Внуки красного атамана

      - Митенька, мы тебе не граждане судьи, а товарищи, - мягко заметила Даша.
      - Этим ножиком Пауль чикнул меня по уху, - заявил Васютка.
      - Витоля Ненашков! - строго сказала Даша. - Чем больше ты будешь врать, тем хуже будет для тебя. Говори правду и признавайся во всех своих подлостях. А будешь врать, я не стану тебя защищать.
      - Ну мой, ну мой! - закричал Витоля, судорожно всхлипывая. - Ну выслеживал вас! Масюта всегда говорил, что вы все - кровные враги, а наши друзья по тюрьмам гниют да в Сибири гнуса кормят. Батя тоже так говорил! Не убивайте меня... Я все расскажу. Вы не знаете Масюту. Он говорил мне: учись быть барином...
      - Ты про другое рассказывай. Мы про это сами знаем, - перебил Егор. Забыл, как я тебе морду бил за такие дела?
      - Разнюнился, контрик, рассоплился, - сердито сказал Васютка, державшийся до этого более или менее спокойно. - Ты про своего дядю-диверсанта расскажи...
      - Расскажу, расскажу, Васюточка, - угодливо откликнулся Витоля. - Это Пауль заставлял меня бить тебя... Правда ж ведь, Васюточка?
      - Иди ты, жаба! - отрубил Васютка.
      - Замовчите оба, - остановил их Гриня. - А ты, подсудимый, отвечай на мои вопросы... Откуда взялся Пауль? Шо он тут делал?
      - Он из Германии приехал шпионить. В Ростове целый год жил, опосля у нас два месяца.
      Гриня потерял самообладание, закричал во весь голос:
      - А чого ж ты, вражина, не заявил Советской власти?! Да он же столько вреда нам наделал!
      Витоля поднял плечи, настороженно глядя на Егора. Он боялся говорить правду, но и лгать не мог, страшась накликать на себя еще большую беду.
      - Чего б я стал доносить на своего дядю?.. Я боялся. Меня сразу бы убили...
      - Нечего с ним рассусоливать, он конченый враг Советской власти! - сказал Гриня. - Як вспомню, сколько на переправе людей было побито, - сердце останавливается. А они, гады, ракетами показывали фашистам, куда бомбы кидать!.. Не хочу с ним больше балакать!.. Ёра, застрели его зараз же! Это я тебе говорю, як судья... Застрели!..
      - Спокойно, Гриня, - сказал Егор. - Продолжай суд, Витоля опустился на бочонок, завыл:
      - Они меня застав-ля-ли... запу-га-ли... Я не хотел... Даша поднялась. Руки у нее дрожали. Она была очень взволнованна. Не смотрела на Витолю. Испытывала к нему отвращение, ненависть и жалость. Произнесла с расстановкой, боясь, что сорвется голос:
      - Слушай, Витоля... Что ты скулишь, ползаешь, как червяк? Ты нас не разжалобишь. Ты жалкий и мерзкий... Можешь ли ты быть человеком?.. Ты же учился вместе с нами, и к тебе хорошо относились в школе. Тебе нравилось работать с нами... Виктор Васильевич Уманский даже хвалил тебя... Скажи, чей ты? Русский или немец? У тебя Родина есть?.. Послушай, мне не хочется тебя защищать, но я должна защищать....
      Даша повернулась к Егору и Грине. Их поразило выражение ее лица: оно было и гневным и сострадательным, и очень серьезным. Она продолжала:
      - Как защитник подсудимого, скажу следующее. Если бы у него были другие родители и другая родня, он бы не стал предателем и фашистом... Они испортили его... Не надо его расстреливать... Его воспитали как раба, как холуя, и он поддался - в этом вина Витоли... И мы тоже виноваты в том, что он стал таким. Он хотел стать пионером, а его били. А мы не защитили его... Даже Виктор Васильевич однажды пригрозил Масюте, что притянет его к ответу за издевательство над внуком, но, наверное, забыл зайти в стансовет...
      - Нет, Виктор Васильевич не забыл, - прервал ее Витоля, слушавший Дашу, кусая губы до крови. - Он заходил... Масюту и папаню вызывали в Совет, ругали... А они пришли домой и спустили с меня шкуру. Маманя обороняла меня, а они и ее побили.... - Витоля зарыдал, закрыв лицо руками, порывался что-то сказать, но не мог: стал мучительно икать. Наконец проговорил: - Застрелите меня!..
      - Успокойся, Витоля, - сказала Даша. - Мы не будем тебя расстреливать...
      - Васютка, Митенька, отведите его в угол! Суд будет совещаться, - хмуро сказал Егор и, когда те отволокли Витолю в дальний угол, сердито спросил у Даши: - Ну, а что ты думаешь с ним делать? Куда его денешь? Одно остается расстрелять. Не выпускать же его на волю?
      - Оставим в подвале, - устало ответила она. - Будет сидеть тут, пока придут наши...
      - Да они же будут искать его, все в станице перевернут!..
      - Треба у него выпытать, шо он знает про фашистов, шо они замышляют против наших людей, - сказал Гриня.
      - Ладно, - согласился Егор. - Если скажет - оставим в живых, а нет - лабец ему!.. Конвоиры, сажайте предателя Ненашкова на скамью подсудимых.
      Васютка и Митенька исполнили его приказание. Витоля с трудом удерживался на бочонке: его качало из стороны в сторону.
      Гриня постучал карандашом по столу.
      - Ну, Витоля, Витольд Ненашков, даю тебе последнее слово. Говори, шо ты знаешь про фашистские дела. Шо замышляют против советских людей твой батько-атаман, шпион Пауль и полицаи?
      Продолжая судорожно икать, Витоля посмотрел на него мутными, безразличными глазами.
      - Говори, Витоля, если ты еще не конченый предатель и враг, - сказала Даша. - Наши вернутся. Фашистов разбили под Москвой и теперь бьют по всему фронту...
      - Я знаю... Я скажу... - проговорил Витоля, икая. Даша подала ему кружку воды. Он выпил ее до дна. Сидел сгорбившись, опираясь локтями о колени, отупело-равнодушный.
      Они ждали молча, в упор глядя на него. На широком плосковатом лице Витоли выступил частый пот.
      - Зараз вспомню, - заговорил он глухо. - Девчат незамужних и комсомолок собираются отправлять в Германию. Батя уже получил такой приказ из комендатуры. И вас отправят, Гриню и Егора. Пауль сказал: интересно с наследника красного атамана раба сделать. Пауль собирается казаков вербовать в армию генерала Краснова. Генерал сейчас в Ростове.
      Короткопалой ладонью вытер пот на лице и задышал шумно, будто выполнил непосильную работу.
      - Что ты знаешь про "арнаутку" и про гибриды? И что говорят немцы про них?
      - Штопф как зашел к нам в первый раз, так зараз же спросил Пауля: как, мол, поживает "арнаутка" Уманского.
      Потом приказал поставить охрану около нее. Когда ее сожгли, Штопф чуть не сдурел. На батю с пистолетом кидался, Пауля обозвал идиотом и свиньей... Говорит, не уберегли, собаки, добро для великой Германии... Ну, а когда я сказал ему про гибриды, он подобрел...
      - Откуда ж Штопф узнал про "арнаутку"?
      - Пауль ему еще в прошлом году сообщал, что Уманский выводит новый сорт пшеницы.
      - Вот заразы! - возмутился Васютка.
      - Почему Штопф так сильно цепляется за "арнаутку"? - спросил Егор, с большим вниманием слушая Витолю.
      - Все Штопфы - богатые помещики. Хлебом торгуют. Про "арнаутку" Штопф говорил, это дорогой сорт пшеницы. За нее итальянцы и аргентинцы, мол, будут платить золотом, килограмм за килограмм. Ну, Штопф будто хочет преподнести Гитлеру подарок... Пауль говорил бате, что за ней в субботу придут машины.
      - В субботу?! - всполошился Егор. - А сегодня пятница!..
      Кончаем балачку. Я снимаю свое предложение о расстреле. Голосую за тюремное заключение.
      За это проголосовали все.
      Витоля сидел, опустив голову, безучастный ко всему. Гриня свернул протокол трубочкой, обратился к нему:
      - Мы будем кормить тебя. А як придут наши - сдадим в НКВД. Только не кричи задарма, все равно никто не почует. Фонарь нехай горит... Вот тут на столе я тебе оставил бумагу и карандаш.
      - Бумагу и карандаш, - машинально повторил Витоля.
      - Ну, может, напишешь матери, мол, жив-здоров, не журитесь.
      Не мог знать Гриня, какой цели послужат оставленные им карандаш и бумага.
      Глава одиннадцатая
      - Даша, беги в станицу, предупреди девчат, пусть прячутся, если не хотят ехать в Германию работать на фашистов, - сказал Егор, когда они вышли из подвала. - А мы пойдем на Егозинку. У меня есть план, как в амбар забраться.
      - Ох, смотрите, хлопцы, осторожно! - сказала Даша. С мыса, заросшего лебедой и бодяком, где они залегли, хорошо был виден амбар. Задняя стена почти на метр нависла над рекой. Председатель колхоза все собирался оттащить амбар подальше, но ему отсоветовали: берег из каменных пластов, его не скоро размоет, а из такого положения удобно ссыпать хлеб по лоткам в баржи.
      "Может, оно и лучше, что не оттащили амбар с обрыва", - подумал Егор.
      Летом, в сухие дни, Егозинка, питаемая холодными ключами, которые пробивались из глубин подземного каменного кряжа, была прозрачной, искрящейся веселыми бликами. Но в паводки и половодье река завивала свое течение кудряшками-водоворотами и у крутых излучин шипела, как рассерженная змея, выступы камня стесывали с ее боков пенную стружку.
      Сейчас, после обильных июльских дождей, Егозинка была именно такой. Вода сильно поднялась. Ольхи, росшие в расщелинах каменистого берега, полоскали в ней свои ветви. Мутные струи с клокотанием проносились мимо, кружа в коловертях сучья, траву и всякий мусор.
      - Подождите меня здесь, а я сплаваю к амбару поближе и все высмотрю, сказал Егор, поднимаясь с земли.
      - Ты шо?? - испугался Гриня. - Утопнешь. Смотри, какие водовороты засосет тебя.
      Егор и сам подумывал об этом, но ответил с наигранной небрежностью:
      - Не каркай, а то и в самом деле испугаюсь. Он отдал пистолет Грине, разделся до трусов. Сырой ветер обдул его, белые волоски встали торчком. На загорелой спине резко выделялись полосы розово-блестящей кожи: следы, оставленные плетью и шомполом.
      Гриня подал ему английскую булавку.
      - Приколи к трусам. Если судорога скорче ногу - довбони ее булавкой.
      Егор спустился к воде по выступам каменных пластов, торчащих из крутояра. Если бы там, у амбара, были такие же выступы Хоть бы какой-нибудь паршивенький выступчик, чтоб зацепиться за него, прилипнуть к берегу. Страшно нырять, нет слов, однако медлить нельзя. Он знает, что друзья наблюдают за ним, пусть не думают, что он боится. Глубоко вздохнув, Егор оттолкнулся от пласта. Холодная вода стиснула его, поставила на голову, завинтила штопором. Затрещало в ушах вода больно надавила на барабанные перепонки. В голове мутилось, она хмелела, как от вина. Невыносимо захотелось вздохнуть: грудь заходила судорожно, но тянуло и тянуло в мутную глубину. "Не выдержу!" - обожгла мозг трусливая мысль. За веками вспыхивали красные хлопья. "Выдержу! Я могу!" - настойчиво повторял он, заглушая страх.
      Раскинул руки, развел ноги - слышал об этом как-то, - и его выбросило на поверхность недалеко от амбара. Он задышал, радуясь необыкновенному вкусу воздуха, настоенного на тополевых и ольховых листьях. Подумал: "Ничего страшного, главное - удержать воздух".
      Пенистая струя стремительно несла его вдоль берега, вставшего справа отвесной обглаженной стеной. Здесь каменные пласты стояли торчком.
      Вот и амбар. На обрыве под ним - ни выступа, ни выступчика. Не за что было зацепиться. Руки заскользили по обглаженному камню, и он больно ударился животом о подводный порог - корень обрушившегося пласта. Охнул, но не растерялся - обрадовался удаче, - вцепился в него изо всех сил.
      Отдышался и выбрался на подводный порог. Амбар козырьком нависал на высоте около двух метров. Были видны широкие трухлявые доски пола. Прижимаясь спиной к обрыву, Егор осторожно двинулся к середине амбара, нащупывая ногами узкий каменный порог, скрытый мутной бурлящей водой. Здесь, под двустворчатой дверью (Егор не раз бывал в этом амбаре и знал, что дверь была двустворчатая), ладони на две выдавался конец балки. Она подгнила, но вполне могла выдержать вес человека. На торец можно накинуть веревку и подняться наверх. Дверь открывалась внутрь, запиралась крючком - это он тоже хорошо помнил. И между створками есть щель, ничего не стоит откинуть крючок ножом. Вряд ли полицаи удосужились поставить на дверь какой-нибудь дополнительный запор. Ведь они, наверное, считают, что со стороны реки никакой черт не сможет забраться в амбар. Если бы это было так!..
      Воздух со свистом задувал под козырек амбара. Егор прислушивался. Бормотала, всплескивала вода под обрывом, да наверху шумела, подсушенная зноем, листва на старых осокорях. Скользнув в воду, Егор перевернулся на спину. Убедился: между створками двери была довольно широкая щель, перечеркнутая посередине ржавой полоской - крючком.
      Струя понесла его на горбу, покачивая и кружа, как щепку. Амбар быстро отдалялся. Высокий берег закрывал от глаз весовую, где Афоня и немец играли в карты. Солнце, закрытое тучами, поднималось к полдню.
      Река вынесла и выбросила его на песчаную отмель у буерака, там, где берег опускался к воде и течение не было таким стремительным. Возвращаясь к нетерпеливо ожидавшим его друзьям, забежал домой за веревкой.
      - Мы думали, тебе уже конец: нырнул - и нет его. А потом смотрим вынырнул. Ну, напереживались! - возбужденно сказал Васютка.
      - Ох и смелый же ты, Ёра! - воскликнул Митенька.
      - Ну что там? - спросил Гриня.
      - Скажу прямо - страшно! Можно и не выплыть. Крутит, волокёт на глубину до самого дна. Аж в голове пищит! Кто сробеет - баста, ваших нет! Так что опасно: и утонуть можно, и в амбаре могут зацобать - пощады не дадут. - Он со строгой придирчивостью оглядывал лица друзей. - Неволить никого не буду. Кто захочет, тот и пойдет... Так что, добровольцы, - два шага вперед.
      Гриня, Васютка и Митенька шагнули на середину лужайки. За Васютку Егор был спокоен. Низенький, но грудь широкая, мускулы выпуклые. Гриня худой, но жилистый. Выдержит. Однако насморк заработает наверняка, и его большой нос посинеет, как баклажан. А Митенька...
      - Нет, Митенька, ты плохо плаваешь, - сказал Егор.
      - Ёр, я вышмыгну, если меня засосет на глуботу! - страстно убеждал Митенька. - Я только с виду такой. Я - крепкий. И не боюсь...
      - Я знаю, ты сильный и смелый, но ты должен остаться. Ненашковы, наверное, уже кинулись искать Витолю. А если ты утонешь, нам хана. Они подумают, что мы и Витолю и тебя кокнули. Понимаешь? Ты придумай что-нибудь про Витолю и зайди к ним. Они обязательно спросят про него. Они же думают, ты его друг... Понимаешь?
      - Понимаю.
      Митенька склонил кудлатую голову. Выгоревшие желтоватые волосы трепал ветер, и он, тонкий, длинношеий, был похож на цветущий подсолнечник, качающийся в непогоду.
      - Я вдвоем с Гриней поплыву. Мы и вдвоем справимся. А ты, Васютка, нашу одежду и обувь отнесешь к берегу на край Федькиного яра. Знаешь, там верба толстая лежит?..
      Гриня разделся. Егор опоясался веревкой и ремнем, на котором висели кобура с пистолетом и нож Витоли. Крепко пожал руку Митеньке и Васютке:
      - Если с нами что случится... Нет, ничего не должно случиться... Ну, вы сами знаете, что надо делать. Никому ни гу-гу.
      Васютка тотчас сложил одежду в Егорову сорочку, завязал в узел, обувь связал за шнурки, перекинул через плечо и побежал через атаманский сад к Федькиному яру.
      Егор и Гриня спустились к воде, подышали глубоко и нырнули один за другим.
      Митенька смотрел на реку, в тревоге прижав руки к груди. Вдоль всей излучины играли водовороты, всасывая мусор, смытый дождями с берегов. Из водоворотных воронок раздавались жуткие звуки: казалось, это неведомые страшные чудища жадно пьют и никак не могут напиться поды.
      Долго, немыслимо долго не показываются ребята на поверхности реки. У Митеньки слезятся глаза от напряжения. И когда они выныривают неподалеку от амбара, Митенька от облегчения тихо смеется. Ему хорошо видно, как Егор, первым выбравшись на подводный порог, подает руку Грине. Потом он сматывает с себя веревку и закидывает ее на конец балки. Гриня держит веревку, а Егор поднимается по ней. Вскарабкавшись на выступающий конец балки, он становится на него и приникает к двери. Теперь Митеньке не видно, что он делает. Наверное, откидывает крючок ножом. Не иначе, ему удается это сделать, потому что он совсем исчезает из поля зрения... Вот по веревке лезет Гриня. Егор, высунувшись из дверей no пояс, втягивает его в амбар.
      Митенька вытирает вспотевший лоб и бежит, пригнувшись, на край зарослей посмотреть, что делают часовые. Они выглядывали из весовой. К ним шла тетя Фрося с большой кошелкой. Она несла обед. "Хорошо, - думает Митенька, - Афоня и немец будут жрать, у них будет трещать за ушами, и они не услышат, как ребята высыпают "арнаутку" в воду, и не увидят их, когда они поплывут с мешками колосьев; крепкий самогон замутит им глаза..." Все сжимается в груди Митеньки в маленький болезненный комочек. Он очень боится за своих товарищей, ему не хочется уходить отсюда, но, помня поручение Егора, торопливо спускается в балку и бежит по тропинке в станицу.
      Затащив Гриню в амбар, Егор нетерпеливо бросился к мешкам с колосьями. Целы, все четыре!.. И если целы записки. Уманского - будет счастлива Даша беспредельно. Где тут номер четвертый?.. Егор развязал мешок, сунул руку по локоть в колючие колосья. Нащупал плотный сверток, обернутый клеенкой и опутанный шпагатом.
      - Гриня, тут записки...
      Они прислушались к звукам извне. До них доносился лишь шум жестких листьев на корявых осокорях да плеск воды под берегом. Ветер дул со стороны весовой. Егор подошел к наветренным, таким же двустворчатым дверям, приник к щели. Широкое окно весовой выходило в сторону амбара, и Егор увидел: тетя Фрося, зайдя в помещение, выкладывала из кошелки еду на стол. При виде литровой бутылки с самогоном невысокий плотный немец засмеялся и что-то сказал, похлопывая тетю Фросю по спине. Афоня самодовольно ухмылялся.
      Егор оторвался от щели. Он щелкал зубами от холода и нервного напряжения. Расстегнув кобуру, как можно спокойнее сказал:
      - Они сели обедать. Молодчина тетя Фрося: вовремя принесла обед и целую литру самогону, как и уговаривались. Так что не бойся, Гриня.
      Егор стянул с вороха "арнаутки" брезент.
      - Будем загребать пшеницу брезентом и ссовывать за порог. Так быстрей управимся.
      И полилась за порог золотая "арнаутка" Уманского. Тяжелая, словно дробь, она со свистом и шипом вонзалась в воду. Быстрые струи подхватывали ее и уносили прочь, рассеивая по дну бурной, напитанной дождями, Егозинки. Время от времени они поглядывали в щель: что там, в весовой, делается?
      Когда тетя Фрося ушла, ворох пшеницы заметно уменьшился. Афоня и эсэсовец догрызали утку, допивали остатки самогона. И вдруг затянули "Катюшу".
      - Моя стратегия оправдалась, - сказал Егор. - Нехай веселятся, гады, после поплачут...
      Потом они пели "По Дону гуляет казак молодой", "Волга-Волга, мать родная" и другие песни. А когда эсэсовец запел о ефрейторе Гансе, Гриня, заглянувший в щель, сдавленно воскликнул:
      - Афоня идет!
      - Тихо. Замри! - сказал Егор.
      Он вынул из кобуры пистолет, отвел предохранитель. Приник к щели.
      Афоня шел к амбару, держа винтовку под мышкой. На красной, опухшей от частых пьянок роже блуждала улыбка. Он зашел за амбар слева. Егор передвинулся к боковой стене:
      Афоня мочился в реку с обрыва. Гриня, вытаращив глаза, зашептал:
      - Жаба, жаба, на тебе дулю... Афоня за угол не заглянет - опасно: почва под углами амбара со стороны реки обрушилась. А если выглянет, держась за угловые связки досок, то увидит или не увидит, что дверь открыта?.. Доски на боковой стене амбара плотно пригнаны - ни одной щелочки. "А что, если Афоня Господипомилуй заглянет в амбар спереди через щель в двери?" - подумал Егор, и у него враз запекло в желудке.
      Афоня вдруг завыл, подпевая эсэсовцу:
      - Майне либе Ганс...
      За стеной послышался неровный топот, шаги удалялись все дальше, дальше, в сторону весовой, и Егор свободно вздохнул.
      - Приспичило ему! - сказал он, пряча пистолет в кобуру. - Берись, Гриня, за брезент. Пошли!
      Они загребали брезентом "арнаутку", как бреднем рыбу, волокли к невысокому порогу, и она перехлестывала через него, стекая золотым потоком в роду. Егор подгребал зерно с боков, вычищал его из пазов между досками. От непрерывной работы тело наливалось тяжестью, руки деревенели, пальцы сводило судорогой. Обливаясь потом, тяжело дыша, он шептал:
      - Давай, Гриня, давай!.. Не будет проклятому Гитлеру гостинца от донских казаков, дулю с маслом получит он!
      И лилась, лилась в воду драгоценная "арнаутка" Уманского.
      Егор вдруг остановился, внимательно оглядел пол вокруг вороха и стал выковыривать ножом деревянные затычки, забитые когда-то в широкие щели между досками пола.
      - Зачем ты это делаешь? - спросил Гриня.
      - Да надо же спасти хоть немного "арнаутки" на развод. Зерно натечёт под амбар - он ведь стоит на каменных блоках, под ним пустота - а потом затычки поставим на место, и они, гады, ни о чем не догадаются Давай нагребем зерна на дырки, пусть вытекает потихоньку. Позже, когда все утихнет, мы его отсюда достанем и спрячем.
      А в это время Митенька в который уже раз проходил мимо двора Ненашковых, подпрыгивая, заглядывая через новый забор, сбитый из колхозных досок. В кухне Масюта ругался со своей невесткой, матерью Витоли.
      - Куда ты, вонючий козел, послал моего сына?! - кричала она. - Зараз же разыщи его!
      Что отвечал Масюта - Митенька не мог разобрать: речь старика была гугнива, невнятна. Он отчетливо произносил лишь ругательства.
      Атамана Гордея дома не было. Он находился в управе. Переборов нерешительность и робость, Митенька постучал в калитку.
      Звякнул засов. Масюта осторожно выглянул из-за двери. Митенька поклонился:
      - Доброго здоровьечка, Максим Варламович! Здравствуйте, уважаемый! Я вот Витольда Гордеевича пришел проведать.
      Масюта, вытянув губы, зачмокал.
      - А-а, это ты, куршивый Митенька! А Витольда нет. Отсутствует, значится.
      Белесые глаза Масюты бегали, ни на чем не останавливаясь, усы и борода дико встопорщены.
      - Не вернулся еще, - с притворным разочарованием сказал Митенька.
      - А куды он ушел? - с подозрительной поспешностью спросил Масюта и, распахнув калитку настежь, втащил Митеньку во двор. - Куды он ушел, ты знаешь? А ну скажи!
      Поведение Масюты напугало Митеньку, но он, глуповато улыбаясь, ответил, подделываясь под слог Масюты:
      - Вчерась под вечер он мне сказал: собираюсь, грит, Митенька, мой слуга и друг закадычный, пойти в одно место по сурьезным делам. Я молил его, ажник на колени становился, просил взять с собой. А он - ни в какую!.. Грит, ты, Митенька, до этого не дорос.
      Отпустив его руку, Масюта опять распустил губы в самодовольной ухмылке:
      - Ишь ты! Он такой, в меня удался... И не сказал, куды пошел?
      Митенька горестно покачал головой:
      - Не сказал, отослал домой. Иди, грит, Митенька, и помолись господу богу за мою удачу.
      - Гм, не сказал. Секретный он. Весь в меня, - пробормотал Масюта рассеянно.
      Он думал о чем-то другом или, может быть, совсем потерял нить мысли, забыл, о чем говорил с Митенькой. Уставившись на него пьяными глазами, вытянул кадыкастую, морщинистую, как у стервятника, шею и сказал дыша самогонным перегаром:
      - Ты щево не кланяешься мне, дерьмо собачье? Обнаглела, дрянь голопузая... Пошел вон!
      Митенька выскочил на улицу, задыхаясь от ненависти и отвращения к гнусному старику. А тот грохнув запором, закричал во дворе:
      - Уважай меня, почитай! У меня все сыны - фашисты. И я сам себе фашист.
      Митенька шмыгнул в кусты бузины, спустился в балку и по ней - к Дашиному двору.
      Даша, как вернулась, вместе с матерью и ее подругами, надежными женщинами, обежали станицу, передали девчатам: прячьтесь, иначе увезут в Германию на рабство. Потом Даша и Надежда Ивановна стали ждать...
      - Да-ша-а, - послышался протяжный тоненький голосок у дверей.
      - Митенька!.. Наконец-то! - Даша выбежала из комнаты, привела Митеньку. Ну, говори, где они? Успели забраться?
      - Успели, успели!.. Я видел, как они... Им не дали поговорить. Во дворе залаяла собака. Около двора остановилась автомашина. Кто-то закричал:
      - Хозяйка, где ты?!
      - Это рябого Бардадыма черт принес! - сказала Надежда Ивановна и отозвалась: - Туточки!
      В горницу вошли немецкий солдат и старший полицай Поживаев, которого уже окрестили Бардадымом.
      Митенька тотчас вытянул шею, словно проглотил кость, и стал улыбаться, как дурачок, кротко и задумчиво.
      - Надежда, есть работа на благо великой Германии, - с ухмылкой сказал Бардадым. - Гостинец отгрузить Гитлеру надо, "арнаутку" Уманского.
      - Да, да, тетка! - сказал немец. - Аллес ком, ком!.. Арбайтен бистро.
      - Вы тоже, - полицай показал пальцем на Дашу и Митеньку - Берите ведра с собой, не жменьками же будете грузить пшеницу на машины.
      Митенька едва нашел силы сдвинуться с места и подняться в кузов автофургона. Там уже было полно женщин и подростков Туманилась голова. Слабо трепыхалась единственная мысль: "Наврал, проклятый Витоля! Говорил, автомашины придут завтра.."
      Даша, чувствовавшая себя не лучше Митеньки, обняла его за плечи,
      За автофургоном в сопровождении вооруженных мотоциклистов ехала легковая автомашина. В ней сидели Штопф, его помощник Пауль и атаман Гордей.
      Возле амбара стояли еще два автофургона. У дверей перекуривали немцы и Афоня Господипомилуй.
      Почти в беспамятстве видел Митенька, как к дверям амбара подошел Штопф, как перед ним вытянулся Афоня. Штопф достал из кармана ключ, воткнул его в большой висячий замок. Повернул. Его негромкий щелчок прозвучал для Митеньки оглушительным выстрелом.
      Подобострастно, пьяно улыбаясь, Афоня распахнул дверь и широким гостеприимным жестом пригласил Штопфа войти в амбар.
      Немец вошел широким шагом, за ним последовали остальные. И остановились, ошеломленные, озираясь. Афоня попятился, онемев от ужаса: амбар был пуст. Пол был подчистую вылизан. Еще одно успел заметить Митенька: двустворчатая дверь от реки была закрыта и заперта на большой ржавый крючок.
      - Майн готт! - завопил Штопф, выкатывая глаза. - Вас ист дас? Во ист "арнаутка"?
      Лицо его побагровело до синевы. Он повернулся к Афоне, выдирая короткими пальцами вальтер из черной кобуры:
      - Во ист "арнаутка" Уманский?! Партизанен?! Расстрелять!
      Солдаты из охраны ворвались в амбар, клацая затворами автоматов. Другие оттеснили женщин и Митеньку от амбара.
      Афоня упал на колени перед Штопфом: тот топал ногами и целился ему в лоб.
      - Я не партизан... Господин комендант, не убивайте! Я сердечно предан немцам!..
      Штопф изо всей силы ударил его сапогом в лицо. Хлюпая кровью, Афоня ловил ноги Штопфа, пытался поцеловать сапоги:
      - Я не виноват, господом богом клянусь!.. Господин Пауль Максимович, кланяюсь в ножки вам. Спасите! Я заплачу... У меня золото есть. Много! На Среднем острове спрятано...
      Пауль что-то сказал Штопфу быстро, негромко Тот, перестав кричать и топать ногами, с минуту постоял в отупении, затем сказал своим охранникам, показав на Афоню и эсэсовца, который охранял амбар.
      - Взять! На допрос!
      Пауль приказал солдатам гнать прочь людей. Солдаты закричали:
      - Вэк! Нах хаузе! Шнель[10]!
      Оглянувшись, Митенька увидел, как Пауль, с перекошенным от злости лицом, подошел к сгорбившемуся от страха брату Гордею и залепил ему такую пощечину, что у того мотнулась голова.
      Даша и Митенька побежали впереди женщин. Им не терпелось встретиться с Егором, Гриней и Васюткой и рассказать о том, что произошло в амбаре.
      Глава двенадцатая
      Весть об исчезновении "арнаутки" быстро распространилась по станице. История, передаваемая из уст в уста, обрастала невероятнейшими подробностями.
      Егор, Митенька и Даша сидели за столом под грушей около кухоньки. Панёта угощала их борщом с молодым петушком.
      - Не иначе как отвели глаза Афоне добрые люди, - говорила она. Замки-запоры целы, а "арнаутку" кубыть корова языком слизала. Может, освободится таперича Фрося от своего благоверного.
      Егор посмеивался, подмигивая Митеньке и Даше, с редким аппетитом ел борщ. Все обошлось как нельзя лучше. Правда, пришлось ему понервничать, когда стал накидывать крючок обратно на петлю. Одеревеневшие пальцы едва удерживали нож, которым он поддевал крючок. А тут на старый ток подъехали автофургоны. Гриня уже далеко отплыл с мешками колосьев, связанных веревкой. А он все никак не мог набросить крючок. Ноги дрожали, чуть было не сорвался с выступа балки. А так хотелось накинуть крючок на петлю, запереть дверь, чтобы поломали голову фашисты. Наконец ему удалось это сделать. Он спустился вниз, на подводный порог, утопил остаток веревки и нырнул. Кобура с пистолетом и ножом тянула под воду, и ему, сильно уставшему, пришлось крепко напрягаться, грести из последних сил, чтобы не пойти на дно. Выбрались на берег с Гриней благополучно. Васютка с одеждой ждал их в условленном месте. Мешки с гибридами спрятали в Федькином яру, там, где лежали части с трактора и молотилки...
      - А что, правду люди говорят, что Афоня кричал при народе, будто золота у него много спрятано? - спросила Панёта.
      - Говорил, говорил, - отозвалась Даша. - Золото, сказал Афоня, на Среднем острове спрятано.
      - Ах собака! - воскликнул Егор. - Ведь он тогда, на суде говорил, что никакого золота не нашел, даже не успел осмотреть острова, мол, Осикора сделал ему засаду в камышах. А теперь защемили ему хвост, так он и золота не пожалел... Значит, на Среднем острове?.. Ну, мы это учтем.
      Егор зажег па огороде кучу мусора, приготовленного заранее. Густой дым потянуло в сторону гиблых низов. Это был сигнал для Конобеева: "Тревога! Жду у сухого тополя!" Так: было с ним условлено в прошлый раз.
      Пришел Гриня, и они вчетвером отправились в атаманский сад с ужином для Витоли. Багровое солнце спускалось за тучами к горизонту. Сквозь прорехи раздерганных туч пробивались снопы красных лучей. Они подкрашивали верхушки старых деревьев, с которых срывались пожелтевшие листья.
      В подвале было тихо и темно. Фонарь почему-то не горел, хотя керосина было достаточно - в углу стояла целая бутыль.
      - Витоля! - позвала Даша.
      Егор испугался. Неужели Витоля каким-то образом сумел, выбраться отсюда?! А если его кто выпустил?! Лихорадочно тряс спичечный коробок, никак не мог захватить спичку непослушными пальцами.
      - Витоля, - сказал Гриня, - ты спишь? Громко стрельнула спичка. Ее неяркий огонек раздвинул подвальную тьму.