было противно.
      Глядя в сторону, Ригорашев с кажущимся равнодушием протянул:
      - Не знаю, что с тобой делать, станичник Варакушин. Работать ты не хочешь, шмыгаешь по полям, подворовываешь.
      - Дайте любую работу, Алексей Арсентьевич!.. Исполню любое ваше приказание... Поверьте! - заклинал Варакушин атамана, все еще стоя па коленях.
      - Ладно. Встань. Порву твой донос. И тот донос порву... Думаю, договорюсь с тем человеком, что написал его. А тебе такое дело будет: в Шахтах на рынке мы открываем свой артельный ларек. Деньги нашему хозяйству нужны для оборота то дегтя, то гвоздей купить. А денег нет у нас, сам знаешь. Пропали артельные деньги... Так вот, назначаю тебя заведующим ларьком. Ты ведь торговал в нем одно время, знаешь это дело. Да смотри не проворуйся, как было у тебе однажды...
      - Упаси боже! Да я...
      - Цыть! Слушай дальше, С торговли тебе и охраннику ларька проценты будут идти. Завтра обоз соберем. Лук есть у нас, фасоль, просо прошлогоднее. Петро Митрофанович, а кого из полицаев прикрепим к нему для охраны ларька? обратился Ригорашев к Тадыкину.
      - Климкова, думаю, прикрепить надо, он по-немецки знает; пригодится им это и в дороге, и в городе, - ответил обер-полицай, как будто в размышлении.
      Егору было известно: они обо всем еще раньше договорились.
      - Ну, на том и порешили, - заключил атаман. - Иди пока, станичник Варакушин, помоги полицаю Климкову навести порядок в холодной.
      Варакушин пятился задом до самой двери, раскланиваясь и бормоча слова благодарности.
      Некоторое время Ригорашев сидел за столом молча, окаменело, ничем не выдавая своих переживаний, затем вымолвил устало: