БРАТЬЯ УБИЙЦЫ

Вечерами Раду иногда один, а иногда в компании с Джелу посещает кабаки в центральной части Рима. Особенно много их понатыкано в районе площади Венеции и Капитолия, почти на каждом шагу — из одной двери выйдешь, а рядом призывно открыта другая. И при этом несметном количестве, их хозяева не внакладе — желающие пропустить стаканчик каберне или пино, а то и чего покрепче — местной водки граппы, никогда не переводятся. Далековато, конечно, от Ардженто, но подобные заведения на окраинах исключаются. Там преимущественно собираются завсегдатаи, которые играют в карты и пьют кофе из крохотных чашечек. Там каждый новый посетитель вызывает нездоровый интерес, особенно если избегает спиртного. В центре же Рима крутится просто нескончаемый людской водоворот, народ постоянно меняется и гораздо сложнее примелькаться. Там так удобно познакомиться с какой-нибудь проституткой или пьяницей, заманить их в укромное место, выпить кровь, а тело выбросить в Тибр! Опять таки, именно в кабаки стекаются многочисленные городские слухи — и политика, и светские дрязги и, конечно же, криминал. А от скуки приходится интересоваться даже людскими новостями.

В разговорах на криминальную тему лидируют жестокие и кровавые грабители, прямо-таки затерроризировавшие южные и юго-западные окраины столицы. Они нападают и на повозки молочников, и на кареты вельмож, и на почтовые экипажи, их не смущают ни солдаты охраны, ни дети. Свидетелей набегов никогда не остается, ибо их всех без исключения убивают, причем у каждого убитого отрезается мизинец левой руки — своего рода опознавательный знак бандитов. Их так и прозвали — Кровавые мизинцы. Большинство посетителей увеселительных заведений сходится во мнении, что это орудует одна из шаек беглых крестьян, в последнее время наводнивших центр Италии. Бегущие от остатков крепостной зависимости, общего упадка сельского хозяйства и беспросветной нищеты, они часто сбиваются в банды. Впрочем, из-за плохой организации труда эти банды недолговечны. На втором-третьем преступлении новоявленных разбойников ловят и жестоко казнят.

Именно последнее обстоятельство заставляет сомневаться в крестьянском происхождении Кровавых мизинцев. Разбойничают они уже больше года, а пока ни единой зацепки, ни одного следа за все время преступного промысла. После налета, как сквозь землю проваливаются. Вдобавок, эта склонность к эффектам!

По всем рынкам и толкучкам Рима шныряют сыщики и добровольные мстители, но ничто из похищенного пока не всплывает. Сам Папа, прослышав о таких откровенных безобразиях в границах своего государства, обещает щедро наградить любого, кто поможет в поимке злодеев. Владельцы ломбардов и скупщики краденного ужасно бояться ненароком заиметь что-либо их тех вещей. Свежа история, как у одного старьевщика заметили серебряный портсигар, вроде принадлежавший ранее убитому торговцу фруктами. И хотя дряхлый старьевщик мало напоминал жуткого убийцу, ему изрядно бока намяли, пока все прояснилось. А разве он виноват, что подобные портсигары серийно производятся на серебряной фабрике в Пьермонте?!

В поисках преступников оставалось полагаться только на счастливую случайность и она не подвела, скрупулезно отсчитав положенное число жертв и решив на этом завязать свою кровавую жатву:

Во время очередного налета на повозку молочника, спасся один смышленый мальчуган, который сначала незаметно спал между здоровенными бидонами, а потом, когда началась передряга спрятался под повозкой. Пока два разбойника потрошили и кромсали его отца с помощником, он отвязал тяжелую повозку, вскочил на коня и помчался прочь. Его не догнали.

Бандиты, как обычно, прятали лица под черными масками, но зоркий мальчишка умудрился опознать коня одного из них. Совершенно обычный, этот конь ему запомнился тем, что пребольно лягнул на заднем дворе дворца братьев Кастильо, куда они с отцом привозили молоко и масло. Этот рыжий в пятнах жеребец свободно разгуливал по пыльному двору и уже, тяжело дыша и раздувая ноздри, собирался было забраться на кобылицу молочника, у которой как раз началась течка. Мальчишка и начал кнутом отгонять коня, вот он и лягнул со злости.

Мрачные и грубые создания, Кастильо тем не менее принадлежали к довольно знатному и древнему аристократическому роду. Зацепка казалась минимальный и мало правдоподобной — ну зачем нужны столь богатым людям все эти табакерки, кожаные ремни с металлическими бляшками, вышитые бисером кошельки с мелочью, маленькие крестики?! Все говорило в пользу того, что мальчишке со страху померещилось или просто он изрядный выдумщик, но уж больно уверенно он давал показания римским жандармам. Вдобавок, ходили слухи, что Кастильо уехали из Сицилии не по своей воле, а спасаясь от наказания за какие-то серьезные преступления. Когда жандармы явились в их дворец, братья сначала вели себя крайне невозмутимо, потом начали возмущаться произволом властей. Чем дальше продвигался обыск, тем больше они беспокоились и, как оказалось, не напрасно.

В глубоком подвале обнаружились неопровержимые доказательства их разбойной деятельности — многое из похищенного валялось там, без разбора сваленное в кучи. Одежда большей частью сгнила или поедена молью, посуда и наручные часы разбиты, кое над чем успешно поработали крысы. Видимо, сами трофеи Кастильо совершенно не интересовали и они просто симулировали ограбление. Им просто нравилось убивать.

Одну из стен подвала «украшали» два ожерелья из высохших мизинцев. Всего их насчитали 63 — именно стольких сгубили лихоимцы за свою карьеру, именно столько невинных записали на свой кровавый счет. Впрочем, столь жуткие языческие амулеты вполне мирно содействовал в их сознании и на их шеях с образками святого агнца, освященных самим Папой.

Допрос братьев сопровождался пытками, но они, собственно говоря, ничего и не скрывали. Другое дело, что ничего вразумительного по поводу странного ритуала с отрезанием пальцев не сообщили. Кроме того, что перед каждым новым выездом на дело на несколько минут одевали на шею эти ожерелья, как обереги. Братья признались, что убивали ради удовольствия, а грабили для отвода глаз. Они ни в чем не раскаивались и отдавали себя на милость всевышнего.

Для дворянского сословия и высшего духовенства в Папском государстве существовали особые законы и особые суды, более гуманные, чем для простолюдин, но даже они не могли и не хотели даровать жизнь этим душегубам. Перед зданием суда день и ночь толпа из друзей и родственников убитых выкрикивала только одно:

— Смерть, смерть… и любой другой приговор мог вызвать народные волнения.

Выбрав в качестве наказания мучительный конец на дыбе, их, как и прочих смертников, перевезли в острог Армито — лучше всего охраняемую тюрьму, откуда в последние тридцать лет еще никому из осужденных не удавалось бежать.

НОЧЬ ПЕРЕД КАЗНЬЮ

Итальянцы и так не страдают трудолюбием, очень уважая местный вариант поговорки Работа дураков любит, но в праздничный цикл от Рождества до Крещения вся страна особо активно и показательно бездельничает и отдыхает. И особо шумно. Из окон ежеминутно вылетает всякий тяжеловесный хлам, грозящий угробить проходящих внизу, воздух сотрясают массовые и оглушительные взрывы петард и веселые застольные крики. Случаются и пьяные драки, хотя и не очень часто. На площади Навона все эти праздничные дни ни на секунду не прекращается веселый и яркий карнавал и гудит ярмарка, куда съезжаются торговцы со всей страны. Многочисленные лотереи призывают горожан и приезжих попытать рождественское и новогоднее счастье и от желающих отбоя нет. И даже казни отменены. Но только до седьмого января.

А вам, кстати, разве не интересно узнать, что именно ощущает человек в ночь перед казнью, когда смотрит сквозь узкий просвет в каменной стене? Когда думает, сколько еще томительных, но столь желанных часов жизни осталось до того момента, когда первый луч утвердит начало последнего утра. Интересно-то интересно, да лучше миновать этого последнего жизненного опыта-испытания, ибо нет никакой разницы, кто ты — жестокий убийца или несчастная жертва обстоятельств — смерти боятся все. Впрочем, обычно смертник ни о чем не думает — мысли старательно ускользают. Любая их фиксация абсолютно невыносима, ибо мозг клинит на попытке осознать, что через несколько часов он перестанет существовать. Где-то к трем часам ночи приговоренный окончательно проваливается в странное сомнамбулическое состояние.

В ночь на седьмое января 1695 года на Рим обрушилась страшная гроза, которую нес не менее страшный ураган. Зимние грозы вообще большая редкость для этих мест, а особенно такая — с ужасающими раскатами грома, яркими вспышками чудовищных молний и огромными градинами. Кое-где буйный ветер срывал крыши и выдавливал стекла. Истовые католики усердно крестились и взывали ко всем святым пощадить их, грешных, дать шанс исправится.

Прикованные за руки и за ноги к стене камеры тяжеленными цепями, злодеи Кастильо креститься не могли, да и шанса исправиться у них уже не было. Гроза их совершенно не беспокоила, ибо и они не избегли явления прострации, неоднократно описанного в литературе, не избегли слияния яви и сна, логики и бреда, жизни и смерти. Именно тогда в душе и сознании происходят удивительные и необъяснимые явления, а как еще можно назвать большую черную птицу, которая с трудом протискивается сквозь прутья решетки и с надменным видом начинает расхаживать между двумя приговоренными? Птица смотрит на узников странными впалыми глазами, не птичьими, но и не человеческими. Острые шипы кандалов глубоко впиваются в кожу, кровь тонкими струйками стекает по ногам, а птица подносит к алым струйкам острый клюв, пьет кровь, а потом еще удовлетворенно запрокидывает голову. Очень странно.

Но еще более странно, когда птица исчезает и вместо нее в тусклом свете смоляного факела стоит высокий мужчина. Он уже размашисто не прохаживается, ибо размеры каменного мешка не позволяют, зато весьма грубо хватает Нику Кастильо за подбородок двумя пальцами и задирает голову. Нику недоуменно моргает и удивленно таращится на посетителя. Что же это за видение, которое причиняет боль, хотя бы даже в такую нереальную ночь. Между тем, материализовавшийся мужчина безжалостно мотает его голову из стороны в сторону, и хлестко бьет по щекам, будя и тонизируя:

— Давай, давай приходи в себя. Сказка пришла.

Нику приходить в себя отказывается и настойчивое видение отвешивает ему несколько весьма болезненных подзатыльников. Отупевши глядя насквозь, Нику бормочет:

— Ты кто и откуда свалился?

— Я тот, кто может спасти вас от смерти, если захочет.

— Да ну?

— Да. Ну, при определенных условиях…

— А так ты, черт побери, наверное, проклятый иезуит? Они тут постоянно шастают, пытаются спасти нашу душу. Но сначала хотят вырвать сердце. Проваливай!

— Хотят вырвать сердце? Вот так? — мужчина-видение показывает на грудь, на стальную Ладонь, сжимающую сердце. Что же, если в этот талисман заложена хоть какая-то идея, ее можно расшифровать и так.

Нику кивает:

— Именно!

— Ну, они лгут. Вашу душу уже никому не спасти, а вот тело можно еще попытаться.

Между тем, в процессе этой беседы очнулся и Джике, второй брат-убийца, главный заводила. Он воспринимает происходящее более реалистично и сильно сомневается в принадлежности посетителя к миру теней:

— Кто ты, черт побери, и что от нас хочешь?

Да, Раду действительно от них кое-что хочет, поэтому и пришел в эту тесную и вонючую камеру. Поэтому, практически ничего не скрывая, он рассказывает пленникам о себе. В осоловелых взглядах мелькают какие-то мысли, шальные мысли. Нет, не мелькают — медленно переваливаются с ноги на ногу:

— Оставь свои сказки детишкам. Нарядись Дедом Морозом, и треплись. А нам без этого тошно. Проваливай!

Раду понимает, что сейчас бессмысленно обижаться, но не может совладать со своей ущемленной гордостью:

— Идиоты! Я могу и уйти, но тогда вы очень скоро познакомитесь со сказками ада. С очень страшными сказками.

Раду задолго до Стендаля понял, какие шутки близки итальянцам — не остроумные, не пикантные, а полные глубокого смысла. Но или братья туповаты, или время для шуток не подходящее, но они даже не улыбаются. И тогда Раду производит парочку своих излюбленных превращений, еще раз объясняет. И все начинает походить на правду, невероятную, но правду.

— Значит, ты нас сейчас укусишь, мы превратимся в птиц и улетим отсюда?

Раду смеется их наивности:

— Превращаться в зверей и птиц вы сможете еще очень нескоро. Поэтому уходить придется своими ногами.

Братья откровенно приуныли. На мгновение возникшая надежда тает, как призрак:

— Это как это?

— Как и все нормальные люди, через двери.

— Так они же закрыты, да и оковы на ногах.

— А на что ключи?

— Ключи… Их уносит на ночь главный надзиратель.

— Уносил. Я его недавно посетил, его вместе с беременной супругой и уже народившимися детишками. Да, на тюремных харчах такую вкусную кровь не заработаешь! Как говориться, еще на губах не обсохло. Так что все ключи у меня. Решайте быстрее, я ведь могу и соседнюю камеру посетить. Там тоже не ангелы сидят.

— Мы согласны…

— Мне нужно не ваше согласие выбраться отсюда, ибо, надеюсь, вы не идиоты и понимаете, что ждет вас через несколько часов. Мне нужно ваше согласие стать моими слугами, моими рабами на вечные времена, беспрекословно выполнять все мои приказы…

— Мы согласны.

— Когда я пытал одного негодяя, хотевшего меня обмануть, он соглашался даже до луны допрыгнуть, лишь бы сохранить свою жалкую жизнь. Ваше согласие стать моими слугами определяется соблюдением особого ритуала:

— Сейчас я надкушу вену на левой руке у каждого из вас и, пока кровь будет капать на кровавый камень, вы должны вслед за мной произнести клятву.

Раду обнажил четыре длинных и острых клыка, показавшиеся из глубины рта и снял с шеи Ладонь.

— Итак, вы согласны?

— А ты разве не догадываешься?

— Догадываюсь, но не надо дерзить.

И сама клятва, и сопровождающий ритуал, и их мистическое значение являлись лишь выдумкой Раду. Не обладал он еще такой силой, чтобы заставить другого вампира себе служить. Но нуждаясь и в слугах, готовых выполнять его любые приказы, он блефовал. Помог ему и вид камня, «загоревшегося» изнутри от нескольких капель крови. И пройдет еще много лет, прежде чем братья решатся ослушаться своего господина.

А пока они хором повторяют за Раду «страшную» клятву какого-то тайного магического братства, где-то вычитанную и приспособленную для данного случая:

Силами света и силами тьмы, именем бога и именем Бафомета, клянемся верно служить…

ПОБЕГ

…И пусть действует эта страшная клятва, скрепленная моей кровью, вечные времена и до скончания веков.

Закончив «ритуал приобщение», Раду удовлетворенно произнес:

— Ну вот, теперь вы мои. С потрохами. Что надо ответить?

— Да…

— Не да, а да, господин.

— Да, господин…

— Вот так-то лучше. Ну, а раз вы мои, надо вас отсюда извлекать.

— Да уж хорошо бы. И желательно до рассвета.

— Желательно. Рассвет мне противопоказан ничуть не меньше…

Ухмыльнувшись, Раду извлек из-за пояса связку ключей и начал ковыряться в замках кандалов. Старые и поржавевшие, они сопротивлялись и открывались со скрипом.

— Разомните руки и ноги.

— Да, господин…

— Ладно, оставим чинопочитание на потом. А пока вот в эту одежду вам надо переодеться и как можно быстрее.

С этими словами из сумки показались два ярких карнавальных костюма и две маски — Арлекино и Коломбины:

Братья ожидали увидеть что угодно, только не это шутовское деяние и не могли скрыть своего разочарования.

— Лучше бы ножи нам дал…

Но Раду возражений не терпел.

— Здесь только я знаю, как лучше. Ножи у меня есть, но надеюсь, нам они не понадобятся. План вкратце таков:

Я открою вашу камеру снаружи. Потом мы выпустим всех соседей-злодеев, снабдим их ножами и отправим выяснять отношения с охраной. Сами же проскользнем на пятую галерею и через окно на канате спустимся вниз. А там невдалеке уже ждет карета.

— А зачем эти маски?

(— ишь, какие любознательные):

— А пусть не сразу будет понятно, кто всю эту бучу затеял. Пока разберутся, мы будем уже далеко. И потом, сейчас же праздники — вот и сделаем всем подарок. Так что будьте наготове.

Через мгновение легкий туман окутал странного гостя, успевшего стать хозяином, скрыл его очертания, а когда туман рассеялся, сквозь прутья на волю уже протискивалась та же черная птица, что совсем недавно влетела в камеру.

Острог Армито построили на высокой скале на берегу Тибра лет в начале 16-го века. Вначале за его стенами располагался монастырь экзотического ордена Новых Доминиканцев, исповедующих крайний аскетизм. Потом орден пришел в упадок — крайности вредят, и в монастыре поселились иезуиты; потом и они покинули это мрачное сооружение. Кельи без особых затрат переоборудовали в тюремные камеры, где стали содержать самых злостных врагов Папы и католической веры и других особо опасных преступников. Там же, в крохотных каморках на седьмой галерее, смертники ждали исполнения приговора. Лет десять назад здесь случился казус — один весьма состоятельный смертник подкупил двух тюремщиков и бежал вместе с ними буквально за день до колесования.

С тех пор начальник тюрьмы стал забирать ключи от этой галереи домой на всю ночь и выходные с праздниками и больше побегов не происходило. Конечно, начнись пожар или землетрясение, заключенных не спасти… Ну что же, значит, сама природа исполнила приговор.

Раду медленно облетал острог и со стороны высоченного обрыва через небольшое окошко влетел в тюремную кладовую. Там хранилось все что только может потребоваться в таком заведении — и новые кандалы, и только что изготовленные топоры и орудия пыток, и мотки пеньковой веревки, но не за ними прилетел Раду. Его интересовала униформа охранников, десяток недавно сшитых комплектов которой лежали здесь же на полке. Еще во время вчерашнего визита, когда он перепилил решетки окна, выходящего к обрыву. Раду подобрал одну подходящую себе по росту и комплекции и теперь быстро переоделся. Жаль, очень жаль, что не может в зеркало полюбоваться — вид у него наверняка молодцеватый.

Открыв кладовую изнутри, новоиспеченный «охранник» оказался в длинном и прямом коридоре левого крыла острога. Здесь не было камер с заключенными, не сновали вооруженные «собратья», а располагались различные подсобные помещения, кухня, прачечная. В этот час там конечно никто не работал. Пройдя в направлении тусклого света от горящих факелов, Раду оказался на главной лестнице, по которой уверенно пошел наверх. Через десять ступенек навстречу попался первый «коллега», удивленно посмотревший на долговязого мужчину в униформе. Мутные глаза «коллеги», да и заплетающаяся речь с очевидностью выдавали, что их обладатель празднует уже не первый день:

— Слушай, ты кто? Я тебя здесь раньше не видел. Новенький?

— Да, первый день. Вот хожу, осматриваюсь…

— А на каком этаже служишь?

— На третьем.

— Вместе с Филиппом Торчилли, что ли? С одноглазым?

— А, ну, конечно.

— А знаешь какое у него здесь прозвище?

— Нет.

— Мочевой пузырь. Как пива много выпьет, так прямо недержание начинается — каждые пять минут отливать бегает. Только не вздумай ему сказать — озвереет, это мы его так между собой зовем. А так передавай привет от Марка с пятого…

— Непременно.

— Ну, бывай…

Больше никого не встретив на пути, Раду поднялся на уровень седьмой галереи и уперся в запертую решетку, за которой уныло расхаживал круглолицый охранник.

— Эй, друг, открывай, у меня гостинец от Мочевого Пузыря.

От неожиданности круглолицый вздрогнул и подслеповато посмотрел в сторону говорившего:

— Ну и передай его через решетку.

— Не велено. Сказано, отдать прямо в руки.

Круглолицый подошел поближе и удивленно присмотрелся:

— Слушай, а ты кто такой?

— Новенький я. Первый день работаю.

— А… Тогда понятно. Разыграл тебя Пузырь. Я здесь заперт, как самый последний преступник. Все ключи от этих дверей уносит начальник. Только завтра в десять утра меня сменят.

— Ну, давай хоть через решетку познакомимся.

— А что за подарочек?

— Бутылка.

— Да я не пью, печень совсем больная. Опять разыграл Пузырь. Ну да ладно, давай знакомиться. Я — Джованни, уже три года здесь торчу. А ты кто?

— Я — Раду.

Раду просунул руку сквозь прутья, но не стал пожимать протянутую ладонь, а крепко схватил Джованни за локоть, схватил его и второй рукой и со всей силы прислонил к решетке. Прямо лбом о толстую железную перекладину. Повторив эту манипуляцию несколько раз и убедившись, что Джованни обмяк, Раду ослабил хватку и бесчувственное тело медленно сползло по решетке вниз. Теперь можно бы и решетку открыть, однако печеночник все еще на посту. Он делает вялый жест рукой, видимо, пытаясь остановить проникновение, но тут же получает удар ботинком по виску и уже окончательно отрубается. Братья Кастильо, на какой-то момент даже посчитавшие, что их бессовестно разыграли, слышат мелодичное позвякивание у дверей своей камеры.

— Мы уж думали, вы не придете.

— Вам сейчас не надо думать, а выполнять мое задание. Почему еще не в масках?

Уже, уже в масках и уже и открывают путь на волю своим собратьям-головорезам и уже выводят их, ничего не понимающих, в коридор. Некоторые из них пребывают в уверенности, что их выводят на казнь. Натянул карнавальную маску и Раду, решив ускорить процесс своим участием.

Как ни странно, оказывается, что из всех камер на этом уровне заполнено лишь 11, где-то по одному, а где-то по трое приговоренных. Удивительно гуманное правосудие! И вскоре все они, кроме одного монаха-еретика, столь измученного пытками, что уже не способного подняться с пола, недоуменно слушают Раду, выглядящего на редкость необычно — комбинация охранника и Пульчинеллы:

— Друзья, долго вам объяснять ничего не могу. Скажу только то, что вы и сами знаете — вам нечего терять. Не знаю, многие ли из вас сумеют выбраться из острога живыми, но бог в помощь. Или сатана — кому как угодно. Разбирайте у меня ножи и пытайтесь прорваться к выходу. Идите очень медленно, чтобы раньше времени не вызвать переполох. Убивайте охранников, выпускайте заключенных, а мы будем охранять ваш тыл.

И вот уже готовые на все смертники, вооруженных своим странным избавителем острыми тесаками и маленькой надеждой, начали спускаться вниз по лестнице, походя искромсав двух остолбеневших тюремщиков.

За ударной группой, на некотором отдалении, двигался Раду и Кастильо в ярких карнавальных масках. На уровне пятой галереи Раду властно схватил братьев за плечи и втолкнул в небольшую боковую дверь, ведущую в хозяйственное крыло. Братья принялись дружно возмущаться, совершенно забыв про недавно данную клятву полного подчинения:

— Мы тоже хотим поучаствовать в драке. Эти суки нам поперек горла стоят.

— Ножи кончились!

— Да мы их зубами порвем!

— Надо же, какие смелые! А мне всегда казалось, что только я могу порвать зубами. Тоже мне, герои! Никакая это будет не драка, а просто избиение. Они все погибнут, внизу слишком много солдат с мушкетами. А вы должны спастись. Да и что это я вам все объясняю. Я приказал, а вы выполняйте

Пройдя в полумраке метров пятьдесят. Раду открыл кладовую, где недавно приоделся, впустил братьев и заперся изнутри. Вряд сейчас именно их кто-нибудь хватится. А потом — ищи ветра в поле.

Толстая пеньковая веревка в два слоя, как раз из тех, что с изрядным запасом прочности готовились для висельников, уже заранее мощным узлом привязана к железной скобе непонятного предназначения, находящейся внутри комнаты. Далее она уходит в окно и, огибая круглую башню острога, крепится у самого склона обрыва. Братьям предстояло съехать по кривой траектории, крепко держась за скользящие по веревкам кольца, пробежать немного до кареты и вот она — долгожданная свобода!

— Ну что ж, придется вам еще немного побыть в наручниках.

— Зачем это?

— Чтобы живее были. Надо вас пристегнуть к кольцам, а то вы такие «ловкачи», наверняка в пропасть сорветесь. Внизу сниму.

Одного за другим Раду протолкнул братьев в узенькое окошко со спиленной решеткой и одна за другой две тени благополучно съехали вдоль стены и ступили на твердую землю. Через миг рядом стоял Раду, снимая наручники с бывших узников:

— Теперь пригнитесь пониже и бегите за мной.

В некотором отдалении от острога беглецов ждала карета, в которой уже сидели кучер и Джелу. Санду выглядел весьма надменно, как и полагается кучеру такой дорогой кареты, черный бархатный жилет и высоченный накрахмаленный воротничок, строгий взгляд и легкая ухмылка. Едва братья плюхнулись на сидения, он стеганул лошадей и экипаж помчалась по узким улочкам Вечного Города, путая следы. Он громыхал по темным и сомнительным переулкам, поднимая тучи брызг из затхлых вонючих луж и вызывая хриплый лай полусонных шавок. Санду пару дней изучал этот маршрут, но сейчас, от волнения, что ли, все-таки умудрился основательно запутаться. Куда-то повернув, лошади уперлись в тупик, еле-еле успев затормозить. Где-то наверху хлопнуло окно и вниз полетел колченогий стул, Санду заорал: