Сладкий папочка

– Нет, я этого не знал.

– В «Банко» полнеешь, – заявила она ему. – Вся эта закуска. А в мои годы...

– Где папа? – перебил ее Гейдж.

– Дядя Черчилль просил передать, что у него разболелась нога, – с невинным видом ответила Каррингтон, – а потому он сегодня вечером останется дома. К нему приедет Вивиан, и они будут смотреть фильм.

– Но раз уж вы оба так нарядились, – сказала Гретхен, – то поезжайте без нас и ни в чем себе не отказывайте.

И с этим обе упорхнули, как актеры в заключительном акте водевиля, оставив нас ошарашенными стоять посреди комнаты.

Это был заговор. Оторопевшая и смущенная, я повернулась к Гейджу:

– Я тут ни при чем, клянусь...

– Знаю, знаю. – Сначала вид у него был рассерженный, но потом он вдруг расхохотался. – Как видишь, деликатность моим родственникам не знакома.

При виде его широкой улыбки, одной из тех, что так редко появлялись на его лице, я ощутила, как по мне прокатилась волна восторга.

– Ты вовсе не обязан везти меня на ужин, – сказала я. – Тебе, должно быть, нужно отдохнуть после поездки в Нью-Йорк. И Донелл, верно, не слишком обрадуется, если мы куда-то пойдем вдвоем.

Его улыбка поблекла.

– Вообще-то... мы с Донелл вчера расстались.

Я решила, что ослышалась. Делать какие-либо предположения из этих нескольких слов я боялась. Мой пульс зачастил, забился в щеках, в горле и в запястьях. Вид у меня был, очевидно, жалкий и растерянный, но Гейдж молча ждал моего ответа.

– Мне очень жаль, – в конце концов выдавила из себя я. – Так ты для этого ездил в Нью-Йорк? Чтобы... чтобы выяснить с ней отношения?

Гейдж кивнул и, заправляя прядь волос мне за ухо, слегка коснулся большим пальцем моего подбородка. Лицо мое пылало. Я стояла, вся напружинившись, зная, что если расслаблю хоть один мускул, то совершенно расклеюсь.

– Я подумал, – проговорил он, – что раз существует женщина, которой я так увлечен, что не сплю по ночам, думая о ней, то... мне незачем встречаться с кем-то еще. Разве я не прав?

Я буквально онемела. Мой взгляд упал на его плечо, и мне страшно захотелось склонить к нему голову. Он с волнующей легкостью теребил мои волосы.

– Ну так что, едем одни, пойдем у них на поводу? – немного погодя послышался его вопрос.

Я заставила себя поднять на него глаза. Он выглядел сногсшибательно. От огня в камине на его лицо ложились теплые отсветы пламени, в глазах загорались крошечные искорки. Четким рельефом выделялось его лицо. Ему пора было подстричься. Густые черные вихры над ушами и на шее начинали завиваться. Я вспомнила, каковы они на ощупь – точно грубый шелк – и мне ужасно захотелось прикоснуться к его голове, пригнуть ее к себе. Так о чем это он спрашивал? Ах да... ресторан.

– Очень уж неохота доставлять им это удовольствие, – сказала я, и он улыбнулся.

– Точно. Но с другой стороны... поесть-то нам ведь действительно нужно. – Он взглядом скользил вниз по моему телу. – И слишком уж ты красивая, чтобы сегодня вечером оставаться дома. – Он положил мне руку на поясницу и слегка надавил на нее. – Давай уйдем отсюда.

Его машина стояла на подъездной дорожке. Гейдж обычно ездил на «майбахе». Это автомобиль для состоятельных людей, которые не любят выставлять напоказ свое богатство, а потому «майбах» в Хьюстоне видишь нечасто. Где-то примерно за триста тысяч долларов ты приобретаешь такой непритязательный с виду автомобиль, что служащие парковок редко его ставят в один ряд с «БМВ» или «лексусами». Салон отделан лайковой кожей и отполированным до блеска падуком, доставленным из джунглей Индонезии на спине белых слонов. А еще там есть два видеоэкрана, два держателя для бокалов шампанского и встроенный мини-холодильник для маленькой бутылочки водки «Кристалл». И все это разгоняется до шестидесяти миль менее чем за пять секунд.

Гейдж усадил меня в свой автомобиль с низкой посадкой и пристегнул на мне ремень безопасности. Я с наслаждением откинулась на сиденье, вдыхая запах гладкой кожи и разглядывая приборную доску, напоминавшую панель управления небольшого самолета. «Майбах» мягко заурчал, и мы тронулись.

Одной рукой управляясь с рулем, другой Гейдж взял с центральной панели какой-то предмет, оказавшийся сотовым телефоном, и оглянулся на меня:

– Ничего, если я сделаю один короткий звонок?

– Конечно.

Мы выехали из центральных ворот. Я смотрела на проплывающие мимо особняки, на ярко-желтые прямоугольники окон, на пару, прогуливавшуюся с собакой вдоль улицы. У кого-то обычный вечер... а у кого-то творятся невероятные вещи.

Нажав на кнопку, Гейдж быстро набрал уже введенный в память телефона номер. Ему ответили, и он без предисловий заговорил в трубку:

– Пап, я два часа назад вернулся из Нью-Йорка. Еще даже вещи не распаковал. Возможно, тебя это поразит, но я не всегда действую в соответствии с твоими желаниями.

Черчилль что-то ответил.

– Да, – сказал Гейдж, – я это понял. Но предупреждаю – впредь устраивай свою личную жизнь, черт тебя дери, а в мою не вмешивайся. – Он со щелчком захлопнул телефон. – Старый черт, – пробормотал он.

– Всюду сует свой нос, – поддакнула я. У меня дух захватило от того, что я, оказывается, часть его личной жизни. – Он таким образом проявляет свою любовь.

Гейдж бросил на меня насмешливый взгляд:

– Это правда.

Тут меня осенило.

– А он был в курсе, что ты собираешься порвать с Донелл?

– Да, я ему доложился.

Выходит, Черчилль все знал и не сказал мне ни слова. Убить его мало!

– Так вот почему он стал таким благодушным после телефонного разговора с тобой, – сказала я. – Видно, не очень-то он жаловал Донелл.

– Вряд ли ему вообще было до нее дело. А вот тебя он очень любит.

Я не могла сдержать восторга, как невозможно унести в охапке сыплющиеся из рук тяжелые плоды.

– Черчилль многих любит, – тотчас парировала я.

– Вообще то нет. Он почти со всеми довольно сдержан. Я в этом смысле пошел в него.

Мне грозила опасность, которая заключалась в моей готовности говорить с ним о чем угодно, чувствовать себя с ним свободно. Но очень уж роскошным темным коконом была машина, а я буквально таяла, ощущая близость с человеком, которого едва знала.

– Все годы, что я с ним знакома, он постоянно рассказывал о тебе, – проговорила я. – О твоих братьях и сестре тоже. Всякий раз, являясь в салон, он предоставлял мне отчет о своих близких. У меня складывалось впечатление, будто ты с ним постоянно ведешь какой-то нескончаемый спор. Но при этом было видно, что он гордится тобой больше, чем другими. Даже его жалобы на тебя и сетования звучали как хвастовство.

Губы Гейджа слегка растянулись в улыбке.

– Он обычно не слишком разговорчив.

– За маникюрным столом люди говорят такое, что тебе и не снилось.

Гейдж, не отрывая глаз от дороги, покачал головой:

– Вот уж не ожидал, что отец будет делать маникюр. Когда я впервые об этом услышал, то задумался, что ж это за женщина, которая смогла подбить его на такое. Как ты можешь догадаться, в семье это обсуждалось со всех сторон.

Мне было очень важно, что думал обо мне Гейдж.

– Я никогда ни о чем его не просила, – заволновалась я. – И никогда не рассматривала его как... ну, как какого-то сладкого папочку... он мне никогда не делал никаких подарков, ничего не...

– Либерти, – мягко остановил меня Гейдж, – все в порядке, успокойся. Я это уже понял.

– Ох, – протяжно вздохнула я. – Представляю, как все это выглядело.

– Мне сразу же стало ясно, что ничего такого между вами нет. Я исходил из того, что любой мужчина, который спал с тобой, никогда бы не выпустил тебя из своей постели.

Молчание.

Это намеренно провокационное замечание разбило ход моих мыслей надвое. С одной стороны, я испытывала желание, с другой – глубокую неуверенность в себе. Я не помню, чтобы так хотела кого-то (если такое вообше случалось), как хотела Гейджа. Но я его не устроила бы в постели. Я была неопытна, ничего не умела. Во время секса я слишком легко отвлекалась и никогда не могла блокировать свое причудливое сознание, заставлявшее меня вдруг прямо во время процесса обеспокоиться: «Подписала ли я Каррингтон разрешение на экскурсию?» или: «Интересно, выведут ли в химчистке кофейное пятно с моей белой блузки?» Короче говоря, как любовница я никуда не годилась. И мне не хотелось, чтобы этот мужчина знал об этом.

– Так будем обсуждать это? – спросил Гейдж, и я сообразила, что он имеет в виду поцелуй.

– Что? – тем не менее спросила я.

Он тихо рассмеялся.

– Значит, нет. – Сжалившись надо мной, он сменил тему, поинтересовавшись успехами Каррингтон в школе. И я, испытав облегчение, рассказала ему о проблемах сестры с математикой, затем разговор плавно перешел на наши школьные воспоминания, и вскоре Гейдж уже развлекал меня рассказами о всяких историях, в которые он со своими братьями попадал в детстве.

Я и не заметила, как мы оказались у ресторана. Пока швейцар в форменной одежде помог мне выбраться из машины, другой взял у Гейджа ключи.

– Если хочешь, можем пойти куда-нибудь в другое место, – сказал Гейдж, беря меня под локоть. – Если тебе здесь не нравится, только скажи.

– По-моему, здесь чудесно.

Это был современный французский ресторан со светлыми стенами и столиками, покрытыми белыми скатертями, где музыкант играл на пианино. Когда Гейдж объяснил женщине-метрдотелю, что количество персон для застолья, заказанного на имя Тревисов, сократилось с девяти человек до двух, она подвела нас к одному из маленьких столиков в углу, частично скрытому ширмой в виде занавеса, создающей уединение.

Пока Гейдж просматривал карту вин толщиной с телефонный справочник, услужливый официант налил нам в бокалы воды и постелил мне на колени салфетку. Гейдж выбрал вино, мы заказали суп из артишоков с кусочками карамелизированного омара из штата Мэн, по порции калифорнийского морского ушка и жареного палтуса из Дувра с горячим салатом из новозеландских баклажанов и перца.

– Мой ужин путешествовал больше, чем я за всю жизнь, – сказала я.

Гейдж улыбнулся:

– Куда бы ты отправилась, если б имела выбор?

Я оживилась. Я всегда мечтала побывать в тех местах, которые видела только на страницах журналов да в кино.

– Ой, даже не знаю... ну, прежде всего в Париж, наверное. Или в Лондон, а может, во Флоренцию. К тому времени, как Каррингтон немножко подрастет, я скоплю достаточную сумму, чтобы нам с ней отправиться в автобусный тур по Европе..

– Не стоит знакомиться с Европой из окна автобуса, – сказал Гейдж.

– Вот как?

– Да, не стоит. И ехать нужно с кем-то, кто все там знает. – Он вытащил телефон и раскрыл его. – Так куда?

Я улыбнулась и растерянно покачала головой:

– Что значит куда?

– Ну, в Париж или в Лондон? Я могу заказать самолет, и он будет готов через два часа.

Я решила поддержать игру:

– Что берем? «Гольфстрим» или «сайтейшн»?

– В Европу, конечно же, «Гольфстрим».

Тут я поняла, что он не шутит.

– У меня и чемодана-то нет, – сказала я остолбенело.

– Я куплю тебе все необходимое на месте.

– Ты же сказал, что устал от путешествий.

– Я говорил о деловых командировках. И потом, я хочу увидеть Париж с человеком, который никогда его прежде не видел. – Его голос стал мягче. – Это все равно что снова увидеть его впервые.

– Нет, нет, нет... в Европу не ездят после первого свидания.

– А вот и ездят.

– Но только не такие люди, как я. Кроме того, мое такое спонтанное решение может испугать Каррингтон...

– Проекция, – пробормотал он.

– Ну ладно, ладно, это испугает меня. Я недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы отправляться с тобой в путешествие.

– Вот и узнаешь.

Я в изумлении воззрилась на Гейджа. Он держался абсолютно непринужденно, я никогда его не видела таким. В его глазах танцевали смешинки.

– Да что такое на тебя нашло? – спросила я ошеломленно.

Он с улыбкой покачал головой:

– Точно не знаю. Но придется с этим жить.

Мы проговорили весь ужин. Мне очень много хотелось рассказать ему и еще больше услышать. Наш разговор длился три часа, но мы и половины не сказали друг другу из того, что хотели. Гейдж умел внимательно слушать и, казалось, с неподдельным интересом внимал всем подробностям из моего прошлого, которые, по всему, должны были бы нагнать на него смертную тоску. Я рассказывала ему о маме, о том, как мне ее не хватает, и обо всех проблемах, которые существовали в наших с ней отношениях. Я даже поделилась с ним своими переживаниями, связанными с чувством вины, которое долгие годы мучило меня, – вины в том, что именно из-за меня мама так и не привязалась к Каррингтон.

– Тогда мне казалось, что я просто занимаю вакантное место, – сказала я. – Но когда она умерла, я задумалась, не... ну, я с самого начала так сильно любила Каррингтон, что как бы присвоила ее себе. И передо мной все время возникал вопрос, не виновата ли я в... не могу подобрать слово...

– Не маргинализировала ли ты ее?

– Что это значит?

– То, что ты ее оттеснила на периферию.

– Вот-вот, именно это я и сделала.

– Чушь, – мягко возразил Гейдж. – Так не бывает, детка. Ты никак не ущемила свою мать тем, что любила Каррингтон. – Он теплой рукой сжал мои пальцы. – Похоже, Диана просто была полностью погружена в свои собственные проблемы. Она скорее всего испытывала к тебе благодарность за то, что ты даришь Каррингтон любовь и заботу, которых она ей дать не могла.

– Надеюсь, – сказала я, но он так и не смог меня убедить. – А... а откуда тебе известно ее имя?

Он пожал плечами:

– Да, наверное, папа упоминал.

За этими словами последовало согретое душевным теплом молчание, и я вспомнила, что Гейдж потерял мать, когда ему было всего три года.

– А ты помнишь свою мать?

Гейдж отрицательно покачал головой.

– Ава ухаживала за мной, когда я болел, читала мне сказки, залечивала мои раны после драки и устраивала за это выволочку. – Задумчивый вздох. – Мне ее страшно не хватает.

– Твоему отцу тоже. А тебе не претит, что у него есть женщины? – спросила я после паузы.

– Да нет, черт возьми. – Он вдруг улыбнулся. – До тех пор, пока ты не вошла в их число.

Мы вернулись в Ривер-Оукс около полуночи. Я слегка опьянела после двух бокалов вина и нескольких глотков портвейна, который подали с десертом, состоявшим из французского сыра и тонюсеньких, толщиной в листок бумаги, ломтиков финикового хлеба. Никогда в жизни мне еще не было так хорошо, возможно, даже лучше, чем в те благословенные минуты с Харди сто лет назад. И это почти тревожило меня. Я имела на вооружении тысячи способов не подпускать мужчину к себе близко. Ведь даже секс не представлял такой опасности, как душевная близость.

Однако этому смутному беспокойству не дано было пустить в моей душе корни, поскольку что-то в Гейдже заставляло поверить ему, несмотря на все мои отчаянные усилия этого не делать. Не знаю, сколько раз в своей жизни я совершала какой-то поступок, лишь повинуясь своему желанию, не беспокоясь о возможных последствиях.

Как только Гейдж подъехал к дому и затормозил, мы разом умолкли. В воздухе висели не высказанные вслух вопросы. Я неподвижно замерла на своем месте, избегая встречаться взглядом с Гейджем. Несколько рвущих душу, стремительно исчезающих мгновений – и я принялась шарить рукой в поисках защелки ремня безопасности. Гейдж неторопливо вышел из машины и подошел к дверце с моей стороны.

– Поздно, – небрежно заметила я, когда он помогал мне выйти.

– Устала?

Мы приблизились к парадной двери. Ночной воздух приятно холодил, сквозь прозрачные тучи проглядывала луна.

Я утвердительно кивнула: да, устала, хотя это было неправдой. Я волновалась. Теперь, когда мы вернулись на знакомую территорию, не прибегать к прежней привычке осторожничать мне оказалось сложно. Мы остановились перед дверью, и я повернулась к Гейджу лицом. Балансируя на высоких каблуках, я, видимо, чуть-чуть покачнулась, потому что он, как бы страхуя, обхватил меня обеими руками, положив ладони на поясницу. Между нами оставалась лишь одна преграда – мои сцепленные спереди руки. Я что-то лепетала, с моих губ слетали какие-то слова – я благодарила Гейджа за ужин, пытаясь выразить, как мне было приятно...

Но вот мой голос стих, потому что Гейдж притянул меня к себе и прижался губами к моему лбу.

– Я не спешу, Либерти. Я умею быть терпеливым.

Он держал меня так осторожно, словно я могла разбиться и меня нужно было оберегать. Я робко прильнула к нему, уютно устроившись у него на груди, а мои руки медленно, дюйм за дюймом, стали подниматься вверх к его плечам. Каждое наше прикосновение обещало блаженство и распаляло меня, что-то новое поднималось во мне.

Твердые губы Гейджа добрались до моей щеки и нежно коснулись ее своей печатью.

– До завтра.

Он отступил назад.

Я в оцепенении смотрела, как он начинает спускаться по лестнице.

– Постой, – с запинкой окликнула его я. – Гейдж...

Он обернулся, в немом вопросе приподняв брови.

Я смущенно промямлила:

– Разве ты не поцелуешь меня на прощание?

В воздухе заклубился его смех. Он медленно вернулся ко мне, одной рукой уперся в дверь.

– Либерти, милая... – Его южный акцент усилился. – Я могу быть терпеливым, но я все же не святой. Один поцелуй – это, пожалуй, все, что я сегодня могу вынести.

– О'кей, – прошептала я.

Его темноволосая голова склонилась над моей, и мое сердце неистово забилось. Он коснулся меня губами, слегка пробуя на вкус, и мои губы разомкнулись в ответ. Я почувствовала все тот же ускользающий, неуловимый привкус, преследовавший меня последние две ночи. Он был в его дыхании, на его языке, что-то сладкое и пьянящее. И, стараясь вобрать его в себя как можно больше, я обвила Гейджа руками за шею, боясь отпустить. Из его груди вырвался тихий, глухой звук. Его дыхание сбилось, и он, крепко сдавив рукой мои бедра, тесно прижал меня к себе.

Он продолжал меня целовать. Поцелуй длился, становясь все жарче, и наконец мы оказались прижатыми к двери. Его рука скользнула вверх к моей груди и, чуть задержавшись, отдернулась, но я накрыла ее ладонью, неуклюже направляя, и его пальцы, повинуясь моему движению, обхватили мягкую округлость. Он медленно поглаживал мою грудь большим пальцем, пока под ним не набух жаждущий распуститься бутон. Гейдж слегка сжал его и очень нежно потянул. Я страстно хотела почувствовать на себе его губы, его руки, всего его целиком. Я очень многого хотела, даже, наверное, слишком многого, но его прикосновения, его поцелуи будили во мне самые невероятные желания.

– Гейдж...

Он обнял меня, беспомощно извивающуюся в его объятиях, пытаясь усмирить. Его губы прижались к моим волосам.

– Что?

– Пожалуйста... отведи меня в мою комнату.

Понимая, что я ему предлагаю, Гейдж ответил не сразу:

– Я могу подождать.

– Нет... – Я вцепилась в него, словно утопающий. – Я не хочу ждать.

Глава 21

На пути к комнате мой пыл немного поутих, приглушенный сомнениями. Нет, я, зайдя так далеко, не собиралась идти на попятную – я слишком хотела Гейджа. Да и вообще было ясно, что если не сейчас, то потом, через какое-то время, мы все равно окажемся в постели. Дело в том, что я не могла отделаться от навязчивого страха по поводу своей неполноценности в постели и лихорадочно пыталась придумать, каким образом ее компенсировать. Я все гадала, чего захочет Гейдж, что может доставить ему удовольствие. И к тому времени, как мы добрались до моей комнаты, голова моя оказалась полным-полна всякой всячины. То, что творилось в ней, напоминало нечто вроде страничек плана футбольного матча со стрелочками, указывающими на тактические схемы распасовки, стратегические методы блокировки противника, расстановку игроков и схему построения игры в нападении.

Рука Гейджа легла на дверную ручку, послышался щелчок замка – и внутри у меня что-то оборвалось и ухнуло вниз. Я пригнула абажур настольной лампы на ночной тумбочке возле кровати вниз, и свет разлился по полу желтой глазурью.

Гейдж посмотрел на меня, и его черты смягчились.

– Эй... – Он поманил меня к себе. – У тебя еще есть возможность изменить свое решение.

Почувствовав на себе его руки, я прильнула к нему.

– Нет-нет, я не передумаю. – Я прижималась щекой к мягкому черному кашемиру его свитера. – Но...

– Но – что? – Он вверх-вниз водил рукой по моей спине. Несколько мгновений я уговаривала себя: если я верю этому мужчине настолько, что собираюсь лечь с ним в постель, то должна признаться ему во всем.

– Дело в том, – выдавила я из себя, – что... – Я делала глубокие вдохи, но воздуха мне все равно отчаянно не хватало. Гейдж, стараясь меня успокоить, продолжал ласково поглаживать меня по спине. – Я должна тебе кое в чем признаться...

– Ну?

– Видишь ли... – Я зажмурилась и заставила себя договорить: – Дело в том, что я никуда не гожусь в постели.

Его рука замерла на месте. Он мягко оторвал мою голову от своего плеча и насмешливо посмотрел на меня.

– Да быть этого не может.

– Да-да, в постели я абсолютный ноль. – Признавшись, я почувствовала облегчение, и дальше слова уже лились из моих уст одно за другим: – У меня совершенно нет опыта. Это так стыдно – в моем-то возрасте. У меня было только двое мужчин, и с последним все было до того посредственно, что дальше некуда. И так каждый раз. Я ничего не умею. Я не могу сосредоточиться. Мне сто лет нужно, чтобы раскачаться, а потом не удается удержать настрой и приходится притворяться. Да, я притворщица, хотя и притворяться-то толком так и не научилась. Я...

– Погоди, постой, Либерти... – Гейдж привлек меня к себе, прерывая мои излияния. Стоя к нему вплотную, я телом почувствовала, что он сотрясается от смеха. Я напряглась, но он лишь крепче обнял меня. – Нет, – сказал он голосом, в котором явственно слышался еле сдерживаемый смех, – я над тобой не смеюсь, любовь моя. Я... Нет, мое отношение к тебе серьезнее некуда. Честное слово.

– Что-то непохоже, – занервничала я.

– Милая моя, – он откинул назад мои волосы и уткнулся носом мне в висок, – в тебе нет ничего посредственного. Твоя единственная проблема в том, что ты жила жизнью работающей матери-одиночки с... с какого возраста? С восемнадцати? Девятнадцати? Я уж и так понял, что ты неопытна, потому что... если хочешь знать правду, ты не воспринимаешь никаких смешанных сигналов.

– В самом деле?

– Да. Потому-то я и не хотел форсировать события. Лучше подождать еще немного, дождаться того момента, когда ты окажешься готова.

– Я готова, – уверенно заявила я. – Однако предупреждаю, чтоб ты многого не ждал.

Гейдж отвернул лицо, и мне показалось, будто он в очередной раз старается подавить смех.

– Хорошо. Многого ждать не буду.

– Ты это только так говоришь, – недоверчиво возразила я.

Он ничего не ответил, но глаза насмешливо блестели.

Какое-то время мы испытующе смотрели друг на друга, и я заколебалась, не зная, чей ход следующий – мой или его. Ноги еле держали меня, и я с трудом доковыляла до кровати. Присев на краешек, я скинула туфли и с наслаждением пошевелила затекшими пальцами, которые блаженно заныли, радуясь, что им больше не придется выносить тяжесть моего тела.

Гейдж наблюдал за мной, смотрел на мои босые ноги. Его глаза, недавно искрившиеся блеском, затуманились, подернулись поволокой. Я, приободрившись, взялась за край платья.

– Постой, – вполголоса остановил меня Гейдж, садясь рядом. – Сначала два главных правила.

Я кивнула, уставившись в натянувшиеся на его бедрах брюки, отметив одновременно, что ступни его ног находятся на полу, а мои висят, не доставая до пола. Он взял меня за подбородок и повернул мое лицо к себе.

– Первое: никакого притворства. Ты должна быть со мной честной.

Упоминание о притворстве заставило меня пожалеть о том, что я ему во всем призналась. Мне всегда было противно, когда люди от волнения становятся слишком болтливыми.

– Хорошо, но ты должен знать: мне обычно требуется уйма времени, чтобы...

– Да ради Бога, хоть целую ночь. У нас же с тобой здесь не кастинг какой-нибудь.

– А вдруг у меня не получится... – Я впервые осознала, что говорить о сексе гораздо труднее, чем собственно им заниматься.

– Будем над этим работать, – сказал Гейдж. – Помочь тебе попрактиковаться для меня не проблема, уж поверь.

Осмелев, я дотронулась до его бедра, оказавшегося стальным на ощупь.

– А второе правило?

– За все отвечаю я.

Я удивленно заморгала, пытаясь уяснить, что он имеет в виду. Гейдж слегка сжал рукой мою шею сзади, и я почувствовала, как по спине побежала дрожь.

– Только сегодня, – спокойно, не меняя тона продолжал он. – Доверь мне решать, что, где и как долго. Тебе не нужно ничего делать, просто расслабься. Освободись от всего. Предоставь все мне. – И, приблизив губы к моему уху, он зашептал: – Можешь это для меня сделать, детка?

Пальцы у меня на ногах непроизвольно поджались. Никто и никогда не просил меня ни о чем подобном. Я не была уверена, что смогу, но все равно кивнула, а внутри у меня сладко заныло, потому что его губы, коснувшись моей щеки, стали приближаться к уголку рта. От его медленных и прочувствованных поцелуев меня охватила сладкая истома, и мое тело безвольно повисло у него на коленях. Тогда Гейдж снял ботинки и, как я, в одежде, лег рядом со мной на кровать. Его бедро, погрузившись в складки моего красного платья, прижало меня к кровати, прочно удерживая на месте. Его губы вновь завладели моими в нескончаемых поцелуях, и так продолжалось, пока мое тело не взмокло под шерстяным трикотажем. Желая привлечь Гейджа к себе, я запустила пальцы в густую шевелюру его волос, прохладных сверху и теплых у корней.

Но он, отстранившись, отказывался мне поддаваться. Легко поднявшись на кровати, он сел верхом на мои бедра, и я, ощутив давление его каменно-твердой и вздыбившейся плоти, прерывисто выдохнула. Он проворно стянул с себя черный свитер и отбросил его в сторону, открыв моему взору торс, более мощный, чем я его себе представляла, холеный, с резко очерченным рельефом стальных мускулов, с редкой порослью темных волос на груди. Мне тут же захотелось прикоснуться к этой груди своей обнаженной грудью, захотелось осыпать поцелуями его всего – не для того, чтобы доставить удовольствие ему, а для своего собственного удовольствия, – так дьявольски он возбуждал меня, такая явная мужественность чувствовалась в нем.

Опускаясь на меня, Гейдж снова искал губами мои губы, а я медленно горела, изнемогая от отчаянного желания освободиться от платья, которое стало колоться и липло к телу, как средневековая власяница. Взявшись за края платья, я потянула подол вверх.

Но Гейдж резко оторвался от моих губ и поймал мою руку за запястье. Я в замешательстве посмотрела на него.

– Либерти! – В его голосе слышался упрек, глаза озорно взирали на меня. – Всего два правила... и одно из них ты уже нарушила.

Смысл его слов не сразу дошел до меня. Совершив над собой усилие, я выпустила из рук подол. Я изо всех сил старалась лежать смирно, хотя бедра мои умоляюще подергивались. Гейдж – вот садист! – натянул платье мне на колени и бесконечно долго ласкал меня через шерстяную ткань. Я все теснее прижималась к нему, жадно ловя ртом воздух, распаленная его возбужденным телом.

Жар нарастал, и вот наконец Гейдж сорвал с меня платье. Мое обнаженное тело, разгоряченное и чувствительное, как оголенный нерв, обдала струя воздуха от вентилятора над головой, и я сразу же почувствовала озноб. Гейдж расстегнул лифчик с застежкой спереди и высвободил из жестких чашечек мою грудь. Дразняще легкое прикосновение его пальцев было таким нежным и трепетным, что не было сил терпеть.

– Либерти... ты красивая... такая красивая... – срывающимся голосом бормотал Гейдж, и я чувствовала его слова на своей шее, на своей груди. Он говорил, как я желанна, как я его возбуждаю, как приятна на вкус моя кожа. Нежно двигаясь по мягкому своду моей груди, его губы сомкнулись на ее кончике, и он оказался во влажных и горячих недрах его рта. Гейдж пальцами скользнул под верхний край моих трусиков, и я выгнулась дугой – неутоленная страсть пылала у меня между ног, а он словно бы и не понимал, где я жаждала его прикосновений. Он продолжал свои мучительные ласки, касаясь меня где угодно, только не там, где я хотела. В немой мольбе я стала ритмично приподнимать бедра кверху. Я хочу... я хочу... я хочу... но он по-прежнему словно бы не понимал меня, и только тут до меня дошло, что он делает это намеренно.

Мои глаза распахнулись, губы приоткрылись... но Гейдж смотрел мне в лицо насмешливо и вызывающе, ждал, что я начну жаловаться. Но я каким-то образом сумела смолчать.

– Умница, – похвалил он, стаскивая с меня трусики.

Затем решительно уложил меня на кровати. Я не двигалась, все мое тело налилось тяжестью, точно физические ощущения обрели вес соленой воды. Беспомощная, я была на пределе. Он двигался надо мной, вокруг меня, пока я вконец не обезумела от этой пытки, жара и дразнящих прикосновений.

Он сполз пониже. Я даже голову не в силах была поднять, до того она стала тяжелой. Губы Гейджа хаотично и слепо блуждали, пересекая маленькую гавань у меня между ног. Я стала извиваться, почувствовав нежные прикосновения его языка, деликатно раскрывавшего и пробуждавшего мою плоть, которая, источая влагу, раскрылась перед ним. Он крепко стиснул мои бедра, удерживая меня на месте, чтобы облегчить неторопливое наступление своим губам, своим пылким поцелуям. Мои мышцы сокращались – острота ощущений нарастала, казалось вот-вот наступит оргазм, и я была готова заплакать от облегчения, но Гейдж вдруг отстранился.

Сотрясаясь всем телом, я молила: «Не останавливайся», – но Гейдж отвечал: «Еще рано» – и опустился на меня.