Вампиры в Москве (№1) - Вампиры в Москве

— Да, правда. К чему отрицать очевидное?

— Действительно, незачем. А правда ли, что вчера у межи нашли изуродованные трупы двух пахарей из Арефы?! Не твоих ли рук дело? У кого какие соображения?

Почти сразу откликнулся Ион, откликнулся весьма и весьма язвительно:

— Его, его рук. А чьих еще, может какой злобный оборотень завелся в наших местах?

Но Раду, хотя и остался без поддержки, не думал сдаваться без боя:

— Да, моих. Но я не верю, отец, что ты никогда не убивал никого из Арефы уже после договоренностей.

— Может и убивал — рыбаков во время грозы, и все думали, что они перевернулись в лодках и утонули. Убивал охотников в лесу, и все думали, что их задрал медведь или дикий вепрь. Если кто и сомневался в истинных причинах смерти, прямых доказательств моей вины не было — я аккуратно прятал тела, а не выставлял на всеобщее обозрение. Я не позволял себе столь явного вызова.

Раду молчал, равнодушно пожимая плечами и опять заговорила Мириам. Ну и голос у нее, как из могилы:

— Итак, во-первых, ты еще не успел проголодаться, да и не думаю, что кровь наших крестьян вкуснее чем у тех, из столовой. А во-вторых, Эмиль доложил, что говорят в деревне — тела разорваны крюком и земля рядом просто пропитана кровью. Мы знаем, для чего ее пьем — чтобы жить. Объясни, зачем ее проливать. Что, пшеницу удобряешь?

— Я разобью этому доносчику голову. Все равно бестолковая, как пустой горшок. Разобью, на мелкие черепки!

— Разбей, он твой холоп, но не за это. Эмиль абсолютно прав, рассказывая о настроениях в деревни, о слухах и сплетнях. Отец уже пережил однажды крестьянский бунт и очень не хочет повторения. И мы не хотим.

— Мириам, о каком бунте ты говоришь?! Этих деревенских храбрецов хватит столбняк от одного моего взгляда.

По мере разговора, старый граф все больше мрачнел. Он являлся весьма консервативным и педантичным в мыслях и пристрастиях, ибо те устои и правила, которые исповедовал, не передавались из поколения в поколение, размываясь по дороге. Они вошли в него вместе с кровью, давшей бессмертие и магическую силу, и со своей кровью граф передал их детям. Надеялся, что передал. Увы! Многое из того, без чего он не мыслил своего существования, оказалось утрачено потомками, а значит, извечного конфликта не избежала даже такая семья. Лишь Мириам редко огорчала отца, а сыновья, особенно старший, с каждым годом все больше и больше демонстрировали неприятную независимость суждений и взглядов.

Но сейчас Йон не колебался, чью сторону принять. Речь шла не о традициях, часто не понятных и догматичных, речь шла о безопасности их рода, их семьи:

— Раду, если ты неожиданно оглох, еще раз повторю вопрос Мириам: Зачем ты проливаешь кровь на землю?

И тут обличаемого словно прорвало:

— Зачем??? Я не зверь, убивающий лишь когда пустой желудок позовет на охоту. У крови не только вкус, но и аромат. Только он помогает переварить затхлость этого замка, бесконечных правил и условностей. Отец, давно хотел узнать, в какой Библии ты вычитал эти заповеди? Почему, например, нельзя пить кровь детей?

Старый граф старался отвечать совершенно спокойно, но не мог скрыть, как нелегко ему дается ровный голос:

— Сколько крови в ребенке? Полтора литра или еще меньше. К тому же она мало питательна. Да и родительский гнев способен доставить кучу неприятностей. Так что законы на самом деле очень мудры и логичны.

— Родительский гнев??? А ты, отец, совершенно не хочешь учитывать мой гнев. Один из этих необразованных потных пахарей смеялся над нами, небрежно показывал рукой в сторону замка и говорил: Повезло нам с нашими кровососами. Другой ему поддакивал. И при этом жрали какие-то булки и громко рыгали. Вот я и показал острословам, как им «повезло».

— Но мы и есть кровососы. А ты что, вегетарианец?

— Вы — возможно, но не я. Не хочу, чтобы моей главной характеристикой являлась еда, словно у жука-короеда. Вы ведете себя, как трусливые маленькие волчата: откусить и спрятаться. Даже люди позволяют со своими крепостными больше вольностей.

— Тебе не дают покоя лавры Надсади, но он не пример. Когда я был во власти, посадил на колья тысячи непокорных и тысячи по своей прихоти. Но сейчас в Валлахии другие времена, и я не воевода. Король уважает меня за былые заслуги и побаивается, но не больше народного бунта. Убивай, пей кровь, но тихо и без вызова.

— Отец, ты повторяешься. О твоих прошлых подвигах я наслышан — по-моему, даже когда был младенцем, их на ночь вместо сказок мне рассказывал. Но глядя на тебя нынешнего, так и подмывает спросить, уж не выдумка ли все это? Да и Надсади совершенно не причем, он в убийствах ищет ушедшую молодость. Я же не желаю ничего искать. Мне просто скучно.

— В убийствах должен быть какой-то смысл. Во всем должен быть хоть какой-то смысл.

— Чушь. Ни злобы, ни выгоды, ни мести, ни логики — чистый опыт, чистое удовольствие.

— Если я повторяюсь, ты сам себе противоречишь. Кто пять минут назад уверял нас, что отомстил пахарям за оскорбление?

Раду не особенно растерялся уличению и бойко парировал:

— Я вообще не считаю, что обязан отчитываться. Я, спешу заметить, уже взрослый. Очень взрослый.

Старый граф перестал нервно щелкать длинными костлявыми пальцами, резко повернулся и злобно посмотрел на старшего сына. Он намеревался прекратить затянувшуюся и напрасную дискуссию:

— Тогда уезжай. Забирай кучера, Эмиля и уезжай. Я не желаю тебя видеть в моем замке. Хочешь получать чистое удовольствие — получай его в другом месте. А еще лучше, в другой стране.

Казалось, Раду был внутренне готов к подобному повороту событий. Или этого и ждал?

— Отлично! Здесь действительно нет ничего чистого, ни удовольствий, ни воздуха. Я задыхаюсь от этих шелковых портьер со слоем вековой пыли, от этих тусклых картин покрытых сажей и копотью, на которых даже не разобрать изображение. Кто там намалеван — чьи-то предки или козы на выпасе? Замок похож на лавку старьевщика, да только покупателей на эту рухлядь не найти.

— Уезжай!

— Завтра же меня здесь не будет. Кстати, папочка, не желаешь ли проклясть меня на дорожку?! Это была бы неплохая и своевременная шутка из твоих уст.

Влад понял, за кем останется последнее слово, понял, что дополнительные увещевания уже ни к чему приведут. Он повернулся спиной к непокорному сыну и безмолвно открыл дверь, ведущую из гостиной на узкую лестницу и далее в Башню Скорби, в персональные покои. Столь поэтичное название эта совершенно обычная башня приобрела после того, как в ней безутешный граф Дракула надолго заперся после таинственного исчезновения своей жены. Из башни можно было попасть на небольшой балкончик, с которого открывался вид на дорогу, ведущую из деревни к подъемному мосту. Никаких поэтически названий у балкончика не было, но наиболее бы подошло такое: Балкон Томительного Ожидания. Многие годы после захода солнца безутешный граф, опершись на кованые перила, тщетно вглядывался в темноту ночи и вслушивался в ее тишину.

Для подготовки к отъезду, который хотелось осуществить не откладывая. Раду подозвал Эмиля, проворного и вечно учтивого. Сначала самый обычный слуга, потом дворецкий, а в последние годы почти доверенное лицо Раду, Не так прост, как хочет выглядеть, и себе на уме, но всегда готов уловить интонацию и сделать все в лучшем виде. Да и мозгами бог не обделил.

— Эмиль, сожалею, но у меня не особо приятные новости.

— И какие же?

— Я уезжаю в Рим. Ты же пока оставайся здесь. Как устроюсь на новом месте, обязательно вызову.

Новость действительно плохая. В горле Эмиля пересохло, а в висках застучала кровь:

— Но почему я не могу поехать с вами? Что мне здесь делать?! Меня здесь все ненавидят и долго после вашего отъезда я не проживу. Раду, ну пожалуйста!

— Тебя никто не тронет — обещаю. А почему не беру, так не обязан отчитываться. На это существуют особые причины. А пока помоги мне собраться.

Причины, конечно, существовали. И в карете мало места, и с документами Эмиля могут выйти проблемы при пересечении границ, но, по большому счету, все это отговорки. Первопричина, как ни странно, состояла в том, что однажды Эмиль спас Раду жизнь. И тот, не чужд чувства благодарности, начал покровительствовать верному слуге. Увеличил жалование, настоял, чтобы сделать дворецким, потом уменьшил круг обязанностей и приблизил к себе. А потом стало казаться унизительным, благодарность высшего существа перед низшим. Да и воспоминания об этой давней истории, которые невольно пробуждал Эмиль одним своим видом, уже изрядно тяготили:

Лет пять назад Раду периодически ездил в Снагов, в местный монастырь. В его крупной библиотеке хранились многочисленные книги и рукописи. С их помощью старший сын Дракулы старался ответить на вопрос Кто он такой? Этого не мог или не хотел прояснить отец, но не более результативным являлось чтение литературы.

Снагов находился в двух ночах езды от Келеда, а как раз примерно посередине пути — глубокая пещера Джетатень, выходящая прямо на реку Дымбовица. Там-то экипаж обычно делал остановку, и Раду проводил светлое время суток на естественном каменном ложе в глубине пещеры, засыпая и просыпаясь под мерное капанье воды со сталактитовых образований и под шелест крыльев своих маленьких друзей — летучих мышей. Столь же привычно все начиналось и в тот злополучный весенний день. Как говорится, ничто не предвещало.

Карета с кучером и Эмилем, тогда еще обычным слугой, остались ждать пробуждения господина перед входом. Кучер по привычке дремал на облучке, а Эмиль неторопливо прогуливался по окружающим холмам, заодно наблюдая, не направляется ли в их сторону кто-нибудь нежелательный. И вдруг, где-то к полудню неожиданно начался оползень. Талые ли воды подмыли почву или процесс, подтолкнуло небольшое и почти незаметное землетрясение, но вход в пещеру оказался заваленным многометровой толщей земли. Карета с кучером упала в расселину, и лишь везунчик Эмиль чудом уцелел, уцепившись за какое-то дерево. Ни змея, ни кошка — в какого бы зверя не превращался вскоре проснувшийся Раду, не находилось такой щелочки, чтобы через нее выбраться на волю.

Он и так-то был не особенно сыт, намереваясь поужинать вечером каким-нибудь случайным путником, а каждое новое превращение отнимало изрядно сил. И тогда Эмиль самостоятельно додумался побежать за помощью. Места там глухие, малонаселенные, так что до ближайшей деревни пришлось добираться долго, несколько дней, но в итоге все обошлось. Эмиль оказался достаточно умен, чтобы не сообщить крестьянам, кого именно им придется извлекать из завала. Человек двадцать пять за обещанное вознаграждение подвязались очистить вход, чем и занимались несколько суток. К моменту вызволения из каменного плена Раду уже настолько оголодал, что едва удержался не вонзить зубы в первую попавшуюся шею. Работникам предложили приехать за деньгами в замок Келед, после чего они, испуганные и разочарованные, разбежались. А зря! Им бы наверняка щедро заплатили.

Вот такая давняя история. Но, в конце концов, Раду бы и сам мог разгрести завалы. Конечно, мог бы!

ДВА ВАЖНЫХ СОБЫТИЯ ПОСЛЕ ОТЪЕЗДА РАДУ

Раду собирался в дорогу быстро, даже нервно, словно каждый лишний час в доме отца был невыносим. Все уже окончательно решено, так чего тянуть? Зачем удлинять путь прощания ненужными диалогами?!

С собой Раду намеревался взять минимум вещей, ибо вещи имеют неприятное обыкновение напоминать, а этого не хотелось. Воспоминания и для обычной жизни тяжелы и болезненны, а если накапливаются не двадцать-тридцать, а более ста лет, то становятся совершенно неподъемным грузом. Среди множества вещей, которыми успел обрасти, Раду выбирал самое безликое, но почти все успело насквозь пропитаться духом замка. По крайней мере, так казалось. Поэтому, решив глобально обновить гардероб уже в Риме, где и мода и портные наверняка лучше, он ограничился двумя парами однотипных черных костюмов, несколькими рубашками и свитером. Все это сиротливо отправилось на дно огромного саквояжа, столь вместительного, что он казался изготовленным из кожи целого теленка.

Нацепив на крючковатый нос темные очки, не особо оправданные для столь позднего времени суток, непокорные сын сначала снял с шеи Ладонь, но потом передумал. И вовсе не из-за желания ностальгировать, глядя на талисман. Но вдруг это не просто игрушка, вдруг в ней действительно скрыта какая-то тайна? Отец ведь так и не удосужился просветить детей относительно истинного назначения, одни лишь высокопарные разглагольствования. А, может, и сам не знал.

Ну, собственно говоря, и все. Пора! Весьма прохладно простившись с домочадцами и пообещав при первом удобном случае написать, Раду вместе с кучером Санду в весьма неприметной карете без опознавательных знаков отправились в дальний и опасный путь. Им предстояло преодолеть немало километров по враждебным к одиноким путникам дорогам.

Прошло уже несколько часов после отъезда Раду, глубокая ночь распростерла черные крылья на миром и медленно взмахивала ими, вызывая едва заметные приливы ветра. Граф Влад все еще сиротливо стоял на балконе Башни Скорби и грустно смотрел вдаль поверх крепостных стен. В прохладном воздухе давно замолкли окрики кучера Санду, а мягкая земля поглотила последние звуки стука колес кареты, увозившей сына. Тьма сгущалась, как черная кровь, наполняя сердце безнадежностью — наверное, им уже не встретиться на этой земле. А что там, после? Странные размышления для того, кто собирается прожить еще века. Но, с другой стороны, произошла вторая серьезная утрата в его новой жизни, несущая все больше одиночества и отрешенности от мира. Так мало родственных душ и так много времени впереди. И Келед все больше превращается в могилу.

Конечно, он продемонстрировал твердость, конечно, поведение сына стало представлять серьезную опасность для уклада их жизни и для самой жизни, но может стоило попытаться переубедить? Все ли возможности были испробованы? Все ли доводы приведены? Проклятая гордость, он фактически выгнал Раду! Впрочем, дело сделано, карета далеко и теперь от графа уже ничего не зависит. Вот если бы сын одумался и вернулся с покаянной, если бы хотя бы забыл какую-нибудь важную вещь!

На какой-то момент показалось, что всесильные боги услышали эту молитву. По дороге к замку послышался характерный стук колес и ржание лошадей. Разводной мост еще не подняли и экипаж остановился прямо перед закрытыми воротами.

Увы, надежда на возвращение сына длилась недолго. Еще с балкона граф увидел, что подъехавшая карета и размером больше, да и коней в упряжке не четыре, а шесть. На дверце красовался золоченный герб Надсади.

(— как же он не вовремя приехал!)

Но барон из кареты не вылез, хотя Эмиль уже приготовился поддержать «ловкача» и почтительно замер перед дверцей. Из кареты вообще никто не вылез, зато надменный кучер вручил послание для господ графов и быстро уехал. Конечно, странно гнать в такую даль карету ради какой-то бумажки, которую вполне мог привезти и обычный посыльный верхом на лошади, но у барона свои причуды. У всех свои причуды.

В каминном зале, где уже очень давно не зажигали огня, сидели Мириам и Йон. Скоро к ним спустился и граф, которому адресовалось послание. Оставаться наедине со своими печальными мыслями ему сейчас совершенно не хотелось. Удалив Эмиля, тут же прислонившего ухо к неплотно закрытой двери, граф зачитал вслух короткое послание, судя по почерку, написанное под диктовку.

Любезный граф!

Тяжелая болезнь приковала меня к постели и не дает возможности приехать к вам, лично поделиться своей удачей. Костлявая рука смерти уже занесла свою ржавую косу, еще несколько дней, максимум — неделя, и я умру…

Но умру не только я. На моем смертном одре исчезнет и секрет средства Локкус, который я все-таки нашел, нашел вопреки Вашему неверию и насмешкам. Я уверен в этом, как уверен и в том, что вам не стоит медлить с приездом.

Я жду Йона или Раду. Я буду ждать их до последнего вздоха и если они не найдут времени приехать, это будет самая большая ошибка вашей жизни.

барон Надсади

замок Сатура

Йон во время чтения сумбурной записки не скрывал саркастической усмешки — очередная ерунда. Как же эти люди любят выдавать желаемое за действительное, как они наивны, особенно когда дело касается их жизни и смерти. Целые Библии готовы исписывать и остальных уверять в важности пустых псалмов. Граф же реагировал на содержание послания негативно. Он сильно подозревал, что Локкус — не более чем красивая сказка, игра воспаленного ума. Обретя фактическое бессмертие, получив возможность превращаться в зверей и птиц, вампиры не могли не заплатить за это. Принцип равновесия. И невозможность находиться на солнечном свете и отбрасывать тень — не такая уж высокая цена:

— Что скажете, дети? Лично мне вся эти опыты изрядно надоели. Не доставляет ли сумасшедшему барону удовольствие нас дурачить, как дурачат детей волшебной палочкой? Или он что-то разнюхивает, прикрываясь своей красивой сказкой?

Мириам молчала. От нее вообще редко добьешься слова, а в недавней дискуссии со старшим братом она выложила чуть ли не месячный объем. В конце концов, ей хорошо и без Локкуса.

Йон пожал плечами:

— В подвох слабо верится, равно как и в успех его алхимических экспериментов. Но в одном можно не сомневаться — скоро его черти в ад заберут. В последний раз совсем плохой приезжал. А в аду по его душу уже давно специальная сковородка припасена.

— У каждого свой ад.

— Несомненно.

— Но ты так и не ответил, что собираешься делать.

— О чем это ты, отец?

— Не притворяйся. Ты собираешься ехать к барону?

— Да, думаю, легкая прогулка мне не помешает. К тому же, столовая почти пуста — так что постараюсь привезти кого-нибудь вкусненького.

— Да ты уж постарайся, хоть какая-то польза будет!

Вечером следующего дня Йон вызывал Эмиля долгим и нервным звоном колокольчика. Тот пришел в библиотеку, пытаясь сохранять спокойствие, но бледный вид выдавал:

(— ну, все, кончилась синекура, а может и жизнь…) Йон вовсе не собирался успокаивать слугу:

— Ну, что, кончилась синекура?! Твой покровитель уехал далеко и, возможно, навсегда. Постарайся не ошибаться, поменьше болтаться под ногами и не портить мне кровь! Иначе…

С этими словами Йон оскалился. Эмиль побледнел еще сильнее. Казалось, еще немного страха, и теплая струйка потечет по его ноге. Нет, пока еще не крови.

— Иди и приберись в комнате брата. Бегом. А потом помоги мне собраться в дорогу — Тадеуш захворал, заменишь его. И помни, когда вернусь из Сатуры, соберем семейный совет и решим, что с тобой делать дальше.

Эмилю захотелось не просто убежать, а улететь, но кто его отпустит?! Кто его отпустит живым?! Слишком много знает, слишком многое видел, слишком многое может рассказать. Но пока лучше быстрее исполнить приказ и убраться с глаз долой.

Комната Раду столь основательно завалена различными вещами, что ее правильнее назвать складом или кладовкой. Чего тут только нет! Обвиняя семейство в излишне церемонном отношении к предметам и обычаям, старший сын демонстрировал полнейшую неаккуратность, не утруждая себя наведением порядка, но и не давая убирать свою обитель:

Многочисленные книги, часто с выдранными страницами и чернильными пометками, отсутствовали разве что на потолке. Неказистые кустарные поделки из дерева и кости, разбросанные в творческом беспорядке — хобби Раду последних лет. Из под столов, из-под громоздкого шкафа работы знаменитых Франкфуртских краснодеревщиков и нескольких комодов пришлось вымести множество игральных костей и карт, обрывки бумаги, опилки, несколько дохлых и истлевших мышей. Тихий ужас!

И вдруг, под небрежно скомканными костюмами и рубашками показалось нечто, заставившее бешено забиться сердце Эмиля. Да, это колоссальная удача и теперь ее нельзя упускать. Дотронуться до персональных ключей Раду казалось столь же страшно, как до раскаленного железа, но Эмиль пересилил себя. Ключи не обожгли и не исчезли, как фантом. Они лежали на широкой и слегка дрожащей ладони, готовые открыть не только большинство самых потаенных дверей замка, но и весьма заманчивые перспективы. С их помощью почти траурный горизонт мог поменять цвет на более радужный. Надо лишь правильно воспользоваться удачей, не побояться сделать следующий шаг.

Запихав заветную связку в широкий карман шаровар, предварительно обернув каждый ключ тряпочкой, чтобы не звенел, Эмиль осторожно высунул голову за дверь. Никого. Да и кому охота за ним подглядывать?! Шпионские страсти не привились в семействе Дракулы. Только бы не хватились этих ключей! С другой стороны, он сейчас надежно припрячет находку и всегда сможет сказать, что ничего не знает. Мог же их в спешке увезти Раду? — конечно, мог. Хотя, если этот чертов Влад уставится в упор своими жуткими блеклыми глазищами с красными белками, которые словно всю кровь высасывают, то попробуй соври!

К великой радости Эмиля, о ключах никто не вспомнил. На графа, более остальных озабоченного безопасностью, столь сильно подействовала разлука с сыном, что он редко показывался из своих покоев, а Мириам в этом вопросе всегда отличалась изрядной беспечностью. Йон же подготавливался к отъезду и был занят сборами в дорогу. Он намеревался отсутствовать всего-то несколько дней, а основательностью приготовлений превзошел своего брата. Эмиль аж вспотел, выполняя многочисленные и противоречивые приказания:

— Это пальто мне принеси… Нет, другое, другое — какой-то цвет грязный. И пришей пуговицу, болтается. И срочно распорядись, чтобы брюки погладили.

Однако, слуга не чувствовал ни малейшей усталости, вертелся юлой. Им овладело крайнее возбуждение, от которого он не мог уснуть всю ночь. Отъезд одного брата, затем второго, а самое главное — найденные ключи, все это открывало ему путь к исполнению основного замысла. Он долго и терпеливо ждал этого момента, тщательно готовился, заманивал удачу, как ловец заманивает зверя, но теперь, когда все стало так близко и реально, заметно нервничал. От Йона волнение обычно невозмутимого Эмиля не укрылось, но было растолковано неправильно:

— И что это ты так засуетился? Доволен, поди, прохвост, что я уезжаю?

— Нет, хозяин…

— Неужели?

— Да, хозяин…

— Врешь, ой как нескладно врешь. Я тебя насквозь вижу. Ты доволен, просто счастлив. Но особенно-то не радуйся — скоро, максимум — через неделю, я вернусь. И знаешь, что тогда будет?

Этого Эмиль не знал и покорно потупил глаза, словно покорно говоря:

(— будь что будет)

— А вот тогда может быть мы тебя и переместим… поблизости. Ты понимаешь, куда?

Йон многозначительно повел глазами в направлении темницы-столовой и криво усмехнулся. Он прозрачно намекал и его намек был незамедлительно понят. Вместе с этим пониманием исчезли и последние сомнения в собственных намерениях. Ибо в любом случае, или пан, или пропал. Поэтому не только животный испуг блеснул в глазах Эмиля. И будь Йон чуть наблюдательнее и чуть менее самоуверенным, может быть увидел бы злой и нехороший огонек, загоревшийся в самой глубине темных человеческих зрачков:

(— что ж, охотник иногда может стать дичью):

— Удачи вам, господин!

Ответа не последовало.

ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ

И тот умрет, кто должен умереть

И тот полюбит, полюбить кто должен

И если это бред, то что не бред?!

Ведь все единым бредом быть не может

(Книга книг. Судьба и случай)

Езда ночью в карете по ухабинам и выбоинам дорог Валлахии не в удовольствие — всю душу вытрясешь, всех богов проклянешь, кучу шишек набьешь, пока куда-нибудь доберешься. Да и доберешься ли? Уж столько вокруг лихих людишек и разбойников шныряет, столько беглых голодных крепостных засады устраивает! А когда дорога начинает узким серпантином петлять по гористой местности, тут тем более не зевай и молись всевышнему, чтобы отвел от коварных обвалов и незаметных расщелин. Громче молись, еще громче, чтобы заглушить неровный стук своего испуганного сердца. В такие поездки людей гонят совершенно неотложные и очень серьезные дела и люди безумно жалеют, что не имеют крыльев, чтобы преодолеть весь этот маршрут по воздуху.

Не такое уж неотложное дело позвало в дорогу Йона, да и крыльям он совершенно сознательно предпочел карету. Под стук колес неплохо думается, а тема для раздумий появилась вместе со скоропалительным, если не сказать скоропостижным, отъездом брата. Необъяснимая и непонятная грусть, вроде и надоесть успели друг другу за столько лет, вроде и конфликтовали нередко. Неужели все дело в привычке?! Или порвалась какая-то незримая связь. Вот отец вообще ходит сам не свой… Может и зря Йон поведал ему о своих сомнениях. Но как не поведать, если почти сразу после отъезда брата он зачем-то начал вглядываться в кровавый камень, тот самый, что держала Ладонь в его амулете. И, на его глазах, силуэт летучей мыши начал тускнеть, тускнеть, пока совсем не исчез. Поделился своими сомнениями с Мириам, но та лишь рассмеялась. А потом удивилась ничуть не меньше, когда оказалось, что и ее камень пуст. Расстроенный отец выдвинул единственное объяснение произошедшего — дурное предзнаменование, летучая мышь улетела, а вместе с ней и могущество рода. Но если все проще, если это еще одно удивительное свойство камня, на которое раньше не обращали внимания? Если на большом удалении хотя бы одной части некогда цельного камня силуэт пропадает?

Мириам это объяснение удовлетворило и ей снова все нипочем — сидит себе целыми ночами за фисгармонией, тоску наводит. Кажется, мир рухнет, и бровью не поведет. Отец же, хотя и согласился с подобной версией, от плохих предчувствий не избавился.

В таких размышлениях быстро пролетели ночь, день, а на следующую ночь перед каретой неожиданно, словно из под земли, вырастает замок Сатура, главная вотчина Надсади. Громадина, даже больше Келеда. Многочисленные сонные стражники на главных воротах сначала недовольно бурчат, что надо ждать до утра, но осветив дверцы с изображением герба Дракулы, без лишних вопросов впускают экипаж вовнутрь. Они знают, сколь нетерпеливо барон ждет этого гостя.

Несмотря на ночь, весь замок словно бурлит. Повсюду царит странное возбуждение, слуги озабоченно бегают и таинственно перешептываются. Кажется, они очень огорчены болезнью господина и, все-таки, в уголках губ угадывается легкая ухмылка, готовая перейти в открытое ликование, если барон умрет. А это очень вероятно, он совсем плох и большую часть суток бредит, провалившись в глубокий сомнамбулический сон, в котором часто зовет Дракулу и Сатану, но не менее часто плачет и умоляет бога о прощении. Когда барон ненадолго приходит в себя, первым делом интересуется, не приехал ли кто из Келеда, а получив отрицательный ответ, начинает лихорадочно давать указания нескольким механикам, заканчивающим куда более сложный механизм и более совершенную машину убийства, чем клетка с шипами — Железного Барона.

Убивает он так: жертва берется в неразжимаемые объятия и протыкается множеством острых мечей. Проект забросили, когда Надсади охладел к кровавым оргиям, одержимый идеей создания Локкуса. Теперь секрет найден, но время неумолимо уходит. Так хоть душу порадовать напоследок.

Йона почтительно приветствует верзила Тодо и проводит в покои барона. Он и еще несколько доверенных помощников Надсади, активных участников жутких злодеяний, догадываются, сколь неприятна для них смерть господина. Они едва ли проживут намного дольше.

Надсади лежит посреди просторного зала на большой деревянной кровати со штофными занавесками и высоко приподнятым зеленым балдахином. Его скрюченное тело в полосатой пижаме и белом колпаке выглядит несуразно, напоминая червяка. В присланной записке он вряд ли сильно преувеличил опасность своей болезни и сроки ее летального исхода. Желтая высохшая кожа обтягивает череп, как африканский барабан, редкие седые волосы жалко топорщатся. Он определенно похож на мумию, гротескно похож. Его костлявые руки плотно покрыты черными кровоточащими чирьями и волдырями. Периодически они лопаются и гной проливается на белую простыню, наполняя окружающее пространство едким зловонием, запахом разложения. По углам в железных треножниках дымятся благовония, испаряются ароматные восточные масла, но и они не могут победить этот тлетворный запах смерти. Неизвестная болезнь практически сковала тело и каждое движение дается с дикой болью, за которой нередко следует обморок. Вокруг умирающего колдует несколько известных лекарей в марлевых масках, но они именно колдуют, а не лечат. Да и когда жизнь окончательно настроилась покинуть тело, все потуги остановить ее уход абсолютно напрасны.

Но сейчас Надсади в сознании и приветствует Йона кратким поднятием головы. Он несколько раз моргает, дабы удостовериться, что перед ним не очередной мираж из его бредовых снов:

— Хорошо, что вы приехали, очень хорошо… Каждая минута сейчас дорога.

Высохшая рука властно приказывает слугам, лекарям и даже помощникам выйти из спальни и оставить их наедине, а затем, обессиленная падает на подушку. Голос больного настолько слаб, что Йону периодически приходится наклоняться к постели, чтобы расслышать слова, с трудом прорывающиеся сквозь булькающее дыхание:

— Я открыл секрет, я открыл…

— Это я слышал уже раза три.

— В любом случае, этот раз последний. Посмотрите, на полке, вот оно, средство Локкус.

На полке рядом с кроватью, между многочисленных пузырьков с лекарствами и баночек с мазями стоит роскошный графин из голубого хрусталя. Он прекрасно знаком Йону — именно в этом графине, всегда столь бережно прижимаемом к сердцу, словно кровное дитя, Надсади привозил в Келед результаты своих предыдущих попыток сотворить чудо. Йон недоверчиво хмыкнул и этот звук не укрылся от ушей барона:

— Можете не сомневаться, это оно.

— Не очень-то много…

— Не очень много?!! Да этого количества должно хватить лет на пятьсот всем вам четверым.

— Троим. Раду поссорился с отцом и уехал в Италию. Видимо, очень надолго.

— Ничего, за Локкусом он хоть с края земли примчится. Вы готовы попробовать?

— Я застим и приехал.

Еле-еле Йон сдержался, чтобы не добавить: