- А? - крякнул Братец Конь.
      - По облакам. Кажется, что мы едем по облакам - по их верхушкам.
      Перкар согласно кивнул. Они вполне могли бы считать, что находятся на поверхности затянутого облаками неба, впереди расстилалась слегка всхолмленная белая равнина, горы остались всего лишь серой чертой справа и позади, а выше раскинулся небесный свод - синий, без всякого намека на белизну. Показалось бы вполне естественным в любой момент, проезжая мимо оврага или кроличьей норы, заглянуть вглубь и увидеть зеленый, синий и коричневый ландшафт далеко, далеко внизу.
      - Такая погода не помешает... - Перкар запнулся, стараясь правильно выговорить название, - бан-шину?
      - Бенчину, - поправил его Братец Конь. - "Бен" - это шатер, понял? Бенчин - "раздутые шатры".
      Перкар смущенно кивнул.
      - Не помешает снег празднеству бенчин?
      - Нисколько, - сказал Братец Конь - Наши родичи с плоскогорий, должно быть, уже собираются, а им приходится бороться с худшей непогодой.
      - Сколько народу будет на празднике? - спросила Хизи. - Утка и другие женщины говорят об этом так, словно весь мир соберется в одном месте.
      - Тебе праздник покажется малолюдным, - признал Братец Конь. - Но несколько сотен менгов съедется, может быть, даже тысяча - по крайней мере дней на двенадцать.
      - А почему праздник устраивают зимой? - поинтересовался Перкар.
      - Почему бы и нет? - хмыкнул Братец Конь. - Чем еще заниматься в такое время? И уж поверь: здесь, на юге, зимы мягкие, больше похожие на весну, да и этот первый снег, может быть, выпал единственный раз за всю зиму. Нам следует принять наших менее удачливых соплеменников на празднике, дать им побыть в более теплых краях. - Старик грустно улыбнулся. - Они словно птицы, летящие на юг К тому же зима - лучшее время для рассказов, лучшее время, чтобы найти себе женщину, - он подмигнул Перкару, - и для всего такого прочего. Лето ведь просто время работы. - Братец Конь хлопнул юношу по спине - Вам двоим это понравится: повстречаетесь с новыми людьми. Ты, Перкар, можешь даже найти воинов из отрядов с северо-запада и поговорить с ними о том перемирии, которое ты хотел бы устроить между ними и твоим народом.
      - На самом деле я имею в виду большее, чем перемирие, - сказал Перкар. - Я надеюсь уговорить их позволить нам пасти скот у них в предгорьях.
      - Это может получиться, - пробормотал Братец Конь. - Особенно если найти подходящего посредника.
      Перкар печально покачал головой:
      - Наши народы так давно враждуют...
      Братец Конь поднял руку с растопыренными пальцами.
      - "Так растет дерево, - продекламировал он, - и каждая новая ветвь растет, как новое дерево. Ничто не остается неизменным, и меньше всего обычаи людей". - Он строго нахмурился. - Но ты должен сам явиться к ним, чтобы надеяться чего-то добиться.
      Перкар решительно сжал губы.
      - Я буду там, - пообещал он. - По словам твоего племянника, Ю-Хана, поездка займет всего несколько дней.
      Хизи порывисто повернулась к нему; ее глаза внезапно широко раскрылись и вспыхнули гневом. Казалось, она с трудом сдерживает резкие слова - такие резкие, что, проглотив их, она поранила горло.
      - Ты все-таки собираешься ехать?
      - Я должен, Хизи, - объяснил Перкар. - Если я хочу добиться успеха, мне многое придется сделать, это в том числе. Туда ведь всего два дня пути, не больше; я должен ехать.
      - Тогда я должна ехать с тобой, - бросила Хизи; все ее веселье и жизнерадостность поблекли. - Если, конечно, ты мне доверяешь.
      - Да доверяю я тебе, - промямлил Перкар. - Я же тебе говорил. Никакой враждебности к тебе я не испытываю.
      - Так ты говоришь, - прошептала Хизи. В ее голосе слышалась странная смесь гнева и чего-то еще. - Я же вижу, как ты иногда на меня смотришь. Этот взгляд мне знаком. Так что когда ты говоришь, что "хочешь добиться успеха", я понимаю... - Она умолкла, не зная, следует ли ей смотреть на Перкара свирепо или жалобно. Ей ведь, напомнил себе юноша, всего тринадцать.
      Перкар огорченно вздохнул; белый пар облачком застыл в морозном воздухе.
      - Может быть, я слегка... Но я же понимаю - ты ничего не делала нарочно, не то что я.
      - Я думала, ты мог бы... - начала Хизи, но снова оборвала себя. На ее лице появилось решительное и мрачное выражение, и девочка дернула повод своей лошади. - Отправляйся. Ты мне ничего не должен.
      - Хизи... - начал Перкар, но тут же обнаружил, что смотрит в спину всаднице. Только что они, казалось, были друзьями, следили за диким стадом, держась за руки. Перкар начал гадать: что заставляет его всегда и делать, и говорить не то, что нужно?
      - О чем это вы? - проворчал старик.
      Перкар удивленно взглянул на него, потом сообразил, что они с Хизи говорили по-нолийски. Он собрался было переводить, но тут его поразила новая мысль: Братец Конь ведь знает нолийский язык. Когда менги увезли их с Хизи из Нола, первым к девочке обратился как раз он. А теперь Братец Конь притворился - в типичной для менга манере, - что не понял разговора, исключительно из вежливости.
      - Да ни о чем, - ответил Перкар. - Она просто не хочет, чтобы я ехал.
      - Что ж, твое намерение не очень разумно.
      - Со мной будет Нгангата.
      - Да, но даже он может не уберечь тебя от беды. Нагемаа, Мать-Лошадь, дала жизнь менгам. Она присматривает за нами и учит. Разве ты не знаешь, что до нас здесь в пустыне жили шесть человеческих племен - и все они вымерли? Среди них были и альвы.
      - Нгангата увидел львицу раньше вас, - напомнил старику Перкар.
      - Да, верно. Он прекрасный охотник и следопыт, немногие могут с ним сравниться, признаю. Да только в его жилах нет конской крови, он не в родстве с четвероногими богами, так что может полагаться только на себя. А это опасно.
      - Он может полагаться еще на меня, как я полагаюсь на него.
      - Из двоих слепцов не получится одного зрячего, дружок, - ответил старик.
      Хизи старалась низко опускать голову, чтобы менгские женщины не видели ее лица. Они способны были бы прочесть на нем гнев так же легко, как сама Хизи читала книгу. Девочка не хотела, чтобы кто-нибудь догадался о причине ее недовольства, тем более что собственные чувства озадачивали и смущали ее, раздражая тем самым еще больше. Уже не в первый раз Хизи пожалела, что не осталась во дворце в Ноле: теперь она была бы заключена в тайном месте, но никто не старался бы проникнуть в ее мысли. Здесь же она была окружена чужаками, постоянно следящими за ней, замечающими и обсуждающими каждое движение ее губ, людьми, желающими знать, о чем она думает, и хорошо умеющими об этом догадываться. Уж очень эти менги присматривают друг за другом, думала Хизи. Чувства каждого были предметом интереса для всех. И совсем не из-за добросердечия: Утка подробно объяснила ей это. Дело было в ином: живя всю жизнь с одними и теми же немногими родичами, знать их чувства необходимо: случалось, что человек впадал в неистовство или делался людоедом, если за ним не следили достаточно пристально и не останавливали, прежде чем он лишался рассудка. Все женщины рассказывали своим детям о таких случаях - учили их относиться с подозрением к любому, даже близкому родственнику.
      Что ж, для Хизи знать очень немногих людей было не в новинку. Все менги думали, что, раз она из Нола, огромного города, девочка должна иметь тысячи знакомых. Но ведь на самом деле она жила очень уединенно, общалась всего с несколькими близкими людьми; все остальные были лишь тенями, менее материальными, чем призраки, бродящие по залам. Здесь, среди менгов, Хизи приходилось ежедневно иметь дело с втрое большим числом мужчин и женщин, чем за всю предыдущую жизнь, - и эти мужчины и женщины постоянно следили за ней.
      Терпение Хизи было на исходе, поэтому-то ей и хотелось отправиться с Перкаром и Нгангатой. Их было бы всего двое, и они не отличались такой настырностью.
      Почему он не хочет взять ее с собой? Не думает же он, будто Хизи неизвестно, куда он отправляется? Или что ей это не безразлично? Он собирается повидаться с богиней, которую любит, - Хизи слышала, как Ю-Хан говорил, что ее поток протекает недалеко на севере. Уж не вообразил ли Перкар, что Хизи станет ревновать, что она глупая романтическая влюбленная девчонка? Если так, значит, он остался безмозглым варваром и ничего не узнал о ней с момента их встречи. Хизи нет дела до его богини; ей просто не хочется оставаться одной среди постоянно наблюдающих за ней менгов. И еще ей не хочется, чтобы Перкар уехал на север и был съеден каким-нибудь хищником. А самое главное, Хизи нужно, чтобы Перкар перестал ее винить.
      Но может быть, он и не возлагает на нее вину за все повороты своей судьбы? Может быть, это только Хизи сама упрекает себя, потому что каждый раз, видя, как терзается Перкар угрызениями совести, она вспоминает о своем глупом детском желании у фонтана - оно и заставило юношу спуститься вниз по Реке, чтобы стать ее "спасителем", так что во всех ужасных деяниях, совершенных им, на самом деле виновата она.
      Все дело в том моменте слабости у фонтана - одном единственном моменте, когда она подумала, как хорошо было бы иметь еще кого-то, кроме себя, кому можно доверять, на кого можно рассчитывать. Неужели даже этого она не могла себе позволить? Наверное, не могла; ведь царская кровь в ее жилах способна заставить такие желания осуществиться.
      А может быть, Хизи злилась на Перкара просто потому, что больше злиться было не на кого. Ведь не Тзэма же ей упрекать, верного Тзэма, оставшегося в деревне менгов выздоравливать от почти смертельных ран, которые он получил, спасая Хизи. Но ведь кто-то же виноват в том, что она оказалась в этой глуши, с единственной книгой, которую ее учителю Гану удалось ей переслать; она уже дважды прочла ее. И кто-то виноват в том, что ей приходится заниматься всякими скучными делами вроде выделки шкур, в то время как Перкар и его друг Нгангата охотятся и рыщут по равнине на свободе.
      Все еще кипя, Хизи отвергла робкую попытку Перкара помириться, когда племя остановилось на ночлег, и, не зная, чем еще заняться, вытащила свои драгоценные бумагу, перо и чернила и принялась писать письмо Гану, библиотекарю.
      Дорогой Ган!
      Думаю, что никогда не стану менгской женщиной. Я знаю, что начинать письмо таким образом странно, но я никогда раньше не писала писем и потому не могу придумать ничего лучше, чем писать о том, о чем думаю. Я никогда не стану менгской женщиной, хотя одно время мне казалось, что я могла бы. Я научилась готовить и дубить шкуры, расхваливать мужчин, когда они возвращаются с охоты, присматривать за детьми, когда замужние женщины некоторые из них мои ровесницы - чем-то заняты. Ни одно из этих занятий не трудно и не противно, как только научишься; беда в том, что они совсем неинтересны. Менги, похоже, начисто лишены любопытства; они, кажется, считают, что понимают в мире все, что можно понять. Этим они сходны с большинством людей, которых я знала во дворце. Везом, например, одно время ухаживавшим за мной, - как же ты сердился на меня за заигрывания с ним, и был совершенно прав: на что ему знания ? Мне думается, что люди всюду, должно быть, не стремятся знать особенно много.
      Не то чтобы знания когда-нибудь приносили мне пользу; они всегда только осложняли жизнь. Лишь сам процесс открытия для себя нового дает мне чувство удовлетворения.
      Так что я никогда не стану менгской женщиной, как не могла быть и жительницей Нола. Я могу только оставаться Хизи и, может быть, когда-нибудь стану Ганом, потому что ты единственный известный мне человек, страдающий той же болезнью, единственный, чью жизнь я хотела бы вести.
      Здесь я в безопасности, как мне кажется, по крайней мере могущество Реки мне не угрожает. Как ты и думал, изменения в моем теле прекратились, стоило мне оказаться от Реки далеко, - неестественные изменения, хочу я сказать, хотя некоторые естественные изменения, продолжающиеся во мне, я нахожу довольно отвратительными. Но что бы со мной ни случилось, какая бы мне ни выпала теперь судьба, это не будет темный зал, куда ведет Лестница Тьмы и где живут Благословенные, где мой двоюродный брат Дьен и дядя Лэкэз плавают, словно угри. Этого теперь не будет.
      Я должна сообщить тебе кое-что про кочевников, опровергнуть некоторые выдумки, содержащиеся в "Пустыне Менг", книге, которую ты мне прислал. Во-первых, они не бьют своих детей, чтобы сделать их сильными, наоборот, они, пожалуй, чересчур снисходительны к детям. Менги также не проводят все время в седле, не спят и не занимаются любовью верхом, хотя, как я слышала, такое иногда и случается. Большую часть года они живут в дощатых домах, обмазанных глиной, которые называются "ект". Иногда менги кочуют небольшими группами, но даже тогда возят с собой шатры из шкур, называемые "бен", которые могут раскинуть в несколько секунд. Рассказы о том, что менги питаются только мясом огромных животных, у которых змеи вместо носов и длинные костяные сабли вместо клыков, отчасти правдивы. Я таких зверей менги называют их "нантук" - еще не видела, но мне говорили, что они существуют. Менги охотятся на них верхом на лошадях, с длинными копьями, и такая охота очень опасна. Чаще, однако, охотятся на оленей, бизонов, лосей, кроликов. Сегодня я видела дубечага, зверя, похожего на буйвола, только гораздо крупнее. Мне было трудно поверить своим глазам; дубечаг напомнил мне, что чудеса все-таки существуют. Большая часть еды менгов - вовсе не охотничья добыча: мне это хорошо известно, ведь женщины проводят целые дни, собирая ягоды и орехи и выкапывая корни; они также пекут хлеб из муки, которую покупают в Ноле. Менги держат коз, дающих им молоко и мясо. Здешняя еда сытная, но пресная: соли у менгов мало, а специй они не знают. Я так скучаю по черному хлебу, который пекла Квэй, по гранатовому сиропу и кофе, по рису! Пожалуйста, найди способ сообщить об этом Квэй, только не подвергай себя при этом опасности.
      Уже совсем стемнело, теперь я пишу, сидя у огня, и женщины начали шушукаться, наверное, мне следует заняться общими делами. Но сначала я должна сообщить тебе кое-что важное.
      Наш план бегства провалился, как тебе известно, и только благодаря Перкару и его мечу нам удалось покинуть Нол. Нас предал, Ган, человек по имени Йэн. Я ничего ему не говорила - мне бы и в голову не пришло подвергнуть твою жизнь такой опасности - только Йэн был совсем не тем, за кого себя выдавал. Он был, я думаю, убийца, джик. Его настоящее имя Гхэ, по крайней мере он этим хвалился. Перкар убил его, отсек ему голову, так что теперь он тебе не опасен. Но будь осторожен, Ган. Йэн мог рассказать другим о том, как ты мне помог, - он следил за нами все время и, наверное, знал наши секреты. Меня все время поражает, какие маски носят люди. Я доверяла Йэну, думала, что нравлюсь ему, а он оказался моим злейшим врагом. А ты, как мне казалось, меня ненавидел, а был на самом деле моим верным другом. Я скучаю по тебе.
      Я велю тому, кто доставит тебе это письмо, не отдавать его никому другому. Однако я пишу древними буквами, так что даже если письмо перехватят, его, наверное, принесут тебе для перевода!
      Потом напишу еще.
      Хизи вздохнула, посыпала влажные чернила песком, потом сдула его; подождав немного у очага, пока написанное окончательно высохнет, она сменила Ворчунью, самую старшую из женщин, которая мешала похлебку в котле.
      Утка, внучка Братца Коня, всего на год младше Хизи, уселась с ней рядом и начала бросать долгие выразительные взгляды на бумагу.
      - Что ты делала? - наконец не выдержала Утка, когда Хизи никак не откликнулась на ее молчаливое любопытство.
      - Писала, - ответила Хизи, используя нолийское слово: в языке менгов соответствующее понятие отсутствовало.
      - А что это такое?
      - Изображение слов, чтобы другой человек увидел и понял.
      - Увидел слова?
      - Вот такие значки обозначают слова, - объяснила Хизи. - Любой, кто знает значки, сможет понять, что я написала.
      - Ах, так это магия, - протянула Утка.
      Хизи собралась объяснить, но вспомнила, с кем разговаривает: Утка была уверена, что Нол находится на краю света, что лодка, которая поплывет дальше Нола по Реке, непременно свалится в бездонную пропасть.
      - Да, - согласилась Хизи, - магия. - Если она когда-нибудь станет учительницей вроде Гана, подумала девочка, в ученики она будет брать только самых сообразительных. На остальных ей не хватит терпения.
      - Тогда будь осторожна, - прошептала Утка - Кое-кто уже поговаривает, что ты ведьма.
      Хизи фыркнула, но задумалась. Считаться ведьмой опасно. Из-за таких вещей тебя как раз и могут зарезать во сне Нужно все это обдумать.
      - Никакая я не ведьма, Утка. - Лучшего ответа сейчас Хизи не нашла.
      - Я знаю, Хизи. Просто ты очень странная. Ну да ведь ты же из Нола.
      - Из Нола также привозят сладости и медные колокольчики, которые всем так нравятся, - ответила ей Хизи.
      - Верно, - согласилась Утка и тут же добавила: - Кстати, матушка хочет, чтобы мы с тобой дошили те сапоги.
      - Угу, - буркнула Хизи Поэтому-то Утка и интересовалась, что она делает: не из любознательности, а чтобы засадить за работу Хизи пожала плечами. - Хорошо.
      Рассвет превратил покрытую снегом равнину в чеканную бронзу; всадники ехали прямо в солнечное сияние. Для Хизи снег уже утратил свою новизну и стал таким же досадным неудобством, как и для всех остальных.
      Вскоре Перкар и Нгангата подъехали к девочке попрощаться. На лице Перкара было то встревоженное выражение напускной уверенности, которое Хизи уже научилась немедленно распознавать. Может быть, она и в самом деле уже стала менгской женщиной, по крайней мере в этом отношении? Живя в Ноле, Хизи редко интересовалась тем, что могут думать окружающие.
      - Я присоединюсь к вам через несколько дней, - сказал Перкар. Передай Тзэму привет от меня.
      - Обязательно, - ответила Хизи, стараясь, чтобы голос ее прозвучал ровно и не выдал раздражения.
      Перкар кивнул и наклонился ближе:
      - Когда я вернусь, мы с тобой поскачем наперегонки. А пока тренируйся!
      Попытка казаться жизнерадостным ему не удалась, но Хизи оттаяла и даже слегка улыбнулась - совсем чуть-чуть, только чтобы показать Перкару, что она его не ненавидит. Так она улыбалась Квэй, когда старая женщина начинала плакать. Достаточно, и не более того.
      Но Перкар, дурачок, ответил ей широкой улыбкой, уверенный, что добился победы.
      - Присматривай за ним, Нгангата, - сказала Хизи полуальве, - хотя тебе, наверное, уже надоело это занятие.
      Нгангата зловеще поджал губы.
      - Уж это точно. Может, стоит оказать всем услугу и "взять его поохотиться".
      Оказавшийся неподалеку Братец Конь хмыкнул, услышав такое предложение - оно фигурировало во многих сказках менгов. нежеланного ребенка "брали поохотиться" где-нибудь в глуши и бросали там.
      Перкар, который гораздо хуже, чем Хизи, говорил на языке менгов, был явно озадачен словами Нгангаты и откликом, который они вызвали. Тут уж Хизи пришлось сдержаться, чтобы не улыбнуться по-настоящему: Перкар, когда смущался, выглядел ужасно трогательно.
      Хизи смотрела вслед всадникам, пока они сначала не превратились в точки на горизонте и наконец не исчезли из глаз.
      Девочка не откликнулась на попытки Утки и Братца Коня завязать разговор. Она обдумывала следующее письмо Гану, мысленно раскладывая по полочкам все, что узнала с тех пор, как покинула город. Хизи придержала Чернушку, следя за тем, как скачут охотники. Менги любили веселиться и играть, но когда доходило до дела, они полностью сосредоточивались на нем. Не ради одобрения владыки, не ради уважения других, а просто потому, что от этого зависела их собственная жизнь. В походе усилия и коней, и всадников не тратились понапрасну: сумы и мешки распределялись равномерно, чтобы ни одно животное не оказалось нагружено больше остальных. Не то чтобы среди менгов не попадались ленивые, эгоистичные или глупые; просто такие люди скоро узнавали, что есть вещи, которые делать нужно, - даже мать потакала своему ребенку лишь до определенного предела. Гану Хизи написала правду, детей менги не били. Наказания были иными, провинившегося переставали замечать, своевольного ребенка не кормили. Менги рано учились понимать, что единственная надежная защита от голода - это работать как следует вместе со всеми. Хизи с трудом далась эта наука - во дворце и в голову никому не пришло бы усомниться, что ей следует подавать еду. И все же, несмотря на однообразие повседневной работы, в моменты отдыха выполненные дела приносили какое-то смутное удовлетворение - словно читаешь хорошо написанное изречение, не цветистое и не многословное, а выражающее мысль ясно и точно.
      "Интересно, что собой представляет празднество бенчин и интересует ли его описание Гана?" Размышляя об этом, Хизи почувствовала, как ее настроение понемногу улучшается.
      "И Тзэма будет приятно увидеть, - подумала она; пожалуй, и сердиться на Перкара тоже не стоило. Хизи ведь никогда раньше никто не был нужен; она никогда не огорчалась, если люди предпочитали быть где-то в другом месте, а не рядом с ней. Так какой же смысл так зависеть от варвара, которого к тому же она совсем не знает?
      Успокоенная такими размышлениями, Хизи еще раз оглядела расстилающуюся вокруг равнину. Впереди - половина всадников уже миновала ее - девочка увидела небольшую пирамиду из камней. Пока Хизи рассматривала странное сооружение, Братец Конь натянул поводья, спешился, достал из мешка камень и положил его на груду других. Хизи подумала: нужно не забыть спросить, почему он так делает... и тут она увидела это.
      Впрочем, словом "увидела" совсем нельзя было описать то, что случилось с ее глазами; они оказались словно насильно распахнуты, как двери дома, который штурмуют воины. Мимо разбитых створок в нее хлынули образы и ощущения, совершенно недоступные обычному зрению. Что-то колыхалось в воздухе, как призрак, вызванный чарами ее отца, как дрожащая струна лютни; однако это нечто было гораздо более агрессивным, и Хизи вскрикнула от неожиданного насилия, от потока пришедших извне мыслей, которые вдруг наполнили ее голову, как извивающиеся черви и мохнатые пауки. Девочка, тяжело дыша, отвернулась, лишь смутно различая чьи-то вопли - как оказалось, ее собственные. С ней случилось то же, что и во время бегства у Реки - она разрасталась, ее сила увеличивалась, а собственная душа Хизи съежилась под наплывом чувств, столь же ей чуждых, как далекие звезды. Потом воспоминание угасло, и Хизи крепко зажмурила глаза, чтобы избавиться от кошмара, но это не помогло: он оставался с ней, внутри ее головы.
      И вдруг все исчезло, оставив после себя лишь путаницу воспоминаний, словно зловоние в воздухе после мелькнувшего на тропе хищника.
      Спешившийся Братец Конь оказался рядом с Чернушкой; он шептал Хизи какие-то успокаивающие слова, протягивая ей руки. На секунду девочке показалось, что она не нуждается в его утешении: ведь ничего, кроме смятения, не осталось. Но ее тело оказалось более мудрым, чем затуманенный разум, и, всхлипнув, Хизи соскользнула с седла в объятия старика, с благодарностью вдохнув запах дыма и кожи. Братец Конь гладил ее по голове и бормотал какую-то чепуху, среди которой, впрочем, промелькнула одна короткая фраза:
      - Я этого боялся. Я боялся, что так и случится.
      II
      ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ
      Гхэ проснулся. Что-то пыталось его съесть.
      Это было что-то грузное, похожее на рыбу, змею и скорпиона одновременно. Оно ткнуло его мордой, а тонкие щупальца начали теребить сердечные нити, на которых держалась жизнь Гхэ. Это он отметил краем сознания, без особого страха. Все опасения и чувства отступили перед всепожирающим пламенем потребности, потребности такой острой, что Гхэ даже не понял, что это такое; места для других желаний просто не оставалось. Каждая жилка в нем трепетала, молила, жаждала. Гхэ судорожно вздохнул и оттолкнул от себя надоедливое чудовище, слепо нашаривая то, в чем так ужасно нуждался. Воздух обжег его легкие, словно облако острых осколков стекла, и он неожиданно осознал, что не дышал очень давно...
      Тварь обвивала его кольцами живой плоти, и Гхэ, оскалив зубы, кинулся на нее, ударил ребром ладони, стараясь найти выход своему непонятно на что направленному желанию. Удар не причинил никакого вреда покрытому чешуей чудовищу, но в тот же момент существо, казалось, раскрылось перед Гхэ, стало тонкой паутиной нитей, опутавших яркую сердцевину - такую соблазнительную, такую прекрасную, что Гхэ вскрикнул. В то же мгновение он узнал и мучающее его желание. Это был голод, невероятный и какой-то извращенный, но тем не менее голод. Гхэ жаждал светящейся сущности твари, ее жизни. Взвыв, как собака, он ухватил и рванул к себе нити жизни чудовища, и они порвались легко, как паутина. До Гхэ не сразу дошло, что сделал он это не руками - он видел свои пальцы, впившиеся в упругую плоть, - но когда светящиеся нити, извиваясь, подались, они, казалось, вошли в его ладони, стали новыми горячими жилами в его руках и груди; их пламя заполнило грызущую пустоту внутри, где жил его голод, и насытило его. Наслаждение, смешанное со страданием, было так велико, что Гхэ чуть не погрузился в беспамятство. Рыба-змея-скорпион яростно боролась, пустив в ход когти и жало, но ее жизнь, поглощенная Гхэ, дала ему силы, а боль ничего не значила по сравнению с утоленным голодом. Вскоре тварь перестала шевелиться, и последние еле заметные струйки ее жизни заколыхались в воде, как выпавшие волосы.
      Только тогда Гхэ огляделся. Там, где он находился, было абсолютно темно, и все же он мог видеть. Над ним простирался купол просторного зала, величественного, погруженного в вечную тьму, залитого водой и грязью. Вода, холодная и недвижная, как свинец, покрывала весь пол зала. От огромного помещения отходили четыре коридора, перекрытые массивными железными решетками.
      - Где я? - громко спросил Гхэ у тьмы. - Что это за место? - Однако ему почему-то казалось, что все вокруг принадлежит ему по праву, что это его тронный зал. Гхэ видел и сам трон, на котором резные алебастровые волны уходили вниз, встречаясь с настоящей водой. Гхэ задумчиво приблизился к величественному креслу, поднялся по ступеням из воды и, после минутного колебания, уселся и оглядел свои вновь обнаруженные владения.
      Где-то вдалеке, в одном из коридоров что-то двигалось, колебля воду. Гхэ чувствовал трепет душевных нитей существа. Это вызвало легкий голод, но Гхэ был слишком сыт сейчас, чтобы начать охоту. Сосредоточившись, он разглядел еще одно существо, потом еще.
      - Эй, вы! - прохрипел он: голос его оказался сдавленным и сиплым после долгого неупотребления. - Эй, вы! Кто вы такие?
      Целую минуту ничего не происходило, но потом медленно и неохотно один из пловцов приблизился; напоминающая человеческую голова вынырнула из воды и прижалась к решетке.
      - Ты убил Ну, - обвинило существо.
      - Вот как? Этот Ну пытался меня съесть.
      На рыбьем лице блеснули зубы, лишенные век глаза вытаращились на Гхэ.
      - Хизи! Это ты, Хизи, племянница? - спросила голова.
      Глаза Гхэ сузились.
      - Что ты знаешь о ней? - резко спросил он у существа.
      - Ах, так это не ты, не Хизи, - фыркнула голова. - Ты и вовсе не царской крови, хоть и похож. Как тебе удалось убить Ну?
      - Я съел его, мне кажется.
      - Не его, а ее, - сварливо поправило существо.
      - Ее, - повторил Гхэ. - Скажи мне, где я?
      - Надо же, - протянуло существо, плавая - а может быть, прохаживаясь, - туда и сюда вдоль решетки. - Как много здесь в последнее время посетителей.
      - Ответь мне, - приказал Гхэ.
      - Так много посетителей является через заднюю дверь, а вовсе не по лестнице.
      - Лестнице? - нахмурился Гхэ. Он помнил лестницу, помнил, как он сам вместе с другими - давным-давно - нес вниз по лестнице кого-то, нес в темное место. - Лестнице Тьмы? Мы под Лестницей Тьмы?
      - Здесь покои Благословенных, - хихикнуло существо. - Разве ты не чувствуешь на себе благословения?
      - Но ведь я же не спустился по лестнице?
      - Ты свалился сюда из трубы, той самой, по которой когда-то проползла Хизи. Мы думали, что ты мертв, - все, кроме Ну. Наверное, она вообразила, что ты ее ребенок или еще что-то столь же глупое. - Существо рассмеялось. Ну а теперь, похоже, она уже ничего не думает. Счастливица Ну, а?
      Гхэ почувствовал, как его раздражение растет. Однако он постарался сдержать свой гнев, взять себя в руки, как делал всегда.
      - Давно? Давно это случилось?
      Голова неожиданно забулькала - звук был пародией на человеческий смех. Это продолжалось долго, и Гхэ стискивал подлокотники трона все сильнее и сильнее. Когда наконец существо стало слабо всхлипывать - то ли от смеха, то ли от горя, - он повторил вопрос.
      - Мне так жаль, - ответило существо, - боюсь, я не уследил за восходами и заходами солнца, фазами луны там наверху. Легкомысленно с моей стороны, не правда ли?
      - Много времени прошло? Или мало?
      - Все время - долгое, - ответило существо и скрылось под водой.
      Гхэ сидел на алебастровом троне, собираясь с мыслями и следя за далекими передвижениями существ. Это были, конечно, Благословенные, то, чем стала бы Хизи: существа, настолько полные силой Реки, что делались уродливыми, непохожими на людей. Жрецы своими обрядами удерживали их здесь, где их сила превращалась в ничто самой сущностью Реки. Вода в зале почти не казалась влажной; шенэд, "дымная вода", являла собой могучую усыпляющую, погружающую в бездействие субстанцию.
      "Почему я жив?" - эта мысль расцвела как черная роза: все время рядом, никогда полностью не раскрывающаяся Гхэ размышлял, видел сны, вспоминал долго, целую вечность; но у истоков всех мыслей и воспоминаний был удар, снова и снова отделяющий его голову от тела, сверхъестественное видение, представшее перед Гхэ, когда голова его упала в грязь, а ноги подкосились, - радужный фонтан, ударивший ввысь. А теперь он оказался здесь, с Благословенными. Был ли он пленником, как и они?
      Гхэ сделал глубокий вдох, собрался с силами, коснулся пальцами горла и осторожно провел рукой от уха вниз. Да, вот оно: выпуклое кольцо плоти. Гхэ ощупал его - шрам, ожерелье, полностью обвивающее шею.
      - Что это значит? - спросил он вслух, ни к кому не обращаясь. Но через мгновение он кивнул, ответив сам себе: - Я знаю, что это значит: бог-Река воссоздал меня, собрал мои части воедино, чтобы я мог найти его дитя и вернуть ему.