ЧЕРНЫЕ ДНИ ДЛЯ ЙОНА

Между тем, пока Распутин безуспешно ищет криминал на совести прихожан, пока Ерофей с проломленным черепом отмокает в содового-солевых ванных на квартире Ганина (дабы дольше не вонял), а Василь начинает оплакивать убитого друга, своей жизнью живет и Йон.

Живет младший сын Дракулы в обычном панельном доме в районе Москворечья, в трехкомнатной квартире на седьмом этаже вместе с женой Валерикой. С недавнего времени их стало трое — в детской комнатке в кроватке спит маленькая девочка Лиза, дочка несчастной Машки:

(— что же, надо признать, не так-то здесь и плохо. тепло и светло, меня любят, хотя как-то странно, никогда не целуют в губы, говорят — еще рано)

Но не все безоблачно в жизни Йона. Неудача, а точнее провал попытки поужинать знатоком повадок американских индейцев и узким специалистом в области биологии, стоил Йону Ладони и ознаменовал начало целой серии черных дней. Глаза бы эту серию не видели!

Черные дни, как известно, наступают, когда их не ждешь. Для нас, наших кошельков и наших надежд они случаются гораздо чаще, чем появляются на нашем календаре классические нехорошие дни, соответствующие столь же нехорошим числам. В каждой культурной или религиозной традиции эти числа свои — 4 для китайцев, 11 для кабалистиков, 13 для славян, 17 для жителей Валлахии.

Для не суеверного Йона не существовало изначально плохих цифр, но это не помешало черным дням проникнуть и в его жизнь. Пронырливые они, как тараканы!

Буквально через неделю после утраты талисмана, Йон решил побаловаться сдобной булочкой — иногда ему хотелось человеческой пищи. И вот, купив аппетитно выглядящую сдобу, он с первого же надкуса ломает передний зуб об засохший цукат. И даже не поскандалишь, не инородное тело, не камень. Вот такое удовольствие за один рубль!

А на Университетском проспекте в доме 11 как раз открылась частная стоматологическая клиника Кэрри. Йон как-то проезжал мимо и увидел яркую вывеску с приметным названием — так в романе Стивена Кинга звали девочку, на которую злые одноклассники вылили бочку с бычьей кровью. Целую бочку, просто прелесть! Бычья не столь жирная, как человеческая, но попасть под такой душ всегда приятно.

Записавшись на прием, заплатив аванс за визит, Йон сел в кресло посредине кабинета. Мило, стерильно, импортно — словно и не в совке. Пациент совершенно не волновался и широко раскрыл рот по вежливой просьбе молодого дантиста, который поинтересовался:

— Бледный вы… Боитесь?

— Не думаю…

— Вот и правильно, не надо. У нас прекрасная техника, даже глазом не моргнете, как все вылечим.

Но моргнул именно дантист, не просто моргнул, а выпучил глаза, едва глянув в рот пациента. Его чуть Кондратий не хватил, чуть на прием к коллегам в бедлам не отправился. Зрительная галлюцинация? Непохоже! А что тогда?! И как же это Йон начисто забыл про свои клыки, выпирающие из нижней и верхней десен?!

Ошарашенный врач промямлил, что ему требуется проконсультироваться и пулей вылетел из кабинета. Тут-то Йон и понял, какого маху дал, и ломанулся в раскрытое окно, благо этаж-то первый и решеток нет, ломанулся быстрее кота, быстрее птицы. Лишь пятки сверкали, да отпечаток ноги остался на подоконнике. Он не желал оказаться предметом врачебной сенсации.

Следующее событие оказалось не столь неожиданным, но могло кончиться гораздо хуже. Ибо в организме Йона в последние годы стали происходить некоторые неприятные изменения, похожие на результат побочного эффекта потребления Локкуса. Хотя и солнце перестало представлять опасность, и тело отбрасывало тень, не очень плотную, но вполне заметную, однако…

Однако гораздо сложнее стало превращаться. Вряд ли Надсади предполагал такие последствия, но умей видеть с того света, наверняка бы злорадно порадовался. Чем грозит эта новость, Йон убедился буквально на собственной шкуре:

Однажды вечерком став котом, он отправился прогуляться по крышам, посмотреть на звезды, полазить по деревьям. Это неплохо развлекает, на время сменить облик. На этот раз развлечения не получилось — за ним вскоре погналась стая злющих бродячих собак, взяла в полукольцо и прижала к стене грязной кирпичной пятиэтажки. Йон запрыгнул на внешний подоконник низко расположенного окна, и удержался на крохотном выступе, загнав когти в трухлявую древесину рамы. Ну, теперь-то можно улететь птицей или стать зверем и разорвать в клочья всю стаю. Даже вернись Йон в человеческий облик, собаки вряд ли осмелятся продолжать атаку. Увы, ни одно из превращений не получалось.

Между тем, стая расположилась под подоконником, громко лая и скалясь, а одна, сильно прыгучая шавка, лязгала зубами прямо в сантиметре от шкуры, а один раз все-таки больно тяпнула. И даже сильно поцарапанный нос лишь прибавил охотничьего задора.

Йон же фактически висел на окне, прижав морду к пыльному стеклу. Скоро в комнате появился средних лет мужчина в милицейской форме, который ужинал на кухне, а в комнату зашел «на лай». Он нес чашку с горячим чаем, на который периодически дул, меняя руки. Происходящее за окном вызвало в нем живейший интерес.

Йон надеялся, что его запустят внутрь, но мужику явно хотелось посмотреть, как собаки разорвут кота. Сначала он просто брал на испуг, шикая и стуча по стеклу, а потом открыл форточку и вылил кипяточку прямо на шкуру:

Йон взвыл, как ошпаренный, и уже решил прорываться, когда поблизости появилась старушка-нищенка. Громыхая авоськой, в которой покачивалось несколько пустых бутылок и грозно размахивая клюкой, она отогнала шумную свору, а самой кусачей псине даже врезала.

«Котик» уже спрыгнул на землю и зализывал покусанные и ошпаренные места:

— Какой милый! Иди ко мне, бедненький, не бойся… Напугали тебя проклятые псины, аж весь дрожишь. Пойдем, маленький, купим молочка.

Вот молочка сейчас хотелось меньше всего. Он весьма перепугался и весьма проголодался. Адреналин в чужой крови ему не нравился, поэтому он старался заранее не пугать жертву. Не нравился и адреналин в своей крови.

Кот забежал за угол и неожиданно принял человеческий облик — еще одна новость и тоже неприятная. А если он летит по небу или прогуливается по скользкой крыше? Или на глазах толпы?

Пока эти невеселые размышления проносились в мозгу, перед ним появилась старушка-спасительница. Не обращая на мужчину никакого внимания, она смотрела по сторонам в поисках бедного котика:

— Кис-кис. Куда же ты делся? Иди к бабушке…

Наградить бы спасительницу, да в карманах пусто, разве что золотая цепь от Ладони. После того, как везунчик-биолог в своих конвульсиях умудрился порвать ее, Йон заглянул к ювелиру, который и спаял звенья. Внешний вид Йона сильно отличался от образа нового русского, падкого на тяжеловесные украшения, и ювелир только покачал головой:

(— заразная болезнь, очень заразная…)

Йон окликнул старушку:

— Эй, бабуля…

— Чего тебе, сыночек?

— Как живется?

— Хорошо живется, сыночек, не жалуюсь. Соберу бутылочек, хлебушка куплю, молочка.

— Живи еще лучше. Это золотая цепь, дорогая… Видел я, как спасла ты котика, добрая душа!

Старушка удивилась и слегка насторожилась — может подвох какой? Подарков она не получала уже лет десять, а тут еще золото. Подумаешь, кота спасла!

Видя ее сомнения, прохожий пояснил:

— Ты… ты похожа на мою маму…

— Маму?

— Да, она умерла много-много лет назад.

Ну как же отказать после таких душевных слов?! Взяв цепь и положив ее в мешочек, старушка потрусила дальше. Приятно, хотя было бы приятнее напоить бедного котика молочком. Ну, действительно, зачем ей золотая цепь?

ВЕЗУНЧИК-НИКОДИМ

Этим вечером Григорий опять подводил оперативные итоги дня, в очередной раз неутешительные: две измены, бутылка минералки, брошенная из окна на орущий автомобиль с заклинившей сигнализацией и даже кража двух пар обуви. Увы, десять лет назад в Кутаиси.

Он сидел в ризнице и рассеянно слушал дьякона соседней церкви Никодима, по-дружески пришедшего поделиться своей нечаянной радостью. Никодим яростно жестикулировал, периодически сморкаясь в рукав и употребляя непечатные слова. Неужели всесильный бог не может приструнить сквернослова?!

— Ну и подходит ко мне старушка-нищенка, божий одуванчик. Спрашиваю: Чего тебе нужно, старая. Батюшка сейчас занят, приходи попозже, а я молюсь — не видишь что ли? А она в ответ: Чудо со мной случилось, святой человек. Ну, думаю, хрен с тобой, расскажи о своем чуде, а то такая скукотища, хоть волком вой. Принял я смиренную позу и кивнул ей — валяй. Смотрит бабка на меня с благодарностью, будто рублем одарил и рассказывает:

— Иду я, бутылки собираю — на хлебушек, сигаретки… Смотрю, на подоконнике первого этажа котика свора злющих собак кидается. Ну я и прогнала их клюкой, а котик убежал. Я повернулась уходить, а навстречу солидный господин идет, подзывает меня, старую, и говорит: «Постой, бабушка, не торопись! Видел я, как коту ты помогла, от собак спасла. За это награда — золотая цепь. Снимает здоровенную цепь прямо с шеи, подходит ко мне и в карман класть собирается. Я сначала опешила, а потом отказываюсь — не за награду котика спасла, по доброте душевной. А он настаивает — не возьмешь цепь, обидишь кровно. Ну я и согласилась, только говорю: В карман ложить не надо, милок, он дырявый. Ты лучше в мешочек, у меня там пачпорт лежит и сигаретки, надежно будет. Так он и сделал, а потом повернулся и словно растворился в воздухе. Ну, думаю, померещилось старой. Ан нет — в мешочке цепь, а на солнце как блестит! Тогда и решила я в церкву пойти на божецкое дело пожертвовать. Мне-то зачем, и с бутылок хватает. А так ведь помирать скоро, может на том свете зачтется.

Григорий уже начал догадываться, чем все закончилось. Друган же воодушевлено продолжал:

— Я, конечно, не будь дурак, говорю: Зачтется, зачтется, прямо в рай попадешь. Мы расплавим цепь и купола тонким слоем золота покроем. Будет бог смотреть вниз и знать, кто такую неслыханную щедрость проявил. Будет тебе, бабка, лучшее место в раю забронировано. А сам думаю, уж не сумасшедшая ли старуха или цепь латунная? А старушенция уже протягивает ее, тяжеленную такую, грамм на триста. Цвет благородный, хороший. Даже поблагодарить от имени всевышнего не успел, а старушка повернулась и торопливо зашаркала из церкви. Осмотрелся я по сторонам — вроде, никто не засек. Ну, тут отпросился я у батюшки якобы умирающую прихожанку посетить, а сам прямиком в ломбард. Там подтвердили, что настоящее золото, да и не нашей поганой пробы, а червонное. Предложили купить по 10 долларов за грамм. Догадывался, что на…вают меня, да некогда мне возиться. Что скажешь, неплохой навар, а?

С этими словами он раскрыл потрепанный Журнал Московской Патриархии № 8 за 1991 год, где статья митрополита Филарета Суздальского Рост искушений в конце 20-го века оказалась заложена двадцатью пятью новенькими хрустящими сто долларовыми купюрами.

(— эх, сдать бы тебя в ментовку! да как докажешь…):

— Везет некоторым. Может, теперь и свечку поставишь?

— Уже поставил, Григорий, уже…

Тут Никодим поднял вверх указательный перст с грязным, кривым ногтем, после чего последовала громкая отрыжка, после чего Никодим произнес:

— Благородная!

и весело рассмеялся. Да уж, когда хорошее настроение, от любой ерунды животики надорвешь.

Григорий поморщился:

— Поросенок ты все-таки, Никодим, точнее — свинья. Давно бы расстричь стоило.

— Меня нельзя.

— Почему это?

— А моими устами сам Господь бог глаголет, церковь — моя планида.

— Это почему и то?

— Да фамилия у меня такая. Богословский. Ну, а теперь, пора мне бежать — волка ноги кормят, тут один одинокий старичок просил помочь завещание составить.

Григорий тяжело промолчал, а Никодим ободрительно похлопал его по плечу:

— Не печалься брат. Будет и в твоем приходе праздник.

— Да уж поскорее бы!

Никодим ушел, и Григорий начал подумывать уже лавочку закрывать. Ни вечерней, ни ночной службы на сегодня не планировалось, посетителей тоже не наблюдалось. А дома ждала классная кассетка с азартными малолетками. Какие они все-таки заводные!

ВОТ ОНА, УДАЧА!

От нового посетителя, опасливо и неуверенно вошедшего внутрь, словно трусливый преступник на плаху, несло затхлостью и безысходностью. Глаза бегают, руки дрожат… Уж не собирается ли мимоходом стырить иконку или пачку восковых свечей в карман сунуть? Ходят тут всякие…

— Что вам угодно, сын мой?

— Батюшка, я пришел…

— Вижу, сын мой. А зачем?

Редко употребляемые слова давались Василю с явным трудом, но все-таки он произнес:

— Хочу вам в грехе смертном эээ… ну, забыл, душу мою погрязшую очистить.

(— да уж, наверняка погрязшую… пьянствуешь, небось, напропалую, может, где бутылку украл, а теперь слушай твою исповедь!)

— Садись, друг мой, рассказывай, что привело тебя в лоно церкви (Григорию же с явным трудом давалось слово лоно, вызывая известные сексуальные ассоциации).

— Грешен я, отец.

— Все мы грешны!

— Я человека убил из алчности.

(— нет, конечно, нет… мне просто послышалось, это сатана-ехидна надо мной насмехается)

— Я человека убил… — уже совсем тихо пробормотал Василь.

(— я не ослышался?! неужто повезло?! неужели небо услышало мои молитвы?!):

— Говори, но ничего не утаивай. Поспеши очистить свою душу и знай: Все останется только между нами тремя.

— А третий-то кто?

— Господь наш милостивый.

Тщательно просеивая историю посетителя, очищая ее от всяких там охов и причитаний, от злых и темных сил, которые двигали его руками, Григорий понял, что визитер хочет услышать из его уст молитву за спасение души раскаявшегося убийцы и невинно убиенного. Даже червонец готов заплатить. Однако, непонятным оставалось главное — кто убил, кого убил и где труп. И еще какой-то голос, словно из белой горячки, и амулет…

— И как же звали покойного?

— Звал по фамилии, Ганиным. Наукой занимался, сестра в деревне живет.

— И где же труп?

— Похоронил. Вырыл могилу в стене бомбоубежища, там и похоронил…

О, это удачный момент для наступления:

— Несчастный! Ты не похоронил, а закопал, как бездомную собаку. Не могилу вырыл — помойную яму. Нельзя хоронить настоящего христианина, не омыв тела, не прочитав над гробом заупокойную. Кстати, гроб был?

— Нет, нет… В простыню завернул.

— В простыню? Завернул??? — Григорий, казалось, сейчас лопнет от возмущения:

— Это невозможно, это невероятно, так издеваться над мертвым. В общем, вот что я скажу:

Теперь душа убиенного теперь не будет знать покоя, века вечные слоняясь неприкаянная по грешной земле. И ты будешь маяться вместе с ней. Века вечные.

Знал Григорий, что человек или вообще не должен ходить в церковь, но если уж заявился, будь любезен принять, что верить в религиозную чепуху — твой крест. Поэтому Григория несло и он не собирался жать на тормоза:

— Будешь вечно маяться, вечно тенью ходить у места страшного преступления и молить небо о снисхождении. Но не будет тебе прощения никогда. Ты, жалкий червь, понимаешь значение слова никогда? Ни через год, ни через век — никогда!

Ничего уже не понимал бедный Василь, ничего. Выступивший пот, пропитавшись подвальной пылью, серыми струйками стекал по шее за шиворот рубахи. В ответ он лепетал только невразумительное:

— Да я и крестик на стене нарисовал…

— А кто тебе позволил по своему усмотрению святыми причиндалами распоряжаться?

— Я думал…

Наступал решающий момент. Дальше добивать бледного и мелко дрожащего посетителя смысла не имело:

— Сколько дней назад это произошло?

— Вчера…

— Значит, душа еще рядом с телом. Надо срочно идти к могиле и читать молитву За упокой.

— Идемте, святой отец, идемте, Христа ради. Я дам денег.

(— не по адресу, это тебе к жадному Никодиму надо было на прием попасть, меня же интересует иное)

— На деньги лучше купи образок Спасителя и поставь на могилку. И на свечки не поскупись.

Они вышли из церкви, Григорий запер высокие двери. Надо бы кого-нибудь предупредить, да как назло, никого нет поблизости. Что же тогда остается служителю бога, как не уповать на милость хозяина. Хотя, какая тут милость! Поэтому Спаси и сохрани! он пробормотал скорее машинально, чем рассчитывая на помощь небесных сил.

Шли они молча, убивец постоянно нетерпеливо забегал вперед, а потом возвращался и подбадривал:

— Ну, батюшка, еще немного.

Батюшка же не торопился, старательно запоминая дорогу. Да и не так просто такое грузное тело перемещать.

Пройдя пару поворотов, они остановились перед желтоватой глухой стеной какого-то трехэтажного здания непонятного назначения.

— Вот и пришли.

— Куда это пришли?

— Да вот же, батюшка, прямо под нами. Видите, люк?

— Люк вижу. Ну и что?

— Я живу в бывшем бомбоубежище, там и дружка схоронил. Сейчас открою замок и полезем вниз.

После этих разъяснений энтузиазма у Григория поубавилось. Конечно, он куда крупнее этого преступного бомжа, но ведь под землей могут ждать какие угодно неожиданности. Какие ему совершенно не угодны. Может, придумал убийство этот вонючка, а цель… Да хотя бы суп из свежего мяса приготовить. Нет уж, дудки:

— Лезть не могу.

— Почему?

(— сейчас, сейчас, дай сообразить):

— У меня тяжелая и экзотическая фобия — не могу долго находиться под землей. У многих слуг бога такое случается, ибо подземное царство — вотчина дьявола.

— И как же мне быть?

— В особых случаях я могу благословить прихожанина, прочесть заупокойную самостоятельно. Вы готовы?

— Да! — в голосе Василя звучал энтузиазм.

Довольный, как ловко и безболезненно выпутался из столь щекотливой ситуации, Григорий перекрестил убивеца и многозначительно пробормотал несколько напутственных слов на коверканном старославянском. Конечно, догматики никогда бы не одобрили такую еретическую вольность, но наплевать, надо стараться быть созвучным времени и обстоятельствам. Вот он и старается:

— Возьмите мой молитвенник. .Читайте отсюда досюда три дня по десять раз, утром и вечером. Читайте не абы как скорее отделаться, а с выражением.

( — ишь ты, прямо как Голос говорит)

— Подолгу стойте прямо перед могилой на коленях. Поплачьте о душе вашей грешной. И думайте о всемилостивом боге и сыне его, кровь пролившем за всех нас:

(— ах, какой же я тонкий психолог! как вовремя и к месту вставил объединительное нас)

— Спасибо, батюшка!

— И приходите ко мне ровно через три дня, в 18.00 в церковь. Я отпущу все ваши грехи. Если, конечно, будете усердно и искренно молиться.

— И измену жене отпустите?

(— да все просто помешались на изменах!):

— Все отпущу!

Покорный Василь снял с шеи веревочку с ключиком, как носят их забывчивые первоклассники-растеряшки, встал на колени и, слегка поковырявшись, открыл замок. Хотел было пожать руку батюшке, да испугался, что тот откажется. Хотел было попрощаться, да промолчал. Тяжело вздохнул он полез в свою нору.

Григорий же истово крестился и внимательно осматривался по сторонам, дабы не перепутать местоположение. Едва люк встал наместо, святой отец, несмотря на тучность, довольный поскакал домой — именно так скачет молоденький козлик за столь же молоденькой козочкой. Ловко он провернул это дельце!

СТРАШНЫЙ СУД

Читая непонятную молитву, стоя на стертых коленях перед импровизированной могилой, тщетно пытаясь договориться с Голосом, Василь знал, что заслужил эти испытания. Он заслужил большего — мучений. Но если попытаться описать его состояние одним единственным словом, то он жалел. Жалел об убитом друге, жалел и о том, что пригласил этого жирного батюшку, похожего на свинью — и дела не сделал, и продать может, но больше всего жалел себя. Хоть и не особо черноикорно он раньше шиковал, но были и дом, и работа, и жена. Да и грудь у нее не такая уж и обвислая — грудь, как грудь…

Так он читал, и стоял, и жалел, и вдруг почувствовал, до чего же он ужасно устал.

— Прости меня друг, прости… Я завтра еще почитаю.

Голос особенно не протестовал и Василь, пятясь, добрался до кровати и сразу же отрубился.

Но ему спать пришлось недолго. Над головой что-то дико залязгало и загромыхало, послышались какие-то звуки явно потустороннего характера. Потом все стихло:

( — ух, показалось… сейчас до двадцати досчитаю, и спать: раз, два, три…)

Нет, не показалось. Через несколько мгновений эти странные шумы повторились и даже громче, чем раньше, ибо Василь уже прислушивался. И надо ли говорить, что произошло это на счете тринадцать?! И надо ли говорить, что подумалось:

(— страшный суд начинается, злые демоны пришли за моей пропащей душой…)

В помещение, помимо неприятных звуков, будто динозавр над ухом зубами лязгает, проникла странная вибрация. На полочке начал подскакивать единственно не уничтоженный объект — подвески из магического корня. Василю сделалось жутко, так жутко, как еще никогда не бывало. Ужас охватил его бедную голову стальными обручами и начал сжимать. Обещал же священник кару небесную — но не так же быстро, даже грех замолить не дали! Все земные страдания и неприятности показались сущей ерундой, детскими шалостями, кухонным стеклом, треснувшим после выстрела из рогатки, едва Василь представил себе ад. Представил очень зримым, реальным. В зримом аду не душа абстрактною метафизически страдала, а ежедневна терзали тело — поджаривали на сковородках, снимали кожу, отрезали по сантиметру плоть. Ты умирал в муках и через минуту рождался заново, чтобы снова пройти ужасные пытки.

Уткнувшись побледневшим лицом в подушку, Василь неожиданно спазматически задергался и прокусил грязную наволочку. Ему в рот попало несколько перьев, которые никак не выплевывались, и Василь горько-горько заплакал. Ему безудержно захотелось стать маленьким. очень маленьким, еще меньше, и спрятаться если не материнской утробе, то за свою добрую бабушку, как когда-то, очень и очень давно:

Юный Василь сбежал из детского сада, спасаясь от манной каши. Он и сейчас иногда по пьяному делу недобро вспоминал свою воспитательницу Раису Ивановну, заставлявшую несчастных детей эту мерзкую кашу есть. Пока все, до последней ложки, в рот не запихнешь, со стола не встанешь. Зайдя на кухню, Василь пронюхал, что именно эта бяка ожидается на ужин и дал деру во время дневного сна — вылез в окно и домой. Уже рядом с домом за ним увязалась здоровенная всклокоченная дворняга. Она страшно рычала, готовилась его разорвать на части, как Тузик кепку и почти уже настигала, да на счастье попалась его бабушка — грелась на лавочке и читала книгу.

Бабушка спрятала испуганного мальчика за спину. Потом, правда, говорили, что дворняга добродушная и просто хотела поиграть, но все равно страшно. Никогда не любил он таких игр.

Василю захотелось стать не просто маленьким, а незаметным, исчезнуть, раствориться. И тогда, какая бы жуткая чертовщина не явилась по его грешную душу, посмотрит она по сторонам, под кровать заглянет, убедится, что никого нет, и уйдет:

(— ложный вызов!)

Пролежал Василь в тягостном ожидании расплаты неизвестно сколько, периодически «ощущая» прямо над головой какую-то суету и шебаршение и боясь посмотреть. Он ведь доподлинно знал, что ОНИ наверняка с рожками и хвостиками. В такие минуты дооолго тянется время, словно вообще замирает.

Однако рев понемногу затих и послышались вроде как людские голоса, то ли спорившие, то ли вяло переругивающиеся. Василь и его скромное жилище, похоже, никого не интересовали. Расслышав несколько знакомых матерных сочетаний, кандидат на прием к сатане окончательно убедился — ничего потустороннего, а уж кто там конкретно бузит — милиция, бандиты, жена — да всем будет рад!

Василь глубоко вдыхал, набирался смелости и, наконец, решился выползти из своей берлоги. Сквозь люк, который изнутри блокировался толстым болтом, пробивался свет. Коленки у Василя снова затряслись:

(— да сейчас ведь ночь! неужто светопреставление начинается?)

Но отступать было поздно:

(— эх, была-не была!)

Выдернув стопор, Васидь чуть-чуть приоткрыл крышку люка и высунул один глаз, который сразу же пришлось зажмурить от яркого, солнечного света. Значит, ночь прошла, а с ней и все злые силы и привидения… Слава богу!

Но едва глаза привыкли к свету, перед ними предстало зрелище неожиданное, не геенна огненная, но все-таки:

Вдоль переулка стояло несколько танков — да-да — обычных советских танков, а один, совершенно новенький, располагался буквально в десяти метрах. Рядом с ним, с гордым и довольным видом расхаживал невысокий белобрысый паренек. Этим пареньком был никто иной, как Витя Фролов, еще недавно безмятежно спавший в казарме.

Семь часов назад по тревоге подняли личной состав в/ч 42711. Это не походило на очередную учебу, о приближении которой всегда исправно докладывал прикормленный писарь. Перед полусонным воинством суетливо бегали заспанные красные командиры, а хриплый матюгальник, прибитый над клубом, зачитывал послание того самого забывчивого министра, который недавно их инспектировал и которому Витя так удачно подсказал окончание патриотического четверостишия. Еще не стерлись из памяти и вонючая краска для «озеленения» и мухобойки, но сейчас ожидалось нечто иное…

Из всей невнятности послания, помноженного на чахоточные хрипы динамика и сонную вялость мозгов, становилось ясно, что социалистическое отечество оказалось в невиданной, со времен Великой Отечественной, опасности. А значит надо быстро катить в Москву, защищать его(Отечество) и ее(столицу) огнем и броней.

Лично я в свое время написал:

Когда слышу: «Родина в опасности!»

Значит требуют, чтобы я делал гадости.

Витя относился к вопросу иначе:

Народ и армия разбалтывается, все воруют, дают и берут взятки. Даже сквозь забор в/ч видно, в какую пропасть катится страна. Какой-то буржуй отгородил здоровенный участок у берега речки, где раньше дети плескались, и строит себе дворец. Наглядный пример и Витя неоднократно демонстрировал его и Плохо, и Равилю. Думали даже сжечь на фиг во время увольнительной, да теперь просто отберут. Ибо услышали Витюшины опасения на самом верху и призвали на помощь.

Таким образом, предстояла охота, ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ ОХОТА. Витя был счастлив. Его экипаж одним из первых рапортовал о полной готовности к марш-броску, выехал за ворота и уверенно устремился в столицу.

И вот теперь Витя стоял почти напротив открытого и сильно изъеденного ржавчиной люка и удивленно смотрел на потрепанного мужичка, только что поднявшего тяжелую крышку и теперь слепо щурящегося на свет. Мужик чему-то облегченно улыбнулся, и Вите показалось, что эта блаженная улыбка жизни была адресована именно ему, спасителю:

— Отец, ты чего здесь делаешь? Здесь посторонним нельзя находиться.

— Да живу я здесь, под землей.

— Это как?

— Да вот так получилось, жизнь такая. Ну, а вы то чем занимаетесь, учения?

— Никакие не учения. Социализм защищаем.

— От кого?

— А ты газеты почитай, узнаешь. В стране власть перешла к ГКЧП, который против бардака и развала:

— И я против. Надоело ютиться по подвалам. А что такое это ГКЧП?

— Государственный комитет по чрезвычайному положению. Горбачев болен, Ельцин — враг.

(— да, хорошо бы вновь настали старые времена — дефицитные книги, дешевая водка…)

— Я всегда знал, что он враг. Агент иностранной разведки. Так ведь?

— Насчет разведки не знаю, но…

Завязавшуюся было политическую беседу мягко прервал какой-то подошедший офицер:

— Витя, ты ведь знаешь, что с населением разговаривать не положено! Кстати, а завтракать-то будешь? Полевую кухню развернули, тушенку дают.

Так встретили утро 19 августа 1991 года сержант Фролов и бомж Василь.

ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО

День начинался отвратительно, точнее, отвратительное начало дня определялось отвратительной предыдущей ночью. А как замечательно все складывалось, просто ни тени на ясном небе!

Итак, после длительных уговоров и подарочков, Малючков наконец-то подбил на интимный вечер с правильным классическим антуражем( свечи, вино, музыка) длинноногую красотку Оленьку, секретаршу Фрунзенской районной прокуратуры. По причине своей женатости, девушек опер обычно приводил на квартиру холостого Грищука, когда тот дежурил в отделении. И на этот раз других вариантов не было: