ЕЩЕ ОДНА ЖЕРТВА

Василь возвращался с прогулки, трезвый, как стеклышко и очень злой. Глупый у нас все-таки народ, просто глупейший. Нет бы дружно поддержать ГКЧП, попытаться вернуться в те славные времена, когда он успешно, торговал дефицитными абонементами. Как все душевно было, по-братски, по-честному. Так нет, бунтуют бестолковые людишки, орут, как ненормальные:

— Ельцин, Ельцин. ГКЧПистов под суд!

Медлит и армия, и КГБ, и милиция — вся власть в их руках, вся силища, а они медлят. Это-то куда годится?! А вот он, обычный советский Василь, хотя никуда и не спешит, уже успел принять на грудь пузырь Московской, а еще один припас на вечер. За упокой Ганинской души пригубит и колбаской закушает.

Военная техника, между тем, перебазировалась чуть поодаль, на соседнюю улицу. Там же нервно прохаживался и его вчерашний белобрысый собеседник, недовольно покрикивающий на мелкого чучмека, словно вчера лишь с гор спустившегося:

— Я же сказал по-русски, номер на башне протереть. Татарскому еще не научился. Давай, дуй за водой.

Василь подошел к пареньку и немного подождал, пока тот не повернется в его сторону:

— Здорово, командир!

— Здорово, коль не шутишь.

— Да уж не до шуток… Вот ты как думаешь, победят нас эти буржуи, эти вихри враждебные?

— Если так и будем стоять, наверняка победят…

— Ну и что делать?

— А что прикажут, то делать.

— А что слышно?

— Да ничего не слышно.

— Понятно. На попятную идут, жопы берегут.

— Во-во, жопы…

Раздосадованный Василь подошел чуть ближе, криво подмигнул и показал Витьку горлышко бутылки, спрятанной во внутреннем кармане пиджака:

— Выпить хочешь?

Витя почесал в затылке, а пока он чесался, на Василя коршуном накинулся неугомонный Голос:

(— ты что надумал?! разве все закончено???! нет, все только начинается, уже бутылку выжрал и все мало! опять кого-нибудь убить хочешь?! а ну марш читать молитву!)

Не в силах ослушаться, Василь извлек бутылку из кармана, сунул ее в руки ошалевшему солдатику и поспешил к люку, бросив напоследок:

— Нет, сейчас я пить не могу. Оставь себе, если победим гадов, тогда и будет повод.

Витя только пожал плечами и полез в танк, прятать зажигательный снаряд в укромном месте. Авось и пригодится, воды напиться.

Довольный, что быстро умиротворил и утихомирил Голос, хотя и дорогой ценой, Василь .остановился перед люком. Уже собирался достать ключ, да заметил, что замок сбит, а крышка слегка отодвинута вбок:

(— солдатики поработали? или рабочие?)

И тут неприятно осенило, да не крестом, а исподволь подкравшейся мыслью:

(— все-таки продал святой отец, как есть, продал, падла в рясе, Иуда. сразу его жирная рожа не понравилась — небось, не на подаяниях такую ряху отъел…)

А если продал, значит его уже ждут. Страшно? Не очень, хотя ясно, чем грозит обвинение в убийстве. Не зря же он на тюках макулатуры УК целую неделю штудировал! Десятку вкатят, не меньше. Дерьмово, конечно, но наплевать! В его положении, как в песне — что воля, что неволя, все. едино. А все потому, что он устал от бродяжничества, от убежища, от постоянных мыслей о Ганине, от Голоса, от своих страхов. Очень устал. Вот и продолжение его печальной истории, которое он никак не мог самостоятельно придумать:

Уткнуться лицом к шершавой стенке тюремной камеры и уснуть, и не думать каждый день о куске хлеба, ни о чем не думать. Не расстреляют же!

Обречено вздохнув, Василь отодвинул крышку люка и начал спускаться по узкой лестнице:

(— вот сейчас заорут Стоять! ослепят фонариками, ткнут в бок пушкой и защелкнут наручники, вот и наказание безо всякого бога…)

Но глаза никто не слепил и дулом не стращал. Василь боязливо ступил на пол коллектора и прошел несколько метров по направлении к двери. Вроде, никого. Никого не было и в убежище. Все так же тлела керосинка, все так же капала из крана ржавая вода.

(— ну и ну! один раз чуть в ад не собрался, сейчас тюремную камеру за благо почел, да не узнает никто! священник, конечно, сдрейфил, но и доносить не станет.)

И вдруг Василь увидел эти глаза, огромные глаза, которые светились в темноте, как два зеленых уголька. Они обозначили некий движущийся силуэт — медленно и неуклюже переваливая с лапы на лапу слишком большое для кошки тело, странная зверюга зашла за угол, но, прежде чем исчезнуть, остановилась и словно поманила Василя последовать.

— Ну погоди же, пугать меня будешь, кошара!

Василь схватил любимую монтировку, керосиновую лампу и отправился за наглым животным. Зайдя за угол, он прежде всего пребольно стукнулся лбом об амулет, тот самый, зарытый вместе с телом убиенного Ганина. Проклятая штучка висела в воздухе и тихо раскачивалась:

(— нет, ну не может она висеть в воздухе, если это так, я сейчас просто тронусь!)

К сожалению, чудес не бывает — амулет был подвешен на тоненькой лесочке, привязанной к крюку в потолке, а раскачивал его, видимо, сквозняк. Но не сам же он выполз из могилы и повесился! Что за идиотские фокусы?! Василь грозно посмотрел по сторонам в поисках шутника.

Увы, лучше бы он слегка тронулся несколько мгновений назад, ибо следующее зрелище навсегда помутило его непривычный к подобным шуткам рассудок:

Могила в стене оказалась полностью разрытой, т. е. оскверненной, тело убитого и неотпетого Ганина выброшено на пол, а на его груди сидели два здоровенных черных кота, вопросительно смотревшие на явившегося:

(— ну что, ты готов ответить на наши вопросы?)

Да, несомненно, это орудует алкогольная галлюцинация, словно из книги Анохина Мозговая деструкция, когда-то найденной среди макулатуры. Там был похожий пример с крысами. А иначе как объяснить увиденное? Да никак не объяснишь, будь хоть семи пядей.

И действительно, через миг коты исчезают, а рядом с посеревшим Василем стоят два крупных мордастых мужика, которые больно хватают его под локти, и сжимают так, что наверняка останутся синяки. Они смотрят на Василя злыми глазищами и еле шепчут пунцовыми губами:

— Это ты, мерзота, убил нашего друга? Давай-ка молись своему богу и рассказывай, как все было.

Все это, конечно, сущий бред. Такого быть не может, чтобы коты вырыли покойника из могилы, да еще и на середину комнаты перетащили, да еще в двух навязчивых мужиков превратились. Все это несомненный бред, настырный и беспредельный.

Догадливый Василь зажмуривается и машет руками, будто отмахиваясь от наваждения, как от назойливой мухи. Нет, не исчезает. Значит, или не наваждение это, или он уже спятил. Но если это не наваждение, то он спятит через несколько минут. И поэтому Василь начинает хохотать и, в такт этому дикому, бессмысленному хохоту, тело содрогается и корчится. Он просто допился до чертиков, до самой белее не бывает горячки, и ему вся эта жуткая дрянь просто мерещится:

(— словно жене проклятущей дырявый череп показал)

После столь классного сравнения он ловко выскальзывает из рук людей-кошек-призраков, подбегает к телу Ганина и начинает трясти его за уши:

(— и вот что интересно, не воняет, вот что интересно…):

— Ты что, звал их в гости? Нет ведь??? Мы с тобой так прекрасно жили вдвоем…

И тогда Ганин показывает ему язык…

Ха-ха-ха… Ну и наивные же вы, ребята, ну и простаки! Не может труп никому показать язык, не может, даже если очень захочет, даже если захочет до смерти. На то он и труп. И язык у трупа, хотя и не такой розовый, как у младенца, но и не такой белый, каким увидел его Василь. Да и не язык это был, а жирный трупный червь, вылезающий на свет божий сквозь слегка подгнившие губы (тело всегда начинает гнить с языка — думаете, там больше всего бактерий? — нет, поищите другую причину)

Однако, Василю некогда выяснять детали, вникать в дурацкие нюансы и осуществлять сложные умозаключения. Нет у него времени на такую ерунду, у него уже вообще нет времени. Он увидел именно язык, и воспринял это конкретным руководством к действию:

(— гони этих немытых скотов в шею!)

Вдохновленный дружеской поддержкой с того света, Василь круто повернулся вокруг оси, набычился и попер на мордастых, как танк на гору:

— Слышали моего кореша? — никакие вы не друзья, а мерзкие самозванцы, опарыши гнойные!

— Чего-чего?!

— A тoгo! Кыш отсюда прочь вон бегите своих мышей ловить по вонючим норам. И чтобы духа вашего здесь не было!

Столь активный наезд не произвел на гостей никакого впечатления. Лишь один из них дружелюбно оскалился и поманил Василя пальцем:

— Не кипятись, приятель, подставь-ка свое ушко, я тебе кое-что интересное расскажу. А потом мы уйдем. Ты ведь именно этого хочешь?

— Вы уроды, педики, гомики и демократы вонючие. Я сейчас кое-что нехорошее скажу о вашей маме. Слушаете?

— Слушаем, слушаем.

— Я ее сто раз имел на тюках макулатуры. Имел всюду — хоть это вы понимаете?

(— спятил мужичок, уже и самих чертей не боится. едва ли выудим что-нибудь путное… а из этого следует, что мы исполнили приказ, по крайней мере, постарались исполнить, а теперь начинается вторая часть задания, творческая — Делайте, что душе угодно, уж мы-то знаем, что ей угодно!):

Нику заранее развеселился и изобразил показное подобострастие на физиономии:

— Василь Васильевич, ну подставьте ушко!

— Никакой я тебе не Васильевич, ну да ладно. Валяй, болтай и уматываетесь на хер отсюда. Уже утомили.

Не успел Василь наклонить шею, в надежде услышать что-то интересное, как в хрящ с хрустом вонзились острые, как бритва, зубы и откусили ухо. Нет, гордись своим учеником, Ганин, не ухо, а ушную раковину. Точнее, просто отрезали. Какое-то время ее обсасывали, перебрасывая языком от щеки к щеке, как леденец, а потом выплюнули на пол:

(— грязное, волосатое, дерьмо!)

Нику скорчил отвратительную гримасу и из уголков его рта начала капать темноватая кровь. В ответ брови Василя удивленно приподнялись и практически встретились с корнями волос:

(— и вот что интересно: мое личное ухо валяется на полу, будто морская раковина на песке, по щеке хлещет кровь, но абсолютно не больно и даже любопытно — а что же дальше будет?)

А дальше произошло вот что:

Вторая морда наклонилась к оставшемуся уху и откусила и его — для симметрии, что ли. Как бритвой срезала. Потом курносый нос отгрызли, затем губы зажевали. Ну, а следующим актом, морды ловко расстегнули пояс Василя и сдернули шаровары:

(— и вот что интересно: как это им не противно? это же антисанитария какая-то! неужели и член не побрезгуют откусить?)

Не побрезговали. Хорошо, а что же дальше? Какую еще хирургическую процедуру сотворят с его телом?

…И вот уже осоловевший правый глаз удивленно рассматривает выковырянный левый, повисший на толстом сосуде и свешивающийся из темной дыры точно в том месте, где совсем недавно была глазница. Так вот, поверх этого сосуда, что уже само по себе странно, жирно стекает коричневая кровь и капает прямо на кончик потертого ботинка. Прямо на кончик!

А потом внутри стало гораздо интересней, чем снаружи. Там, в мозгу, куда Джике почти уже добрался своим длинным острым мизинцем сквозь отверстие на месте ноздрей, неожиданно вспыхнула яркая картина странного хоровода, прощальный глюк от ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА ЖИЗНИ:

Василь стоял в центре овальной пустой комнаты, а вокруг него набирал обороты дьявольский хоровод. В диком танце без названия все быстрее и быстрее кружилась теплая компания — пожелтевшая книга без обложки, хвост ящерицы, череп невинно убиенного, коты, а также его собственные откусанные уши и нос:

(— все-таки есть у режиссера этого действа чувство меры: если бы еще и член присутствовал, было бы совсем неприлично! тогда бы и цензура могла не пропустить)

У всех участников из самых разных потребных и непотребных мест росло по две маленькие ручки, которыми они цепко держались друг за друга.

Через некоторое время хоровод остановился, а потом начал вращаться в другую сторону.

(— и до чего же хитро себя ведут — чтобы голова у меня не закружилась, знают, поди, что с детства проблемы с вестибулярным аппаратом, а ведь я основная фигура на этом представлении и обязан досмотреть его до конца)

Тем временем, участников прибыло, преимущественно за счет людей — вот отплясывает Ганин со свернутой шеей, выкаблучивается жена-гадюка, Яночка голыми сиськами трясет и даже жирный священник не отлынивает, умудряется креститься в такт музыки. Люди, предметы и части тела прекрасно ладят по части ритма и композиции, и носятся вокруг опешившего Василя, как сумасшедшие. Они освоили новый танцевальный элемент и дополнительно вращаются вокруг оси, заодно высоко подпрыгивая. Освещает эту нелепую сцену красный камень, вынутый из цепкой Ладони и вместо светильника прикрепленный над двустворчатой дверью с надписью ВЫХОД.

Потом хоровод постепенно начинает снижать обороты, потом рассыпается, а еще потом все провожающие (ибо нет сомнений — именно проститься с Василем они пришли) обступают его с двух сторон, формируя две стройные шеренги, упирающиеся в двери:

(— они хотят, чтобы я шел к выходу, они говорят: выйдешь и перестанешь чувствовать боль… скажите на милость, как благородно! я боли и так не чувствую, что, засранцы, выкусили?! управы на вас нет — развели тут клоунаду!)

Впрочем, надо было идти — что-то подталкивало Василя и у того не осталось ни сил, ни желания сопротивляться этому импульсу. Оставался лишь один-единственный парадоксальный вопрос:

(— но вот что интересно: если бы заодно откусили и руки, чем тогда я бы открыл дверь?)

Но рук для этого не потребовалось. Белые створки распахнулись самостоятельно, дыхнув на Василя холодной и беспредельной пустотой. Ледяной, черный, мертвый и соответствующий еще десятку самых отрицательных эпитетов воздух обжег его изуродованное лицо, заставив неожиданно почувствовать острую боль. А может и не лицо оказалось обожжено, а сама душа? И тогда Василь закричал. Громко, пронзительно, безнадежно. И словно эхом, словно ответом где-то в пугающей бесконечности вселенной вспыхнула яркая звезда, которую невозможно было не узнать — пентаграмма, словно сошедшая со страниц дьявольской книги, звезда Люцифера. Из ее сердца заструились яркие лучи, образовав конус. Конус рос с неимоверной скоростью и мгновенно достал до земли в форме огромной воронки, которая, словно смерч, начала втягивать окровавленное и обезображенное тело, подбадривая его обладателя еле-еле слышной считалкой:

Сил сопротивляться не было. Уже вылетая в никуда, Василь оглянулся на прощальный караул. Осиротевшие, несчастные, но исполненные высокой печали, его участники махали маленькими кривыми ручками и плакали. В последний миг, между нелепо скрюченным убиенным Ганиным и развязной красоткой Яной появился еще один провожатый. Видимо, последний. Показалось, кровавый камень — вначале его сжимала Ладонь, вместо лампы он висел над выходной дверью, а теперь встал в строй.

Но это был не камень. Это, судорожно затихая, пульсировало сердце. ЕГО вырванное сердце.

Да, что ни говори, встречаются еще в нашем паскудном мире судьбобаловни и жуткие счастливчики. Как все-таки повезло Василю, что он чокнулся за несколько минут до экзекуции, кастрации и вивисекции! Как же повезло!

ХРЕСТА РАДИ!

— Ну и где? — так заждавшийся Раду встретил своих бойцов, вернувшихся с ответственного задания. Довольные, возбужденные и слегка забрызганные кровью, они всем своим видом демонстрировали успех. Нику гордо положил на стол Ладонь:

— Принимай, хозяин.

От амулета шел неприятный трупный запах, но это не помешало Раду поднести его к лицу и долго всматриваться в детали. Ошибки не было, не было никакого народного промысла — перед ним находился амулет Йона. Таким образом, из вопросов, сформулированных еще в Будапеште, осталось лишь три:

— действительно ли Йон обладает секретом Локкуса?

— как найти брата?

— как заставить его поделиться секретом?

Весьма проблематичные вопросы, но хотя бы уже не так уныло подсчитывать вероятность удачного завершения вояжа:

— Спасибо, молодцы. А что вы узнали об Йоне? Где он сейчас, как лишился Ладони?

Гордое и где-то даже победоносное выражение быстро исчезло с лиц братьев, растаяло, как снег под жарким солнцем, уступив место легкой растерянности:

— Узнали немного. Мужик, живущий в бомбоубежище вместе с хозяином квартиры Ганиным, по неизвестным нам причинам убил его и там же закопал. Вместе с телом в могилу положил Ладонь. Когда мы пришли, он спятил и ничего вразумительного рассказать не мог. Ну, мы его…

— Ох уж олухи царя небесного! Повезло мне с вами! Ничего деликатного нельзя поручить. И с чего это мужик спятил? Просто так?

— Ну, нас увидел…

— Вы пришли к нему вежливые, в костюмах и при галстуках и он неожиданно спятил?

— Не в костюмах. Мы ждали, когда он вернется с демонстрации или еще откуда-то. Нашли место захоронения и вырыли тело из могилы. Когда мужик заявился, превратились в котов…

— Можете не продолжать. Боюсь, такую работу нельзя признать удовлетворительной.

— Но, хозяин…

— Никаких но. Единственная ниточка к брату порвана. Вашими руками. Молодцы…

Раду не скрывал разочарования. Во-первых, ничего не узнал о местонахождении Йона, во-вторых, Кастильо в очередной раз продемонстрировали склонность к дешевым эффектам и непонимание сути задания:

— Я же просил вначале поговорить с ним ласково, не пугать, бутылку поставить. Пошли вон, костоломы, поменяйте воду Ерофею! Чего-то сильно воняет.

Братья послушно отправились исполнять поручение. Тут надо пояснить, что решив на время остаться в квартире Ганина-Ерофея, Раду позаботился о теле студента. В смысле, чтобы не сильно воняло. Вот зимой, на балкон вынесешь, снежком присыпешь и никаких проблем. А летом просто беда. Но и куда-то перемещать труп .весьма проблематично. Вот и пришло в голову воспользовался известной методикой, дающей неплохой эффект — положить мертвое тело в ванну, придавить парочкой тяжелых автомобильных дисков и залить водой, в которой растворена соль и сода в пропорции 2 к 1. Оставалось каждые сутки менять воду и добавлять ингредиенты, так ведь нет — подлый Ерофей и здесь умудрился подгадить. И уже на пятый день по квартире распространился конкретный запашок, хотя методика гарантировала минимум две недели:

(— что-то здесь неправильно, в этой стране — вода, соль, сода, воздух или люди. или все вместе)

Не сегодня-завтра требовалось подыскивать другое место жительства, а пока Раду продолжил вертеть амулет. Йон такой патетичный, такой сентиментальный, а эта Ладонь наверняка его единственная связь с теми временами, с Валлахией, с замком Келед. Как же он умудрился ее лишиться? И не согласится ли обменять ее на секрет Локкуса, если, конечно, им обладает? Но сначала надо найти брата…

Наступивший день, 22 августа 1991 года, являл миру триумф советской демократии и нового мышления. К вечеру народ окончательно распоясался, перестал бояться и митинговать. И принялся скромно, но со свойственным ему неиспорченным вкусом, отмечать победу Ельцина над злостными путчистами. Из распахнутых окон орали на полную мощь и дурь телевизоры и радиоприемники, наперебой передававшие гордые интервью первого президента России и маловразумительные комментарии Горбачева. Некоторые музыкально одаренные граждане пели, причем репертуар отличался известным разнообразием и простирался от блатных частушек до военно-патриотических маршей. На улице валялось несколько испахабленных партбилетов, разорванные портреты членов политбюро и… использованные презервативы. Именно сексом некоторые граждане снимали напряжение этих нескольких дней, которые до основания потрясли СССР.

Раду же терпеливо ждал наступления сумерек. В произошедшем он уже винил себя, что послал костоломов на столь ответственное задание. Но себя винить Раду долго не мог:

(— да и плевать с высокой колокольни, разыщу я брата, обязательно разыщу)

А пока, почему бы не пройтись по ликующей Москве, кем-нибудь закусить под шумок?! Почему бы еще разок не посетить убежище и все там внимательно осмотреть?! Глядишь, найдется какая-нибудь зацепка — ему ведь так везет в последнее время…

Сказано — сделано. И вот уже компания их трех вампиров уверенно вышагивает по вечерним московским улицам, на которые, как червяки после дождя, выползли отряды нищих и попрошаек, а также многочисленные проститутки. По случаю столь знаменательного события все выходные и бюллетени отменялись. Не время болеть и отдыхать в эти золотые часочки. И это правильно, как любил говаривать всем известный товарищ-господин, ибо на радостях мы всегда щедрее и эмоциональнее обычного.

Раду, весьма сдержанно относящийся к людским порокам и добродетелям, искренни считал, что лучше ПАперть и ПАнель, чем ПАшня, тем более русская, тем более чем ПАрапет моста, с которого сигаешь от безысходности. И он не подыгрывал мировому злу, о коотором знал лишь понаслышке, а действительно так считал. Что же касается победы демократии, тут Раду являл откровенный пессимизм:

— чего вы ликуете?! нахлебаетесь еще горя с Борисом-победителем…)

У метро Парк Культуры клянчили деньги несколько бездомных нахальных мальчишек. Зачуханные, оборванные, а глаза такие — маму родную за грош продадут. Особенно выделялся худощавый пацаненок с плакатиком на шее:

Люди добрые, примерно один из ста, останавливались перед просителем и старательно рылись в кошельках, выискивая копеечку помельче. Раду же сунул руку в карман и извлек первую попавшуюся купюру — сто рублей. В отличии от большинства дарителей он не верил, что на том свете зачтется, а действовал от души. От своей специфической души. И разве он виноват, что глупый мальчишка не спрятал банкноту поглубже, а начал гордо ее демонстрировать менее удачливым попрошайкам:

(— вот какой я крутой клянча! вот сколько дали!)

Обделенные рассудили иначе — деньги дали на всех, на всю братву. Началась потасовка, мальчишку побили, деньги отняли…

Раду стоял поодаль, с неподдельным интересом наблюдал за классической сценой:

(— вот как бог наказывает человеческую гордыню, он вообще очень любит наказывать…)

Вдруг Раду неожиданно кто-то дернул за рукав, словно старого знакомого. Рядом с ним стоял и светился, как новогодняя елка, недавний попутчик по самолету, толстяк и коммерсант. Он был слегка навеселе:

— Здравствуйте, здравствуйте… Как поживаете?

— Неплохо. А вы?

— О, просто замечательно. Установил много ценных коммерческих контактов. Да и путч помог.

— Это чем же?

— Ну, во-первых, 19-го отменили международные рейсы, а то я очень сильно нервничал перед полетом. А во-вторых, во время демонстрации познакомился с одной очаровательной русской девушкой. Говорит, что полюбила с первого взгляда. Кстати, а где ваши птички?

(— да вот, оглянись, прямо за тобой два мордоворота)

— Улетели. Открыли защелку клетки и упорхнули.

— Ай-яй-яй! Ну да ладно, побежал на свидание. Я с утра аж десять таблеток Прометея выпил, — толстяк хитро подмигнул: — чтобы лучше стоял. Еще лучше!

— Счастливый… — почему-то подумал Раду: — мне бы твои заботы… Ну да пора возвращаться на землю:

Потом он обратился к Нику:

— Нику, теперь я хочу лично заглянуть в подвал, где вы нашли Ладонь. Еще раз все внимательно осмотреть.

— Ты что, нам не доверяешь — каждый сантиметр облазили, в каждую щель заглянули…

— Короче, рассказывайте, как пройти, а лучше нарисуйте.

Нику, как более продвинутый по части черчения, послушно разложился на скамейке, вытащил из кармана клочок бумаги и начал рисовать план.

— Может, пойдем вместе? Мы и покажем.

— Нет, не вместе, не вместе. Нечего вам светиться. Сейчас у всех документы проверяют, а вы — самые настоящие нелегалы. Могут принять за агентов мирового коммунизма и морду набить. Так что лучше поспешите к Ерофею, водичку смените, а я скоро вернусь. Вопросы есть?

Вопросов не было и на том компания распалась. Братья поспешили домой, а Раду отправился в сторону убежища.

ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА

Старшего сержанта Виктора Фролова, отличника боевой и политической подготовки, сильно разочаровала трусость и нерешительность командования. Оно так и не отдало правильного приказа, «наградив» его за три дня и три ночи, проведенных в неудобном танке, лишь глазеющими зеваками, очкастыми агитаторами с листовками и любопытствующими детишками, бесстрашно залезающими на броню. И это все? А он-то надеялся проявить силу, расстрелять или задавить какую-нибудь сытую холеную буржуйскую рожу. Увы! Большинство командиров продалось со всеми потрохами, поменяло красный цвет на цвет доллара и предпочитало бездействовать. Вот и дождались.