ДОНОС

Вечером 18 августа, продажный священник нетерпеливо крутил диск раздолбанного телефона-автомата, набирая номер 107 о/м. Сначала попал в роддом, потом напропалую занято, потом долго искали Малючкова, а в довершение томительного ожидания сообщили, что он на выезде и будет завтра. А может и не будет.

Следующее утро Григорий тоже намеревался встретить звонками оперу, но утро опередило и само встретило то ли бучей, то ли путчем. Батюшка разумно решил обождать, втайне надеясь, что кокнут мента-засранца в заварухе. Даже молился, но бог не услышал похотунчика. И в 11.00 23-го августа он уже сидел на обшарпанном стуле в не менее обшарпанном кабинете с портретами Ленина и Дзержинского и сбивчиво докладывал:

— Убил, говорит, друга ради дьявольской вещицы, и не будет мне покоя ни на земле, ни на небе. Помолись, товарищ священник, за душу убитого и мне подскажи, как грех замолить.

— Ну и…

— Ну, тут и доперло, что надо…

— Экие ты, однако, словечки гадостные употребляешь. Ну, Склифосовский. короче давай, ишь, размусоливает…

— Ну, пошли мы с ним недалече, где жертву схоронил, а сам все думаю: Как увижу тело, так и скручу бандюгу!

— И что же помешало подвигу?

— Мы к старому трехэтажному дому, там еще с другой стороны раньше химчистка была, стена глухая, окна и двери забыты досками. Под ногами — подозрительный люк, на висячий замок закрытый. Убивец подходит к нему, нагибается, ключ достает и говорит: Сейчас открою и полезем вниз, святой отец. Я тут в подвале живу, там и корешка схоронил. А в подвал я как полезу — толст слишком, если застряну, придется подъемным краном извлекать…

— Это точно, толст ты, батенька, как бочонок с дерьмом. Но, небось, зассало-заойкало? Очко заиграло?

— Да вот те крест…

— Не те, а вам, товарищ старший лейтенант, да и на хрен мне твой крест, мне звездочка нужна — маленькая, маленькая. Вот сюда!

С этими словами Малючков постучал по погонам:

— Усекаешь?

— Так точно!

— Во, молодец. Исправляешься.

— Стараюсь…

— Хорошо. Если из церкви выгонят, к нам в отделение пойдешь служить…

Далее последовала многозначительная пауза и опер добавил, давясь от смеха:

— Дворником…

Григорий не мог себе позволить хлопнуть дверью или перестать общаться с хамским опером или даже обидеться по настоящему. Но не надуться не мог, Малючков же примирительно похлопал его по плечу:

— Да ладно… Это я пошутил. Так пришел злодей к тебе через три дня, как договаривались?

— Нет, ждал его, да напрасно.

— Понятно. Место запомнил?

— Как дорогу в церковь.

— Ну, тогда и почапали. Чего резину тянуть?! И так сколько дней с этим путчем пропало.

— Что, и мне идти?

— Конечно!

— Божья матерь! — еле слышно прошептал Гриша, но опер расслышал, расслышал последнее слово.

— Ты что это мать поминаешь? Уж не мою ли?

У Гришкиного носа застыл матерый кулак:

— Божью матерь. Молюсь ей, святой деве заступнице, чтобы ничего с нами не произошло плохого.

Опер опять развеселился:

— Смотри, не халтурь, хорошо молись. А пока поднимай брюхо, поехали.

— Что, прямо сейчас?

Опер хмуро глянул исподлобья, заканчивая дискуссию:

— Подожди во дворе. Сейчас команду соберу и отправимся к твоему дружку. Надеюсь, ты ничего не перепутал.

— Своими глазами не видел, как мне рассказал…

— Вот я и говорю — надейся!

Еще минут через двадцать-тридцать, старый милицейский УАЗик, тарахтя и фыркая и активно портя экологию, подъезжал к указанному месту.

ИСТОРИЯ В БОМБОУБЕЖИЩЕ

Через полчаса после визита Распутина с ценной информацией, следственно-оперативная группа в составе опера Малючков и его дружка следака Грищука, хохла и пошляка, стояли перед входом в убежище. Вместе с ними туда собирался залезть и плешивый судебный медик Иваныч, в просторечии — Доктор( хотя его пациентам помощь уже не требовалась), а также приземистая овчарка по непонятной кличке Колли. Несколько бледный, и, одновременно, чуточку зеленый, чуть поодаль нервно и боязливо переминался с ноги на ногу осведомитель. Вниз ему разрешили не спускаться — действительно может застрять, но и домой не отпускали. Малючков ему напутственно подмигнул:

— Контролируй ситуацию. Потом роман напишешь. Когда…

Когда выгонят — так хотел сказать шутник, но решил пощадить и без того несчастно выглядящего толстяка.

Первоначальный осмотр выявил, что люк еще недавно запирался неким подобием навесного замка, ибо рядом валялись сломанные дужки.

— Фомкой сбили! — на глаз определил опер и вопросительно осмотрел присутствующих. С ним никто не спорил — фомкой, так фомкой.

Отодвинув крышку и посветив в темноту, Малючков увидел достаточно отвесную лестницу, по которой вся компания, переругиваясь об очередности, спустилась вниз. Естественно, с максимальной осторожностью.

Григорий же, как и было приказано свыше, остался наверху. Сказать, что он чувствовал себя не дискомфортно — ничего не сказать. С чем сравнить — разве что помочился на Кремлевскую стену на глазах всего честного народа. Требовалось отвлечься, поймать какую-нибудь многогранную мысль, рассмотреть ее со всех сторон — глядишь, время пройдет. Эротические фантазии не катили, не такое состояние души, чтобы думать о сиськах-письках. Ну их всех в задницу! Считалки тоже забылись. Так может вера придет на помощь — самое время для проявления ее чудодействия. Здравая мысль, богоугодная. Кстати, а какая сегодняседмица? Среда… Так-так, а о чем рекомендуется вспоминать в среду по библейским канонам, дай-то бог памяти — конечно же о предательстве Иудой Иисуса:

Итак, один из учеников…

Но воспоминания из Библейской старины не надолго отвлекли Григория:

(— что еще за гадостная аналогия?! изыди, изыди!)

Но аналогия только крепла и раскрашивалась красками. Вот уже Григория «пронзали» глаза ни за грош сданного клиента, когда того выведут в наручниках, а в ушах звенели страшные проклятия:

— Продал, Иуда! Продал, паскуда! Так гореть тебе в аду вечно!

Перепонки лопались от этого уничтожающего звона. Чтобы его не слышать, Григорий попробовал было читать Отче наш, но начисто забыл все, кроме первой строчки. Пробовал петь Аве, Мария, но он не католик, и петь не умеет, и не знает текста. Поэтому, ничто заглушало:

— Продал Иуда! Так гореть тебе в аду!

Но черт с ним, с голосом — позвучит, перестанет. В конце концов, из-за тюремной решетки убивец его не достанет. А если он вырвется из облавы и убежит? Тогда может на Дно залечь, а может и в церковь заявится и проткнуть толстый живот тесаком:

— Посмотрим, каких яств ты нажрал на 30 сребреников. Сейчас все выпотрошу наружу — и икорку, и балычок…

Но ведь нет никаких сребреников, нет икорки-балычка. Будь его воля, и за миллион бы не продал, и за миллиард. Это мент-гадина заставил, да чтоб ему год ни с кем трахаться, чтоб его в рядовые разжаловали, чтоб ему…

Между тем, ситуация внизу тоже не была безоблачной. Уверенность, что с пустыми руками им не уйти, возникла сразу же по очень специфическому запаху, перебивавшему все прочие, тоже не изысканные, ароматы подземелья. Совсем недавно Малючков освежил в памяти этот тлетворный запашок, поэтому ошибиться не мог:

В одном из домов по соседству с его о/м, в одной из квартир, повесился старый КГБист, забытый и покинутый всеми противный принципиальный старикашка. Соседи долго принюхивались, перешептывались, а потом вызвали милицию. Как назло, вызов пришелся на дежурство Малючкова. Чуть не стошнило, хотя работал в противогазе.

На этот раз тлетворный запах — распространялся из-за неплотно прикрытой небольшой двери, видневшейся на стене коллектора и, вероятно, ведущей в искомое бомбоубежище. Опер сделал знак и все присутствующие, в том числе и шустрая собака, заглохли. Он слушал тишину, как слушает звуки настройщик рояля для выступления Рихтера. Что там, за дверью?

А там было тихо, как в могиле, как днем на заброшенном кладбище. Опыт и интуиция подсказывали, что никого из живых там нет. А мертвые, так их в этой компании никто не боялся — не любили, конечно, но и не боялись. Тем не менее, подойдя к двери, опер зычно крикнул:

— Милиция, никому не двигаться. Всем на пол, руки за голову, лицом вниз. Кто шелохнется —стреляю.

Сначала в узкий проем добровольно вошла собака. Никакой реакции. За собакой последовали и остальные участники расследования, и снова не нашлось желающих пошевелиться и получить пулю. Не углубляясь в темноту помещения, прямо над входом укрепили два мощных фонаря, уверенно осветивших бомбоубежище. Да, там было на что посмотреть:

Первый труп, казалось, умело и тщательно выполнил грозный приказ Лицом вниз! Он лежал ничком, сильно вонял и был весь вывален в земле и пыли, словно окунь в тесте и сухарях. Бррр, ну совершенно не аппетитно. Чуть сзади виднелась ниша, судя по всему, совсем недавно проделанная в стене. Прямо над нишей зеленой краской было нарисовано некое подобие креста и виднелся следующий текст:

Видимо, эта самодеятельная могила и послужила последним пристанищем телу, которое теперь бесхозно валялось на бетонном полу. Пожелание покоиться с миром не исполнилось.

(— Ганин, Ганин…)

Что-то знакомое слышалось Грищуку этой фамилии, что-то почти родное. Совсем недавно с ней встречался. Пьяница, разбивший витрину винного магазина? Вроде нет. Содержатель притона на Плющихе? Нет, он еще за решеткой… Да, конечно же — бедолага, попавший в переделку около набережной. 600 рублей. Потому и родное.

Зажимая нос, следак ногой перевернул тело. Особо долго приглядываться не пришлось:

(— советовал же я избегать стремных знакомств, еще в больнице советовал…)

На месте происшествия присутствовал еще один труп — более свежий, но и более обезображенный. Казалось, чьи-то острые челюсти откусили уши, нос, губы, половые органы, потом выплюнули их на пыльный пол, а потом аккуратно собрали в целлофановый пакет Marlboro. Рядом с пакетом, на грязной общепитовскои тарелке для супа, в сгустках засохшей крови лежало человеческое сердце. Хорошо еще, что не плавало.

Доктор аж присвистнул, внимательно осмотрев труп:

— Это какой же силищей надо обладать, чтобы сердце вырвать!

— Может, вырезали?

— Нет, не похоже. Именно вырвали!

Малючков недоверчиво хмыкнул:

(— ишь ты, с первого взгляда определил…) (— уж кое в чем я разбираюсь, в отличии от некоторых)

Но не только двумя жмуриками и пакетиком с отвратительными «гостинцами» оказалось богато это ужасное местечко. Так всегда бывает — то пусто, то густо, то две капли на донышке, то через край. Острый глаз Малючкова узрел на бетонном полу мелкие фрагменты человеческого черепа и уже начал уныло соображать, где искать третий труп:

(— может, в стенку замуровали…)

Доктор же, хотя и порядочная сволочь, успокоил, внимательно повертев осколок в руках:

— Этот уже лет пятьдесят, как покойник.

Помимо всего этого безобразия, на полу валялся еще один череп — то ли кота, то ли лисицы, а также засохший хвост ящерицы и пожелтевшие и порванные страницы какой-то книги, изрисованные странными знаками и символами. Прочтя название одной из глав Оккультное значение крови девственницы, опер не сомневался, с чем имеет дело. Да и как сомневаться, когда джентльменский набор завершала совершенно дурацкая резиновая маска с опухшим лицом мертвеца, завершала, как неумелая пародия на весь остальной ужас:

(— ну все подготовили для шабаша, только козла вонючего не хватает. Насмотрятся их мерзких фильмов, а потом и чудят-дуркуют по чердакам-подвалам, попадитесь только — мигом устрою Варпулгириевую ночь, помелами задницы попротыкаю!)

Вот так, и не вздумайте ухмыляться! Ну спутал опер Варфоломеевскую ночь с Вальпургиевой, подумаешь! Ну не знал, что на шабашах задницы целуют, а не протыкают. Он же университетов не кончал, зато мог воробью голову с тридцати метров снести. Ну забыл на секунду, что не с детскими шалостями столкнулся, а с двумя жуткими убийствами. Ну сколько можно придираться к советским ментам?!

А потом начала странно скулить собака, по помещению пробежал легкий сквознячок и сердце нехорошо заныло. Может нервы пошаливают? Как по, команде Смирно! все застыли, опасливо глядя на дверь, ведущую в коллектор. Грищук даже инстинктивно схватился за пистолет и Доктор перестал скалиться своей идиотской улыбкой. Все настороженно ждали незванных гостей.

Ха-ха… Ха-ха-ха… Через мгновение оставалось только посмеяться над смутными опасениям и инстинктивными ощущениями, ибо все это обман чувств и фикция! Гости действительно появились, но какие — смех и грех:

На пороге, один за другим, подняв хвосты и слегка ощетинившись, показались три котища — с блюдца глазища. Степенно огляделись по сторонам, как основные, остановились и, казалось, начали о чем-то перешептываться (перемурлыкиваться).

Можно было только посмеяться над явлением этих любимцев Куклачева, но почему-то никто из присутствующих даже не улыбнулся. Колли по-пластунски перебрался за растерзанный труп и залег там, как трусливый партизан в глубоком окопе. Положив мохнатые лапы на глаза, он мелко дрожал и не желал ничего видеть. Грищук инстинктивно отпрянул. Даже крутому Малючкову, грозе московских бандитов и обладателю медали За личное мужество, сделалось не по себе и он взвел курок. И только Доктор несколько подобострастно позвал:

— Кис-кис…

(— уж не собирается ли предложить откушать разложившегося трупа и более свежего, но уже обгрызенного?!)

Малючкова аж передернуло от нахальных котов и подобострастного кис-кис. Уж неизвестно, сколько денег он отдал бы, чтобы застрелить сначала Доктора, а потом наглых тварей. Или наоборот. Рублей пятьсот. Нет, за эту шушеру, больно жирно. Сотки хватит.

Да, не любил Малючков эти напрасные создания матушки-природы — котов и докторов, и его нелюбовь приблизилась к ненависти так близко, что стала неразличимой. Конечно, не пользовались расположением опера и бандиты, и бывшие назойливые любовницы, но не так патологически. Родилась же ненависть к котам и докторам еще в детском возрасте:

У юного Малючкова с незапамятных времен жили любимая желтенькая канарейка и не менее любимый кот. Кот, как и положено, был неравнодушен к птичке и всячески стремился к свиданию. Подальше от ухажера клетку подвесили к потолку, сделав их близкий контакт практически невозможным. Но верный кот не оставлял свою безответную любовь и однажды залез на шкаф, с которого и прыгнул на клетку. Под грузным телом клетка сорвалась и упала на пол. От падения ли, или кот умудрился просунуть лапу в раздвинувшиеся прутья, но помятый бедный Кеша начал собираться на прием к своему птичьему богу. Плачущий мальчик держал умирающую птичку на ладони и набирал 03. На том конце провода в трубке раздался грубоватый-мужской голос:

— Говорите, скорая помощь…

— Дяденька, у меня канарейка помирает…

— Кто-кто?

— Птичка моя, Кеша.

— Ах, птичка…

В трубке раздалось хриплое хихиканье, похожее на всхлипывание, и тот же голос, переборов первые спонтанные эмоции, вкрадчиво произнес:

— Мальчик, ты меня слушаешь?

— Слушаю, дяденька…

— Внимательно слушаешь?

— Внимательно, дяденька…

— Ну так и иди на х.й со своей поганой канарейкой.

После этой гнусной рекомендации последовал не менее гнусный смеШОК и трубку бросили. Еще несколько минут короткие гудки разрывали ухо маленького Малючкова, не способного поверить, что это правда.

Около часа, пока ярко-желтое оперенье не посерело, пока птичка не превратилась в маленький окоченевший трупик, мальчик держал ее на ладонях, согревал и безудержно плакал. Потом положил мертвое тельце в бумажную коробочку из под леденцов Привет и укутал ватой. А вот что было дальше:

Рядом со стволом высокого фикуса, растущего в большой кадке, игрушечной лопаткой мальчик вырыл неглубокую ямку, в которую и положил самодельный гробик. В качестве прощального салюта произвел несколько выстрелов из игрушечного пистолета. Прощай!

А вот что было дальше:

Налил коту молочка, напоил до отвалу, взял на руки и почесал за ушком аж до мурлыканья. Подошел к раскрытому окну, попрощался и выбросил мерзавца прямо на асфальт, 12-й этаж.

И мальчик возненавидел всех кошек и котов. Нескольких их представителей повесил, парочку забил камнями. Одну мурку, вертлявую, как сатана на сковородке, ловил целый день. Она оцарапала все лицо, так что пришлось вырвать ей когти, облить бензином и поджечь. С дикими воплями горящая кошара металась по двору, вызывая нездоровый интерес соседей. Автора быстро вычислили и устроили ему серьезную порку. Удары ремня он переносил с достоинством борца за веру — одной кошарой меньше, меньше одной гадиной.

Все это осталось в далеком прошлом. Теперь Малючков к подобным детским шалостям равнодушен, но если появляется возможность проехаться по шкурке своим ментовским жигуленком — не побрезгует. Один раз даже старушенцию снес в пылу погони.

Доктора «отличились» перед Малючковым не только в детстве. Малючков уже браво служил в милиции, когда у его отца случился сердечный приступ. Скорая приехала лишь через полчаса и в домину пьяному доктору осталось только констатировать:

— Папаша ваш, вечная ему память — все…

— ???

— Ик!

В ответ остолбенелый опер вытащил пушку и резко засунул дуло в поганый рот, сломав несколько зубов. Нет, он не нажал на крючок. Не нажал, хотя так хотелось.

Впрочем, вошедшие коты не отреагировали на кис-кис. Они высокомерно осмотрелись, как хозяева и со степенностью удалились. В них чувствовалось нечто странное, настораживающее.

(— надо бы поймать и допросить) — непроизвольно мелькнуло в голове Малючкова и следом:

(— ну, на сегодня хватит, и на завтра хватит, за такую зарплату и так переработаться!)

НА КВАРТИРЕ ГАНИНА

Вскрывая дверь Ганинской квартиры, Малючков и безо всякой интуиции знал, что и здесь не обойдется без неприятных сюрпризов. Тот же трупный запах, вряд ли застрявший в одежде с подвала, не оставлял никаких сомнений и единственный вопрос был:

— Кто и как и кого?

Как? стало понятно после беглого осмотра тела, лежащего в ванной под слоем воды и со следами какого-то белого налета на лице и одежде. Тело распухло, но сомнений не оставалось — от удара тупым предметом по голове. Вероятно, бутылкой, валявшейся рядом с письменным столом в комнате — запекшаяся кровь на донышке. Koгo? — и на об этом не пришлось ломать голову Прямо на серванте, как по просьбе опера, лежал паспорт покойного. Фото совпадало с оригиналом:

(— очень хорошо, когда жертве лицо не уродуют, а то потом сущая пытка с идентификацией — устраивай всякие опознания, узнавай, когда лечил зубы и ставил коронки, исследуй зубную эмаль и костную ткань, этим не мне заниматься, но пока все прояснится, столько времени упустим — принимай поздравления с очередным висяком!)