Глава 9

Секс у нас с Люком случался редко: условий для этого не было – ни он, ни я не имели отдельного жилья, – и удовольствия я от этого, как бы ни притворялась, никакого не получала. Мы никогда не обсуждали эту тему. Каждый раз, когда мы все-таки оказывались в постели, Люк пробовал и так, и сяк, но его ухищрения ни к чему не приводили. Ни ему, ни себе я не могла объяснить, отчего я оказалась в постели такой бездарной.

– Странно, – как-то раз сказал Люк, когда мы лежали у него в спальне после школы. Его родители уехали на день в Сан-Антонио, и дом пустовал. – Ты самая красивая девчонка, с какой я когда-либо встречался, самая сексуальная. Я не понимаю, почему ты не можешь... – Он умолк, подсунув руку под мой голый зад.

Я знала, о чем это он.

– Вот что получаешь от свиданий с мексиканской баптисткой, – сказала я. Он засмеялся, и его грудь заколыхалась под моим ухом.

Я поделилась своей проблемой с Люси, которая недавно рассталась со своим парнем и теперь встречалась с помощником менеджера из кафетерия.

– Тебе нужно встречаться с парнями постарше, – авторитетно заявила она. – Мальчишки из средней школы в этом деле ничего не смыслят. Знаешь, почему я бросила Томми?.. Он всегда так накручивал мои соски, будто ловил по радио нужную волну. И какое, к черту, после этого удовольствие! Скажи Люку, что хочешь пообщаться с другими.

– Уже не придется. Он и так через две недели уезжает в Бейлор[10]. – Мы с Люком пришли к согласию, что хранить друг другу верность во время его учебы в колледже будет нереально. Это не был разрыв в прямом смысле – мы договорились, что будем встречаться, когда он будет наезжать сюда.

Я испытывала смешанные чувства по поводу отъезда Люка. С одной стороны, я с радостью предвкушала возвращение свободы. Выходные снова будут безраздельно принадлежать мне, да и необходимость ложиться с ним в постель отпадет. Но все-таки без него будет одиноко.

Я решила целиком и полностью посвятить себя Каррингтон и учебе. Я решила стать образцовой сестрой, дочерью, подругой, ученицей, в общем, образцом ответственной молодой женщины.

День труда выдался сырым. С прокаленной солнцем земли в бледное дневное небо поднимался пар. Однако ежегодно проводимым в округе родео и выставке скота жара была не помеха. На ярмарочной площади яблоку негде было упасть: все ее пространство было сплошь покрыто мозаикой торговых палаток с кустарными изделиями и столами с разложенными на них ножами и огнестрельным оружием. Там организовывались катания на пони, соревнования лошадей-тяжеловозов, выставки тракторов и бесконечные ряды прилавков с едой. В восемь вечера на открытой арене ожидалось родео.

Мы с мамой и Каррингтон приехали в семь. Мы собирались поужинать и навестить мисс Марву, которая арендовала киоск для продажи собственных работ. Я толкала вперед коляску по пыльной разбитой земле и со смехом смотрела, как забавно Каррингтон крутит головой, стараясь проследить взглядом за гирляндами цветных лампочек, которые оплетал и центральный фуд-корт.

Участники ярмарки в основном были одеты в джинсы с массивными ремнями и ковбойки с длинными рукавами на манжетах, карманами с клапанами и застежкой на перламутровых кнопках спереди. Наверное, половина всех мужчин разгуливали в белых, черных соломенных или отличных фетровых шляпах «стетсон», «миллер» или «резистол». Женщины ходили в облегающих джинсах или юбках из жатой ткани и ковбойских сапогах с вышивкой. Мы с мамой надели джинсы, а Каррипгтоп нарядили в джинсовые шортики с застежками изнутри. Я подобрала ей маленькую розовую фетровую девчоночью ковбойскую шляпку с завязками из ленточек под подбородком, но она упрямо стаскивала ее с себя и тянула в рот.

В воздухе витали самые разнообразные ароматы, волны телесных запахов и одеколона, запах табака, пива, горячей жареной еды, животных, влажного сена, пыли и техники.

Толкая коляску среди прилавков с едой, мы с мамой остановили выбор на жаренной во фритюре кукурузе, свиной отбивной на косточке и жаренных во фритюре картофельных стружках. Во всех других палатках продавали жаренные же во фритюре пикули, жаренные во фритюре перчики-халапеньос, и даже полоски отбивного бекона были обжарены во фритюре. Техасцам просто в голову не приходит, что некоторые продукты можно готовить как-то иначе, чем во фритюре, наколов на палочку.

Я покормила Каррингтон яблочным пюре из баночки, которую держала в пакете с подгузниками. На десерт мама купила жаренные во фритюре пирожные «твинки»: замороженное пирожное обмакивают в кляр, бросают его в раскаленное масло и держат там, пока оно не размягчится внутри настолько, что станет таять во рту.

– Миллион калорий, наверное, – сказала мама, вонзая зубы в золотистую корочку. Начинка с хлюпающим звуком брызнула наружу, и мама со смехом поднесла к подбородку салфетку.

Поев, мы вытерли руки детскими влажными салфетками и отправились на поиски мисс Марвы. Ее малиновые волосы пламенели, словно факел на званом вечере. Ее торговля свечами-люпинами и расписными скворечниками продвигалась медленно, но верно. Мы спокойно ждали – спешить было некуда, – пока она отсчитает сдачу покупателю.

И тут за спиной у нас послышался голос:

– Эй, привет.

Мы обернулись. Я обмерла: перед нами стоял Луис Сэдлек, хозяин ранчо Блубоннет. Он щеголял в сапогах из змеиной кожи и джинсовом костюме, в галстуке «боло» с серебряным зажимом в виде наконечника стрелы. Я всегда его сторонилась. Держаться от него на расстоянии оказалось вовсе не трудно, поскольку его главный офис, как правило, пустовал. У Сэдлека напрочь отсутствовало всякое представление о рабочем времени. Он дни напролет пил и пропадал где-то в городе. Если кто из жителей стоянки обращался к нему с просьбой починить что-нибудь вроде засорившейся канализации или заделать выбоины на главной дороге, то он обещал разобраться, но сам и пальцем о палец не удосуживался ударить. Жаловаться Сэдлеку было бесполезным сотрясением воздуха.

Лицо у Сэдлека было ухоженное, но одутловатое. По скулам, как сеточка мелких трещин по дну старинных фарфоровых чашек, расползлись лопнувшие капилляры. Он был еще довольно хорош собой, и, глядя на него, можно было только сожалеть о его былой красоте.

Мне внезапно пришло в голову, что Сэдлек – пример того, как через некоторое время будут выглядеть парни, которых я видела на вечеринках, куда возил меня Люк. И если уж говорить правду, он мне и самого Люка чем-то напоминал: оба они производили одинаковое впечатление – что все им в жизни досталось даром.

– Привет, Луис, – поздоровалась мама. Она взяла Каррингтон на руки и теперь пыталась оторвать ее ручку, клещами вцепившуюся в ее длинный белокурый локон. С ослепительной улыбкой, ярко-зелеными глазами, она была так хороша... что, заметив, какими глазами посмотрел на нее Сэдлек, я почувствовала внезапную тревогу.

– А это что еще за пышечка? – протянул он. Южный акцент у него был такой сильный, что согласные терялись почти полностью. Сэдлек протянул руку и пощекотал Каррингтон по пухлому подбородку, а та ответила ему по-детски слюнявой улыбкой. Увидев, как Сэдлек прикасается к чистой детской коже, я чуть не закричала. Мне захотелось схватить Каррингтон в охапку и бежать от Сэдлека прочь без оглядки. – Вы уже поели? – поинтересовался Сэдлек у мамы.

Улыбка не сходила у нее с лица.

– Да, а вы?

– Набил брюхо, как удав, – ответил он, похлопывая себя по выпирающему животу, подпоясанному ремнем.

И хоть в его словах не было ровным счетом ничего остроумного, мама рассмеялась, несказанно меня поразив. Она смотрела на него так, что по спине у меня пробежал жуткий холодок предчувствия. В ее взгляде, в ее позе, в том, как она заложила выбившуюся прядь волос за ухо, – во всем этом звучал призыв.

Я глазам своим не верила. Мама не меньше меня была осведомлена о репутации Сэдлека. Она даже потешалась над ним перед нами с мисс Марвой, обзывала его неотесанной деревенщиной, возомнившей себя большой шишкой. Сэдлек не мог ее интересовать: ведь он явно был ее недостоин. А впрочем, ни Флип, ни все остальные мужчины, с которыми я ее видела, тоже были недостаточно хороши для нее. Я в замешательстве задумалась над тем, что их объединяло, над той загадочной составляющей, которая заставляла маму тянуться к неправильным мужчинам.

В сосновых лесах восточного Техаса растут плотоядные растения саррацении. Они завлекают насекомых листьями в виде длинных трубок с красными прожилками. Эти трубки наполнены нектаром, источающим аромат, устоять перед которым насекомые не в силах. Однако, раз попав внутрь, выбраться оттуда они уже не могут. Прочно запечатанное внутри трубки саррацении, насекомое тонет в нектаре, становясь добычей плотоядного растения. Глядя на маму и Луиса Сэдлека, я видела действие той же магической силы. Та же фальшивая реклама, то же привлечение внимания и угроза опасности.

– Скоро начнутся скачки на быках, – заметил Сэдлек. – У меня зарезервированы места в первых рядах. Может, составите мне компанию?

– Нет, спасибо, – поспешно ответила я. Мама предостерегающе посмотрела на меня. Я отдавала себе отчет в том, что груба, но мне на это было плевать.

– А я с удовольствием, – сказала мама. – Если ребенок вам не помешает.

– Да нет же, черт побери. Как может помешать такая лапуля? – Сэдлек сюсюкал с Каррингтон, щекоча ей мочку уха, и она гулила и лопотала.

А мама, которая всегда так требовательно относилась к речи окружающих, не сказала ни слова о том, чтобы он выражался при ребенке нормально.

– Я не хочу смотреть скачки на быках, – раздраженно сказала я.

Мама недовольно вздохнула.

– Либерти... если ты не в настроении, нечего на других срывать свой гнев. Иди погуляй, может, встретишь кого из знакомых.

– Вот и хорошо. Ребенка я беру с собой. – И тут я поняла, что допустила ошибку, заговорив тоном собственницы. Попроси я маму по-другому, она бы согласилась.

А так она, сощурив глаза, сказала:

– Каррингтон побудет со мной. Иди. Встретимся здесь через час.

Кипя от злости, я неспешно двинулась вдоль рядов с прилавками. Воздух наполняли мелодичные звуки гитар и ударных инструментов: кантри-банд разогревался перед выступлением на располагавшейся поблизости просторной танцплощадке под навесом. Вечер выдался замечательный. Я угрюмо смотрела на парочки, обнимавшие друг друга за талию или за плечи и направлявшиеся под навес.

Я останавливалась у столов с товаром, разглядывая банки с вареньем, сальсой, соусами для барбекю и вышитые футболки с блестками. Я продвигалась к прилавкам с украшениями, где на войлочных подстилках в беспорядке были разложены серебряные кулоны и блестящие серебряные цепочки.

У меня было всего два украшения – жемчужные сережки от мамы и подаренный Люком на Рождество браслет в виде тоненькой цепочки. В мрачной задумчивости разглядывая выложенные на прилавке кулоны, я брала в руки то один, то другой – маленькую фигурку птицы с бирюзой... штат Техас в миниатюре... ковбойский сапог. И вдруг мой взгляд остановился на серебряном броненосце.

Броненосцы всегда были моими любимыми животными. Хотя они ужасные вредители – перепахивают сады и роют норы под фундаментами домов. А еще они немые, как скала. Лучшее, что можно сказать об их внешности, – это то, что они страшны до блеска. Броненосец сохранил вид доисторического животного, он покрыт твердой ребристой броней, а его крошечная головка торчит спереди, как будто тот, кто создавал броненосца, прилепил ее в самый последний момент в качестве довеска. Эволюция на броненосцах явно отдохнула.

Однако как бы ни презирали броненосцев, как бы их ни травили, ни ставили на них капканы и ни отстреливали, они по-прежнему упрямо выходят по ночам и делают свое дело – ищут личинок и червей. Нет личинок и червей – довольствуются ягодами и растениями. Броненосцы – замечательный образец жизнестойкости.

Они не могут причинить вреда: все зубы у них коренные. Броненосцы – абсолютно беззлобные существа, и ни один из них никогда бы не подумал подбежать и укусить кого-нибудь, даже если б мог. Некоторые старики все еще называют их «свиньями Гувера», потому что в те дни, когда людям обещали «цыпленка в каждой кастрюле»[11], им в действительности приходилось питаться чем бог послал, даже броненосцами. Мне говорили, броненосцы на вкус напоминают свинину, хотя желания проверить истинность этого заявления на практике у меня никогда не возникало.

Я взяла броненосца и поинтересовалась, сколько он стоит вместе с шестнадцатидюймовым шнурком.

– Двадцать долларов, – ответила продавщица.

И не успела я залезть в кошелек за деньгами, как кто-то сзади протянул женщине двадцатидолларовую банкноту.

– Я заплачу, – послышался знакомый голос.

Я так быстро обернулась, что тому, кто стоял сзади, пришлось придержать меня за локти, чтобы я не упала.

– Харди!

Мужчин, даже очень средней наружности, сапоги, белая соломенная шляпа «резистол» и ладно скроенные джинсы превращают в ковбоев Мальборо. Все это преображает человека также, как смокинг. Харди же в этой одежде выглядел так, что только держись.

– Не стоит, – запротестовала я.

– Давно мы с тобой не виделись, – сказал Харди, принимая от продавщицы кулон. Она спросила, не нужен ли чек, на что Харди отрицательно покачал головой. Он жестом попросил меня повернуться к нему спиной, и я подчинилась, приподняв волосы сзади. Пальцы Харди слегка коснулись моей шеи, отчего по коже у меня побежал приятный холодок.

Благодаря Люку я получила сексуальную инициацию, но пробудить мою чувственность ему не удалось. Я распрощалась с девственностью в надежде успокоиться, обрести привязанность, опыт... но теперь, стоя возле Харди, я осознала всю глупость попыток заменить его кем-то другим. За исключением внешнего незначительного сходства у Люка с Харди не было ничего общего. Я с горечью спрашивала себя: неужели Харди так и будет всю жизнь стоять между мной и моими мужчинами, преследовать меня по пятам, словно призрак? Я не знала, как от него освободиться. Хотя он моим никогда даже не был.

– Ханна сказала, ты теперь живешь в городе, – заметила я и потрогала маленького серебряного броненосца, лежавшего в ямке у основания шеи.

Харди кивнул:

– У меня однокомнатная квартира. Маленькая, но в кои-то веки у меня появилось хоть какое-то личное пространство.

– Ты здесь не один?

Он кивнул:

– С Ханной и мальчишками. Они смотрят соревнования тяжеловозов.

– А я с мамой и Каррингтон. – Я почувствовала искушение рассказать ему о Луисе Сэдлеке и о том, как меня возмутило то, что мама удостоила его своим вниманием, но подумала, что каждый раз при встрече с Харди я взваливаю на него свои проблемы, и решила на сей раз не делать этого.

Небо потемнело и из бледно-лилового сделалось фиолетовым. Солнце стремительно как мяч летело вниз, и мне уже стало казаться, будто оно вот-вот отскочит от линии горизонта. Навес над танцплощадкой ярко освещали гирлянды больших белых лампочек, а музыканты кантри-банда тем временем во всю наяривали быстрый тустеп.

– Харди! – Рядом с Харди возникла Ханна с младшими братьями Риком и Кевином. Мальчишки были чумазыми, с перепачканными чем-то липким лицами. Улыбаясь во весь рот, они прыгали и галдели наперебой, что хотят пойти на соревнования по ловле бычков.

Эти соревнования всегда предваряли родео. Дети собирались на ринге и бегали за тремя резвыми бычками, к хвостам которых были привязаны желтые ленты. Каждый ребенок, которому удавалось ухватиться за ленту, получал чек на пять долларов.

– Привет, Либерти, – бросила мне Ханна и, не дожидаясь ответа, повернулась к брату: – Харди, им смерть как хочется пойти на ловлю бычков. Она вот-вот начнется. Можно их туда отвести?

Харди, покачав головой, с ленивой улыбкой посмотрел на троицу:

– Можно. Только смотрите там поосторожней, ребята.

Мальчишки с радостными воплями бросились бежать со всех ног, Ханна – за ними. Харди, посмеиваясь, смотрел им вслед.

– Мать шкуру с меня спустит, когда я приведу их в таком виде, провонявших навозом.

– Детям иногда нужно повозиться в грязи.

Улыбка Харди погрустнела.

– Вот и я матери твержу то же. Порой ее приходится уговаривать быть с ними помягче, позволить им лишний раз побегать, побыть мальчишками. Хоть бы...

Он заколебался, не решаясь продолжить. На его лбу прорезались хмурые складки.

– Что? – тихо спросила я. Я никогда раньше не слышала от Харди слов «хоть бы», с моих уст слетавших так часто и естественно.

Мы побрели без цели. Харди, подстраиваясь под меня, делал шаги поуже.

– Хоть бы она замуж вышла, теперь, когда отец благополучно сгинул навсегда, – договорил он. – Она имеет полное право с ним развестись. И если бы она нашла себе приличного мужчину для жизни, ей стало бы легче.

Не зная, что за преступление совершил их отец, что он сгинул навсегда, я никак не могла решить, что ответить, и в результате попыталась изобразить рассудительность и участие.

– Она все еще его любит?

– Нет, она боится его до смерти. Он бывал страшен, когда выпьет, словно мешок со змеями. А пил он почти всегда. Сколько помню, он из тюрьмы не вылезал... через год-два возвращался, бил мать, заделывал ей очередного ребенка и уезжал, прихватив с собой все наши денежки, обирая нас до последнего цента. Однажды, когда мне было одиннадцать, я попытался его остановить... Тогда-то и получил перелом носа. Однако когда он возвратился в следующий раз, я уже вырос и задал ему по первое число. Больше он нас не беспокоил.

Я с содроганием представила себе, как мисс Джуди, такую высокую и худую, бьют.

– Так почему же она не развелась с ним? – спросила я.

Харди мрачно улыбнулся:

– Священник из нашей церкви сказал матери, что если она разведется с мужем, какой бы он ни был изверг, то пойдет против Христа. Негоже, сказал он, ставить собственное благополучие выше преданности Иисусу.

– Окажись он на ее месте, небось по-другому заговорил бы.

– Я ходил к нему, чтобы вправить мозги. Но он уперся на своем, и все тут. Пришлось уйти, а то еще немного, и я свернул бы ему шею.

– Ох, Харди, – сказала я. Мое сердце от сострадания обливалось кровью. Я сразу же вспомнила о Люке и его беззаботной жизни, так не похожей на жизнь Харди. – Ну почему, почему у одних все в жизни замечательно, а у других хуже некуда? Почему некоторым всю жизнь приходится отчаянно бороться?

Харди пожал плечами:

– Никому не бывает легко всегда. Рано или поздно Господь заставляет расплачиваться за грехи.

– Ты должен прийти в «Агнец Божий» на Саут-стрит, – посоветовала я – Там он куда терпимее. Там он на некоторые грехи закрывает глаза, если приносишь на воскресный потлак жареную курицу.

Харди улыбнулся:

– Маленькая богохульница. – Мы остановились перед танцплощадкой под навесом. – Танцы паства «Агнца Божия», полагаю, тоже одобряет?

Я виновато понурилась:

– Думаю, да.

– Господи Иисусе, да ты почти методистка. Идем. – Ом взял меня за руку и повел к танцплощадке, на которой ритмично двигались парочки: два шага в медленном темпе, два шага – быстро. Танец был ловко придуман: сначала вы с партнером старательно держитесь друг от друга на расстоянии, а потом он вдруг обхватывает тебя за талию и начинает кружить, тесно прижимая к себе и тем самым заставляя краснеть. А потом это превращалось в нечто совершенно иное. Особенно если музыка играла медленная.

Следуя за Харди, который шел не торопясь, с ленцой, слегка сжимая мою руку в своей, я чувствовала, как сердце мое стучит с головокружительной силой. Я удивилась, что он захотел потанцевать со мной: ведь раньше он случая не упускал дать мне понять, чтобы ни на что другое, кроме дружбы с ним, я не рассчитывала. Меня так и тянуло спросить у него, почему, но я молчала. Очень уж хотелось потанцевать с ним.

Когда он осторожно привлек меня к себе, голова моя пошла кругом от дурманящего предчувствия.

– Идея неудачная, ты не находишь? – спросила я.

– Да. Положи на меня руку.

Моя ладонь легла на его твердое плечо. Было видно, как неровно вздымается его грудь. Взглянув в его прекрасное строгое лицо, я поняла, что сейчас именно тот редкий момент, когда Харди уступает своим желаниям. В его глазах была настороженность и покорность судьбе, как у воришки, который знает, что его скоро поймают.

Словно издалека до меня доносилась сладостно-горькая песня, некогда исполнявшаяся Ренди Тревисом, полная боли и отчаяния и в то же время простенькая, какой может быть только музыка кантри. Тяжесть рук Харди, ведущих меня, наши соприкасающиеся ноги в джинсах. Казалось, мы не столько танцуем, сколько дрейфуем в море, обрубив концы. Мы вместе с остальными парами плыли по течению, плавно скользя в медленном, благопристойном танце, в тысячу раз более сексуальном, чем все то, чем мы занимались с Люком. Мне не приходилось думать о том, как двигаться и как повернуться.