ТВОРЧЕСКИЙ АНТИСЕМИТ НА ТРОПЕ ВОЙНЫ

Толян Лакьюнов честно и откровенно ненавидел евреев, этих торгашей и циников, этих гадов ползучих, которые и Родину за тридцать сребреников спустят, и штаны со своей толстой задницы — имей, кто угодно, только деньги плати. По своему генезису этот антисемитизм не был бытового или политического происхождения. Лакьюнов, вечная слава его политически грамотным родителям, никогда не жил в коммуналке и не находил в кастрюле с супом селедочные хвосты и чешую после приготовления соседом форшмака. Идея тотальной дружбы с обиженными Израилем братьями-арабами его также не занимала — пусть этой глупостью умники из МИДа занимаются, мнящие себя «крупными специалистами» по геополитике, которые только и ищут местечко потеплее до поденежнее. Если рассуждать по совести, так арабы ничуть не лучше евреев, тоже на всю голову долбанутые.

Лакьюновский антисемитизм являлся творческим, и по генезису, и по реализации, а это несомненная редкость, экзотика. И, конечно, тут не обойтись без рассказа об истории его возникновения:

Когда-то в прыщавой юности, когда обильная муза наконец-то захотела перестать стыдливо прятаться по общим тетрадкам и выйти в люди, новоявленный поэт выслал добрую сотню своих, без сомнения, очень гениальных стихов Пастернаку. Получилась этакая увесистая бандеролька. Лакьюнов просто не сомневался, что от его самобытного таланта у Пастернака крыша съедет, а получил короткий, но очень обидный ответ:

Все стишата, как котята

на свет божий рождены

зря. В сортир спустить их надо

и в родной завод идти.

Глубокую рану нанес маститый поэт юному дарованию, рану, не заживающую и проникающую на многие, многие годы. Несколько дней дарование не могло успокоиться, даже о суициде с помощью отечественной фармацевтики подумывало, пока дружок Васька не подсказал:

— Да он ведь еврей, твой Пастернак…

— Да ну?

— Ну да. А ты русский…

— Ну и что из этого?

— Опустись на землю, поэт. А проза жизни другая — евреи русских ох как не любят, вот и пытаются нашим талантам не дать зацвести и распуститься. Глушат, как рыбу. А стихи твои классные.

Спасибо тебе, друг Васька. Только ты помог раскрыть глаза юному любителю муз. Теперь-то он знал, как и на кого правильно выплескивать злость и негодование.

(— ишь ты, жидовская рожа. а сам-то как рифмуешь рождены-идти, да за такое даже из литкружка выгоняют! и почему же это в родной завод, черт нерусский, все нормальные люди идут на завод, поди, издеваешься над рабочим классом, да чтоб твоим пархатым пейсам обрезание сделать!)

С началом «великой» перестройки (бессмысленной, как и все великое), Лакьюнова уже не могли так круто прищучить за разжигание национальной розни, да и маскировался он куда лучше Эйфманов, ставших Ивановыми. В свободное от политических забот время он клепал дрянные статейки, подписывая их незамысловатым псевдонимом Ян Лаков. Помимо не особо оригинального обыгрывания своей плебейской фамилии, в псевдониме явственно читалось и два исторических персонажа — святой Лука, пострадавший от подлых иноверцев и еще два Яна — Гус и Жижка, тоже изрядно пострадавшие.

На этот раз, творческим стимулом к написанию одной из его лучших боевых статей послужил небольшой фрагмент телевизионной передачи цикла Человек и закон, очень небольшой, но очень потенциальный:

После какого-то вялого репортажа с места ДТП, вызванного поголовным пьянством и водителя, и пешехода, ведущий предложил телезрителям посмотреть сюжет их специального корреспондента. Сюжет притягательно назывался Новые страшные находки и Лакьюнов спорить не стал и канал не переключил. Через секунду на телеэкране появился некий вертлявый мужчина средних лет в кепке-бейсболке и микрофоном в руках, стоящий на фоне нескольких хилых деревьев и скамейки с частично выломанными досками.

— Вот именно на этой симпатичной лавочке в самом сердце нашей Москвы, в середине Гоголевского бульвара, в 5.30 утра 29 мая этого года, дворник Николай Кузьмич нашел почти полностью обескровленный труп молодой девушки. Расскажите пожалуйста телезрителям, как все происходило.

В ответ на просьбу в кадр влез небритый тип с легкими признаками алкоголизма, не оставляющими сомнения в его принадлежности к известной касте тружеников метлы и лопаты:

— Ну я, значит так, работаю, уже расцвело на горизонте, подметаю. Я, знаете ли, люблю утречком, когда еще нет народа…

— Да, да… И что же вы увидели?

— Вот я и вижу, что кто-то на лавочке сидит, на спинку откинулся Ну, летом-то это дело то обыкновенное, бездомные здеся часто ночуют, приезжие бывает. Ну я подошел поближе — девушка это, вроде как спит, да глаза ейные почему-то открыты. А так ведь не бывает, чтобы спать с открытыми глазами. Присмотрелся я, а взгляд какой-то мертвый, что ли. Ну легонечко ее в плечо толкнул, просыпайся, мол, если не шутишь, она и упала на лавочку. Тут я прямь к постовому, так и так…

Ведущий репортажа снова взял слово:

— К моему сожалению и к стыду наших органов правопорядка, надо признать, что труп этот очередной, ибо зафиксировано уже пять подобных вопиющих случаев на территории столицы. И всегда почерк преступника один и тот же, а значит, и преступник один и тот же.

Высказав эту удивительно тонкую мысль, спецкор продолжал свой рассказ:

— Новой жертвой маньяка стала двадцатилетняя Мария Пенькова из деревни Гнилые Пеньки Тульской области. Как нам сообщили в 107 о/м, после проведенного предварительного расследования удалось выяснить, что этим утром Мария выписалась из роддома № 17 города Калинина со своей дочкой и вроде как собиралась отправиться домой. А теперь давайте послушаем, какую информацию нам любезно предоставил старший следователь Московской городской прокуратуры Свиридов:

Следователь, дававший интервью в строгих стенах своего кабинета, под несколькими хорошо узнаваемыми портретами вождей и чекистов, отличался лаконичностью и деловитостью:

— В отличие от всех прошлых случаев, никаких следов борьбы на теле жертвы не обнаружено, а сопровождавший ребенок-младенец бесследно исчез. Непосредственных свидетелей преступления пока не найдено, но кое-что указывает на подозрительного высокого мужчину в ярком фиолетовом плаще и с крючковатым носом, которого видели в этом районе вечером, незадолго до предполагаемого времени убийства. Очевидцев и всех, обладающих какой-либо информацией по данному или прошлым происшествиям, настоятельно просим сообщить по 258-95-85. Конфиденциальность гарантируем.

После небольшой паузы, необходимой, чтобы все успели записать этот номер, вновь появился ведущий передачи, на этот раз собираясь подводить резюме. Он почему-то широко улыбался, словно собирался всех поздравить с Новым годом:

— Вот такие страшные дела творятся в нашем любимом городе. Так давайте дружно пожелаем нашей родной милиции активнее искать преступников и прятать их за решетки. Но и нам нельзя сидеть сложа руки, нам всем тоже надо проявлять активность в выявлении кровожадных злоумышленников.

(— что за тупой бред?) — подивился было Лакьюнов, внимательно досмотрев сюжет до конца и выдернув очередной седой волосок из глубины правой ноздри:

(— словно они дружно на моем Часе вампира свихнулись, и куда страна катится, если вчера священник Мень на полном серьезе уверял, что Горбачев и есть сатана, по пятну, мол, понятно, а сегодня из людей кровь выпивают, надо позвонить в МВД, узнать, что это за бардак такой у них под боком творится, хотя…)

И вдруг его осенило. Крючковатый нос, и вовсе не бульварного Гоголя, а страшного незнакомца-кровопийца, навел его на интересную и очень даже продуктивную мысль. Ведь самое главное — творческий подход, самое главное — творческое осмысление происходящих событий. От возбуждения Лакьюнов хотел выдернуть сразу кустик волос, растущий из носа, но больно больно. Надо успокоиться и делать все размеренно и последовательно.

Лакьюнов подошел к бару орехового дерева и залпом опрокинул в себя остатки коньяка, недопитые Вязовым. Грамм этак двадцать. Затем сел к большому дубовому столу и небрежно отодвинув в сторону бесконечные государственные бумаги в полной уверенности, что сейчас он сотворит нечто куда более вечное и значительное, чем очередной указ Об неотложных мерах по…

Около двух часов он чиркал и переписывал, открыто сомневался и тайно ликовал. Наверное, и Пушкин с такой тщательностью не редактировал своего Онегина, как председатель президиума свою статью. И в итоге он имел все основания гордиться своим детищем — каждое слово, каждая запятая располагались на правильном месте, многократно усиливая эффект.

Яна Лакова, принципиального и потому никогда не требовавшего гонораров; патриота, и потому всюду зрившего еврейские козни, сильно уважала черносотенная газетка Новое Великорусское Слово. Все его опусы печатались практически не глядя, но даже столь нетребовательное издание сначала несколько застремалось выпускать в свет такую несусветную херотень. Это же чистая чушь, без всяких вкраплений и разбавлении! Но, с другой стороны, от этих пархатых и не такого сраму можно ожидать! Таким образом, мнения в редакции разделились. В соответствии с духом времени провели тайное голосование и статью решили напечатать тремя стойкими против двух колеблющихся. Называлась она Жиды совсем распоясались и являлась образцово-показательным творением целенаправленно воспаленной фантазии, хотя и весьма косноязычной.

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

В тихом и элитном районе Богуч на окраине Будапешта за высокими заборами, оснащенными новейшими электронными средствами безопасности, расположены особняки самых богатых жителей города, да и всей страны. Там уютно обосновались крупные коммерсанты и бывшие партийные функционеры, оторвавшие себе сладкий кусочек социалистического пирога, звезды местной эстрады и богатые иностранцы венгерского происхождения, вернувшиеся на родину умирать или продолжать богатеть. Там очень хорошо, очень мило. По чистым тенистым улицам с аккуратно подстриженными деревьями и газонами лениво ходят толстые самодовольные полицейские и сонно лают собаки, когда мимо медленно проезжают дорогие автомашины.

В одном из шикарных особняков живет и Раду, уже лет десять имеющий паспорт на имя гражданина Венгрии Барна Кошта. По тщательно разработанной биографии, перед войной его родители бежали в Италию, где разбогатели на торговле птицей и мясопродуктами и благополучно скончались. Но это еще не все. По заключению солидной комиссии, состоящей из лучших европейских и американских врачей, Раду болеет очень редкой и экзотической болезнью — солнцебоязнью или, по научному, порфирией. Это весьма сложное и совершенно неизученное нарушение генной структуры, при котором человеку невозможно находиться на солнце — на теле сразу вскакивают кровоточащие волдыри, кожа высыхает и трескается, глаза постепенно слепнут. На этот счет у Раду имеется очень серьезная бумажка за серьезными подписями, не вызывающая никакого сомнения в диагнозе. Стоила эта липа недешево, но она того стоит. Как иначе можно подвести научную базу под исключительно ночное поведение владельца особняка?

Поздний весенний вечер 1990 года застал компанию скучающих вампиров в гостиной на первом этаже. Все вокруг дышало спокойствием и благополучием. Джике метал в стену маленькие дротики. Раду лениво перелистывал толстую красивую Библию, подарочное издание и вел неторопливую беседу с Нику:

— Знаешь, какое место мне здесь нравится больше всего?

— Понятия не имею. Думаю, никакое.

— Не угадал, есть одно — Исход 7:21.

— Чей исход?

— Не притворяйся. Так вот, еврейский бог, в доказательство своей неимоверной силы, показывает египтянам великое чудо и превращает всю воду в кровь:

…И была кровь по всей земле Египетской…

— Ух, здорово…

— Здорово-то здорово, но одно мне непонятно. Чуть дальше я читаю:

…и египетские волхвы сделали то же…

— Ну и что?

— Нику, голова нужна не только чтобы пить кровь. Как же волхвы могли сделать то же самое, если уже всю воду превратил в кровь еврейский бог?

— Да, действительно. Глупо. Впрочем, чему особо удивляться — евреи всегда пытаются честных граждан заморочить. Поэтому их так не любят.

— А по мне, люди, как люди. Кровь, как кровь. Да и антисемиты ничуть не хуже

— Да ты просто интернационалист!

— Конечно. Ну да бог с ней, с Библией — исключительно бредовая книжонка. Давай послушаем, каким бредом пичкают в наши дни.

Это было сигналом к чтению прессы. Раду отбросил Библию, удобно развалился в массивном дубовом кресле с протертыми кожаными подлокотниками и высоченной спинкой, а Нику выложил на стол пачку немецких и венгерских воскресных изданий. Он прекрасно знал, какие темы уважает его хозяин — таинственные истории, жуткие преступления, мистику. В процессе чтения Раду нередко высказывался на тему статьи или заметки и обязанностью братьев являлось всячески поддерживать дискуссию. Впрочем, из Джике часто и слова не вытянешь, а вот второй Кастильо никогда не отказывается порассуждать на злободневные темы.

Газета за газетой отправлялись в корзину для бумаг, но ничего достойного внимания пока не попадалось. Светские скандалы, мошенничества, мелкие войны… Ну ничего не изменилось за почти пятьсот лет. А, может, так и надо?! И вдруг Нику просиял.

— Раду, как тебе нравится.

Румыния через два года после смерти ее последнего вампира.

— Название интересное. Но о ком это? Я, вроде, пока еще жив…

Некоторое время Нику бегло просматривал текст:

— О Чаушеску. Кое-что весьма забавное.

Рядом со снаговским монастырем, где, по преданию, покоится прах вампира Дракулы — бесстрашного и жестокого воеводы, в каких-то ста метрах находится великолепный дворец, где Николае Чаушеску любил отдыхать и принимать гостей. Вечерами, когда пелена сумерек одновременно накрывает озеро Снагов, монастырь и бывшую загородную резиденцию два года назад казненного и тайно похороненного здесь же диктатора, кажется, нет на Земле места более мрачного и загадочного…

Раду отреагировал достаточно живо:

— Хорошее место Снагов, зря они так уж нагнетают. Хотя, честно говоря, я однажды чуть не погиб по дороге в этот монастырь. Меня спас слуга Эмиль, который потом и сжег Келед с моими родичами. Вот так бывает, парадоксы бытия. Это его высушенной головой мы перебрасывались в Ардженто. Помните? Теперь эта игра называется то ли регби, то ли гандболом.

— Дальше будешь слушать?

— Слушаю, слушаю, ты читай!

По иронии судьбы или странному совпадению, расстрел кровавого диктатора и его жены произошел на том же самом месте в Тырговишты, где граф Влад Дракула жестоко казнил более пятисот бояр, заподозрив их в измене и протурецких симпатиях…

Трепещут, поскрипывая на ветру, кладбищенские осины. Будет из чего кол срубить, если очередной вампир захочет попить крови румынского народа.

Статья Раду определенно понравилась, такая прочувствованная, такая лиричная. Он сидел, закатив глаза и погрузившись в какие-то далекие воспоминания, из которых его вывел вопрос Джике, на минуту переставшего метать дротики:

— Давно хотел спросить — почему твой отец всех сажал на колья, а теперь именно осиновый кол наиболее опасен для нашего брата?

Раду задумался:

— Я лишь знаю, что отцу пришлось отказать от многого из того, что он так любил, в обмен на бессмертие: вместо солнца — ночь, вместо шумных казней — тайные убийства, вместо вина — кровь. Возможно, кол из той же серии. Что же касается каких-то особых свойств осины, так это ерунда. Сгодится любое дерево.

Нику же продолжал поиск жаренного на страницах местной прессы:

— А вот и к вопросу о евреях. По-моему, очень забавно — перевод статьи из русской националистической газетенки. Прочесть?

— Ладно, сам почитаю. А ты лучше подумай, где сегодня охотиться будем. Что-то я оголодал.

В восьмиполосной газете Вечерний Будапешт, которую Нику передал Раду, в качестве образца развития антисемитской истерии в России приводился дословный перевод статьи о евреях-кровососах из Нового Великорусского Слова. Тональность комментариев переводчика являлась однообразной и претенциозной, что и совершенно неудивительно:

Чушь. Бред воспаленной фантазии. Социальный заказ современных черносотенцев.

Но у Раду прочитанное вызвало совершенно иные эмоции, даже не столько эмоции, а некий подсознательный зуд, обычно сопровождающий рождение совершенно неожиданной идеи. И никаких приступов гомерического хохота или презрительного фырканья, которые ожидал услышать Нику. Вместо этого, Раду неожиданно оживился, резко встал с кресла и, в легком возбуждении, начал нарезать круги по комнате. Он уже не вспоминал о голоде, он анализировал прочитанное.

Какие удивительные совпадения и в один день — вначале статья с упоминанием об отце, а потом и эта… Ее содержание, при всей внешней глупости и предвзятости, подтолкнуло Раду к интересной мысли, тактически фантастической, все-таки…

Крохотная зацепочка, практически незаметная, но сколь перспективна тема открывается — заполучить таинственное средство Локкус. Нити, ведущие к Локкусу, казались столь тонкими, почти незаметными, что периодически ускользали от анализа и путались в замысловатый клубок, вновь и вновь предоставляя возможность изрядно потрудиться над его распутыванием. Поэтому для элементарной систематизации потребовалась их фиксация в логическом порядке. Раду достал записную книжку, которой пользовался крайне редко, и написал основные вопросы:

— были ли обескровливания вообще или они являются досужей выдумкой?

— если эти истории все-таки происходили, дело это рук человеческих или зубов вампира?

— если это действительно вампиры, уж не Йон ли «шалит» в Москве?

— если это Йон, то не следует ли понимать слова о дневном времени убийств, в качестве подтверждения того, что он обладает секретом Локкуса?

И, наконец:

— если все это так, как разыскать брата в Москве?

— как уговорить или заставить его поделиться секретом средства?

Раду не стал перемножать весьма маленькие умозрительные вероятности положительных ответов на каждый из этих вопросов. И без этой математики понятно, что искомая цифра получается очень маленькой, почти равной нулю. Но если существует хотя бы малейший шанс, его нельзя упускать. Он перечитал еще раз:

половина этих убийств произошла при свете дня в подъездах и укромных переулках

Если Йон все еще не переносит солнечный свет, если целыми днями вынужден прятаться по темным и укромным местам, это сложно объяснить. А что ему известно о русских вампирах? Немного. В любом случае, вопросов с лихвой, а ответов никаких. Пока никаких.

Раду уже давно пытался отыскать брата, нежелание которого самостоятельно инициировать их встречу объяснялась достаточно просто — видимо, из-за уверенности, что это именно Раду назло убил этих девчонок перед своим отъездом в Рим, тем самым спровоцировав бунт. Но далеко не только желание развенчать эту версию стимулировало периодически возобновлявшиеся поиски. Многое в истории его последним визитом к Надсади оставалось неясным — и смерть барона, и особенно эта девушка, которую он увез. Целовать пищу???! Можно предположить, что Йон влюбился в одного из кроликов и не стал на нем экспериментировать, но можно предположить и нечто иное. Да, да, именно Локкус. Жаль, конечно, что у Марио так и не удалось выяснить подробности.