- Теперь я бросаю кости. Ох, смотри, они готовы говорить: выпал "облачный глаз".
      Она бормотала что-то еще, но Гхэ уже не расслышал: его глаза закрылись.
      Когда через несколько мгновений он с усилием разлепил веки, старуха гневно смотрела на него. Гхэ потряс головой, не понимая, что с ним. Почему он чувствует такую усталость? И почему гадалка в такой ярости?
      - Ты не Гхэ, - прошипела та. - Я сразу это поняла. Ты чудовище, проглотившее моего мальчика!
      "Нет, - хотел он сказать. - Нет, ты только посмотри на мою шею. Это мое тело, моя голова, а не призрачная видимость. Это я..."
      Но ничего этого сказать он не мог. Он вообще не мог ничего сказать: его язык был нем, конечности не повиновались.
      Курение! Он должен был узнать запах, должен был догадаться! Гхэ напряг зрение, и все переменилось. Ли словно растаяла, от нее остался лишь пульсирующий узелок душевных нитей; так же выглядели и все прохожие на улице - вибрирующие клубки жизни в прозрачном мире. Вокруг курящейся палочки благовония росло пятно - вход в ничто, чернота темнее всякой тьмы, дыра, куда засасывалась его сила. Оскалив зубы, Гхэ неуклюже начал разгонять дым.
      - Нет! - задыхаясь, прошептала старуха. Она явно ожидала, что курение подействует на него сильнее. Гадалка начала что-то тихо бормотать.
      Теперь уже Гхэ не колебался. Он потянулся к старухе, отстранившись от бездонной дымной дыры, вырвал жизнь Ли и съел.
      Это заняло всего мгновение. Нити дернулись в его хватке, потом стали частью Гхэ. Ловя ртом воздух, он, спотыкаясь, рванулся в сторону от горящей палочки, и как только вырвался из дымного облака, почувствовал ужасный зуд во всем теле, словно кровь лишь теперь вернулась в его члены.
      Вокруг него продолжалась все та же уличная суета, люди спешили по своим делам. Гхэ, преодолевая слабость, нырнул в толпу. Он оглянулся лишь один раз: Ли склонилась на коврик, словно уснув, ее шапка со звездами и лунами свалилась, закрыв гадальные кости.
      "Какая красивая, - неожиданно с удивительной ясностью Гхэ вспомнил ее слова, сказанные когда-то давно. - Луны и звезды так и сияют. Это настоящее золото?"
      "Не знаю, - ответил он тогда. - Но я был уверен, что тебе понравится".
      И хотя ничего больше вспомнить не удалось, Гхэ заплакал.
      Этой ночью он уснул впервые за последние семь дней - впервые с момента своего возрождения. Гхэ спал, и ему снились сны.
      Это были не такие сны, как он помнил. Это не были смутные искаженные отражения его мелких страхов или воспоминаний, игра призраков без смысла и цели. Сновидения оказались ясными, яркими, простыми. Цвета выглядели странными, слишком резкими, без всяких полутонов. Все, чему следовало бы быть зеленым, казалось желтоватым; все красные тона выглядели как запекшаяся кровь. Но сновидения были полны смысла, смысла, врывавшегося в уши, словно звук надтреснутой трубы, такой сильный, что явившиеся во сне образы начинали сотрясаться. Образы были яркими, но непонятными. Так, подумал Гхэ, наверное, слышат звуки насекомые, если человек наклонится и заговорит с ними.
      Ему снилось, что он - единое целое, свернувшаяся в идеальное кольцо огромная сытая змея, кусающая себя за хвост. Ощущение было ужасно древним, полузабытым.
      Он помнил, как явился Блистающий Бог, начал дразнить и манить его. Во сне Блистающий Бог напоминал маленькое солнце, нечто с золотыми перьями, олицетворение света. Ему снилось чувство стыда и гнева - Блистающий Бог все же обманул его, заставил разомкнуть кольцо, заставил вытянуться, - стыда и гнева на то, что позволил себя провести, раскрылся. В отместку он принялся пожирать свет Блистающего Бога и почти убил его, но противник ускользнул, хотя и лишился блеска и красоты.
      И теперь он несся через весь мир, и страх и стыд начали отступать; он протянулся на лиги и лиги, пожирая все по пути, выгрызая себе ложе, уютное и удобное. На короткое время он ощутил довольство, удивительную шумную радость. Но время шло, все вокруг менялось, он прокладывал себе новый путь и начал чувствовать голод. Сначала это было просто неудобство от того, что он больше не единое целое. Он не был теперь кольцом, не был совершенным. Небо выпивало его, растения засасывали в свои длинные тонкие тела, и в конце концов он низвергался в великую пустоту, бездну столь бездонную, что даже он не мог ее заполнить. Он весь превратился в движение, ничто в нем не оставалось неподвижным, ничто не принадлежало ему навсегда. И голод рос и рос, росло желание поглотить весь мир, сделать его частью себя, чтобы ничего, кроме него самого, не осталось. Тогда снова он замкнется в себе, станет свернувшейся змеей, кусающей собственный хвост. Пришло время, когда ничто не имело значения, кроме этого неутолимого голода.
      Проходили века, и он обнаружил пределы своего могущества. Другие боги догадались, что он затеял. Его брат, Владыка Леса, послал Блистающего Бога и Охотницу, и они установили границы. Он не обращал на них внимания, но пределы его могуществу оставались. Он зарылся в этот мир, и мир теперь не выпускал его.
      Прошли еще века, и Гхэ чувствовал теперь потребность более раздирающую, чем все, что он знал прежде. С каждым годом гнев его рос.
      И когда гнев стал совсем непереносимым, на берега его пришли люди. Они чем-то были похожи на богов, хотя в них и не горело такое же пламя. Однако они оказались изобретательны и кое в чем обрели великое могущество. Он понял - это сосуды, которые он может наполнить, почувствовал, что теперь сможет выйти из пределов, покинуть свое ложе и пожрать противников-богов.
      Поэтому он начал наполнять людей. Они были малы, в них вмещалась лишь малая его часть, - но со временем, он знал, сосуды их тел станут постепенно совершенствоваться. Это тоже выгодно отличало людей от богов: они менялись, не оставались застывшими. Отличало от всех богов, кроме него: он-то мог изменяться. Постоянные перемены и были его величайшей силой, тем, что делало его не похожим на других богов. И они же были его величайшим страданием.
      Он терпеливо разбрасывал частицы себя, и, к его удивлению, люди построили на берегу город. Они распространились в глубь суши, они убивали богов там, куда приходили, и раздвинули пределы его власти больше, чем это удавалось ему самому. Это было хорошо; он по-прежнему ждал - поколения сменяли поколения, люди становились все сильнее, все больше его силы могли нести в своих телах.
      Но тут его одолело оцепенение, и он уснул. Теперь он просыпался лишь ненадолго; поэтому прошло много времени, прежде чем он понял: это неспроста, кто-то усыпляет его, лишает его способности мыслить. Открытие причинило тупую боль. Он все еще не понимал, что с ним происходит; он лишь чувствовал, что в сердце его города возник черный колодец, высасывающий из него силы, лишающий могущества. У него все еще рождались дети, становящиеся сильнее с каждым поколением, но они были далеко от него. И вот наконец родилась девочка, способная вместить всю его силу.
      Ее у него отняли.
      Гхэ проснулся и сел на подстилке. В его маленькой комнатке царила темнота, но он все равно мог видеть голые стены, узел с одеждой и оружие все, чем он владел.
      "Хизи", - подумал он. Она была той, кого ждала Река. Гхэ передернуло. Мысли и чувства, явившиеся ему в сновидении, не принадлежали человеку; они лишь казались человеческими, потому что отразились в его сознании.
      Но то, что Река чувствует в отношении Хизи, не исказилось его восприятием, не стало похоже ни на одну эмоцию, испытанную Гхэ прежде, хотя несколько и напоминало вожделение. Прежний Гхэ ничего бы не понял, но Гхэ теперешний начинал понимать. Поэтому-то его и передернуло.
      Гхэ также понял нечто, не приходившее ему в голову раньше.
      Река ничего не знает о жрецах, не знает даже, что они существуют. Для Реки они - пустое место, ничто. А средоточие боли, темный колодец, высасывающий силы, безжалостно погружающий в сон... Гхэ знал, что это. Он бывал там много, много раз.
      Это был Большой Храм Воды.
      X
      ИГРА Б ПЯТНАШКИ
      Тзэм встретил их на краю деревни. Забравшись на фундамент разрушенного жилища, он отмахивался от стайки любопытных детишек. Увидев его, Хизи соскользнула из-за спины Братца Коня и кинулась к великану.
      - Принцесса, - прорычал Тзэм, - где ты была?
      - Я потом тебе все расскажу, - пообещала Хизи. - А пока побудь со мной рядом. Пожалуйста.
      - Конечно, принцесса. - Великан бросил на вновь прибывших подозрительный взгляд и сказал на своем ломаном менгском достаточно громко, чтобы те услышали: - Уж не обидели ли они принцессу?
      - Нет, - ответила Хизи. - Они просто проводили меня в деревню.
      - Здесь не дворец, принцесса, - проговорил Тзэм уже более спокойно по-нолийски, - тебе не следует убегать одной, когда вздумается.
      - Я знаю, - согласилась Хизи, - я это знаю. Братец Конь тоже по-нолийски обратился к Тзэму:
      - Великан, отведи свою госпожу в мой ект и хорошо за ней присматривай. Мне нужно кое-чем заняться, и я хочу, чтобы ты позаботился об ее безопасности. Я пришлю к вам и Ю-Хана.
      - Зачем? - спросил Тзэм. - Что случилось?
      - Я пока еще не уверен, - ответил старик. - Как только буду знать, приду и расскажу. - Хизи заметила, что Мох - и, конечно, Чуузек - начали проявлять беспокойство.
      В подтверждение этому Чуузек прорычал, обращаясь к родичу:
      - Что означает эта белиберда? Что они говорят? - Мох лишь озадаченно пожал плечами.
      Не обращая на них никакого внимания, Братец Конь повернулся к Хизи и сказал, по-прежнему по-нолийски:
      - Не бойся меня, дитя. Я знаю, что ты видела, и поверь: бояться тебе нечего. Мне следовало больше объяснить тебе перед началом обряда, вот и все. Прими мои извинения. Я приду поговорить с тобой, как только смогу, - в моем екте, в присутствии твоего великана. - Он улыбнулся, и Хизи ничего не оставалось, кроме как поверить ему: искренность Братца Коня перевешивала те странности, что она наблюдала.
      Братец Конь повернулся к конникам и перешел на менгский:
      - Извините мне мою невежливость. Великан почти не знает нашего языка.
      - Могу научить его парочке словечек, - бросил Чуузек. Мох только кивнул.
      - Для меня большая честь познакомиться с тобой, сестра, - сказал Хизи Мох, подчеркнув обращение "сестра". - Надеюсь, мне вскоре удастся расспросить тебя о твоей родине. Мне многое хочется узнать о великом городе - я сам никогда его не видел.
      Хизи вежливо кивнула, но ничего не ответила вслух. Огромная рука Тзэма легла ей на плечо, и так они прошли сквозь толпу. Позади раздались крики и смех: приехавшие на праздник раньше приветствовали вновь прибывших.
      - В чем дело, принцесса? - снова спросил Тзэм по дороге к екту Братца Коня.
      - Хотела бы я это знать, - мрачно ответила Хизи.
      Вскоре незаметно появился Ю-Хан. Он уселся у костра, разложенного перед входом, и принялся о чем-то оживленно беседовать с воином-ровесником. Но Хизи видела, что он всё время оглядывает лагерь, то и дело посматривая на ект.
      - Должен ли он удерживать нас или не дать кому-то сюда проникнуть? задумчиво проговорила она, и тяжелые брови Тзэма сошлись к переносице. Он больше не задавал ей вопросов, но Хизи сама рассказала ему об обстоятельствах встречи со Мхом и Чуузеком. Она, правда, умолчала о том, что заставило ее убежать в пустыню; о случившемся с ней она не хотела говорить до тех пор, пока сама во всем не разберется. Тзэму, казалось, хватило и услышанного: в конце концов, в Ноле он провел бесконечные часы, сопровождая девочку на почтительном расстоянии, когда она в поисках уединения бродила по лабиринтам заброшенной древней части дворца.
      - Интересно, что это за война? - спросил Тзэм.
      - Не знаю. Я только думаю, что когда Перкар и Нгангата вернутся, их ждет неласковый прием.
      - Но что война будет означать для нас? Для тебя?
      - Надеюсь, Братец Конь все объяснит, когда вернется. - Хизи помолчала. - Мне кажется, он считает, будто мне грозит какая-то опасность.
      - Без сомнения, - откликнулся Тзэм. - Но что за опасность? Что нужно от тебя этим менгам?
      Хизи недоуменно пожала плечами. Великан вздохнул:
      - Мне все было понятно во дворце. Там я мог защитить тебя. Здесь... Здесь я ничего не знаю. Лучше бы нам покинуть эти места, принцесса.
      - И куда же отправиться? Такого места, которое мы бы знали лучше, просто нет. А в Нол мы вернуться не можем.
      - Может быть, в какой-нибудь другой город. Лхе, Уи...
      - Это очень далеко, Тзэм. Как мы туда доберемся, - только ты и я? Да и когда доберемся, что мы там будем делать? Никто ведь не примет меня как принцессу. Нам пришлось бы жить в трущобах.
      - Куда же тогда, по-твоему? Хизи помолчала, раздумывая.
      - Может быть, здесь нам будет не хуже, чем где-то еще. Или...
      -Да?
      - Может быть, у соплеменников Перкара. Тзэм поморщился:
      - То племя ничем не лучше этого. Варвары они и есть варвары.
      - Да ладно, - отмахнулась от проблемы Хизи.
      - Ты когда-то раньше говорила, что мы могли бы найти соплеменников моей матери. - Тзэм вовсе не был расположен менять тему.
      - Да, верно, - ответила Хизи. - Только где они живут? И как мы их найдем? Мы с тобой не можем путешествовать вдвоем. Разве ты умеешь разжигать огонь, охотиться, ставить ловушки? Я-то точно не умею. - Она посмотрела в глаза великану. - Раньше казалось, Тзэм, что весь мир лежит перед нами. Теперь же я вижу вещи в ином свете. - Она мгновение поколебалась, потом продолжила: - Но есть одна вещь, которую я могу делать. Это даст нам возможность выбирать, я думаю.
      - И что же это? - покачал своей массивной головой великан.
      - Братец Конь говорит, что у меня дар колдуньи. Похоже, магическая сила - это единственное, что у меня есть.
      - У тебя есть я, принцесса.
      Взгляд Хизи смягчился, и она похлопала великана по руке.
      - Ты же знаешь, как высоко я тебя ценю, Тзэм. Ты мой единственный настоящий друг. Но здесь все определяет род, к которому принадлежит человек, а этого мы лишены. Ценится также богатство - кони, екты, - но его тоже у нас нет. Нет у нас и воинской славы, и охотничьих трофеев. И вряд ли мы ими сможем когда-нибудь обзавестись.
      Великан печально кивнул:
      - Да, я понимаю.
      - Но кочевники ценят еще и силу, а она, может быть, у меня есть.
      - Колдовство опасно, принцесса.
      - Да. Да, но это единственный наш шанс завоевать признание. И если мы хотим иметь возможность отправиться куда пожелаем, нужно, чтобы люди захотели нам помочь. Мы должны найти какой-то способ расплатиться с ними.
      - Или их принудить.
      - Да, - тихо откликнулась Хизи. - Об этом я тоже думала.
      Деревня выглядела совсем не так, как когда Перкар и Нгангата уезжали: она шире раскинулась по равнине, наполнилась красками и жизнью; по проложенным вокруг дорожкам для скачек неслись кони, стоял оглушительный шум. Все это выглядело варварским, отчаянным, возбуждающим, - но было тут и что-то знакомое Перкару. Празднество чем-то напоминало ему возвращение с пастбищ или сенокос в его родном племени, хотя веселились здесь более шумно и дико.
      Однако там, где проезжали они с Нгангатой, лица застывали - даже лица знакомых им кочевников; по этому признаку Перкар понял, что новости о начале войны уже достигли деревни Братца Коня. Да и как могло быть иначе, если здесь собрались племена со всей менгской степи?
      - Может быть, нам лучше было бы вовсе здесь не появляться, - прошипел Нгангата.
      - У нас не было выбора, - проворчал в ответ Перкар, гадая, сколько воинов они с Харкой сумеют уложить прежде, чем все его душевные нити окажутся рассечены. Меч делал его гораздо могущественнее обычного смертного, но вовсе не давал неуязвимости; встреча с Чернобогом не оставила в этом никаких сомнений. - Если они нападут, я не хочу, чтобы ты сражался вместе со мной. Война между моим народом и менгами тебя не касается.
      Нгангата бросил на него яростный взгляд.
      - Может быть, ты и забыл, скотовод, но хоть ни один из ваших кланов не признает родства со мной, все же вырос я среди вас, и это вашему вождю я клялся в верности. Не так уж много дал мне твой народ, но то немногое, что дал, не тебе у меня отбирать.
      Перкар внимательно посмотрел на Нгангату, потом смущенно кивнул:
      - Прости меня. Ты волен умереть вместе со мной, конечно.
      - Спасибо.
      Словно их согласие послужило сигналом, к ним с криками поскакало несколько всадников. Перкар, оскалив зубы, схватился за рукоять Харки.
      "Они не нападают на вас, - сказал меч. - Пока еще нет. Держи меня наготове".
      Перкар перевел дух; всадники разделились и окружили их с Нгангатой, громко крича и размахивая топорами и кривыми саблями. Перкар не знал никого из этих кочевников; все они, как и те, что напали на них у потока, носили на шлемах перья - знак войны. У каждого был плащ из человеческой кожи, и высохшие руки хлопали на ветру, как крылья призраков.
      Они с Нгангатой молча сидели на своих конях, выслушивая проклятия, которые выкрикивали менги. Наконец один из всадников отделился от остальных и заставил своего разгоряченного коня танцевать на месте. Это был совсем молодой воин с могучими мышцами.
      - Эй, ты! - крикнул он Перкару. - Скотовод! Мы будем биться.
      Перкар не смотрел ему в глаза; прямой взгляд считался у менгов оскорблением. Вместо этого юноша взглянул на небо, словно разглядывая облака.
      - Я не собираюсь сражаться с тобой, - ответил он.
      - Мы здесь по приглашению Братца Коня, - добавил Нгангата. - Мы приехали не для того, чтобы биться.
      - Это правда, - услышал Перкар чьи-то слова. - Они охотились с нами вместе в предгорьях. - Еще несколько голосов подтвердили слова Нгангаты.
      - Охотились в предгорьях... Не там ли он раздобыл моего брата, Свирепого Тигра? - Воин ткнул толстым пальцем в коня, и Перкар понял, что и без того напряженная ситуация стала совсем для них неблагоприятной. Это ведь были менги. Конечно, они узнали коня и стали гадать, где его хозяин.
      Перкар оказался избавлен от необходимости отвечать: к первому воину присоединился еще один. Он тоже был совсем молод, и глаза его имели необычный для менга цвет - они были почти зеленые.
      - Помолчи, Чуузек. Братец Конь все объяснил нам про этих двоих.
      - Эй, кто-нибудь, приведите Братца Коня, - раздался крик из толпы. - И побыстрее! - Перкар не обернулся на голос, но ему показалось, что кричал Хуулег, парень, с которым они вместе охотились и пили пиво.
      - Как я уже сказал, - повторил Перкар, - я ни с кем не намерен сражаться. - Воин, которого назвали Чуузеком, бросил на него яростный взгляд. Окружившие их всадники, казалось, разделились во мнениях: многие подбадривали Чуузека, но другие не менее громко возражали против такого нарушения гостеприимства. - Что ты имеешь против меня?
      - Вы - те самые белокожий и житель леса. Вы начали эту войну, - громко заявил Чуузек, словно сообщая общепризнанный факт.
      Перкар лишь мог, открыв рот, таращить на него глаза. Вместо него на обвинение ответил Нгангата:
      - Кто это тебе сказал?
      - Гаан. Пророк.
      При этих словах все умолкли, но тут раздался голос Братца Коня:
      - Ну вот, мои племянники вернулись, - сказал он сухо и совсем негромко; однако в тишине, последовавшей за откровением Чуузека, его услышали все.
      - Племянники менга - менги, - бросил Чуузек.
      - Так и есть, - согласился Братец Конь. - Они менги - в этом лагере и сейчас. - Старик протолкался сквозь толпу, за ним по пятам шли двое молодых воинов его клана. Братец Конь холодно посмотрел на Чуузека. - Менги знают, как подобает вести себя в деревне родича.
      - Да, - подтвердил зеленоглазый парень. - Конечно, знают.
      Чуузек, лицо которого было искажено яростью, неожиданно широко улыбнулся и повернулся к Братцу Коню.
      - Ты меня не понял, шутсебе. Сейчас ведь бенчин, время пиров и игр. Я только спросил твоего племянника, не хочет ли он сыграть в бечиинеш.
      - Не хочет, - рявкнул Братец Конь.
      Перкар сжал губы, отчаянно пытаясь вспомнить, что же значит "бечиинеш". Он слышал это слово раньше; вроде бы это что-то похожее на "урони"... Нет: "шлепни". Действительно игра, и притом грубая.
      Чуузек отмахнулся от возражения Братца Коня.
      - Он может сам мне ответить - раз уж он такой маленький и мягкотелый, что игры менгов не для него.
      - Ну, - мягко сказал Перкар, - сражаться я не собираюсь, но если ты хочешь только поиграть...
      Братец Конь нахмурился и покачал головой; Нгангата тоже поднял брови, показывая Перкару, что тот соглашается на опасное предложение. Однако нужно же было что-то предпринять, иначе его не оставят в покое даже на то недолгое время, которое нужно, чтобы забрать Хизи. А если бы это и удалось, ничто не помешает отряду воинов последовать за ними и напасть в пустыне, где их не будут защищать авторитет Братца Коня и законы гостеприимства. Нет, пришло время ему показать себя - вот и Чуузек смотрит выжидающе.
      Чтобы добраться до дома, ему нужно пересечь пять сотен лиг территории, принадлежащей менгам. Лучше разделаться с этим - или по крайней мере попробовать - сейчас же.
      - Конечно, я принимаю твое приглашение, - ответил он, и толпа разразилась хриплыми криками одобрения. Чуузек оскалил зубы, предвкушая удовольствие.
      - Прекрасно, - вмешался Братец Конь, - но по крайней мере пусть мой племянник хоть что-нибудь съест, пусть утолит жажду. Сегодня еще хватит времени для игры в пятнашки.
      - Нет, - отказался Перкар. - Я готов сыграть немедленно. - Говоря это, он взглянул прямо в глаза Чуузеку и увидел в них злобный огонь.
      Братец Конь вздохнул:
      - У Перкара нет лопатки. Я одолжу ему свою. - Он повернулся и побрел в глубь деревни.
      На мгновение воцарилось молчание. Потом толпа всколыхнулась, и Перкару даже показалось, что менги подняли его вместе с конем и вынесли на дорожку вокруг лагеря. Все еще радостно вопя, кочевники разбрелись по сторонам плотно утрамбованной копытами площадки. Перкар не был уверен в этом, но многие, похоже, бились об заклад.
      Вскоре Братец Конь вернулся; он принес деревянную лопатку длиной в руку человека и шириной в ладонь. Она была вырезана из твердого дерева и обтянута на конце кожей. Братец Конь вручил лопатку Перкару, и тот стиснул обитую войлоком рукоять. Лопатка по весу почти не уступала мечу.
      Чуузека нигде не было видно.
      - Что я должен делать? - спросил Перкар. Братец Конь покачал головой:
      - Скажи мне, что положить в твое погребение. Чуузек собирается тебя убить.
      Перкар улыбнулся и кивнул:
      - Да, да. Но что я должен делать?
      Старик обвел рукой дорожку.
      - Он теперь на другой стороне деревни. Сейчас кто-нибудь протрубит в рог, и вы поскачете навстречу друг другу. Потом вы должны ударить друг друга лопатками.
      - Как определяется победитель?
      Братец Конь сплюнул.
      - Ох, это ты скоро узнаешь. Вы просто должны продолжать скачку, пока можете и хотите. Мой тебе совет - сразу же падай на землю. Такое поражение очень позорно, но тогда Чуузек получит всего один шанс сломать тебе шею.
      - Могу ли я отбивать его лопатку?
      - Ты можешь делать все, что хочешь. Это не имеет значения.
      - Ты же никогда не видел меня в бою.
      Братец Конь положил руку на колено Перкару и откровенно посмотрел ему в лицо.
      - У тебя бог-меч, я знаю. Без сомнения, когда ты сражаешься им, ты великий воин. Но сейчас ты будешь просто всадником с деревянной лопаткой в руке, а противник твой - менг, который оказался в седле за девять месяцев до своего рождения.
      - Ох...
      - Да. Обычно при игре в пятнашки люди соблюдают осторожность. Однако несчастные случаи бывают, и если все выглядит как несчастный случай, никто не назовет его убийством. Раз в игре участвуешь ты, не потребуется даже особенно стараться.
      Перкар мрачно кивнул.
      - Ну что ж, - пробормотал он. - Я поеду, пожалуй. Братец Конь покачал головой.
      - Когда раздастся звук рога, скачи вон туда. - Он показал на север.
      Перкар покрепче сжал рукоять лопатки и несколько раз взмахнул ею.
      И тут кто-то резко дважды протрубил в рог. Толпа завопила, и Перкар ударил Тьеша пятками. Конь рванулся вперед, не дожидаясь приказа, словно понял, что означает сигнал. Перкар отпустил поводья, потом снова их натянул.
      - Ты все же сможешь мне помочь, Харка? - прорычал он, перекрывая свист ветра.
      "Кое в чем. Очень мало. Я смогу помочь тебе лучше, как только ты меня выхватишь".
      Перкар стиснул зубы и не ответил. Тьеш мчался теперь ровным галопом Нгангата называл его "ездой лучника". Где же этот Чуузек?
      Крики толпы, и до того громкие, стали оглушительными. Чуузек появился из-за поворота. На мгновение Перкар ощутил страх такой нестерпимый, что чуть не свернул с дорожки. Чуузек напоминал медведя, его глазки, похожие на осколки обсидиана, сверкали такой смертельной злобой, что она ударила в Перкара почти ощутимо. Обычно менги старались не смотреть друг другу в глаза, но теперь Чуузек видел только Перкара. В его взгляде не было колебаний и сомнений - в нем была смерть.
      Перкар яростно закусил губу и прогнал испуг. Он - Перкар из клана Барку. Он сражался с Охотницей, оседлавшей львицу, помнил сталь ее копья в своем горле. Никакой человек не может быть так страшен, никто не заставит его свернуть.
      Перкар прищурился и стал отсчитывать удары копыт; когда момент настал, он взмахнул лопаткой. Время, казалось, замедлило свой бег, разгоряченные кони мчались навстречу друг другу, выкатив глаза, но не собираясь сворачивать. Чуузек нанес простой удар, размахнувшись сплеча и целя Перкару в лицо. Он оказался справа от Перкара, и тот не мог сделать ничего иного, кроме как попытаться отбить этот яростный замах.
      Лопатки столкнулись с такой силой, что у Перкара онемела рука и лязгнули зубы. Удар выбил его из седла, и то, что одна нога не выскользнула из стремени, было чистым везением. Лопатка Братца Коня вырвалась из руки Перкара, он ударился головой о круп коня. Мгновение юноша не мог понять, что произошло; потом он покатился по пыльной земле. Нога его все еще была в стремени, и дорожка жгла и царапала его, пока Тьеш, пробежав десяток шагов, не понял, что седло пусто.
      Перкар высвободил ногу и сплюнул: его рот был полон чем-то с металлическим привкусом. Легкие его разрывались, воздух казался дождем огненных искр, готовых поглотить его. Крики толпы слышались откуда-то издалека, словно карканье пролетающей стаи ворон. Чуузек, высоко подняв лопатку, скрылся за поворотом дорожки.
      Перкар с трудом поднялся на ноги. Мальчишка лет десяти подбежал к нему, неся лопатку, и Перкар, спотыкаясь, шагнул ему навстречу, доковылял до Тьеша и снова сел в седло. Голова Перкара кружилась, и он не сразу сообразил, в каком направлении ехать. Однако Тьеш, похоже, знал, что делать, и Перкару оставалось лишь скорчиться в седле: великолепный жеребец рванулся навстречу противнику.
      Снова появился Чуузек; на его лице Перкар разглядел довольную гримасу. Юношу охватила раскаленная добела ярость, и внезапно у него осталось единственное желание: вколотить зубы в глотку этому самодовольному дикарю. Он услышал хриплый вопль и с опозданием понял, что кричит он сам. Приподнявшись на стременах и наклонившись вперед, Перкар занес лопатку над головой и ударил. Чуузек размахнулся так же, как и в первый раз, но Перкар не обратил на это внимания. Лицо Чуузека, это глупое ухмыляющееся лицо, было его единственной целью; остального он просто не видел. В последний момент он выпрямился во весь рост и обрушил лопатку на противника. Одновременно лопатка Чуузека ударила его в грудь, и там что-то лопнуло. Перкар увидел небо, землю, небо - они бесконечно долго вращалось вокруг него, пока наконец юноша снова не рухнул на пыльную землю.
      XI
      ОБСИДИАНОВЫЙ КОДЕКС
      Ган устало поднял глаза на Йэна.
      - Если тебе нужно помочь в поисках книги, - пробормотал он, - я тебе помогу. Если же ты пришел снова мне досаждать, уходи и не трать напрасно моего времени.
      - Нет, мне на самом деле нужна помощь, - ответил Йэн. - Орден поручил мне работы по ремонту водостоков Большого Храма Воды.
      - И за книгой на эту тему они послали тебя сюда? Молодой человек неожиданно смутился и стал нервно теребить свой давно вышедший из моды высокий воротник.
      - Ну, сказать по правде, учитель Ган, мне никто не говорил, что нужно искать эту книгу здесь, а спросить я побоялся. Моя предыдущая работа была оценена высоко, и я думаю, что жрецы теперь считают меня способным на большее, чем оно есть на самом деле.
      - В прошлый раз тебе замечательно помогли, - напомнил Ган юноше.
      - Конечно, учитель Ган, так и есть. В прошлый раз ты любезно предложил...
      - Я сам знаю, что предложил, - рявкнул Ган.
      Йэн ему не нравился. Достаточно неприятно было, что тот так откровенно ухаживал за Хизи, а тот факт, что Йэн настойчиво напоминает ему о ней, уж и вовсе невыносим. Хотя по справедливости нужно признать, что на этот раз он о Хизи не заговорил. Пока. Да и Хизи молодой человек нравился, она помогла бы ему, если бы была здесь.
      - Помочь тебе нетрудно, - сказал Ган. - В дворцовой библиотеке нет книг, касающихся Большого Храма Воды, по крайней мере тех, которые могли бы тебе пригодиться.
      - Что ты хочешь этим сказать?
      - Я хочу сказать, что жрецы ревностно охраняют свои секреты. А планы храма и то, что в нем хранится, - их самая древняя тайна.
      - Так здесь нет совсем ничего?
      Ган хотел уже прекратить разговор, но заколебался.
      - Что тебе нужно знать? - медленно проговорил он.
      - Ну, если таких книг нет здесь, то планы здания мне наверняка дадут, чтобы я мог найти нужные туннели. Но... может быть, что-нибудь об истории храма? О том, чему он посвящен?
      - Почему это тебя интересует?
      - Если мне выпадет почетная обязанность коснуться чего-то священного, мне следовало бы, я думаю, больше знать о предмете. - Молодой человек покраснел. - Пожалуй, меня просто мучит любопытство.
      Ган внимательно посмотрел на Йэна. Какова его тайная цель? Во дворце такая цель есть у каждого. Это было совершенно очевидно в случае Хизи, хотя понадобилось много месяцев, чтобы открыть ее секрет. Важно помнить, что никто никогда не говорит о том, чего на самом деле хочет, да иногда не знает и сам. И вот теперь перед ним купеческий сын, дворцовый инженер, всего лишь младший член ордена, служащий первый год. Он хочет что-то узнать насчет храма, и утверждение, будто ему поручили работу там, - очевидная ложь. Но зачем ему узнавать о храме?